---
Впервые я встретила его на тусовке художников.
Мы отмечали день рождения одного из них. Народу в квартиру-студию набилось много.
Худощавый, среднего роста, с короткой стрижкой — за весь вечер этот парень не произнёс ни слова. Улучив момент и отведя в сторону друга, я шёпотом поинтересовалась у него: «Вон тот парень — он что, немой?» На что друг рассмеялся и отрицательно покачал головой: «Нет, он всегда такой неразговорчивый! Пойдём, я вас познакомлю».
Мужчина, вызвавший мой интерес своей молчаливостью, расположился на широком подоконнике, в стороне от всех компаний. Бросая вокруг быстрые взгляды, он делал в альбоме зарисовки.
Мне понравилось, что когда мы приблизились, он стремительно и ловко слез с подоконника (воспитанный). Улыбнуло, что произнеся своё имя: «Ильяз», немного смущённо пожал мне руку, будто мужчине — и в то же время сделал это бережно, помня, что это женская рука.
Его руки были абсолютно крестьянские — крепкие, мозолистые, как у деревенского жителя, постоянно занятого физическим трудом. Разве что взгляд выдавал в нём художника — очень внимательный, цепкий, пристальный и в то же время, будто обращённый внутрь себя.
В компании его называли Ильёй. Есть такая, дурацкая, на мой взгляд, привычка в русскоязычных компаниях (да простят меня собратья по нации) переделывать восточные имена на русский манер. Может, в этом кроется благое подсознательное желание сделать человека более «своим», чтобы звучанием имени он не выбивался из «общего коллектива».
Но меня тогда это покоробило. Этому парню очень подходило его имя. Оно гармонировало с его обликом, с явно звучавшей в его внешности крови кочевника — смугловатый, черноволосый, жилистый, как дети степей — Ильяз, но уж точно не Илья.
Я упрямо стала называть его Иль — сокращением от его родного имени и в то же время, чтобы не идти против устоявшейся привычки компании, в которой я была новичком.
С моей лёгкой руки, (и к моему внутреннему удовлетворению) вскоре его так стали называть все.
---
Вскоре случай предоставил мне возможность побывать у Иля дома.
Это была настоящая «берлога художника»
Однокомнатная квартира, с просторной кухней и застеклённым балконом, на втором этаже кирпичной «сталинки».
Ильяз жил очень скромно. Спал на раскладушке, на кухне, каждое утро складывая её и убирая в кладовку, где хранился скудный набор его личных вещей.
У него не было стиральной машины, телевизора и холодильника! На предложения друзей привезти ему какие-то из своих «агрегатов» Иль говорил, что они ему просто не нужны — стирает вручную, телек не смотрит, продуктов покупает не много, на один раз.
У меня, выросшей в семье, где было много женщин: мама, бабушки, тёти, где в доме было полно кружевных салфеток, посуды, сувенирчиков и всякой мелочёвки, которую так обожают дамы — было что-то вроде культурного шока, когда я, в первый раз переступив порог его кухни, увидела там стол без скатерти, табурет, железную троицу (сковорода, кастрюля, чайник, живущие на плите), несколько простых глиняных тарелок и гранёные стаканы вместо чашек.
Такого бытового минимализма мне видеть ещё не доводилось!
Сгоряча можно было решить, что это кухня алкоголика — если бы не удивительная чистота, приятный тон окрашенных краской стен и гармоничное сочетание спартанской обстановки с видом хозяина.
Всё пространство комнаты с высокими потолками было отведено под мастерскую. В центре её располагался мольберт, стены были плотно увешаны картинами.
В углу возвышался самодельный стеллаж с красками, кистями, карандашами, альбомами, какими-то баночками...
Здесь не было ничего, что не имело бы отношения к служению музе Глиптие.
Настоящий маленький храм искусства одного художника.
---
Продолжение: http://www.proza.ru/2015/05/20/456
P.S. В качестве визуального сопровождения текста использован фотонатюрморт Александра Юрьевича Потапова, альбом "Цвет" (с согласия и разрешения автора).