Китайский фонарик счастья

               
Заседание поэтической тусовки подходит к концу. На сцену поднимается Боря Ветров, известный в узких кругах как Черный Барон. Что подтолкнуло его подписывать так свои творения - не знает никто -  возможно, даже он сам. В нашем клубе почти у всех есть псевдонимы. Мы прячемся за красивыми именами и пишем доносы на самих себя.

Встречи проходят в полуподвале со странной вывеской "Антикафе". По пятницам сюда заглядывают самые разные люди из той среды, которую принято называть московской интеллигенцией. Мы скидываемся по двести рублей, берем у хозяина заведения дешевый кофе с печеньками и три часа развлекаем друг друга.

Когда-то наша компания собиралась в подвале библиотеки искусств, но что-то там не заладилось. Может, с нашего кормчего запросили слишком много печенек, а может, там вновь затеяли ремонт. Так или иначе, поэтическую братию сдуло с Большой Дмитровки на Арбат, и мы приземлились в одном из дворов легендарной улицы.
   
Боря сегодня такой харизматичный! Высокий, статный, с горящим взором и раскатистым баритоном. Энергично жестикулируя, он декламирует  свое старое стихотворение, которое уже читал нам не раз. 

Юная Алечка сидит во втором ряду и с упоением слушает мэтра. Глядя на ее   серый свитерок, потертые джинсы и стоптанные сапожки,  сразу поймешь, что она -  самая обыкновенная московская студентка. Она новичок в нашей компании, поэтому с Бориным творчеством еще не знакома.

Делая эффектную паузу, Барон бросает юной поэтессе скупую улыбку. Та в ответ тоже улыбается и кивает ему хорошенькой головкой. Скорее всего,  они друг другу симпатизируют.

Я сижу в сторонке и украдкой наблюдаю за  друзьями-графоманами.  У меня сегодня нет новых текстов, чтобы порадовать или посмешить их.  Сестрички Эрато и Эвтерпа давно не заглядывали ко мне на огонек. Музы – они такие: то не дождешься, а то не отцепишься. Эти мифические существа уже две с половиной тысячи лет не дают людям покоя, заставляя их по ночам жечь огонь и слагать стихи.

От усталости я закрываю глаза и прислоняюсь к холодной стене.  Голос Барона слышится все дальше. Мне мерещится моя собственная юность, когда музы только начинали  мучить меня своими лирами и кифарами. Я словно становлюсь моложе на четверть века. Стены узкого подвала расширяются, вечер превращается в день, а Боря Ветров – в совсем другого человека.

Я как будто снова сижу в Большой Коммунистической аудитории.   Здесь так много людей, что трудно дышать. Мы все -  студенты, аспиранты, преподаватели – как завороженные, глядим на сцену, куда поднимается высокий и статный мужчина пятидесяти с небольшим. У него широкое правильное лицо, горящий взор и раскатистый баритон. Он рубит воздух рукой, точно саблей, и растягивает слова, придавая им значимость. Его завораживающее "Перр-реср-ройка!" отдается эхом в спертом воздухе. Он мечет громы и молнии в своих политических оппонентов.

Этот полумифический персонаж  –  опальный лидер, которому не давали площадок для выступлений, но наш декан – очень прозорливый человек – предчувствовал, что у него большое будущее.

Это было незабываемое зрелище в лучших традициях древнегреческого ораторского искусства. Этос, пафос и логос  захлестнули всех, кто пришел тогда в Большую Коммунистическую. Я, как и многие мои однокурсники, с восторгом глядела на вдохновенного ритора. Его, кстати, тоже звали Борисом. 

Я открываю усталые глаза и снова возвращаюсь в полутемный подвал.
Алечка глядит на Барона с таким же искренним с восторгом.  Правда, сам Боря, в отличие от своего знаменитого тезки,  вдохновенно презирает власть и обожание дамочек. У него, например, есть такая строфа: «Я ухожу от любовниц без слез, без прощаний…»

Злые языки поговаривают, что Ветров разбил немало девичьих сердец, но верен только своей музе.  Как истинный поэт, он не вписался в эпоху, которая наступила после перестройки. Мы с Борей ровесники, и у нас похожие воспоминания о юности веселой.

Юная Алечка с жаром аплодирует постаревшему поэту. Он, верно,  кажется ей гораздо выше и значительнее, чем на самом деле. Раскатистый баритон, подобно античной кифаре, завораживает девичье сердце.
 
Я снова пытаюсь представить себя в Большой Коммунистической, только не студенткой в сером свитерке и стоптанных сапожках, а преподавательницей вуза, каковой я, собственно, и являюсь. Будь мне тогда за сорок, стала бы я хлопать вдохновенному Борису?

Недавно я посмотрела одно видео, как этот персонаж выступал перед американскими конгрессменами. Он им отчитывался, что Россия похоронила коммунизм. Но это, конечно, не имеет никакого отношения к нашей поэтической встрече. Так, просто к слову сказать.

Мои собственные студенты совсем не интересуются политикой, зато удачно вписались в рыночную канву. Вот  - фотки на пляже, а вот  - в ресторане, это – тусовка профи, а это -  селфи на фоне небоскребов. Они живут в социальных сетях, а окружающая реальность служит для них лишь фоном.

У поэта Алечки Зайцевой тоже есть свои странички и в социальной сети, и на литературном портале. Она продвигает свое творчество в Интернете,  хотя у нее стихов пока кот наплакал. Впрочем, может, она начинающая Сапфо – кто ее знает?
На нашем прошлом заседании юная поэтесса  дебютировала в оффлайне. Один текст был про несчастного старика, другой – про несчастного художника, а третий  – про несчастного ученого и  его такого же несчастного ученого кота.

Я честно указала начинающей стихотворице на отсутствие рифмы, ритма и смысла: 
- Да откуда ты знаешь про несчастных в свои девятнадцать? Пиши, о том, что сама пережила!
- Да пусть пишет, о чем хочет! Это ее право как автора. И не надо тут никого учить! – зарычал  Борис.

  Он даже встал в весь рост, чтобы защитить юную Сапфо от ядовитых стрел моей критики.
- Да, она, может быть, начинающая Берберова! Маленькая поэтесса с огромным бантом! – зашумели остальные пииты. - Пусть, пусть пишет про кого хочет – хоть  про несчастных, хоть про счастливых!
Резюме подвела Натэлла. Простерев руки ввысь, она изрекла голосом дельфийского оракула:   
- «Той казнью, которой казнила других, сама же ты будешь казнима».
Я ушла тогда, как оплеванная, и зареклась обсуждать чужие словоизлияния.

Наше время вышло. Пора покидать гостеприимный полуподвал. Борис помогает своей новой поклоннице надеть замызганный  пуховичок, а сам театрально вписывается в потертую куртку, и также театрально закидывает за одно плечо длинный  шарф,  а за другое – спортивную сумку. Боря мог бы сниматься в кино, если бы захотел.   Иногда в нем проступает столько неторопливой значительности, что он вполне мог бы сыграть и депутата, и конгрессмена. Но на самом деле, он уже много лет сидит без работы и перебивается  лишь случайными заработками. Из его грязной  сумки торчит что-то рыжее и круглое.

- Тоже мне, Бродский нашелся!
Это снова Натэлла, чьи слова так ранили меня на прошлой неделе. Она уже давно на пенсии, и поэтому посещает разные литературные салоны. Ее ядовитых стрел побаивается даже Черный Барон.
- А у меня для тебя сюрприз!
Я с опаской гляжу на нее: что эта язвительная Праксилла  изречет на сей раз?  Но она лишь молча достает из своего старинного ридикюля компакт-диск и протягивает мне.

В нашей тусовке принято обмениваться книжками. Кто-то готов от всей души подарить тебе свой новый сборник,  а кто-то просит за него сто-двести рублей. Издаваться по принципу «сам себе спонсор» выходит далеко не у каждого.  Практичная  Праксилла  обзавелась не только спонсором, но еще и  композитором.
Я сжимаю сотку в кармане, но не спешу  ее вытаскивать.

- Это бесплатно, - успокаивает она меня, поправляя норковое манто. - Напиши мне хороший отзыв на портале, ладно? Тебе, кстати, баянист не нужен?
Я возвращаю ей цитату:
- «Давайте говорить друг другу комплименты – ведь это все любви счастливые моменты!» 
Она поправляет шляпу с широкой лентой и грозит мне пальцем:
- Ты давай сама пиши. Нечего на Окуджаву перекладывать.
Мы выходим из темного переулка на легендарную арбатскую мостовую.   

Повсюду сияют неоновые вывески. Светящиеся буквы отражаются в мартовских лужах.
- А знаешь, - задумчиво говорит моя спутница, - по-моему, эта новая девочка влюбилась в Черного Барона.

Мы берем друг дружку под руку, чтобы увереннее двигаться по недавно уложенной плитке. Раньше, когда тут был обычный асфальт, то можно смело было  гулять даже в мартовскую распутицу. Но времена изменились, и нам надо идти очень аккуратно, чтобы не переломать себе ноги.
 
- Да, погодка! – вздыхает пифия. – С утра был дождь, а сейчас подморозило. Так как ты думаешь, влюбилась или нет?
Моя Праксилла, оказывается, обыкновенная сплетница. Мне хочется скорее с ней распрощаться, но скользкая мостовая заставляет нас идти под руку до самой Смоленской.
 
Внезапно она толкает меня под ребра:
– Смотри, смотри! Вон фонарик счастья полетел!
Я тщетно вглядываюсь в пасмурную мглу, но никакого счастья не замечаю.   
- Да вон же, вон! За «Самоцветами», - показывает она пальцем.
- Над старыми «Самоцветами»? Или над новыми? – уточняю я.

Во времена перестройки на Арбате был только один магазин, где продавали золото и драгоценности. Зато сейчас ювелирные на каждом шагу. Их сияющие витрины обещают скидки на бриллианты.

Я бестолково кручу головой, но у меня слишком слабые очки, чтобы разглядеть маленькую светящуюся точку. 
Натэлла, которая раньше была патологоанатомом, профессионально поворачивает мой подбородок:
- Ну? Видишь теперь?

Крошечный огонек поднимается над крышами где-то над Кривоарбатским переулком. В пасмурном московском небе он кажется таким  слабым и беззащитным. Этот рыжий светлячок должен вот-вот погаснуть, но он не гаснет и летит все выше.
- Правда, красиво? – мечтательно произносит Натэлла, которую на самом деле зовут Наталия Петровна.
В ее старческом надтреснутом голосе слышится что-то теплое и сокровенное:
– Вот так и мы. Когда что-то горит внутри, тебя словно вверх несет. А как потухнет –  ты уже на земле.
- А вы, и правда, верите, что эти фонарики приносят счастье? – спрашиваю я.
Она усмехается в ответ: 
- Я столько трупов разрезала в своей жизни, что тут не знаешь, в какие приметы верить.  Но однажды я тоже запускала такой фонарик. Это было в Крыму, в Коктебеле. Лет пятьдесят тому назад, не меньше. Так романтично!

В  прошлом году в Коктебеле я напоролась на острую крышечку от сгоревшей свечи. Может, она пролежала там пятьдесят лет, а может, всего одну ночь. Всем, кто смотрит на небо, сочиняя стихи, надо почаще глядеть под ноги.

- «Девочка плачет, шарик улетел. Ее утешают, а шарик летит…» , - тихо запевает Наталья Петровна надтреснутым сопрано.
Мне совсем не хочется вспоминать, как в больнице мне обрабатывали ногу и зашивали глубокий порез.
- Давайте передохнем, - предлагаю я, и мы останавливаемся возле памятника дворянину с арбатского двора.
- А я помню его еще живым, - кивает Натэлла. – Он у нас в Доме культуры выступал.
 
У каждой из нас свои воспоминания, но мы не спешим ими делиться друг с другом.  Может быть, когда-нибудь они вновь нахлынут и вдохновят нас сочинить что-то очень личное. Музы Эрато и Эвтерпа заглянут на огонек вместе со своей матерью Мнемозиной, и этот огонек понесет нас ввысь, подобно фонарику счастья. А кто-нибудь, задрав голову, будет с надеждой глядеть в ночное небо и вспоминать что-то свое.

Спускаясь в гулкий вестибюль, я ловлю себя на мысли,  что китайский фонарик, скорее всего, запускал  ни кто иной, как Черный Барон.  У него же из сумки торчал бумажный оранжевый блин.

Я пытаюсь  представить, как  опустившийся и не всегда трезвый  мужчина  в  компании с юной девой  зажигает свечку.  Получается как-то некрасиво, непоэтично. Чего доброго, этот несчастный кот еще вцепится ей в спину своими когтями.
Хотя почему же некрасиво?  Пушкин тоже был старше Гончаровой, и это никого не смущало. Они вместе прогуливались по Арбату. В доме, где они жили после свадьбы, давно открыли музей.

В следующую пятницу поэтический вечер проходит без меня. По вечерам я теперь преподаю копирайтинг: учу будущих специалистов по рекламе сочинять продающие тексты. В этих бессмысленных строчках нет ни ритма, ни рифмы, но теперь меня это ничуть не смущает.

Коллега Ю.Е. делится любопытной новостью:
- Представляете, у меня на факультете журналистики в другом вузе одна второкурсница сорок тысяч отдала какому-то прохвосту. Я ей говорю: «Пиши заявление в полицию! Тебя же, дурочку,  отчислят за неуплату.» А она: «Вы ничего не понимаете – он поэт!» Эх, жалко девушку, способная была.

У нас в институте Ю.Е. заставляет будущих пиарщиков учить наизусть «Я помню чудное мгновенье…» Я вспоминаю счастливые мгновения мартовского вечера, Натэллу, Бориса, Анечку… Мне так не хватает их доносов и  аплодисментов! Но работа есть работа. Вновь нырнуть в знакомый арбатский двор мне удается лишь в начале июня.
За неполных три месяца там произошли кардинальные перемены. «Антикафе» больше нет. Теперь у этого полуподвала другой хозяин и другие посетители. Вот и сейчас тут собрались люди, совсем не похожие на поэтов. Они сидят на маленьких диванчиках и внимательно глядят на большой экран. Высокий и статный мужчина вдохновенно вещает об эффективных продажах в Интернете. На экране мелькают графики и таблицы.

- Стоимость участия в нашем семинаре тысяча рублей, - вежливо разворачивает меня под локоть субтильный юноша. – В стоимость входит кофе-брейк и печеньки.
Из соседнего зала доносятся магические заклинания "ки-пи-ай, кликабельность, таргетинг...»

Я понимаю, что попала совсем не туда и с чувством легкой грусти выхожу на поэтический Арбат.
 
 Посредине улицы напротив памятнику Окуджаве стоит черно-белая  пластмассовая  корова – реклама сетевого кафе. Кто-то обнимается с ней, а кто-то - с бронзовым поэтом. Всем нужны фотографии для социальных сетей. Интересно, как там Алечка? Выкладывает ли свои фотки и стихи?

Дома я пытаюсь разыскать ее профиль, но его будто корова языком слизнула. Несчастный художник и его несчастный кот исчезли с просторов Интернета.
Зато у Натэллы стихов заметно прибавилось, и ее рейтинг существенно подрос. Я выполняю свое старое обещание - пишу ей хвалебный отзыв и между прочим интересуюсь судьбой нашей юной Сапфо.  Вскоре мне приходит ответ: «Она куда-то пропала. Барон снова с N. N.»

Собственно говоря, вот и все.  Я не знаю, что случилось с Алей Зайцевой. В двадцать лет можно напечатать свой первый сборник и занять почетное место в ряду классиков, а можно и навсегда забыть свою юношескую страсть рифмовать все подряд.   
Я закрыла компьютер и поехала в свой институт принимать экзамен по копирайтингу. Чтобы не скучать сорок минут в метро, я стала сочинять  разные варианты окончания этой истории.

Вариант №1 был такой:
Алечка рассказала мне, что они в тот вечер, действительно, запускали  китайский фонарик. Потом Борис проводил ее до дома и попросил денег взаймы. На следующий день она принесла ему обещанную сумму, которую он так и не вернул. Ей пришлось бросить учебу и устроиться на работу в Интернет-магазине.

Вариант №2 был просто ужасный: 
Доверчивая Аля осталась без денег, зато с животом. Она поссорилась с родителями и ушла из дома. Ее тело вскоре нашли в одном из подвалов.
Вариант №3, наоборот, был до неприличия слащав:

Через год мы встретились с Алечкой на торжественной церемонии в Центральном Доме литераторов. Прелестную лауреатку вел под руку известный критик. Восходящую звезду, по слухам, номинировали на золотое перо, но вручили почему-то только серебряное.

Вариант №4 был в духе постмодерна: 
Алечка бросила свой журфак и устроилась репортером на телеканал «Культура». Встретив Черного Барона, она пообещала ему сделать черный пиар и намекнула на свои связи в силовых структурах.  Борис сразу осознал, что был неправ, и тут же  вернул долг с процентами.

Уже подъезжая к своей станции, я вдруг услышала знакомый раскатистый баритон:
- Уважаемые пассажиры! Ваше хорошее настроение пришло к вам прямо сейчас.
Китайские фонарики счастья – их можно запускать вместе с любимой девушкой, вместе с ребенком, вместе с друзьями!  Пока фонарик летит вверх, загадывайте любые желания. Они обязательно сбудутся! Самые романтические встречи, самые незабываемые впечатления! Один за сто, три за двести, пять за триста и десять всего за пятьсот рублей. Настраивайтесь поскорее, потому что завтра я приду к вам опять!

По вагону прямо мне навстречу шел знакомый мужчина.  В одной руке у него была черная спортивная сумка, а в другой - оранжевый бумажный шар. К счастью,  поезд остановился, и двери отворились.
                2011-2022


               
         
                Иллюстрация Анастасии Ящуковой.               
                Рассказ был напечатал в журнале "Юность", № 6 за 2015 год.