Тётя Лёля — это одна из родных сестёр моей бабушки по маминой линии. Сестёр у бабушки было еще шесть, а вот тётя Лёля была самой моей любимой двоюродной бабушкой. Она отличалась от всех своих сестёр. В семье, в которой было десять человек детей, восемь девочек и два мальчика, она была младшим ребёнком. Родилась девочка Лёлечка с врожденным пороком сердца, но, слава богу, совместимым с жизнью. Выросла она настоящей красавицей. У нее была идеальная фигура, средний рост, темно-каштановые густые, вьющиеся крупными кольцами волосы, и очень выразительные большие карие глаза. Она прекрасно играла на гитаре и пела. У нее был восхитительный, сильный, хотя и низковатый, голос, ведь мой прадед, отец большого семейства, был скорее всего цыганом. Он сам не знал, кто он, так как в младенчестве был подкинут по одной из версий. Когда он вырос, и цыгане, и евреи принимали его всегда за своего. Евреи очень редко подкидывают своих детей, а вот цыгане частенько. Поэтому вся наша родня считала его цыганом.
Тётя Лёля была и прекрасной наездницей. Однажды, когда она скакала верхом на лошади вдоль лесной опушки, ее длиннющая коса зацепилась за ветку дерева. Тётя Лёля упала с лошади, сильно расшиблась, но, к счастью, все обошлось. После этого она пошла к цирюльнику и остригла свою роскошную косу. Парикмахер долго отговаривал ее делать это, но потом понял, что это бесполезно, и сделал тёте Лёле стрижку, которая называлась в те времена «полуфокстрот». Всю свою жизнь тётя Лёля заказывала себе именно эту стрижку.
Много разных интересных историй рассказывала мне в детстве тётя Лёля о своей юности. Одна из них о том, как она с ребятами и отцом ходила в ночное пасти лошадей. Как-то ночью сидели они у костра, и вдруг по всему лесу раздался жуткий грохот, топот копыт, крики, вопли, испугались все ребята, а отец сказал: «Не бойтесь! Это черти свадьбу справляют».
Вряд ли бы меня лично утешило такое объяснение, но тётя Лёля уверяла, что отец умел всех успокоить, и вскоре вопли в лесу и грохот прекратились. Или еще одна история о том, как она, будучи молодой девушкой, потеряла свой золотой браслет во время какой-то гулянки на лесной полянке, как все искали этот браслет, но никто так и не нашел. Браслет был очень дорогим, и тётя Лёля пошла к цыганке-гадалке, чтобы узнать найдётся когда-нибудь её браслет или нет. И цыганка нагадала ей, что ровно через десять лет приедет к ней красавец-мужчина на коне и вернёт ей её браслет.
Самое удивительное, что это гадание полностью сбылось.
Через десять лет к ней приехал, именно на коне, один из тех парней, с которыми она тогда веселилась, прыгала через костер на поляне, и отдал ей уже, конечно, поврежденный браслет. Он рассказал, что ехал и увидел, что что-то блестит на земле под солнцем. Спешился, увидел вдавленный в землю браслет, вспомнил, кто и когда его потерял и привёз тёте Лёле.
Но личная жизнь у тёти Лёли так и не сложилась. У нее было два кавалера, сначала погиб один, а потом и второй. Она решила, что это судьба, злой рок, и решила больше ни с кем романов не крутить и замуж не выходить, хотя ухажеров у нее всегда было предостаточно. Я хорошо помню, как разные дяденьки заговаривали с ней то в метро, то в трамвае, а ведь ей было уже за пятьдесят.
Всю жизнь она занималась судьбами всех своих многочисленных племянников, помогала всем своим сёстрам, но ни мужем, ни детьми так и не обзавелась.
В войну тётя Лёля работала в госпитале в бельевой. Рассказывала, что бинты и одежду для раненых они, молодые девушки, сушили на своем теле, потому что ничего не сохло, а белье было нужно поставлять в палаты госпиталя каждый день.
Поэтому или не поэтому, но она заработала себе еще одну страшную болячку — ревматоидный артрит.
В мирное время тётя Лёля работала на ткацкой фабрике «Красное Знамя» в Ленинграде, своем родном городе. Курила папиросы «Север», это были ее любимые, а когда не удавалось купить их, курила «Звездочку» или даже
«Беломорканал». Но, когда врачи по состоянию здоровья запретили ей курить, она затушила последнюю папиросу и покончила с этой привычкой разом, потому что была очень волевым человеком.
Тётя Лёля была и остаётся для меня женщиной-легендой. Такого чистого восприятия жизни я ни в ком никогда не встречала. Она была, наверное, чуть наивной, но очень честной, доброй и открытой. Переживавшая вечно за всех кроме себя, она стремилась помочь каждому и всех искренне любила. Но меня она любила особенно, и я это знала. Может, потому что я тоже была в семье младшей, может, потому что мы с ней вместе прожили год в ее коммуналке, когда мои родители и брат с сестрой уже переехали в хрущёвку на Гражданке (тогда отдельная квартира, пусть даже хрущёвка, считалась уже роскошью), а может, ей пришлось со мной нянчится больше всех, и я к ней привязалась, как к Мэри Поппинс, а , может, наши кармы были чем-то схожи, так как по восточному гороскопу мы с ней «быки» (она родилась в 1913 году, а я в 1961).
Хорошо помню наш разговор, когда мне было 6 лет.
- Тётя Лёля, тебе сколько лет?
- 54.
- 54?! Ничего себе!
Я, уже умевшая считать до ста и далее, на счетах научившаяся вычитать и складывать большие цифры (тетя Лёля научила меня этому, она сама всегда проверяла магазинные чеки и считала каждую копейку, жизнь была трудной) сразу поняла, какая большая разница между моими шестью и ее пятьюдесятью четырьмя, и в тот момент жизнь показалась мне бесконечной, ведь даже год от дня рождения до дня рождения тянулся целую вечность. А тётя Лёля говорила так: «Помни, Ирка, до двадцати в гору, а после двадцати - под гору».
Часто приходилось мне с тётей Лёлей ходить в ломбард. Как я ненавидела эти жуткие очереди, которые всегда приходилось выстаивать в ломбарде! Зато уже в те годы я знала такие слова, как «заложить», «перезаложить» и самое радостное слово «выкупить». Заложить тогда можно было хорошее пальто, шубу, ковер, покрывало, серебряную посуду, ювелирные украшения и многое другое, что имело ценность.
И все это закладывалось, перезакладывалось, и изредка выкупалось. Еще одна очередь доводила меня до безумия. Это очередь в баню на Мытнинской. В коммунальной квартире была одна мойка на всех, и один на всех туалет. А проживало в квартире четыре семьи, это в нашей, а в других и больше. И помыться можно было только в бане. Очередь начиналась еще на улице, потом два пролета лестницы и, наконец, нас впускали внутрь. Там всегда вкусно пахло мылом, вениками и резиной (коврики на кафельном полу были резиновыми). А эти цинковые тазы, что за прелесть! Мочалку, мыло, веник можно было купить у входа в зал.
А дальше - огромное количество женских тел всех возрастов.
Я всегда всех с любопытством разглядывала. Ведь у тёти Лёли была идеальная фигура, а в бане часто можно было увидеть фигуры безобразные, что поражало мое детское воображение, и я не понимала, как из нормальных фигур потом получаются такие. Но процесс мытья был намного приятнее. Таз, потом душ. В парилку тётя Лёля не ходила из-за больного сердца, стало быть, и я тоже. Душ я просто обожала. Однажды я решила показать свою образованность и громко спросила тётю Лёлю: «А голову надо три раза мылить? Ведь так?». Мама мне всегда говорила, что голову надо мылить три раза, и я была уверена в своей правоте. Но почему-то все вокруг засмеялись. Я в очередной раз отметила для себя, что всегда бывает трудно угадать, что именно этим взрослым покажется смешным.
Образ тёти Лёли ассоциируется у меня еще и с ее легендарным «харпалём». Почему-то именно так она называла свой плащ серого цвета, который, кажется, она носила всю жизнь, и лишь однажды купила себе другой, новый, почти такой же. Материал был хороший, прочный, долговечный. В те времена вещи покупали всегда надолго, на десятилетие, не меньше. Так долго тогда вещи служили людям. Их берегли, пересыпали нафталином, чтобы моль не испортила.
Широкий пояс, большой отложной воротник, два ряда крупных пуговиц, «харпаль» идеально сидел на тёти Лёлиной фигуре и подчеркивал ее достоинства. Из одежды я помню еще два ее платья (запасные перламутровые пуговицы от одного из них, до сих пор хранятся в моем доме). Одно шерстяное и одно штапельное. Оба очень элегантные. Одно весьма напоминало платье Алисы Фрейндлих в кинофильме «Служебный роман», когда она впервые появляется перед сослуживцами в преображенном виде. Это платье досталось мне в наследство, когда тетя Лёля умерла, и я тоже его носила.
Второй атрибут ее образа — очки. Они тоже очень бережно хранились в футляре, кажется, заставь меня отыскать этот футляр среди тысячи других, и я его безошибочно найду. Тётя Лёля читала книги запоем. Сидя в своем старинном кресле, в котором сидел еще ее отец, она уходила в какой-то другой мир, и ее трудно было вернуть обратно. Кресло тоже живо, долго стояло в квартире моего брата, а теперь стоит у меня, я его отреставрировала за 24 тысячи рублей, так ка брат не мог себе этого позволить и хотел выбросить. Вещи бывают вечными.
Иногда тётя Лёля уставала читать и начинала дремать в своем кресле, особенно тогда, когда была уже очень больна.
- Тётя Лёля, зачем ты читаешь книги, ведь в них все придумано? Ты что веришь всему, что там написано? - спрашивала я ее, будучи уже подростком.
- Придумано, ну и что? Придуманное-то тоже из жизни взято.
В книгах все о жизни, о ней, - отвечала тётя Лёля.
А я в шесть лет ленилась читать сама, и просила тётю Лёлю
почитать мне мои детские книжки, хотя знала уже их все наизусть. Особенно мне нравился рассказ про варежку, на которую не хватило шерсти, и чтобы ее связать надо было подстричь верблюда. (Рассказ так и назывался - «Верблюжья варежка»). А чтобы верблюд не взбрыкнул, его надо было задобрить. Для этого мальчик, герой рассказа, дал ему хлеба с солью. Я всегда отрезала себе кусок круглого черного хлеба за 14 копеек, посыпала его густо солью, именно густо (так было написано в рассказе) и ждала, когда тётя Лёля дойдет до того момента, как верблюд ест хлеб, и начинала есть свой хлеб вместе с верблюдом. В этот момент хлеб становился для меня настоящим лакомством. Тётя Лёля всегда смеялась над этой моей игрой.
продолжение здесь:
http://www.proza.ru/2015/02/18/2436