Когда ноги впервые проскользили по плотным бордовым простыням расшитых золотом, я не подозревала, что меня накроет одеялом какой-то очень сдавленной порочности. Не то чтобы я была святой, но и пускаться во все тяжкие я себе не позволяла. Тогда у меня был выбор, и кто знает, что в тот момент было правильно. Кто вообще может знать что верно, а что нет? В любом случае, я сделала то, о чем приходится, вспоминая, вздрагивать всем телом каждый раз. Так же как вздрагивала под теплыми пальцами, будто смоченными в топленом молоке. Выточенные уверенностью поцелуи, вместе с тем же, прикрытые кротостью ягненка, ласково касались уголков губ и щек. Мягко, словно летний ветер, проскальзывающий через кружевной тюль, его дыхание колыхало мои и без того спутанные волосы. Правдиво, будто мы и правда были влюблены, словно герои какого-нибудь французского кино. Но, нужно было быть дураком, чтобы не догадаться, что это все игра в калейдоскопы. На деле же, это скорее была репетиция постельных сцен для Тинто Брасса. А ведь нас даже и не взяли бы на главные роли. Но даже это сказано слишком громко. Однако, ежедневные ритуалы под звук затвора камеры говорили, что кто-то из нас сильно старался, даже через-чур. И, почему-то, меня это устраивало.
В темноте я могла шагами на ощупь мерить дощатый пол длинного коридора.
Иногда он был коротким. Казалось, пара шагов и тебя окружает запах жженой травы и огромные ладони настойчиво желают утопить тебя в чужой грудной клетке. И я была готова раствориться там, исчезнуть под голос Мэтта Бернинджера, любуясь, как сухие губы ему подпевают и появляются морщинки у глаз от наслаждения, вдыхая запах его кудрявых волос, выдыхая с криком: «Пожалуйста! Не останавливайся!» И ведь он не останавливался.
А иногда коридор был длинным. Темным как тоннель, прокопанный в глубине ущелья, а ты словно скорым поездом сквозь бурю разностей спешишь в свой маленький уютный мирок. Но все никак не можешь. Сходишь с рельс глупыми фразами неумелой девчонки. Нервируешь, колешь безнадежностью, подливаешь масла, поджигая плодоносные поля. Твой поезд встал мертвой и пугающе-звенящей тишиной. Выйдя из вагона, тебя ослепляют яркие фонари, пронзающие солнечными зайчиками мглу, и ты бредешь пешком вблизи рельс сбитая с толку с ними под руку, словно с лучшими друзьями. А потом твой поезд проносится мимо. Просто и легко, постукивая колесами и с издевкой посвистывая. Чемоданы остались в вагоне, сидение до сих пор теплое и чье-то имя написанное пальцем на стекле все еще на месте.