Сириец Гафур был самым красивым продавцом шаурмы на Молдаванке. Он был настолько красив, что даже самые убежденные вегатерианки выстраивались к его окошку на Мясоедовской и, краснея, просили двойную с сыром. И после съедали абсолютно все, чтобы ни пропал ни кусочек, к которому прикасались руки Гафура. А однажды две женщины даже устроили драку, приняв вопрос сирийца "Острого добавлять?" слишком близко к сердцу. Слишком личным он показался им. Словно бы Гафур прямо в душу вложил эти слова каждой.
"Мне! Мне! Он сказал это мне!" - Кричала полная блондинка, повалив смуглую соперницу на асфальт и пытаясь вонзить длинный каблук ей прямо в глазницу. Другие женщины даже не пытались вмешиваться в происходящее, справедливо решив, что шансы значительно возрастут без этих двоих. Они с мрачным удовлетворением наблюдали как смуглая впилась зубами в ногу блондинки и по ее лицу побежали струйки крови из раны. Разнял их сам Гафур, растащив за волосы в разные стороны. Живший в Одессе чуть больше года, он плохо понимал язык и все происходящее, не осознавая, что он сам - причина всего.
"Здешние женщины безумны. - Писал он брату в письме. - Мясо сводит их с ума. Они как дикие животные"
"Береги себя, -отвечал ему брат-, они могут быть опасны"
Гафур даже несколько раз менял поставщиков курятины, подозревая что в мясе какой-то наркотик. Подобное бы нисколько не удивило его в этой варварской безбожной стране. Но количество женщин не уменьшалось, а даже выросло, потому что слава о нем уже покинула Молдаванку. И теперь к нему ехали и со Слободки, и с Центра, и с Фонтана.
Наиболее наглые женщины предлагали Гафуру себя прямо там:
- Вам с собой? -Спрашивал он.
- Возьми меня. - Шептали женщины в ответ.
Гафур бледнел, потому что начал понимать смысл их слов и взглядов, и это сильнее пугало его, потому что женщины выглядели еще безумнее, еще опаснее.
Однажды Гафур, плохо переносивший местный климат, простыл и решил провести пару дней дома, не подозревая как его отсутствие отразится в дальнейшем. Отразилось оно плохо. Женщины, привыкшие к педантичному сирийцу, открывавшему окошко ровно в девять утра и закрывавшему в восемь вечера, забеспокоились. В первый день они, забыв о работе и делах, проторчали у его киоска весь день, бурно обсуждая что могло случиться. Версии были самые разные: от людей из иммиграционной службы, закинувших его в багажник черного автомобиля и увезших в неизвестном направлении до визита к зубному.
- Какие зубы?- Кричала одна женщина. - Вы видели его зубы!? Это жемчуга, а не зубы! Врачи сами должны ходить к нему и смотреть каким должны быть здоровые и красивые зубы.
Но самой популярной была теория о тощей студентке филфака, которая смогла заполучить не только ассорти с грибами, но и всего Гафура, с его руками, ногами и остальным телом.
- Сучка-сучка-сучка. - Шипели женщины, припоминая тут студентку, действительно, строившую глазки сирийцу пару дней назад.
На следующий день женщины вновь собрались у закрытого окошка. Теперь практически все были уверены, что у Гафура роман. Нашлись свидетельницы, видевшие как он под ручку с малолеткой гулял по Приморскому бульвару.
- Целовал ей щечки. - Говорили они. - Обнимал за талию. Гладил по жопе.
Но были и те, кто не верил.
- Быть не может, - отвечали они, - Гафур не стал бы связываться с малолеткой. Ему нравятся женщины постарше, поопытней. Он наверняка с той училкой младших классов! Она почти месяц крутилась тут. Точно у нее.
На третий день отсутствия Гафура женщины были молчаливы, сосредоточены, но их глаза пылали недобрым огнем. В том, что он закрутил шашни с рыжей кассиршей из Обжоры на Тираспольской уже никто не сомневался. Каждая из них и все вместе, они переживали личную глубокую трагедию. Их не просто обманули, их унизили. Унизили самым отвратительным способом. И женщины, а их в тот день стояло у киоска с шаурмой не меньше трех десятков, не сговариваясь, понимали что просто так они это не оставят. Такую обиду нельзя просто забыть.
Гафур вышел на работу на четвертый день, абсолютно здоровый и, наконец, впервые за год, отдохнувший. Уже в пол восьмого он надел фартук, разогрел печь, нарезал овощей и налил в глубокую миску соус. В девять Гафур открыл окошко, но привычной очереди не было. Никого не было вообще. Ни одной женщины. Лишь к обеду появился первый клиент - толстый водитель такси в сером вязанном свитере. До вечера никто больше не подходил.
Когда стемнело, Гафур закрыл окно и, обеспокоенно размышляя о прошедшем дне, переоделся в чистую одежду, вышел из киоска и замер: у двери стояло две дюжины женщин, с ненавистью смотрящих на него. Подозревая худшее, что они все таки свихнулись окончательно, Гафур попробовал вернуться внутрь, но женщины схватили его за руки и вытащили наружу. В панике Гафур пытался что-то выкрикнуть, но голосовые связки были способны только на тихий писк. Женщины тянули его в Михайловский сквер, не обращая внимания на прохожих. Гафур сопротивлялся, но его сил не хватало разорвать объятья более двух десятков женщин. Впереди, на детской площадке, что-то явно горело. Что-то очень большое. Гафур слышал треск костра даже за сотню метров. Он пытался умолять отпустить его, но от страха, тот минимум слов, который он успел выучить за год, покинули его память. Гафур чувствовал что теряет сознание - на детской площадке, действительно, пылал огромный костер. Вокруг него стояли женщины. Много женщин. Из пламени торчала огромная труба, бывшая когда-то стойкой для баскетбольного кольца, а теперь, заточенная сверху, больше напоминала кол. Чем она и была по сути. Женщины молчаливо вглядывались в лицо Гафура. Одна из них, рыжая в зеленой жилетке "Обжора", наклонилась к нему и сказала:
- Сука, как ты мог?