Процесс моего старения начался на полвека раньше, чем того требовала биология. Видите ли, я всегда считал, что стариком можно считать человека за семьдесят. До семидесяти где-то от сорока идет процесс матерости, который для многих совпадает с расцветом сил мужчины. Я говорю о мужчинах, во-первых, потому, что сам мужчина, а во-вторых, что у женщин все по-другому. Сложнее, что ли. Они всегда толстые и старые. По крайней мере женщины вокруг мне так часто говорят.
Но я начал стареть где-то с тринадцати лет, когда папа поставил мне кантри, и мне понравилось. А убедился я окончательно сегодня утром, когда после сна затекла шея, а потом и вовсе захрустела ключица. Пописать сразу не удалось, да и аппетит пропал. Я припомнил, что пару дней назад, мучаясь от бессонницы, я принялся перечитывать «Финансиста» Драйзера, но все равно не засыпал, хотя раньше этот проверенный метод работал как часы.
Я сложил все симптомы воедино и ужаснулся: я начал стареть. Но потом я понял, что все еще хуже: две недели назад мой парикмахер вырвал у меня с виска волос и поднес его к моим глазам.
- Глядите, -сказал он. – Что я нашел?
После этого парикмахер продолжил рассказ о том, как уже полгода не мог найти на улицах города метамфетамин. Стриг он хорошо, но каждый раз я выходил от него с таким количеством материала, что впору было писать сценарий продолжения «Реквиема по мечте».
Последующие полчаса того утра, когда я осознал, что старею, я провел, отодвигая временной барьер все дальше в прошлое. Я все припоминал и припоминал свои симптомы старения, пока не дошел до отметки в тринадцать лет.
Моя постель была пуста и смята: в ней не было моей жены-старушки, которой я мог бы пожаловаться. Не было у меня и вовсе жены. На часах было пять утра, в моем огромном окне был виден удивительный рассвет, и я решил, что еще рано звонить кому-либо, чтобы сообщить о своем открытии. Я решил принять душ. Я протиснулся в маленькую кабинку и пустил себе на лицо струи теплой воды. Душевая совершенно не подходила мне по размеру: с таким же успехом я мог бы поехать в Лилипутию или, что еще хуже, в Японию, и страдать от маленьких помещений там. По-хорошему следовало бы умертвить моего соседа – он все равно слишком шумный – и присвоить себе его жилплощадь. Напор воды то усиливался, то ослабевал, с переменной силой массируя мой скальп, а я все прикидывал, каким бы образом можно совершить убийство так, чтобы оно выглядело как несчастный случай. В душе мне всегда легче думается. Я вздохнул и решил послушать музыку. На плитке на присоске висела музыкальный колонка, которую мне как-то подарила одна прекрасная, но жестокая девушка, которая также считала себя толстой. Я нажал на play и чуть не упал, услышав первые аккорды.
This is the end, пел Джим Моррисон, my only friend, the end.
Под эту самую песню мой приятель однажды снял жареных лобстеров, которых он заказал поесть в ресторане. Никогда не понимал тех, кто снимает еду вместо того, чтобы ее есть. Так вот сейчас жареных лобстеров не было: Моррисон обращался ко мне, намекая на то, что я состарился, и что осталось мне уже недолго. Я вылез из душа, и вытеревшись, посмотрел на себя в зеркало. Морщин видно не было, кроме разве что на лбу: мама говорила мне, что я слишком много хмурюсь. Я взял крем после бритья и намазал им все лицо: по идее, увлажняющий эффект должен был задержать появление морщин.
Чтобы убить время хотя бы до 7 утра, когда температура за бортом станет хотя бы отдаленно близка к гуманной температуре на поверхности Марса, я решил посмотреть кинофильм. Какой? И снова я столкнулся с трудностями. Неожиданно для себя я возненавидел боевики. В них не было никакого смысла – только экшн, подаваемый по принципу сигнала SOS: три коротких экш сцены и три длинных. И так – до самого финала, в котором по закону жанра главный герой выживает. Я смотрел и смотрел на постеры фильмов и понял, что меня раздражают даже вестерны. С фотографий на меня грозно косился главный республиканец спагетти-вестернов - Клинт Иствуд, а я не верил саспенсу в фильмах с его участиях, как и не верил республиканцам. Как можно было выжить, пройдя пол пустыни в «Хорошем, Плохом и Страшном», обгореть до появления корочек на лице, а потом ни только не окосеть, но и выиграть в финальной дуэли? Это нонсенс, это невозможно.
То же недоверие стало распространяться и на научно-фантастические фильмы, и это меня даже напугало. Но опыт и возраст взяли свое, и я стал задавать себе правильные вопросы: зачем смотреть что-то нереалистичное? Надо быть ближе к земле. То ли дело историческое или документальное кино или детективы. На перемотке я пересмотрел «Бен Гур» и остался доволен. Телевизора у меня не было, так как стипендии, или, правильнее выражаясь, пенсии, мне не хватало на покупку, и потому я нашел сайт, где можно было смотреть каналы онлайн. Удивительная штука эта, все-таки, интернет. Десять лет назад я никогда бы не подумал, что она так изменит нашу жизнь. Чего еще только не придумают.
По главному каналу сообщили, что за прошедший день было совершено семь убийств и пять ограблений, и это заставило меня понервничать. Я почувствовал, как что-то закололо за грудиной, и я нащупал пульс. Сердце билось чуть-чуть ускоренно, и можно было бы списать на кратковременное волнение, но я рассудил, что к себе в моем возрасте стоило начать относить внимательнее. Я накапал себе тридцать капель валокордина, но лекарство не подействовало. Возможно, у меня было какое-нибудь прогрессирующее заболевание сердечно-сосудистой системы, и лекарства уже были неспособны мне помочь. Когда мне показалось, что от обилия дурных вестей в стране меня хватит инфаркт, с успокаивающим заявлением выступил президент страны, и мне сразу полегчало.
Есть все еще не хотелось, и я, тепло одевшись чтобы не простудиться, – в моем возрасте легко заработать себе хронический бронхит – вышел на улицу. Был будний день. Народ постепенно выбирался из своих норок и разбегался по городу по делам. Молодая женщина вела за руку свою дочку – вероятно, в школу, хотя я не мог исключать того, что решив, наконец, строить карьеру, и осознав последствия раннего деторождения, мать вела ребенка в детдом. Мужчина в костюме с портфелем в руке пронесся мимо меня, но тут же из-за переулка вылетел автомобиль и преградил ему путь. Мужчине в костюме пришлось остановиться и ждать, пока тот проедет в узком месте. Тише едешь – дальше будешь. Прогулочным шагом я подошел к мужчине и разглядел, что он уже начал потеть от нетерпения. Я осмотрел его сверху донизу: ремень плохо сочетался с ботинками, а галстук с таким рисунком одел бы только человек начисто лишенный чувства вкуса. Да еще и шарф не повязал – дурачок совершенно не заботился о своем здоровье.
Все куда-то спешили, кроме меня. Я убедил себя, что своим возрастом я заслужил себе право на покой.
Я добрел до своей любимой кофейни, где продавали замечательные булочки с корицей. Стоя в очереди и разглядывая их на витрине, я несколько раз случайно капнул на стекло слюной. Сзади меня кто-то напирал и один раз даже наступил на пятку. Я обернулся и одарил обидчика самым презрительным взглядом, на который был способен. Но обидчик – совсем еще мальчишка – его не оценил: он стоял, безнравственно уткнувшись в своей телефон.
- Эй! –Я тыкнул его пальцем в лоб. – Эй!
Он поднял глаза. Тридцать сантиметров разницы в росте играли свою роль, и я намерен был использовать каждый из них, как свое преимущество.
- Молодой человек, вы мне все ноги отдавили! – рявкнул я.
- П-п-простите.
- Простите. Ты мне обувь новую купишь? Или кто купит? В телефон уткнулся, никакой духовности… Да-да, мне пожалуйста булочку с корицей и кофе, - Я повернулся и обворожительно улыбнулся баристе. – Соевое молоко, разумеется, ведь как я понимаю, миндального у вас нет.
Я дождался свою булочки и кофе и перед тем, как выйти из кафе, быстро прошептал на уху мальчику с телефоном:
- Теперь ты грешен, сынок. А ведь мы оба знаем, что бывает с грешниками.
- Мой папа тебе задаст трепку!
- Тебе? Вам! Вам! Дерзить вздумал? Скажи, мальчик, тебя когда-нибудь лупили по попе капроновым носком, полным монеток?
Я придвинул свое лицо в упор к лицу мальчика. Мой нос упирался в его нос.
– Нет? А надо бы.
Довольный собой я вышел на улицу. Хорошо, что я преподал мальчику урок: лучше я, чем жизнь. Нынешнее поколение совершенно отбилось от рук. Самое худшее, в чем они виновны, помимо отсутствия духовности, воспитания и чести, так это в неспособности оценить момент. Только и сидят в своих новомодных устройствах, и даже не смотрят по сторонам. А ведь сколько красивого можно увидеть, если поднимать иногда глаза от экрана. У меня нет детей, да и вряд ли я смогу завести в своем то возрасте, но если все-таки повезет, то я скажу им, что регулярные селфи вызывают рак. Напишу научную статью, опубликую под псевдонимом и вручу им, как доказательство. Вообще я с возрастом пришел к мысли, что для того, чтобы правильно воспитать ребенка, ему нужно врать как можно больше. Желательно, о собственных достижениях. Эту программу собственного превосходства надо вкладывать в ребенка с раннего детства. В таком случае будет развиваться комплекс неполноценности, который постепенно перерастёт в непреодолимое стремление доказать родителям собственную значимость. Это приведет к положительным результатам, которые как для подрастающего индивида, так и для общества крайне выгодны.
Утреннее солнце невероятно красиво отражалось в лужах прошедшего ночью дождя, и я немедленно достал телефон, чтобы это снять. Какая красота, подумал я, отправляя фотографии одному ценителю по фамилии Сорокин. Сорокин знал толк в красивых фото: его коллекция насчитывала два террабайта отборных картинок с разных пабликов, что было практически равноценно упомянутому знанию толка в фото. К моему удивлению, Сорокин не спал и ответил почти немедленно. Фото ему понравилось, и что я еще узнал, так это то, что он тоже страдает бессонницей. Я поделился с ним тем, что уже старею. Сорокин тут же перезвонил:
- Ты случайно не начал слушать кантри? – спросил он.
- Я слушаю его с тринадцать лет.
- Плохо дело. Какие еще симптомы?
Я рассказал.
- Последний вопрос, - сказал Сорокин. – Ты считаешь, что победа пролетариата в 1917м году и последующее полувековое строительство коммунизма – лучшее, что случалось с тобой в твоей жизни?
Я задумался.
- Я старею, - заключил я. – Но я не настолько стар.
- Уверен?
- Я все так же не верю в коммунизм.
- Значит ты престарелый либерал.
- Совсем как…?
- Да, совсем как. Послушай, а как дела с сексом?
- Его нет.
- Как, уже не выходит? Даже раз в месяц?
- Я говорю, что не знаю, так как его нет.
- Убедись. И позвони мне.
Сорокин повесил трубку, а я и впрямь задумался. Неужели, раз старость подкралась так быстро и незаметно, то это означает, что мне уже никогда вновь не испытать простой человеческой радости? Я не был готов к ограничению своей функциональности. В конце – концов с ревматизмом можно было бы частично справляться с помощью втирания всяких мазей, но в случае занятия любовью моя гордость просто не позволила бы мне пользоваться всякими таблетками. Был только один способ проверить это.
Я прождал двадцать один гудок, прежде чем мне ответил сонный, низковатый женский голос.
- Ты знаешь, который час? У меня сегодня свободный день, я надеялась выспаться.
- Прости, мне очень жаль. Я могу приехать?
- В чем дело? Что-то случилось?
- Только евреи отвечают вопросом на вопрос. Но нету времени объяснять. Я скоро приеду, и мы должны будет заняться сексом.
- Что прости?
- Заняться сексом.
- Боже, что ерунду ты несешь? К чему такая спешка? Мы хотели увидеться в пятницу.
- Я знаю, но необходимо кое в чем убедиться сейчас.
- В чем убедиться?
- В том, что я, хоть и постарел, но еще могу.
Объяснять все-таки пришлось. Как и все женщины, она сдалась, когда через полчаса я приехал с цветами. Подарки женщинам – это своего рода проституция, только завуалированная. Отчего-то все соблюдают ту часть обряда, что женщину надо завоевать: обладать не только положительными качествами характера и по меньшей мере удовлетворительной физиологией, но и дарить подарки: цветы, конфеты, еду и так далее. И все это расположение к себе рано или поздно ведет в лучшем случае к постели, в худшем – к свадьбе. Хорошо, что я уже прошел давным-давно период хождения по женщинам. У меня была одна, также постоянно требующая моего внимания. Правда сейчас внимание мне нужно было ее.
- Сейчас-сейчас, - сказал я. – Это все возраст.
- Не волнуйся, все в порядке. Расслабься.
- Я расслаблен. Просто нужно немножко подождать.
- Ничего, я жду, но ты мог бы пока сделать кое-что другое?
- А мы можем просто полежать еще пару минут? С пожилыми людьми такое случается, я этого и ожидал. Главное, чтобы надежда была.
Ситуация пошла на лад через несколько минут. Мы принялись за дело, но я не мог ни о чем думать, кроме того, что колет в боку. И было очень неудобно ноге.
- Ты не могла передвинуться немного левее? – попросил я. – Да, вот так, спасибо.
Через несколько минут я начал задыхаться.
- Все, перерыв, - сказал я. – Дай отдышаться. После обеда еще попробуем, но вряд ли. Скорее всего на следующей неделе.
- Да что с тобой такое? Какая старость, какой возраст? Что ты накануне сожрал такого, что тебя все еще не отпустило?!
Она не прекращала вопить, даже уйдя в туалет. Я покачал головой и надел трусы. Вот так всегда: когда ты молод, на коне – они идут за тобой, не задавая вопросов. Но стоит дать слабину, как женщины чувствуют твое слабое место и начинают клевать в него, словно коршуны. Не говорю про всех – возможно, не повезло только мне. Я просто начал стареть раньше времени.
Я посмотрел на полки с книгами над кроватью. Среди прочих, в красивом переплете на одной стояло коллекционное издание «Божественной комедии». Я открыл на случайной странице и прочитал:
Передо мною блещут лучезарно.
И я в лице от этого иссох;
Моя болезнь, и та не так коварна.
Там я грешил, там схвачен был врасплох,
И вот теперь - к местам, где я лукавил,
Я осужден стремить за вздохом вздох.
***
- Так какую татуировку вы бы хотели, еще раз?
- Надпись. Too Old For This Shit. Слишком стар для этого дерьма.
- Я знаю, что это значит. А где бить?
- Да-да, пожалуйста, набейте чуть повыше левого соска. Надеюсь, когда кожа начнет сморщиваться, будет все также хорошо смотреться. В конце концов, я старый человек, и кожа уже портиться начинает.
- Сколько вам лет?
- На прошлой неделе мне исполнилось 21. Но вы не ведитесь на эти цифры. Это все обман. Я гораздо, гораздо старше.