Женя

Пятое июля. Просыпаюсь со звонком будильника, встаю, подхожу к окну: семь утра, а на термометре уже +28.
Молниеносно умываюсь, принимаю душ, надеваю «походную» юбку: сегодня мы с Риммой едем на озеро.
Читаю утреннее правило, отдельно – молитву апостолам Петру и Павлу. Торопливо собираю пакет с купальными принадлежностями (о завтраке в такую жару и думать невозможно), еще раз оглядываю комнату – не забыла ли чего? – и вдруг с удивлением замечаю на определителе мигающий номер Риммы.
Беру трубку:
– Риммуль, это ты?
Римма просит прощения, она плохо себя чувствует и, к сожалению, не сможет поехать на озеро.
Подумать только, чудом заметила, ведь звонка не было, просто высветился номер. Сейчас бы «загорала» на станции в ожидании...
Останавливаюсь посреди комнаты, растерянно смотрю на собранные вещи. Меньше всего хочется торчать весь день дома, спасаясь от жары.
Задумчиво иду на кухню, выпиваю стакан холодного кваса. Поехать одной? Нет, на озеро одна не решусь.
Мысль рождается, словно вспышка: Курилово. Маленький поселок под Подольском – последнее земное пристанище Жени Родионова.

Я сижу за столом у распахнутой балконной двери, смотрю в бездонное лазурное небо и вспоминаю тот день, когда впервые прочитала о нем. Обыкновенном русском парне, прошедшем все круги ада в чеченском плену и зверски убитом 23 мая 1996 года. В тот день ему исполнилось девятнадцать.
История Жени проста – настолько проста, что автор уместил ее в несколько строк: в плену боевики заставляли Женю снять нательный крест, принять мусульманство, а затем пытать и расстреливать своих. За это ему обещали сохранить жизнь.
Женя с боевиками в диалог не вступил, а про крест сказал просто: «Носил и буду носить». И больше не произнес ни слова.
Его пытали сто дней, а потом живому отрезали голову.
Тем временем мама Жени, Любовь Васильевна, получила телеграмму, в которой ее сын обвинялся в дезертирстве.
Спустя несколько дней Любовь Васильевна выехала в Чечню и за огромные деньги (она заложила единственное жилье) умолила Басаева указать ей место, где похоронен ее сын. О подвиге Жени ей не без восхищения рассказал убийца Родионова, выдавший матери обезглавленное тело мученика. Любовь Васильевна опознала сына по кресту, который палачи не смогли с него снять даже после его смерти.
За верность Кресту Господь удостоил Женю подлинно христианского погребения. Его останки были перевезены в Курилово и покоятся в сотне метров от белокаменного храма, среди родных полей и лугов, рядом с отчим домом, где ни на миг не прекращается молитва за него и… к нему.
Вот и всё, что я знаю о Жене. А еще то, что мысль о нем была неслучайной и сегодня я должна быть там, в Курилове.

В вагоне метро продавцы трижды предлагают купить лейкопластырь по рекордно низкой цене. Стараюсь не обращать внимания на назойливую рекламу: в последнее время торговцы в метро утомляют все больше и больше…
Электропоезд останавливается на станции в ту самую минуту, когда я выхожу на платформу. А на автовокзале в Подольске уже поджидает автобус на Каменку.
– Не подскажете, далеко до Курилова?
– Минут тридцать…
Напротив меня – компания мальчишек, лет 18-19. Женины ровесники. Слушают музыку, шутят, смеются.
Из глубины салона выплывает необъятная женщина-кондуктор:
– Ребят, вам куда?
– До Курилова.
– И мне до Курилова,  – говорю я. – Сколько стоит билет?
– 9.50
Кондуктор «обилечивает» ребят и поворачивается к пассажирам, сидящим на противоположной стороне.
– Вы не взяли у меня за проезд!
Но кондуктор, ни слова не говоря, идет дальше.
Достаю книгу, пытаюсь читать. Но мысли разбегаются, вернее, бегут в одном направлении – к большому деревянному кресту на могиле Жени.
При выходе из автобуса, перед самой остановкой, обращаюсь к женщине, производящей впечатление местной жительницы:
– Простите, вы не знаете, как пройти к могиле Евгения Родионова?
Женщина окидывает меня скептическим взглядом: по всему видно, что она недовольна моим вопросом.
– То есть на кладбище? Прямо, прямо и прямо.
Послушно выхожу на асфальтовую дорожку, иду меж высоких сочно-зеленых елей по направлению к поселку. Жара, тишина… Хочется идти, смотреть на небо и молчать.
Но не тут-то было.
За спиной раздается голос:
– Чего ей?
– Да вот, опять к Родионову…
– А…
Я оглядываюсь.
Женщина с большой сумкой-тележкой смотрит на меня испытующе:
– А вы кто ему будете?
– Никто. Просто прочитала…
Взгляд женщины становится еще более суровым.
– Это всё Горбачев с Ельциным виноваты. Развалили страну! При Сталине о Кавказе никто слыхом не слыхивал. Не было такой проблемы. Всем было хорошо, все хорошо жили.
Я молчу. В памяти оживают недавно прочитанные «Колымские рассказы» Шаламова. Всем было «хорошо», все «хорошо» жили…
– А религиозным Родионов не был. Я у него учительницей была, я знаю.
Я молчу. Не был религиозным? Внешне, быть может, нет. Но какой неверующий пошел бы за крест на мученическую смерть?
В начале поселка прощаемся.
– Вам все время прямо, до церкви. Кладбище возле церкви.
– Спасибо.
Женщина ставит сумку-тележку, и из-под крышки выглядывают длиннющие уши. Кролик! Живой! Он тоже всю дорогу молчал.
Я отхожу на несколько шагов, но неожиданно возвращаюсь:
– Передайте, пожалуйста, поклон Любови Васильевне…
– Передам. А от кого?
– Так ведь она меня не знает… От рабы Божией Александры. Помоги ей Бог!

Прохожу поселок насквозь, иду мимо гаражей, очистительных сооружений и, наконец, выхожу в луга, где начинаются дачи «новых русских». Огромные заборы, роскошные дома… Их дети не служат в армии.
Обувь у меня совсем не паломническая, и ноги потихоньку начинают болеть. Разуваюсь, осматриваю мозоли. С тоской вспоминаю продавцов лейкопластыря в метро. Господи, какой Ты предупредительный, а я…
В синеве неба показывается шпиль колокольни. Не близко.
На солнце уже градусов сорок пять, земля раскалена до предела. Стараюсь идти по траве. В море иван-чая стрекочут тысячи кузнечиков.
Навстречу мне вразвалку идут отдыхающие, владельцы тех самых дач. Судя по одеяниям, с пляжа. Мой купальник так и остался лежать дома. Не подумала о нем.
Белокаменный храм становится все ближе, и я решаю зайти, поставить свечи за Женю и его маму. Но двери храма заперты, нет даже таблички с названием.
Подхожу к полуоткрытой калитке, ведущей на кладбище. Могилу Жени нахожу сразу. По кресту.
Подхожу, опускаюсь на колени:
– Здравствуй, Женя!..

На кладбище тихо-тихо, даже щебета птиц не слышно. Только шмели гудят.
Я не знаю, почему я сегодня здесь. Я не знаю, нуждается ли Женя в моих молитвах. Но я чувствую, что он рад мне, и на душе становится светло и покойно.

Мозоли на ногах кровоточат. Надеть босоножки уже не представляется возможным, а идти босиком по плавящемуся от жары асфальту – пытка.
«Сама виновата!» – твержу я и все же с тоской оглядываюсь: не придет ли помощь?
Стоит ли удивляться, что почти единственной торговой точкой на моем пути становится крохотный аптечный киоск, в котором я нахожу пять видов лейкопластыря – хоть вся уклейся!
«Благодарю Тебя, Господи! Женя, спасибо тебе!»
Доковыляв до остановки, изучаю расписание автобусов до Подольска. Следующий через полчаса. Полчаса – ничто, но на такой жаре каждая минута – вечность.
«Женя, помоги!»
Минуту спустя к остановке подъезжает абсолютно пустой автобус неизвестного происхождения.
– Вам до Подольска? Садитесь, подвезем.
– Спасибо! Сколько с меня?
– Да ладно, что уж там…

июль 2002 г.