---
К Ильязу относились с любовью все, кто его знал. Ценили за цельность характера, немногословность, благодаря которой он стал исповедником и слушателем многих, очень многих личных историй.
К нему заходили поделиться радостью, а в трудные моменты жизни, шли, как в последний оплот — чтобы выговориться и излить свою боль.
Он слушал человека молча. Не кивая и не поддакивая — словно превращался в живой камень, впитывающий каждое слово.
Только глаза его становились ярче. Они сияли, когда человек смеялся, вспоминая хорошие моменты и подёргивались пеплом боли, когда ему рассказывали о сложном, пережитом...
Иль будто забирал себе часть тяжести и после монолога рассказчик чувствовал себя намного лучше, легче душой.
Местные бабульки в Иле души не чаяли.
Они приносили ему вещи на ремонт — и Ильяз приводил в порядок их утюги, радио, реанимировал старые телевизоры, находя для них запчасти на барахолках и «блошиных рынках». Восстанавливал всю ту старинную электрику, глядя на которую в мастерских брезгливо морщились и советовали: «Купите новый, потому что стоимость ремонта обойдётся вам больше стоимости вашего утюга...» или: «У нас нет таких деталей»
Оно и понятно, что новое лучше. Но откуда у пенсионеров лишние деньги...
Денег за ремонт Иль принципиально не брал и соседи в благодарность приносили ему вещи «для рисовки». Время от времени в дверь его квартиры стучала очередная старушка, со старинной, купленной в лучшие годы жизни вазой, бережно хранимой со времён молодости шкатулкой, цветастой шалью, или очень красивой чашкой в руках.
Иль заботливо складывал эти вещи в специально отведённый ящик в мастерской и какое-то время «присматривался» к ним.
А потом на свет появлялся удивительный натюрморт с их участием.
Каким-то, только одному ему ведомым образом, передавая в точности пропорции и цветовую гамму, Ильяз умудрялся вкладывать помимо этого что-то... волшебное — эфемерное, но ощутимое... и на холсте вещи вдруг оживали, приобретая новый, неожиданный смысл.
Вазочки о чём-то перешёптывались между собой. Шаль рассказывала юным, румяным яблокам истории давних лет. А от пузатого кувшина, гордо держащего в своём горле пучок вербы, веяло... детством.
Я называла «это» Магией Художника. Люди, замерев и затаив дыхание, подолгу вглядывались в его полотна, затем произносили: «В этом что-то есть...» — и покупали.
---
Часть денег Иль отсылал своей матери, которая жила в деревне. Часть тратил на гостинцы — возвращая вещицу, всегда добавлял к ней вкусняшку, благодаря соседок за «прокат». Помимо квартплаты, скромного питания и очень скромных бытовых расходов, я не видела, чтобы он покупал что-то, кроме красок, холстов, багетов и прочих, имеющих отношение к живописи, вещей.
При всей своей мегаэкономности, за время нашей дружбы Иль несколько раз просил меня об одолжении — купить для него картину художника, которого он хотел тайно поддержать в трудное время. Я играла роль «покупательницы», тогда как реальным покупателем на самом деле был Иль. Для меня это было чем-то вроде небольшого «шпионского» приключения. Иль запросто протягивал мне сумму, от которой у меня темнело в глазах, произнося: «Она стоит этих денег, поверь мне». И порой просил сказать что-то определённое в процессе «покупки».
Однажды, придя в съёмную комнату к молодой, длинноволосой брюнетке, которую мне «порекомендовали разбирающиеся в живописи люди, как очень талантливую, прогрессивную художницу», я протянула ей в десять раз больше, чем скромная девушка хотела получить за свой пейзаж и в ответ на её смущённое: «Что вы!!! Это очень много!!!» выдала «заготовку Иля»: «Вместе с этим пейзажем я покупаю Ваше обещание, что Вы продолжите писать картины!». Растерянная девушка пообещала. Примерно через полгода я увидела фотографию этой брюнетки на стенде, у входа в картинную галерею и зашла внутрь — в городе прошла первая выставка её живописных работ.
Запомнилась "покупка" картины у худого, пожилого мужчины, почти старика. Обстановка в его доме была схожа на обстановкой у Иля — то же лаконичное отсутствие вещей, только атмосфера там была другая — тяжёлая и гнетущая. Я с трудом выдержала положенные полчаса (Иль велел мне осматривать работы долго и молча «а то проколешься»). От картин этого человека веяло чем-то странным, непонятным мне. Глядя на них, хотелось то ли плакать, то ли петь — причём одновременно. Противоречивые чувства одолевали меня от этих работ и от хозяина дома.
Узнав, что я «выбрала» его портрет «a specchio», автор удивился, хотя постарался тут же скрыть свои чувства и посветлел лицом.
Уже в «другой жизни», будучи в гостях и листая альбом о живописи, я увидела репродукцию картины, на оригинал которой я смотрела в том доме. Я начала расспрашивать хозяина, который рассказал мне, что его отец был приятелем известного сейчас художника, который при жизни был не очень популярен, хотя и известен в узких кругах. Он столкнулся с большими сложностями из-за своей болезни и незадолго до смерти очень нуждался в деньгах. Уже после его ухода в мир иной с большим трудом удалось организовать скудную памятную выставку его работ — почти все картины находились в частных коллекциях и передать их на время музею согласились не многие. В конце альбома родственники выражали благодарность «другу живописца, который передал в дар сыну и его семье картину этого художника (автопортрет). Даритель пожелал сохранить анонимность, поэтому его имя не упоминалось.
В этом был весь Иль :)
---
Продолжение: http://www.proza.ru/2015/07/18/931
P.S. В качестве визуального сопровождения текста использовано изображение из фотосерии "Молчаливое время", художника Александра Потапова (с согласия и разрешения автора).