1
– А самое главное в данный момент – это завезти машину песка, – пришёл к неожиданному выводу Антон, – машину песка и три-четыре тысячи кирпичей.
– Зачем? Да ещё четыре тысячи! – присвистнул Юрса.
– Для легализации, – кратко пояснил Антон. – Давайте, ребзики, улаштовывайте черешню и возвращайтесь. Присядем в тенёк, поговорим.
Ребзики, поставив вёдра в багажник, уселись под деревом.
– Юрса, – начал разговор с вопроса Антон, – что скажет твой отец, когда узнает, что у вас на участке древнее захоронение?
– Пока что он ничего не узнает.
– Хорошо. Переформулируем вопрос: что сказал бы Семён Петрович, если бы узнал об этом захоронении?
Юрса почесал правое ухо, затем левое, расправил брови, поднялся, подошёл к яме, наклонился над ней и внимательно осмотрел всё внутри. Выпрямился, крякнул и, важно выпятив губы, вернулся на прежнее место. Уселся, откашлялся, пригладил свои пшеничные усы и уверенно заявил:
– Хрен его знает.
– Я понимаю, – настаивал Антон, – что хрен его знает, но предок-то твой, и ты с большой долей вероятности можешь предположить, какой из... э-э... трёх возможных вариантов он бы выбрал. Первый: мол, это наш участок, это наше семейное дело. А посторонним я…
– Желаю счастья, здоровья, успехов в учёбе, труде и личной жизни, – окончательно сформулировал первый вариант Мыча.
– Да, – согласился с ним Антон. – Второй вариант: я, как законопослушный гражданин, обязан сообщить об этом… э-э...
– Только не ментам, – Мыча жёстко рубанул открытой ладонью воздух, отсекая милицию от ещё ненайденного клада и тем самым оберегая от неприятностей неискушённого в вопросах кладоискательства простодушного рыбака.
– Словом, властям, – избегая конкретики, в общем виде сформулировал свою мысль Антон. – И третий: вы, ребятки, аккуратненько разройте могилку, посмотрим что и как, а потом совместно решим, каким макаром дальше поступить. Обещаю вам, что всё…
– Будет нежно и нелживо! – завершил предполагаемое родительское решение Мыча.
– Вот именно, нежно и нелживо, – опять согласился с Мычей Антон. – Итак, Юрса, какой вариант предпочёл бы твой отец? Подумай хорошенько.
– А чё тут думать? Конечно, последний. И я за последний. Поэтому предкам пока что и знать ничего про эту яму необязательно.
– Так я и думал, – потёр руки Антон. – А чтоб наше мероприятие не вызвало ни у кого не только подозрения, но даже любопытства, мы и завезём сегодня же песок и кирпичи. Кого может насторожить, что люди решили построить дачный домишко и роют землю под фундамент или подвал?
– Ну, Консул! Ну, голова! – вскочил на ноги Юрса. – Басяво придумал!
– Не басяво! – также вскочил на ноги Мыча. – Предприятие должно быть рентабельным. За песок и кирпичи придётся последние ефимки выложить, а их можно пустить на более выгодное дельце.
– На какое?
– Мало ли… В Анапу, например, сгонять и оттопыриться. Или в Сочи. Я ни разу не был в Сочи.
– Это потому, что ты прикупа не знаешь, – объяснил Юрса. – По-твоему, отвисать в Сочах – более выгодное дельце, чем рыть скифское золото?
Мыча протестующе замахал руками. Нет, рыть надо. Но можно просто доразвалить сторожку и взять эти кирпичи бесплатно. Вон и Микола Гаврилович в качестве бульдозера, наверняка, с ним согласится.
Микола Гаврилович в качестве бульдозера не согласился:
– Хорошенький способ не привлекать к себе внимания ты, Мыча, придумал. Главное, рентабельный! А чтоб нас никто не принял за воров, станем всем объяснять, что кирпичи нам и нафиг не нужны, что мы ими всего лишь маскируем скифское золото.
– Итак, – решил подвести черту Антон, – принимаем…
– Погодь, Консул, – перебил Юрса, – в одном наш экономист прав: кирпичи покупать не стоит. Дорого, и растащат. Для маскировки достаточно одним рейсом завезти пару тонн песка и полста малоцементных блоков. Блоки бомжи на себе не унесут, а приличные люди на грузовиках начинают воровать с куда бо;льших объёмов.
– Разумно, – согласился Антон.
Он поднялся с земли и, подпрыгнув, схватился за росшую почти горизонтально ветку черешни. Затем переворотом назад силой вышел в упор и, оглядев с высоты своих друзей, сказал:
– Сколько раз моя матушка звала меня на каникулах с собой в экспедиции! И я каждый раз находил отмазку. И вот результат: будучи сыном заслуженного деятеля науки, замдиректора Института археологии, я в этой археологии ни уха ни рыла. И тем не менее мы приступаем. С новым полевым сезоном вас, компаньерос!
Антон сделал отмашку и выполнил соскок дугой вперёд, попав при этом в идеальный доскок. Словно поставил жирный восклицательный знак в конце своей речи.
Настроение Антона и его друзей было приподнятым и деловым. Они отвезли в Пересыпь черешню, пообедали и вернулись в Темрюк. Не без труда закупили все необходимые на их взгляд инструменты: две подборные и две штыковые лопаты, садовый совок, мастерок, веник, кисти, фонарь, два ведра, верёвку и напильник. Кувалду купить не удалось. Не удалось даже додуматься, зачем бы она могла им пригодиться. На «пятачке», где в широком ассортименте предлагались услуги по приобретению и доставке строительных материалов, ребята легко сторговались с водителем «ГАЗона», который быстро, без всяких проволочек подвёз на дачный участок песок и блоки.
Разгрузив машину, поехали на хутор к деду Дуплию за старой сеткой от кровати, валяющейся у него на подворье. Сетка нужна была для просеивания земли, чтобы ненароком не пошли в отвал большие золотые самородки. Деду, не особо смущаясь своего вранья, объяснили: Семён Петрович попросил её для штукатурных работ в бригаде. Дед разрешил взять сетку, но при одном жёстком условии, что назад они её уже больше не приволокут. Затем гостеприимно пригласил ребят пообедать с ним, тем более что бабы Фроси дома не было. Друзья категорически отказались. Справедливости ради нужно заметить, что отказывались не все. Мыча, например, молчал. Он лишь с собачьей преданностью заглядывал в глаза друзей и часто сглатывал слюну. Не помогло.
Словом, к вечеру все подготовительные работы были завершены: сетка под необходимым углом установлена, лопаты насажены и наточены, дверь на туалете надёжно закреплена.
Солнце висело ещё достаточно высоко, и можно было приступать к раскопу. Но к нему в этот вечер ребята так и не приступили. Дело в том, что Антон ещё днём заказал на переговорном пункте телефонный разговор с Москвой, поскольку воспользоваться домашним телефоном Стуканогов по конспиративным соображениям поостерёгся. Он не мог знать, возвратилась ли из Симферополя мать, поэтому заказал переговоры на одиннадцать часов ночи. Конечно, не было никакой гарантии, что и к этому времени отец вернётся домой, но вероятность всё-таки была отличной от нуля. Понятно, друзья с нетерпением ждали этого разговора. Их тревожила криминальная обстановка в столице нашей Родины Москве, а именно: все ли совершённые из хулиганских побуждений преступления расследуются до конца, или некоторые удаётся каким-то образом замять?
Но не интерес к криминогенным новостям из столицы помешал ребятам приступить к раскопкам, а обсуждение простого вопроса: стоит ли по телефону посвящать мать Антона в их не слишком юридически безупречную затею или не стоит.
– Вот смотрите, ребзики, что получается, – рассуждал вслух Антон, – допустим, мы натыкаемся на человеческие кости. Что мы должны сделать? Тут же прекратить раскопки и сообщить куда следует.
– А откуда нам знать человеческие это кости или лошадиные?
– Мать, помню, говорила, что в одном каком-то скифском кургане четыреста лошадей нашли. Табун. Так что и о лошадиных костях мы тоже обязаны сообщать.
Но кроме костей там может находиться уйма всяких бесполезных артефактов и из бронзы, и из дерева, и из железа: копья, колчаны, стрелы. И керамика, и войлок, и прочая лабуда. Возможно, чтобы добраться до золота, нам придётся много чего перелопатить. Мы же не знаем, одна в этом кургане погребальная камера или не одна, обрушены они или нет. Ведь растаскивали курган, небось, бульдозером или трактором, вряд ли обошлось без обрушений. И эта наша яма, скорее всего, не камера, а лишь вход в неё. Так что, пацаны, без металлоискателя нам никак. А если мы будем рыть вслепую, то куда всю эту лабуду девать? Так мы можем вместо погребальной камеры оказаться в тюремной. Нужно покупать металлоискатель.
– Опять ты за рыбу гроши! – с досадою вздохнул Юрса. – Говорю же тебе, что батя и так возьмёт у вояк. Его ради этого, думаю, можно поставить в известность о наших делах.
– Батю можно, вояк нельзя! И какие могут быть у вояк металлоискатели? Миноискатели? А нам нужен золотоискатель.
– Да таковых, наверное, и в природе не существует.
– Должны существовать, скажи, Шифа, – обратился Антон к Миколе Гавриловичу.
Микола Гаврилович неопределённо пожал плечами:
– Вряд ли. Какой смысл делать узкоспециальный искатель, когда можно обычный сделать избирательным. Тут фишка, думаю, в том, какой принцип применить. Можно, например, взять систему индукционного баланса Дофе… Вот смотрите, – Микола Гаврилович взял прутик и начертил на ещё сыром дне высохшей лужи что-то похожее на выскочившую из протёртого дивана спиральную пружину, – это одна индукционная катушка, допустим, передающая, а рядом рисуем, во-вторых, другую, допустим, приёмную. Как же сделать, чтобы излучающая излучала постоянно, а приёмная без металла не принимала, а вблизи металла принимала, но принимала избирательно?.. А очень просто… Так, так… Сейчас изобразим…
– Ну, хорошо, Консул, – больше не обращая внимания на чертёжные упражнения Миколы Гавриловича, продолжил разговор Юрса, – если не прут армейские миноискатели, давай купим, какой ты хочешь.
– А какой я хочу? Нужна консультация специалиста. И деньги.
– Деньги я найду, – пообещал Юрса.
– Если ты найдёшь их на Британских островах, – предостерёг Мыча, – боюсь, как бы это не оказались фунты стерлингов.
– Деньги я найду, – уверенно повторил Юрса, – на крайняк возьму у бати. Отвечаю.
– А сколько надо? – вскинул руки Антон. – А где покупать будем? В Темрюке вряд ли это ходовой товар. А какой фасон? А не нужна ли на него регистрация, как, например, при покупке ружья? А?
– Я не копенгаген, – вынужден был признаться Юрса.
– И я не копенгаген. Потому и предлагаю открыться сегодня матушке, если она, конечно, вернулась в Москву, а уж она и про разновидности металлоискателей изложит, и про цены на них, и про всякие извороты при работе с ними. Ну?
– Как знаешь… Открывайся… Тебе из подвала видней, – помялся Юрса. – Если Шифа и Мыча не против, я тоже.
– Что скажешь, Шифа? – хлопнул по плечу Миколу Гавриловича Антон.
Микола Гаврилович оторвался от своего чертежа:
– Скажу, что схема получилась рабочая. Если использовать Дэ Эс Пи процессор, то золото, как и любой другой металл, будет отражать свои, отличные от других волны. Через звуковой преобразователь получим присущий только золоту тон. Можно также воткнуть вот в эту рассечку световой индикатор, либо стрелочный прибор.
– Понятно. А твоё, Мыча, мнение?
– Можно, конечно, и открыть забрало, но... – скривил губы Мыча, – тётя Люся строгая фрау, вряд ли ей понравится то, что мы тут замутили…
На самом же деле тётя Люся просто не поверила ни в какое скифское захоронение и не захотела даже говорить на эту тему. Никак не отреагировала она и на камень с надписью «ИССОТО». Начало разговора вообще получилось жёстким. Антон с первой же минуты догадался, что мать не одобряет их драки с милиционерами. Светозарные выражения «любимая моя мамулька», «безмерно скучаю», «безумно хочется увидеть родное лицо», спешащие по телефонным кабелям с юга на север, постоянно сталкивались с бегущими навстречу колючими, острогранными фразами типа «бездушный эгоизм», «вопиющая безответственность», «инфантильная разболтанность» и им подобными. Постепенно южный поток своей тёплой обволакивающей мягкостью стал мало-помалу сглаживать острые грани холодного северного потока, и разговор перешёл пусть и не в нежное щебетание, но, по крайней мере, в деловое русло. Правда, для этого заказанные Антоном пять минут пришлось продлевать трижды.
Зато выяснилось, что в деканате уже всё улажено. Нужно лишь предоставить справки о временной нетрудоспособности. То есть на третий экзамен они ещё могут успеть, а следом в компании студентов, провалившихся на первых двух экзаменах, можно сдать и пропущенные. При условии, конечно, что удастся договориться с полковником Сургучёвым и лейтенантом Безуглым. С ними отец также уже встречался. С лейтенантом проблем не будет. Он уже вышел с больничного на службу, и его претензии носят чисто меркантильный характер. С полковником сложнее, хотя он уже и переведён с клиники на амбулаторное лечение. О материальной компенсации и говорить не хочет. Требует от отца услугу совершенно иного рода. Какую именно, мать не знает. И вряд ли когда узнает. Но отец надеется, что ему удастся эту услугу оказать. Он уже задействовал все свои связи и со дня на день ждёт результата. Так что Антону теперь нужно ежедневно звонить домой.
Но звонить Антону больше не пришлось, так как следующим вечером ситуация круто изменилась. Но то вечером…
А днём всё шло по плану. После завтрака Юрий на голубом глазу соврал матери, что повезёт гостей на Чёрное море в Янтарь и что вернутся они только затемно. Прихватив собранные на скорую руку продукты, друзья поехали на дачу. Наконец-то ничто им не мешало спокойно приступить к раскопкам. И дело пошло.
Сначала они со всех сторон от ямы сняли поверхностный слой почвы на два штыка. Вскоре наткнулись на горизонтально лежащее как бы окаменевшее бревно. Очистив его от земли, обнаружили рядом с ним такое же, а следом и третье. Предположили, что это какое-то потолочное перекрытие. Сняли над ним весь грунт и стали под это перекрытие углубляться.
Оказалось, что своими концами брёвна лежат на таких же брёвнах, уходящих вниз вертикально. Чем больше осыпавшейся земли поднимали наверх ребята, тем яснее становилось, что попали они в некий наклонный коридор, укреплённый со всех сторон закоксовавшимся деревом.
Вечером, когда солнце стало клониться к закату и ребята уже собрались было заканчивать работу, Мыча, находящийся глубже всех в этом коридоре, вдруг удивлённо вскрикнул:
– У меня лопата упала!
– Подними, – посоветовал работающий рядом Юрса.
– Она вниз упала!
– А должна была вверх?
– Не умничай! Провалилась, говорю, лопата. Дайте сюда фонарь, – Мыча стал на колени и начал руками разгребать землю. – И мастерок.
Юрса подцепил на крюк мычино ведро с землёй и крикнул Миколе Гавриловичу:
– Вира помалу! Потом спусти фонарик и мастерок.
Мыча быстро расширил мастерком образовавшуюся в нижнем углу коридора дыру и, включив фонарь, заглянул в неё. Потом энергично расширил ещё и снова заглянул.
– Пятнадцать человек на сундук мертвеца! – раздался его радостный вопль. – Йо-хо-хо! И бутылка рому!
– Что там? Что? – нетерпеливо спрашивали сгрудившиеся вокруг него компаньоны.
Мыча не отвечал. Он вдруг обмяк и ткнулся лицом в фонарь.
– Все наверх! – закричал Антон и, пока Юрий и Микола Гаврилович выбирались из ямы, взвалил Мычу на плечо. – Шифа, принимай!
Микола Гаврилович подхватил Мычу подмышки, оттащил подальше от ямы и уложил лицом вверх на траву.
– Юрса, нашатырь в аптечке есть?
– Сейчас посмотрю! – бросился к машине Юрса.
Антон хотел было похлопать Мычу по щекам, но тот сам открыл глаза и заговорил:
– Ну и духанчик там, я вам доложу!
– Я, как увидел, что ты клюнул носом, сразу понял, что там ядовитый воздух, – обрадовался мычиному пробуждению Антон. – Я где-то или читал, или мать говорила, что от древнего могильного воздуха можно даже отстегнуть копыта.
– Да нет, – возразил Мыча, – меня не от того повело. Там скелет лежит, по-моему, в тюбетейке. Костей не видно из-за тряпья, а зубы… Когда я на него насветил, мне показалось, что он улыбнулся. Мне и поплохело.
– Это не скелет улыбнулся, это нам улыбнулась Фортуна!
Подбежал Юрий:
– Нашатыря нету, есть зелёнка, вот, – и протянул Антону пузырёк.
Антон удивился:
– Зелёнка-то зачем? Он что, пальчик поцарапал? – и, глядя на растерянного Юрсу, прыснул.
Засмеялся и Мыча. Вверху захохотали откуда-то налетевшие четыре чайки. И вскоре гомерический хохот на земле и в небесах сотрясал уже весь дачный массив. Похоже было, что ребята каким-то образом подцепили бациллы дурносмеха. То ли их принесли на своих крыльях и уронили вниз чайки-хохотуньи, то ли, наоборот, бациллы вырвались из подземелья и унеслись к птицам в поднебесье, но ясно было одно: приступы этой заразной болезни так просто не отступят.
Первыми завершили веселье птицы: солнце уже почти коснулось горизонта, и им пора было, не мешкая, определяться с ночлегом.
Да и людям-то особо веселиться было некогда. Нужно было успеть хорошенько осмотреть погребальную камеру и ещё засветло уехать с дачи, чтоб иллюминацией не привлекать к себе излишнего внимания. Желанием заглянуть в дыру горели все, но сделать это первым охотников было негусто. Хотя Мыча и убеждал товарищей, что воздух в могиле просто вонюч, но не ядовит, доказать эту неядовитость на своём дыхательном аппарате почему-то не догадался. Наконец-то отважился Антон. Он поудобней устроился, включил фонарь и, задержав дыхание, стал вглядываться вовнутрь захоронения. Через минуту выдохнул и попробовал дышать, не отстраняясь от провала, а ещё через минуту стал комментировать увиденное:
– Очень много паутины и какой-то трухи… Дырка, похоже, находится в верхнем углу камеры… Вижу скелет на подставке…
– Улыбается? – спросил Юрий.
– Нет, серьёзен, легкомыслия не выказывает… Одежда истлела… Шлем тоже истлел…
– Мне показалось, что это тюбетейка, – заметил Мыча.
– По-твоему, тут узбека похоронили? – саркастически отреагировал Юрса.
– Нет, не тюбетейка, – уверенно сказал Антон, – шлем… Больше похож на будёновку... пожёванную… Наверняка, это был боевой кожаный шлем… Под левой рукой вижу рукоятку, по-моему, кинжала… или меча... просто самого клинка, а может, ножен отсюда не видно…
– Рукоятка золотая? – с надеждой в голосе спросил Юрий.
– Серая... не поймёшь... всё в каком-то налёте.
– А кольцо справа висит, вроде гимнастического, видишь?
– Вижу… Это, Стас, скорее всего... ручка большого кувшина или амфоры, просто самого сосуда отсюда не видно… В общем, всё, – Антон поднялся на ноги. – Больше ничего рассмотреть невозможно.
– Давайте расширим дыру, сделаем лаз и спустимся туда, – предложил Юрса.
– Ни в коем случае! – категорично возразил Антон и привёл аргументы против, – во-первых, мы и так уже потревожили верхний угол, и нет никакой гарантии, что, расширяя дыру, мы не спровоцируем обвал потолка. Во-вторых... во-вторых, даже если потолок не рухнет сразу, не рухнет ли он, когда мы будем внутри? А в-третьих... а в третьих, достаточно во-первых и во-вторых. Сегодня же я позвоню матери, пусть высылает представителя из института. А мы завтра с утра продолжим углубляться по коридору, пока не доберёмся до входа в камеру. Потом закупим брус потолще и установим подпорки на весь потолок. И только тогда начнём грузить лопатами в мешки скифское золото! Мыча, сознайся, ты любишь лопатою грузить в мешки скифское золото?
– Лукавить не стану, люблю, – сознался Мыча.
– Назначаю тебя приказом по экспедиции ответственным за погрузочно-разгрузочные операции с драгметаллами.
– Яволь, ваше высокопреосвященство! – козырнул Мыча.
– А сейчас мы с тобой соберём шанцевый инструмент, а вы, – Антон передал фонарь Юрию, – а вы с Шифой можете тем временем бросить непредвзятый взгляд на сундук мертвеца, и – по машинам!
По дороге домой из окон «Жигулёнка» то и дело в вечерние сумерки вырывались взрывы хохота. Болезнь прогрессировала. Хотя инкубационный период прошёл скоротечно, до реконвалесценции, то есть до периода окончательного удаления из организма инфекционного агента, предстояло немало ещё и поржать, и позубоскалить, и животики свои понадрывать.
Друзья детально обсудили и белозубую улыбку скелета, его будёновку и гимнастические кольца. Вспомнили зелёнку, с помощью которой Юрса вознамерился вырвать Мычу из цепких лап клинической смерти. Юрсе же в ответ удалось посрамить глуповатых прикольщиков, которые понятия не имели, какой панацеей может служить обыкновенная зелёнка в руках настоящего врачевателя.
Он рассказал им про доподлинный, не вызывающий ни малейшего сомнения случай, произошедший с его прадедом Никитой Ефремовичем. Как-то ещё по молодости возвращался прадед из гостей от своего кума и столкнулся с мажарой, это такая огромная телега. Возчик на мажаре оказался таким раззявой, что въехал дышлом телеги Никите Ефремовичу прямо в рот. И выбил все зубы. Все до одного. Что делать? Позвали фельдшера. Так вот этот станичный «фершал» смазал прадеду, тогда ещё молодому казаку, дёсна зелёнкой и повтыкал зубы назад. И что? Прижились. Сейчас Никите Ефремовичу девяносто один год, а все зубы целы. Ни один не шатается и не болит.
Пока Юрса досказывал эту «доподлинную, не вызывающую ни малейшего сомнения» историю, въехали в посёлок. Свернули на свою улицу и вскоре догнали такси. «Волга», как-то уж больно аккуратно продвигаясь по дороге, остановилась как раз напротив дома Юрсы. В её салоне зажёгся свет. Остановился и Юрса.
Из такси вышел водитель и спросил у ребят, не Стуканогов ли это дом. Получив утвердительный ответ, таксист вынул из багажника большую дорожную сумку, помог выйти из машины женщине и быстро уехал.
– Консул, – вдруг испуганно зашептал Мыча, – это же тётя Люся, твоя матушка! Людмила Романовна Римских в одном экземпляре!
– Вижу, – так же шёпотом ответил Антон.
Юрса, собравшийся было подъехать к воротам гаража, убрал руку с рычага переключения скоростей, в растерянности посмотрел на Антона и заглушил двигатель.
– Неужели что-то стряслось? – деревянным голосом спросил он.
– Стряслось, Юрса. Я только сегодня собирался просить матушку прислать нам археолога, а Бог прислал её саму!
– Погодь, Консул, – возразил Юрса и тоже шёпотом, – с Сургучём-то как?
– Что он сможет супротив Бога?
Антон трижды перекрестился и трижды возблагодарил Бога:
– Спасибо, Господи!
Странно, неловко было видеть ребятам своего друга крестящимся. Неловко и стыдно что ли. Антон на секунду-другую замер, глубоко вдохнул, выдохнул и выскочил из машины.
– Мама!
– Тоша!
– Как ты нас нашла?
– Взяла адрес Юры в деканате.
Как же не похож был этот разговор матери и сына на их разговор суточной давности по телефону! Они поминутно расцеловывались, гладили друг другу волосы, плечи и восхваляли друг дружку так, словно состязались, кто сможет больше наговорить любезностей.
Победила мать. Захвалив Антона до лёгкого головокружения, она продолжала набирать победные очки за счёт славословия его друзей. Каждого из них расцеловала, каждым восхитилась и каждому наговорила столько комплиментов, сколько им не приходилось слышать за всю свою жизнь.
– Я ведь, Тоша, когда ты мне сказал по телефону, что вы нашли обломок камня с надписью «ИССОТО», не обратила на это внимания. Но потом это «иссото» прицепилось ко мне, и я никак не могла выбросить его из головы. Вернулся где-то в полночь с работы отец, я его накормила, уложила, сама улеглась, а в мозгу – иссото, иссото, иссото! И вдруг меня осенило! Да это же Диссотор! Понимаете? Царь дандариев Диссотор! Вы нашли обломок с его надгробного камня. Какие же вы умницы!
– Он был скифом или греком?
– Нет, он был меотом. Но и греки, и римляне всех в Причерноморье называли скифами. Меотские племена заселяли в первом тысячелетии пространство от Чёрного до Азовского морей. Это были дружественные Боспорскому царству племена. Дандарии – одно из этих племён. Мальчики, вы даже не представляете, что вы нашли!
– Тётя Люся, – как бы между прочим поинтересовался Мыча, – а много золота клали в курганы дружественные нам меотские племена?
– Когда как. Но! – Людмила Романовна торжественно подняла вверх палец. – Но! Есть сведения, что последним, кто владел парадным шлемом Александра Македонского, был дандарийский царь Диссотор, и захоронили его в этом шлеме!
– Да видели мы, тётя Люся, этот шлем, – в голосе Мычи, естественно, отсутствовали восторженные нотки, – на узбекскую тюбетейку похож, вернее, на будёновку пожёванную.
– Стой, стой, стой! – с тревогой в голосе прервала Мычу Людмила Романовна. – Что значит «видели мы»? Вы что, вырыли человеческие останки? Лопатами?!
– Нет, мамуля, нет, успокойся. Погребальная камера цела и невредима. Не забывай: раскопки ведут профи!
И Антон кратко рассказал матери всё, что произошло за последние три дня: от провалившейся лошади до дыры в погребальную камеру.
К Людмиле Романовне вновь вернулось возбуждённо-радужное настроение, и она, не сдерживаясь, вновь расцеловала всех новоявленных археологов по очереди. Да, ради таких новостей, конечно же, стоило всё бросить и лететь сюда, на берега Меотиды!
В ответ археологи все разом радостно и бестолково стали посвящать её в особо значимые детали их археологических изысканий. Не были забыты ни вызволенные из западни лошади, ни приветственные улыбки скелетов, ни гимнастические снаряды в погребальных камерах, ни мощное фармацевтическое средство, исцеляющее даже выбитые зубы.
Но вот распахнулась калитка, и на улицу вышла хозяйка дома.
– Хлопци, шо вы тут робытэ впотьмах? Вы чи нэ понапывалысь, шо смиетэсь як малохольни?
– Та твэрэзи мы, мама, твэрэзи, – успокоил мать Юрий. – Гостья прыйихала до нас. Ще яка гостья!
– Так шо ж вы йийи на вулыци дэржитэ, вэдить в хату, до свиту!
Сразу после знакомства с гостеприимными хозяевами Людмила Романовна прозвонила в Москву мужу и доложила, что прилетела в Анапу и добралась до Пересыпа удачно, что встретили здесь её замечательно и, главное, что надежда оправдалась: мальчики действительно нашли скифское захоронение! Сергей Антонович в долгу не остался. В ответ он сообщил, что уголовное дело на ребят замято, и можно хоть завтра выезжать сдавать сессию.
Людмила Романовна первым делом выяснила, намерены ли лица, обнаружившие клад, и собственник земельного участка, где сокрыт клад, поступить в дальнейшем согласно Постановлению Совмина от 24 июня 1984 года и прилагаемой к нему инструкции Минфина от 19 декабря того же года, или же у них имеются иные намерения, прописанные, например, в статьях 164 и 175 Уголовного кодекса.
Почти все лица сразу признали верховенство закона. Лишь одно лицо, мычино, почувствовало себя дискомфортно под сенью российского законодательства и метнулось в направлении цыганской диаспоры, а потом и вовсе за границу.
– Стоп, стоп, стоп! – остановила заметавшееся лицо тётя Люся…
2
«Стоп, стоп, стоп!» – сказал себе Антон и остановился. Осмотрелся. Опять это наваждение! Получается, что он на автопилоте пришёл со Сретенки на площадь трёх вокзалов. Выскочил, называется, из офиса на пару минут купить сигарет. В таком беспамятстве и под машину недолго угодить. Антону стало неуютно. Уже недели две, не меньше, ему каждую ночь снятся раскопки, а теперь вот стали преследовать и наяву. Так и свихнуться можно. Прошло уже четыре года, как раскопали курган Диссотора… Антон, не замечая того, вновь погрузился в воспоминания…
Диссотора ли? Ведь шлема Александра Македонского в захоронении не оказалось. Да и до царского, судя по отсутствию лошадей и женщин, это захоронение не дотягивало. Ни скипетра, ни жезла, ни короны, ни хотя бы золотой пекторали – словом, ни одного атрибута царской власти обнаружено не было. Меч с навершием из золота и слоновой кости, золотые колчан, блюдо, перстень, бляшки с одежды доказывают, конечно, что покойник был не простым скифом, но царём вряд ли. Была, правда, в кургане ещё одна камера, но очень малая, обрушенная, в ней вообще ничего не нашли. Археологи определили, что она подверглась мародёрству ещё в древности…
Может, к нему пришло запоздалое сожаление о несправедливо малом вознаграждении? Нет. Вознаграждение было очень даже приличным. Он определённо не видит никаких причин возвращаться к тем раскопкам не только наяву, но и во сне.
Антон вновь осмотрелся по сторонам. Осознал, что стоит посреди тротуара и мешает пешеходам. Отступил в сторонку, постоял в раздумье ещё несколько минут и направился к ближайшему киоску.
– Пачку «Мальборо», пожалуйста.
Продавщица, молоденькая, довольно-таки симпатичная девушка, мило улыбаясь, спросила:
– Может, возьмёте три? Либо возьмите газеты. Газеты все свежие. Журнал или книжку можно подобрать в дорогу. А то у меня со сдачей проблема.
Антон, скользнув взглядом по печатной продукции, сосредоточил своё внимание на внешности продавщицы. Девушка ему определённо понравилась.
– Читать мне некогда, я на работе. И три пачки сразу взять не могу: станут некрасиво топорщиться карманы. А я сейчас как раз ищу себе невесту, и мне нужно следить за своим внешним видом. Вот вы, например, разве пошли бы замуж за человека с оттопыренными карманами?
Девушка засмеялась.
Пожилая женщина, подошедшая к киоску вслед за Антоном, нетерпеливо спросила:
– Молодой человек, вы что берёте или просто разговариваете?
– Беру, беру.
Антон взял пачку сигарет и, улыбнувшись, негромко сказал продавщице:
– Сдачи не надо.
Не пройдя и десятка шагов, он остановился. Постоял. Развернулся и посмотрел на киоск. Подошёл чуть ближе и стал внимательно рассматривать расставленные за стеклом книги и журналы. Торговля в киоске шла так себе. Отпуская покупателей, продавщица постоянно бросала взгляды на этого странного парня. Выждав, когда не стало покупателей, она крикнула Антону:
– Молодой человек, подойдите, пожалуйста, возьмите сдачу, у меня уже есть размен.
Антон даже с места не сдвинулся, лишь отрицательно мотнул головою.
– Лично я бы вышла замуж за человека с оттопыренными карманами, – несколько понизила голос девушка.
Антон усмехнулся:
– Как вас зовут?
– Вика.
– Виктория, мы ещё с вами обязательно вернёмся к этой теме. «Вокруг света» у вас последний номер?
– Нет, это вообще самый… не последний номер.
– Понятно, я так и подумал, что самый не последний, – сказал Антон и продолжил с расстояния сосредоточенно вглядываться в обложку журнала.
И тут вдруг рядом раздался голос. Да ещё чей голос! Мычин голос!
– О чём задумался, детина, седок приветливо спросил?
Антон резко повернулся. В двух шагах от него с объёмным рюкзаком на спине стоял расплывающийся в улыбке Мыча. Его очки щедро разбрасывали по площади радостные блики.
– Мыча! Откуда?
– С поезда.
– С Алтая, небось?
Друзья обнялись. Мыча снял рюкзак.
– С какого Алтая? На Алтае я был в позапрошлом году, сейчас с Таймыра.
– Гонишь! Туда нет железной дороги.
– Не гоню, просто с Таймыра я заехал на Саяно-Шушенскую ГЭС. Поработал там маненько.
Антон подхватил Мычу за локти и поднял вверх на вытянутые руки.
– Господи, Стас, какая же ты дохлятина! Человек должен превосходить барана, если не умом, то хотя бы весом.
Мыча, белозубо улыбаясь, доверительно признался Антону с высоты:
– В моём тщедушном тельце огромный интеллект. А ты что здесь делаешь? Встречаешь кого или уезжаешь? Да спусти ты меня, я нервничаю, когда не ощущаю под ногами твердь земную.
Антон поставил друга на ноги.
– Что, говорю, тут делаешь? – повторил вопрос Мыча. – Если встречаешь, где цветы, если уезжаешь, где чумодан, если провожаешь, то кого?
– Да нет, – замялся Антон, – просто… сигареты покупаю.
Мыча удивился:
– А что, в Москве уже всё повыкурили? Только здесь не докурили?
– Какая разница? Лучше о себе давай. Много нового накропал?
– Достаточное количество.
– А детективчик «В Сибири бывают морозы, или соло для пистолета с глушителем» закончил?
– Ещё в прошлом году издал. Только ты напутал, называется он «Не бывает в Сибири снегов, или концерт для винтовки с оптическим прицелом», – поправил друга Мыча.
– Да-да-да, я забыл, что сибирские снега – это враки.
– Ты-то как? Всё так же? В ЛУКОЙЛе пашешь?
Антон снисходительно улыбнулся и кивнул. Он знал, что сейчас скажет Мыча. И не ошибся.
– Идти в политику за родным папашей нам западло. Нам Бога подавай! Ничего ниже Бога просьба не предлагать. Тебе, Консул, в Госдуме давно пора заседать! Рядом с батей. Кстати, часто он тебя дураком называет?
– Нет, только при встречах. А с февраля месяца мы почти не видимся, тем более сейчас, за неделю до второго тура выборов. Он же подвизается в аналитической группе Чубайса. Знал бы ты, как они там пластаются, чтоб не пустить товарища Зю в президенты.
– Знаю. По телеку вижу. Вот и ты на этой волне мог бы взлететь! Эх, сынок, жаль…
– Вы бы, папенька, прикрыли свою варежку хотя бы наполовину, а то орёте тут гласом вопиющего в пустыне. На нас уже внимание обращают.
– Так увози меня отсюда, где твоя «Аудюха»?
– Я пёхом пришёл.
– Уже ужалился что ли? – поразился Мыча.
– Чего б это я пил с утра, тем более на работе?
– В глаза смотреть!
– Просто машина в ремонте, – пожал плечами Антон, – потому и пешком.
– Пешком? Из ЛУКОЙЛа? За сигаретами? Точно ужаленный. Тогда пойдём куда-нибудь, позавтракаем за встречу.
– Не могу, Стас. Я действительно на работе. В понедельник лечу в командировку в Египет. Нужно подготовиться. Там мы с немцами в прошлом году – может, слышал? – замутили проект «Мелейя». Нашу группу Федун посылает туда по вопросам разведочно-поискового бурения. Сегодня у меня назначена встреча с геологами. Отложить никак нельзя. Мне положено стараться. В ЛУКОЙЛ-то меня, если помнишь, папаша пристроил. Нельзя подводить родителя.
– Да толку, что пристроил? Помысли: сам Федун, вице-президент «ЛУКОЙЛа», закадыка-корень твоего предка! А это покруче золотой рыбки. Чего тебе ещё надобно, старче? Можно ли при такой прухе не делать карьеру?
– Можно. По крайней мере, до обеда карьеру мы с тобой делать не будем. А сделаем вот что: возьмём тачку, я соскочу на Сретенке, а ты поезжай, куда тебе надо, а если никуда не надо, то домой, отдыхай. Вечерком я приеду к тебе…
– Откуда ты приедешь? От соседнего подъезда? Не далековато ли? И на чём приедешь? На поломанной «Аудюхе»?
Антон засмеялся:
– Я тебе не успел сказать, мы уже не соседи, мы перебрались на Рублёвку.
– Ех ты! Круто!
– Потом поедем в ГЗ, навестим Шифу. А сейчас двинем на стоянку такси. Лишь секунду подожди.
Антон подошёл к киоску и принялся в упор разглядывать «самый не последний номер» журнала «Вокруг света». На цветной обложке две молоденькие туристки красовались на верхней плите небольших размеров дольмена. В нескольких метрах за ним стоял второй дольмен. Антон с минуту впивался взглядом в картинку, потом закрыл глаза. Руки его повисли, тело обмякло, и он на глазах опешившего Мычи начал медленно оседать.
3
Осев на землю, Прокул Порций Катон распластался на голом склоне холма и в сердцах воскликнул:
– Циркулус вициозус!
Он ведь уже уверился, что удалось уйти от погони, и вот на тебе!
Катон затаил дыхание и стал прислушиваться к далёкому собачьему лаю. Нет, с некоторым облегчением определил он, это другие собаки. У тех был злобный лай, а у этих больше походил на нетерпеливое повизгивание. На погоню, пожалуй, не похоже, скорее всего, какие-то скифы вышли на охоту с собаками. Но, прежде чем дальше идти в горы, необходимо в этом удостовериться наверняка. Ему сейчас нужно с открытого места сползти по склону к кустарнику, под его прикрытием обогнуть этот безлесный холм, подняться с тыльной стороны на вершину и, не выказывая себя, внимательно осмотреть окрестности.
Катон так и сделал. Удобно расположившись в высшей точке гребня холма, он, скрытый от постороннего глаза травою, направил свой взгляд на располагавшийся в низине курган. До него было около двух миль. Именно оттуда, похоже, исходил лай. Вскоре из-за перелеска, примыкавшего к кургану, показались два всадника, каждый с собакой на поводке. Катон окончательно успокоился: это были совсем не те собаки, с которыми до сих пор его преследовали дандарии. И люди были совсем другие. Через время из перелеска выехали ещё два всадника, но уже без собак. Катона немного насторожило, что собаки были на поводках. Если эти скифы преследуют дичь, зачем поводки? Возможно, они ищут пропавший скот? Скот, допустим, ушёл далеко, и поводки нужны, чтоб собаки не убежали за пределы слышимости их лая. Вполне возможно. Катон прекрасно помнил, как совсем недавно он миновал тот курган. Нужно проследить, насколько путь скифов совпадает с его путем.
Вот скифы обогнули курган со стороны излучины небольшой горной речки. Вот они круто взяли вправо и поднялись на курган. Вот спустились с противоположной стороны и направились к речке, повторяя след в след маршрут Катона. У воды собаки замолчали и заметались в поисках утерянных следов. Всадники спешились и сняли с них поводки. Один из скифов перебрался на противоположный берег и направил свою собаку вверх по течению. Другой повторил то же самое на своём берегу.
Дальнейшее наблюдение теряло всякий смысл: скифы идут по его следу, и, как бы он не запутывал этот след, уйти от конного преследования ему не удастся. Но почему они его преследуют? Кто они?.. Ладно, об этом Катон поразмышляет, когда избавится от погони, а сейчас нужно продумать, каким образом это сделать.
– Дум спиро спэро, – сказал он вслух и погрузился в размышления.
Скифов всего четверо, и нужно этим воспользоваться. Первым делом заставить их сойти с коней. Насколько скиф грозен на коне, настолько же он беспомощен в пешей рубке. Спешить их в этой местности не представит труда. Катон внимательно осмотрел скальный массив на северо-западе. Конечно, это будет отклонение от выбранного им направления, но он пойдёт именно туда. Коней скифы не бросят, значит, по крайней мере, один из них останется внизу с лошадьми. А три пеших скифа для него не так уж много. Катон скорым шагом устремился вниз по склону.
Место для засады, несмотря на ограниченность во времени, он выбирал тщательно. «Фэстина лэнтэ, фэстина лэнтэ», – приходилось ему вслух усмирять своё нетерпение поскорее избавиться от преследователей. Его позиция должна быть безупречной, а схватка скоротечной. И выйти из этой схватки он должен без единой царапины. Даже пустяковая рана в незнакомых и враждебных горах может обернуться большой бедой.
Катон пробирался по лесному склону, обрывающемуся вниз отвесной скалой высотой десять-двадцать двойных шагов. Уже несколько укромных местечек, вроде бы пригодных для засады, он пропустил: то уклон был крутоват, то расстояние от места укрытия до преследователей могло оказаться слишком малым, чтоб засаду раньше времени не обнаружили собаки, то, наоборот, расстояние могло оказаться слишком большим для внезапного броска. Иногда приходилось отказываться от, казалось бы, идеальной позиции, так как она находилась с наветренной стороны.
Но вот Катон остановился и облегчённо выдохнул: он нашёл наконец то, что искал! Не сходя с места, римлянин внимательно осмотрел выбранную им площадку и выбором своим остался доволен. Он стоял буквально в шаге от пропасти. Это хорошо. В шести-семи двойных шагах от него лежала глыба известняка. Это тоже хорошо. Впереди на расстоянии трёх плектров высилась голая скала, в полтора-два раза превосходящая по высоте растущие под ней сосны. Это просто замечательно!
Он торопливым шагом направился к скале, взобрался на её верхушку и, не таясь, встал в полный рост. Собачий лай с высоты слышался явственнее. Скоро преследователи должны будут появиться на каменной осыпи, свободной от растительности, и Катон их увидит воочию. Так и произошло. К его удивлению скифов оказалось только двое. Только два скифа с собаками на поводках преследовали беглеца. Он усмехнулся: низковато оценили эти варвары римского трибуна-латиклавия.
Итак, скифов он увидел, и скифы его увидели. Катона поспешно начал спускаться. Пусть думают, что он испугался. Скифы перешли на бег.
Беглец тем временем, заложив петлю, вернулся к облюбованному месту кружным путём. Снял с плеча сумку, правой рукой вынул из ножен свой двухфутовый меч гладиус, в левую взял кинжал пугио и затаился за каменной глыбой. Почувствовал на лице лёгкий ветерок. Только бы он не поменял своего направления! Не поменял.
Скифы появились довольно скоро. Не добежав до Катона полтора плектра, остановились, коротко перебросились двумя-тремя фразами и разом спустили собак с поводков. Рыжие собачки, своими мордочками напоминающие молодых лисят, с азартом понеслись дальше по следу. За ними поспешили и их хозяева.
Беззвучной тенью вслед им метнулся из-за камня Порций Катон. Заднего скифа он просто сбил в пропасть ударом в плечо рукоятью пугио. Передний скиф успел и остановиться, и обернуться. Но лишь для того, чтобы лезвие меча вошло ему не под лопатку, а в грудь чуть ниже левой ключицы.
Катон подхватил со спины обмякшее тело и аккуратно положил наземь. Снял с плеча варвара лук и колчан-горит со стрелами, а с пояса акинак. Вынул из горита плоскую стрелу с шиповидным бронзовым наконечником, поднял свой меч и направился было к каменной глыбе, но в нерешительности остановился. Ему очень не хотелось убивать этих двух забавных собачек, и он попытался найти приемлемую причину, по которой их можно было бы оставить жить. Не нашёл. Не успел найти. Собачки уже возвращались назад. И как только первая выскочила из-за камня, Катон разрубил её почти пополам. Вторая испуганно взвизгнула и метнулась в сторону, но её тут же настигла стрела, выпущенная из лука.
У скифа оказались при себе четыре сушёных лепёшки и изрядный, весом не менее либры, кусок сыра, чему Катон несказанно обрадовался. Его желудок уже трое суток не знал ничего, кроме воды. Он отломил и сунул в рот немного сыра. Остальное аккуратно положил в сумку. Затем сбросил с обрыва трупы скифа и собак. Повертел в руках трофейный меч-акинак и отправил туда же. Два меча ему ни к чему, только лишняя тяжесть. А вот лук и колчан со стрелами он, конечно же, возьмёт с собой
Путь Катона лежал в направлении господствующей над местностью лысой горы, с вершины которой он намеревался определить дальнейший маршрут к побережью. Утоляя по пути свой взыгравший до колик в животе голод, Катон пытался разгадать, почему он подвергся преследованию меотов незнакомого ему племени, и, как ему показалось, ответ нашёл. Единственным более-менее приемлемым объяснением могло быть то, что его приняли за беглого раба.
Ведь одет он был в потрёпанные скифские одежды и пробирался по бездорожью. Да ещё в одиночку. Да ещё без коня. Свободный человек так в горах не путешествует. Другой причины погони Катон не находил. Следовательно, можно смело переодеваться в свою одежду и дальше идти, не таясь. А то и нанять, если представится случай, проводника. Несуразность получается: он, римлянин, имея на руках сопроводительное письмо политарха Фанагории Тейросада, вынужден словно преступник красться звериными тропами по территории подконтрольных Боспору племён…
Катон понимал, что подобными рассуждениями он просто ободряет себя, а на самом деле, если бы его схватили дандарии, то ему не помогли бы ни охранная грамота Тейросада, ни гегемония Фанагории над туземцами, ни сам Юпитер Капитолийский. С людьми, нарушившими покой предков, разговор в Скифии короток. А он, Прокул Порций Катон, со своими друзьями как раз и нарушили покой царя дандариев Диссотора.
Три дня назад, на рассвете, они проникли в одну из погребальных камер в его кургане и взяли шлем Александра Македонского. Вот только порадоваться не успели: услышали приближающийся собачий лай и конский топот. Подобный поворот событий в их планы, естественно, не входил, но и не исключался. Специально для такого случая были припасены скифский хитон и кожаные штаны.
Катон быстро переоделся и, прихватив с собою шлем, ускакал к Гипанису. Поднялся вверх по течению на пять миль, переплыл реку, поднялся на поросший терновником холм и стал спокойно поджидать своих друзей. Они должны были, приведя себя в порядок после ночной работы, выехать навстречу дандариям и сообщить, что ещё ночью случайно спугнули на кургане мародёров, и тем отвести от себя подозрения. Им и в голову не могло прийти, что дандарии сумеют каким-то образом заставить собак среди множества конских следов на кургане отыскать следы отсутствующего там коня и повести по ним следопытов.
Порций Катон с высоты холма увидел дандариев гораздо раньше, чем сообразил, что они идут по его следу. Сначала ему казалось, что уйти от погони не составит особого труда. Он вошёл в первый же попавшийся ручей, прошёл по воде до Гипаниса, переплыл на правый берег и где рысью, где быстрым шагом стал подниматься вверх по течению до тех пор, пока не увидел на противоположном берегу устье какого-то притока. Катон вернулся вплавь на левый берег и, не выходя на сушу, прошёл по этой речке не меньше двух миль. На том и успокоился. Решил на близлежащем холме переждать, пока преследователи, потеряв его следы, возвратятся назад. А пока он в том не убедится, можно и коню дать отдых, и самому просохнуть и отдохнуть.
Дать отдых коню удалось. Самому обсохнуть и отдохнуть тоже. А вот убедиться, что дандарии потеряли след, не получилось. Ровно наоборот…
Два дня Катон пытался оторваться от погони. Тщетно. Никакие ухищрения, никакие уловки не помогали. Оставалось одно: оставить коня и идти в непреодолимые для лошадей скалы и назад уже больше не возвращаться. Перевалить через горы, выйти к морю и морским путём вернуться в Фанагорию. Здешние горы невысоки, гораздо ниже родных Апеннин. Преодолеть их не так уж сложно…
Стряхнув воспоминания и убедив себя окончательно, что первая и вторая погони не имеют между собой ничего общего, Катон сменил скифское одеяние на привычную римскую тогу и уверенной римской поступью направился по каменистому плато в сторону лысой горы.
Закат застал его на берегу какой-то горной речки. Ныли натруженные за день ноги. Сонно закрывались от усталости глаза. Пора было позаботиться о ночлеге. Катон облюбовал себе под утёсом в стадии от реки небольшой уютный грот, в котором ему не помешает хорошенько выспаться холодная ночная роса. Затем срубил несколько пушистых еловых лап и выстелил ими дно ниши. Собрался было постелить на хвою скифскую одежду, но сделать это ему помешала залаявшая невдалеке собака.
– Квоускве тандэм! – в ярости сжал кулаки Катон и поспешил прочь от своего несостоявшегося ночного логова.
Вспомнил, что совсем рядом сбегает в речку по расслаивающимся чёрным камням совсем маловодный ручеёк. Он свернул к нему и пошёл вверх по крошащимся в воде под крепидами чёрным осколкам. Вскоре ручей привёл к узкой расселине. Катон свернул влево и по еле приметной звериной тропе, хватаясь за стволы деревьев, стал карабкаться по крутому склону.
Просторная поляна с тремя каменными постройками открылась неожиданно. Настолько неожиданно, что Катон, приняв их в первое мгновение за жилища, непроизвольно выхватил меч. Он обошёл по периметру поляну, но ничего подозрительного не заметил. Не было ни единого признака, что эта поляна вообще посещаема людьми. Собачий лай, теперь уже еле слышимый, всё более удалялся. Катон понял, что на него, скорее всего, непреднамеренно нагнал страху какой-то туземец, просто возвращающийся, например, с охоты домой.
Он решил схоронить шлем и, не пугаясь каждого шороха, спокойно идти дальше. Поляна с древними усыпальницами место приметное. Вернуться сюда потом можно будет уже с римскими легионерами. Катон нисколько не сомневался, что его отцу с Агриколой удастся убедить и Сенат, и Веспасиана в необходимости дислоцировать в Фанагории римский легион. Более того, Катон был уверен: легатом этого легиона в ранге претора назначат именно его, Прокула Порция Катона. А если и не суждено будет римскому легиону стать на Боспоре, они с друзьями всё равно потом придумают безопасный вариант забрать шлем.
Итак, решение принято. Времени, чтоб до темноты надёжно скрыть шлем, было достаточно.
Катон взял створ по краям верхних плит двух каменных могил, отмерил в этом створе ровно десять двойных шагов и воткнул в землю меч. Пользуясь им как разрыхляющим почву инструментом, а колчаном-горитом как подгребной лопатой, он споро вырыл достаточно больших размеров яму. Обернул скифскими кожаными штанами шлем, уложил его на дно и присыпал землёй. Подобрал по диаметру ямы плоский камень и накрыл им шлем. Высыпал из кошеля все деньги на ладонь. Прикинул: для того, чтобы купить на побережье коня или нанять какой-нибудь морской экипаж до Фанагории, хватит и половины. Отобрал примерно с десяток золотых ауреев и столько же серебряных денариев. Положил их в выщерблену на большом камне, прикрыл меньшим плоским камнем и засыпал яму доверху. Хорошенько утрамбовав грунт, замаскировал камнями, сухими веточками и прошлогодней прелой листвой.
Своей работой Катон остался доволен. Даже если кто-то случайно обнаружит вдруг свежий раскоп и полюбопытствует, что там зарыто, он наткнётся на монеты и успокоится. Большой плоский камень этот кто-то, наверняка, примет за материковую скалу либо валун и уж, конечно же, никак не сообразит искать под кладом ещё один клад.
Сумерки сгущались, и Порций Катон поспешил вниз к своему гроту.
Постелив на еловые лапы скифский хитон, он устало вытянулся на свежей пахучей хвое. Приятная истома охватила всё тело, словно как в детстве его подхватили и опустили в мягкий обволакивающий сон родные сильные и добрые руки…
4
Это были ручонки Мычи. И Антон в последнюю долю секунды понял, что эти ручонки удержать его не смогут, и они сейчас вдвоем грохнутся наземь. Так и случилось.
Мыча, выкарабкавшись из-под Антона, резво вскочил на ноги и склонился над другом:
– Консул, ты жив?
– Жив, жив, – не открывая глаз, ответил Антон. – Всё нормально.
– Сам встанешь, или помочь?
– Сам, сам. Всё нормально, – не поднимаясь, повторил Антон. Он был под сильнейшим впечатлением от пережитого наваждения.
– Всё-таки, дружище, ты успел с утра ужалиться, – заключил Мыча и завистливо причмокнул губами.
Несколько неравнодушных прохожих, обступив друзей, интересовались, не нужна ли помощь, не нужно ли вызвать «скорую».
– «Скорую» нам не надо, – ответил Мыча и назидательно поднял палец, – но знайте, люди, так будет со всяким, кто по утрам пьёт и не закусывает!
Из киоска со стаканом минеральной воды выскочила продавщица. Она быстрым движением смочила носовой платочек и положила на лоб Антону. Приподняв одной рукой его голову, другой поднесла к губам стакан.
– Сделайте глоточек, вам станет легче.
Антон сделал глоток. Девушка снизу вверх бросила на Мычу колючий взгляд:
– Зачем вы говорите неправду? Он совершенно трезв. Он же только что поднимал вас на руках вверх. Вот от натуги, наверное, у него и случилось головокружение.
– Головокружение от успехов, – уточнил Мыча и предложил девушке свою помощь: – Если вам тяжело поддерживать его голову на весу, я могу подсунуть под неё вон тот бордюр.
– Бордюр, Мыча, ты подсунешь себе под язык. Для фиксации своего помела, – встал на ноги Антон. – А тебе, Виктория, большущее спасибо!
Вика ответила, что не стоит благодарности, и подробно объяснила, как пройти на привокзальный медпункт. Антон пообещал обязательно туда заглянуть, как только удастся выкроить свободную минутку. В данный же момент ему позарез нужен журнал «Вокруг света». Антон протянул руку в окошко киоска, снял с витрины журнал и положил на блюдце пятитысячную купюру.
– Денег не надо, – запротестовала Вика, – я ещё вам должна…
– Единственное, что ты мне, Виктория, должна, это написать свой телефон.
– Куда написать?
– А вот прямо сюда, на обложку.
– Но у меня нет телефона, я не москвичка… Могу написать телефон общежития.
– Тогда и адрес тоже. Ты очень славная девушка, Виктория!
Вика зарделась и быстро черкнула на обложке журнала свои координаты.
– Если она такая славная, то почему не замужем? – непонятно зачем решил смутить Вику Мыча.
Девушка покраснела ещё гуще.
– Потому что Бог не подобрал ещё ей пару. Верно, Виктория?
Виктория, чтобы скрыть смущение, поспешно прошмыгнула в киоск на своё рабочее место.
Попрощавшись с девушкой, друзья направились на стоянку такси.
– Ты ради неё что ли устроил этот сеанс грехопадения на спину? – немедленно приступил к расследованию инцидента Мыча. – Кстати, ты что, болезный, изучаешь латынь? Зачем?
– Напутал ты что-то, дружище, это ты изучаешь латынь.
– Я изучаю латынь, чтобы читать в подлиннике Вергилия и Горация.
– Чтобы накарябать «В Сибири бывает пурга» Вергилий не нужен.
Мыча остановился:
– Я, пожалуй, малость вознегодую. Да, я пока не издал ничего серьёзного, но это не значит, что я только тем и занят, что гоняю пургу по Сибири. Я материал собираю. Без коммерческой лабуды мне пока не обойтись. И не увиливай: зачем тебе латынь?
– Отскечь ты со своей латынью! – отмахнулся Антон. – Если мне вдруг потребуется Гораций, то меня устроит и перевод.
– Зачем тогда орал: «Циркулус вициозус»?
– Когда я орал?
– Да только что, когда возле киоска выпадал в осадок.
– Серьёзно? Я действительно орал? А что этот «циркус» означает? Только не гони пургу!
– Ну, не орал, – помялся Мыча, – пусть говорил… Но говорить на латыни это всё равно что орать по-русски. А переводится «циркулус вициозус» как порочный круг, безвыходное положение.
– Да? А больше я ничего не говорил на латыни?
– Эге! Не говорил! Да ты верещал без умолку! И «дум спиро спэро», и…
– Это что?
– Пока дышу, надеюсь. И «фэстина лэнтэ» – торопись медленно, и «квоускве тандэм!» – до каких же пор, наконец! И ещё заматериться по-русски собирался, но не успел. Надо ж было так низко пасть на спину!
– Мыча, а я ведь действительно мог это говорить…
– Вот новости! Конечно, говорил. Стал бы я придумывать. Ещё и меня своей тушей придавил. Кстати, может, объяснишь-таки, с какой целью ты сделал этот пласт?
Антон вздохнул и задумался. Вздохнул ещё раз.
– Мыча, ты знаешь, что такое регрессия?
– Знаю. Регресс на латыни – это обратное движение.
– Опять ты со своей латынью! Не регресс, а регрессия.
– В математике в теории вероятности и статистике регрессия – это…
– Опять не то! Я имею в виду регрессию как возвращение человеку утраченной памяти о прошлых жизнях.
– А-а, да-да-да, нечто подобное слышал. Это когда гипнотизёр…
– Значит, слышал. Так вот у меня этим гипнотизёром только что на твоих глазах, похоже, был сам Господь Бог! Сколько я был в забытьи? Пять секунд? Семь? Десять? И вот в это одно, объективно мимолётное моё виденье, Бог вместил трое суток моей прошлой, давнишней жизни, когда я был, оказывается, римлянином. Понятно теперь, почему я вдруг заговорил на латыни? Причём это были не абы какие сутки, а именно те, которые мне необходимо было прожить ещё раз, чтобы избавиться, наконец, от преследующего меня наваждения. То есть Бог дал мне ту информацию, которая мне позарез нужна. Сечёшь?
– И что за информацию ты получил от Бога? – Мыча даже не пытался спрятать свою ухмылку.
– Вот смотри, – Антон указал пальцем на обложку журнала, – видишь дольмены?
– Ну?
– Видишь, Виктория написала телефон своей общаги?
– Ну?
– Так вот здесь, как раз под цифрой семь – семь, кстати, число удачи – примерно на метровой глубине лежит шлем Александра Македонского!
– Ну?
– Что «ну?» Баранки гну! Видал, какие они все круглые? Вот здесь, говорю, – Антон нетерпеливо тыкал пальцем в обложку, – лежит шлем Ис-кан-де-ра Дву-ро-го-го! Ферштеен, чучело?
– Так ты, Консул, получается, научился выходить на контакт с Богом?
– Вот именно! Пусть это пока единичный случай, ещё не осознанный и необъяснимый, но я на верном пути, моя система заработала! Первый контакт есть! А первый блин, как говорится, он трудный самый.
– Тогда последний бой – всегда комом, – достроил логическую цепочку Мыча.
– Ты бы оставил свои пристёбы! А?
– Вообще-то, Консул, мне тоже кажется, что ты на верном пути. У тебя уже стали появляться и наваждения, и мимолётные виденья, и гении чистой красоты. Ещё дэцл поднатужиться – и начнутся эпилептические припадки как у настоящих контактёров.
– Ты, Мыча, кочерга беременная! Больше мне сказать тебе нечего! – раздражённо бросил Антон и тут же уравновешенно спросил: – В Москву надолго?
– Дней на десять, может, недели на две, – также уравновешенно ответила беременная кочерга. – Побуду с предками, улажу свои дела в издательствах, кое с кем пересекусь, а потом хочу на недельку рвануть к Юрсе в Туапсе. Вас-то с Миколой Гавриловичем я хоть раз в год вижу, а с ним после его свадьбы так ни разу и не встретился. В этот раз, надеюсь, удастся наконец-то скреститься. Они с братом должны вот-вот прийти из плавания.
– Уже пришли. Звонил мне Юрса вчера.
– Обер зер гут! Это его пацану уже три года?
– Ага, три, – улыбнулся Антон. – Пр-ральный пацан растёт! Р-р-рэ уже выговаривает. Ты не в плавание с братьями хочешь пойти?
– Хочу, но не в этом году. В этом я уже с Чукоткой договорился и с Биробиджаном.
– Слышь, Мыча, а со мной не хочешь договориться?
– Хочу.
– Даже не зная о чём?
– Пошто не зная? На вот энти дольмены съездить, – Мыча ткнул пальцем в журнал. – А ты уверен, что они в СНГ, а не на озере Титикака или на вулкане Тиндфьядлаёкюдль? Здоровское название! Верно? А ещё есть Жугдэрдэмидийн Гуррагча. Это монгольский космонавт, и к дольменам отношения он не имеет, но вслушайся в его имя: Жугдэрдэмидийн Гуррагча! Песня! Я три дня учил.
– Сейчас прочтём… Та-ак… «На первой странице обложки… Дольмены западного Кавказа... стр тридцать четыре, – Антон перелистал журнал до нужной страницы, – Туапсинский район, жэдэ стэ Чинары, сэ Садовое, в семи кэмэ»… Это в семи километрах от станции Чинары. Ну, что скажешь?
– Годится. Туапсинский район – это не Титикака. Дней через двадцать могу скрасить твоё одиночество. Сам-то ты когда вернёшься из Древнего Египета?
– В Египет не полечу. Раз мой зам всё равно летит, то я тогда лишний. Он дядя толковый. Моя «Аудюха» в ремонте, значит, до жэде стэ Чинары поедем на поезде. Послезавтра.
– Оба-на, об угол шоу! – остолбенел Мыча. – А почему не завтра?
– До завтра подготовиться не успеем, хоть расшибись, – пояснил Антон. – Инструкции дать заму надо? Надо. Причем подробные. После этого заболеть срочно надо? Надо. Металлоискатель приобресть надо? Надо. Тебе родителей обнять надо? Надо. А харчей прикупить? А Шифу настроить на лирический лад? Телохранитель-то теперь нам нужен надёжный. Квадратный. Без Шифы никак. Зинаиду Павловну тебе, Мыча, придётся как-то обиходить, чтоб Шифу с нами отпустила. Она супруга строгих правил. Причем в причине срочного отъезда шлем фигурировать не должен. Подаришь ей стишок с посвящением. Она млеет от твоей любовной лирики. Нет, до завтра мы никак не успеваем. Ещё бы Юрсу заполучить… Ну, это уж как получится.
– Ты меня, Консул, не понял, – воспротивился Мыча, – мне надо в издательство, мне надо в редакцию, есть вопросы, которые нужно решить срочно. Минимум три-четыре дня…
– Это ты меня, Мыча, не понял! – взъярился Антон. – Тоже мне деятель с кривой пяткой! Какие ещё «тли-сетыле дня»! Нам Бог указывает, где лежит шлем Александра Македонского! Нам Бог даёт в руки путеводитель – вот этот журнал! Идите, ребята, берите! Тем более в Туапсинском районе, куда ты и без того собираешься. Не видишь, что Бог во всём идёт нам навстречу?.. А нам пофиг, у нас «есть воплёси, котолие нузьно лесить слёчно»! Зачем нас Бог состыковал именно здесь и именно сейчас? Да чтобы мы не теряли зазря время, а не «лесяли воплёси тли-сетыле дня». Сказано: иди! Значит, бросай всё и иди. Бога нужно уважать. Или, по-твоему, перед ним можно и повыламываться?
Мыча снял очки и, близоруко щурясь, воззрился на Антона, словно увидел впервые.
Несколько случайных граждан, видимо, пассажиров, располагающих свободным временем в ожидании своего рейса, с интересом наблюдали за спором двух друзей. Из находящихся поблизости зевак только одного молодого человека, отвернувшегося от спорщиков, совершенно не интересовало происходящее за его спиной. Будь ребята немного повнимательней, от них не ускользнуло бы, что этот самый молодой человек десять минут назад точно так же стоял у киоска и так же индифферентно смотрел в пространство.
– Ну, так что? – повторил вопрос Антон. – Нужно уважать Бога или не нужно?
Мыча водрузил очки на место и аккуратно ответил:
– Если Бог существует, то, безусловно, нужно. А если его нет – то зачем?
5
– Как зачем? Из корыстных побуждений, вестимо. Прямая выгода: нужно ль переплачивать в вагон-ресторане, когда можно купить в магазине? – и Мыча выставил на столик купе бутылку шампанского.
– Взять задёшево то, чего вообще брать не стоило, это, по-твоему, прямая выгода?
– Я, Консул, и бутылочку водочки, как ты велел взял. «Столичную», натуральную. Из совковых запасов. Даже две. Вдруг одну разобьём или нечаянно выпьем. А шампусик… Ну не картошку в колхоз всё же едем рыть, а шлем Искандера! В конце экспедиции вряд ли найдётся повод чего-то праздновать, так пусть хоть в начале у нас будут брызги шампанского.
Антон погладил мычины вихры:
– Каким же ты гадостным мальчиком растёшь, Стасик! Ладно, располагаемся. У нас две нижние полки и одна верхняя. Кто-то добровольно берёт верхнюю или как?
– Да беру уж. Добровольно, – вызвался гадостный мальчик Стасик, – по-моему, пора поляну накрывать.
Но накрыть поляну Антон разрешил, лишь когда поезд тронулся, а вещи и постели были уложены и заправлены.
– Видно, наш четвёртый попутчик либо опоздал, либо у него посадка на какой-то другой станции, – Антон затворил дверь купе и подсел к столу. – Откупоривай, Мыча, свои брызги шампанского. Ещё раз, ребзя, заостряю ваше внимание, что наше предприятие носит сугубо некоммерческий характер. Найденный нами шлем не подлежит ни сдаче государству…
– Статья сто шестьдесят четыре…
– Ни продаже, ни какому другому использованию в корыстных целях. И сам факт находки шлема – тайна, о которой не узнает никто и ни при каких обстоятельствах. И в этом вы даёте мне слово. А я вам даю слово, что если я когда-нибудь передумаю и захочу толкнуть его влево, то только с вашего согласия и только с вашим полноправным участием.
Мыча тем временем умело снизил избыточное давление в бутылке с шампанским до атмосферного и наполнил стаканы пенящимся искристым напитком. Антон встал и поднял первый тост:
– За нас, друзья мои! За то, чтобы послезавтра ничего не помешало нашему старинному другу Юрсе примкнуть к нам и чтобы мы наконец-то собрались вчетвером все вместе как в старые добрые времена. За нашу дружбу, мои родные!
– Ура! – добавил Мыча.
Вскоре оживлённые воспоминания о старых добрых временах настолько далеко унесли Антона и Мычу в прошлое, что они, похоже, напрочь забыли о присутствии в купе Миколы Гавриловича. А Микола Гаврилович молчал. Он был сосредоточен, добросовестно выпивал вместе со всеми, закусывал и, похоже, не заметил даже, что «Советское шампанское» закончилось, и началась «Столичная».
– Микола Гаврилович, – первым спохватился Мыча, – а что это вы молчите, как бычки в томатном соусе? Переживаете, что Консул подпряг вас на раскопки за харчи?
– Всё наоборот, – тяжело вздохнув, ответил Микола Гаврилович, – я, наоборот, хочу сказать тост и поблагодарить Консула…
– За чем же дело стало? – Мыча виртуозно плеснул в стаканы водку. – Бери, говори, благодари!
Микола Гаврилович решительно встал:
– И скажу!.. Только у меня с концовкой нелады… А начало хорошее… Антон, дорогой мой друг Антон! Я тоже хочу выпить за дружбу. Спасибо тебе, что ты собрал нас вместе, а скоро и вообще всех соберёшь вместе с Юрсой. Желаю тебе всех благ… Тут я не конкретизирую: всех благ – и всё! А дальше надо бы сказать конкретно: «Я желаю тебе откопать шлем Александра Македонского…» Но я не могу так сказать, потому что сам в эту хиромантию не верю. Не могу же я желать другу того, чего ему заведомо никогда объективно не обломится, иначе с моей стороны получится лицемерие… Но это фигня, это можно обогнуть, сказать хитро: «А если мы найдём шлем Александра, то…» То что? Тут заковыка посерьёзней: ни сдавать его государственным органам, ни продавать на чёрном рынке ты не намерен. Что же мне в таком разе остаётся пожелать? Счастливо хранить шлем под кроватью?.. А во-вторых, спасибо тебе, Антон, что ты оторвал меня от диссертации про нестационарное возбуждение неоднородно уширенных комбинационно-активных резонансов и особенности их соударной дефазировки, а то у меня в черепеньке уже пошли от неё сплошные клины.
– Ещё бы! В Монголии даже космонавтов проще называют, – сделал вставку в тост Миколы Гавриловича Мыча.
Микола же Гаврилович, толково воспользовавшись помехой, глубоко вдохнул и торжественно выпалил концовку:
– Только если шлема у тебя, Консул, нету и не будет, то и под кроватью его хранить нехрен. Ура! За дружбу!
Тост Миколы Гавриловича своей непосредственностью растрогал Антона, но одновременно и озадачил своей нелогичностью.
– Поясни-ка, дружище, за что это мы сейчас выпили
– Хау! Я всё сказал! – по-индейски лаконично отчеканил Микола Гаврилович и кинул в рот предварительно очищенное и подсоленное яйцо. Рукой он сделал жест, которым в кинофильмах североамериканские индейцы подчёркивают значимость своих слов. Как бы пошла ему в этом эпизоде причёска «ирокез!»
– Да нет, не всё, – не удовлетворился ответом североамериканского индейца Антон, – получается, ты не веришь, что мы выроем шлем.
Индеец проглотил яйцо, запил изрядным глотком «Боржоми» и лаконично подтвердил:
– Получается.
– Тогда какого дяди ты попёрся со мной, если не веришь?
– А как я мог отказать человеку, который предоставляет мне свою дачу в Кратово для опытов, немыслимых на кафедре? И, во-вторых, ты же всё-таки мой друг, а не, допустим, насекомоядный крот звездорыл. А не верю я тебе потому, что Бога нету. И на шлем он тебя навести не мог.
– Тебе тоже не единожды говорилось, что эфира нету.
– Я уже доказал, что есть. У тебя же на даче при тебе же и доказал. Ты же сам видел: я подал на генератор два киловатта, а снял на выходе двадцать. Откуда взялись восемнадцать?
– Какой-то неучтённый тобою эффект. КПД не может быть больше ста процентов. А у тебя – тысяча.
– КПД не может быть больше ста процентов в наглухо замкнутой системе, а в открытой – он сколь угодно велик. А где твои доказательства Бога?
– Бог – это не восемнадцать киловатт, это всё-таки немного больше. Только в наглухо замкнутых мозгах Бога нет, а в открытых – он сколь угодно велик. Зачем же сходу отвергать его существование?
– Я матерьялист! – гордо вскинул голову Микола Гаврилович.
И в этом случае ему не помешала бы прическа ирокезов.
– Ну и что? – как-то индифферентно заметил Антон. – Я тоже материалист.
– Интересно кошка дрищет: хвост задрала и дрожит! – нарисовал натуралистичную картинку из мира животных Мыча. – Ты же, Консул, крестишься, ты же в церковь ходишь! Мы уж смирились, что ты у нас того-с. А ты, оказывается, снова стал матерьялистом?
– Я им и был всегда. Кем же мне ещё быть, если Бог у меня материален?
– И состоит из элементов таблицы Менделеева? – хмыкнул Мыча.
– Когда он нисходит к нам в человеческом облике, из чего же ему ещё состоять? Но это случается очень уж редко. А вообще-то его постоянная форма – полевая.
– Поле я могу себе представить. Например, русское поле. Я сам его тонкий колосок. Но представить Бога в полевой форме, хоть убей, не могу.
– Придуряешься. Всё ты, Мыча, сможешь, если захочешь. Просто у тебя нет внутренней на то необходимости. Вот и живи себе как тонкий колосок.
– А я хочу как толстый. У меня уже возникла на то внутренняя потребность. Вот и просвети меня. Ты же мне друг или этот… насекомоядный крот звездорыл? Я не ошибся, Микола Гаврилович?
– Давай, Консул, давай уж, раз начал, – поддержал Мычу Микола Гаврилович. – Интересно же, что это за субстанция такая, материальный бог.
– Долгая песня.
– А у нас дорога длинная, да ночка лунная, – подбодрил Антона Мыча.
– Ладно… С чего бы начать?..
– Начни как чайка по имени Джонатан Ливингстон: с горизонтального полёта, – предложил Мыча.
– Хорошо, полетели, чайки вы мои хохотуньи. Что-нибудь помните из университетской философии?
– Я эту бредятину и не пытался прорюхать, – скромно признался Микола Гаврилович, – проботанил на третьем, кажется, курсе – и спихнул, проботанил перед аспирантурой – и спихнул.
– Ладно… Берём четыре основополагающих понятия философии: сознание, материя, Бог, природа. Рассматривая сознание и материю, мы приходим к непримиримым между собой идеализму и материализму.
Материалисты говорят, что материя вечна, несотворима и неуничтожима. Материя – это всё. Она ниоткуда не взялась и деваться ей некуда. И действительно, если предположить, что она появилась из чего-то другого, то это «другое» существовало, получается, помимо материи, и тогда материю нельзя назвать «всем». А если она куда-то денется, то это место сейчас не входит во «всё», что противоречит изначальному постулату. Материалисты считают человеческий мозг высшей формой существования материи. Ты согласен, Мыча, что выше твоего мозга ничего во Вселенной не существует?
– Ясен ясень, – согласился Мыча.
– Твой мозг только что с помощью продукта своей деятельности, мысли, срифмовал «ясен» и «ясень». Мысль же, утверждают материалисты, нематериальна, следовательно, идеальна. Получается, что твой материальный мозг породил идеальную мысль.
– Всё верно, рифма, действительно, получилась идеальной. Если вам понравилось, могу ещё зарифмовать «бутылка – кобылка», – и Мыча потянулся всем телом к объекту, рифмующемуся со словом «кобылка», – или, например, «Столичная» и «отличная», или…
– Не надо. Достаточное количество, – решительным жестом остудил Антон творческое вдохновение поэта.
Мыча, поняв, что «достаточное количество» относится не только к рифмам, со вздохом уселся на место.
– Теперь возьмём идеализм. Идеальным считается всё то, что не имеет физических качеств, что невозможно обнаружить нашими пятью органами чувств, ну и приборами, конечно, а можно осознать лишь мыслью, умом, разумом. Идеалисты говорят, что человеческое сознание лишь малюсенькая часть мирового Сознания, мирового Разума, сознания Бога, или Абсолютной Идеи. И это Сознание вечно, несотворимо и неуничтожимо. Оно изначалие мира, именно оно порождает всё материальное. То есть идеалисты утверждают ровно обратное тому, что говорят материалисты. А вот где истина, не знает никто.
Мыча тут же вскочил на ноги:
– Я знаю: ин вино веритас, истина в вине!
И пока его товарищи осмысливали эту древнюю римскую истину, успел наполнить стаканы и даже выпить за вечно живое марксистско-ленинское учение.
Потребовалось некоторое время, чтобы и Антон с Миколой Гавриловичем тоже произвели кое-какие мероприятия, необходимые для официального завершения тоста.
Колёса вагона размеренно погромыхивали на рельсах. До первой остановки в Рязани было ещё далеко.
И Антон продолжил свою лекцию.
– Смотрите, какая ботва получается: если правы материалисты, то каким образом у них из материи возникает сознание, то есть то, что в ней, в материи, изначально не заложено? Из жёлудя может вырасти дуб, и на дубе могут вырасти жёлуди. Но разве могут на яблоне вырасти поросята? И наоборот, если правы идеалисты, то каков механизм возникновения из сознания материи, того, чего в нём, в сознании, сроду не бывало? Может ли свинья родить, скажем, крейсер Аврору?
– Может. Но только в час, когда утро встаёт над Невой.
– Это у тебя, Мыча, может, а у Иисуса Христа не может, он учил, что от духа рождается только дух, а от плоти – только плоть.
Возьмём теперь два других философских понятия: Бог и природа. Бог – дух и, естественно, идеален. Но из чего тогда он сотворил Вселенную, то есть материю? Природа материальна, но тогда каким образом ей удаётся создать мычину идеальную мысль про ясен-ясень? Не получается у философов, несмотря на множество философских школ, нарисовать чёткую, понятную и непротиворечивую картинку Мироздания. И, следовательно, въехать в конкретную сущность Бога через философию не получится.
Казалось бы, ну и хрен на эту философию, у нас ещё есть уйма всяких религий, и уж хоть в какой-то из них найдётся ответ, что такое Бог.
– У евреев не ищи, – посоветовал Мыча, – вот самое ценное, что я у них почерпнул: иудей обязан проломить голову тёлке, если обнаружит в поле труп человека и не знает, кто его убил!
– Погоди ты, Мыча, со своей придурастией …
– Микола Гаврилович! – с жаром принялся защищать свои теистические убеждения Мыча, – есть у них такая заповедь, я сам читал. Консул, докажи!
Антон усмехнулся:
– Действительно, в Тарьяг Мицвоте есть такая мицва.
– Ну а тёлка тут причём? – удивился Микола Гаврилович. – Не она ж грохнула еврея!
– Ну и что? – пояснил Мыча, – нельзя же безучастно смотреть на это безобразие. И потом, тёлка-то имеется в виду не настоящая. Просто в древности тёлками называли молодых коров. Когда я изучал Библию...
И опять Микола Гаврилович с несвойственной ему поспешностью перебил:
– Подпрыгни! Он Библию изучал!
– Да, изучал! – гордо вскинул голову Мыча, но до сходства с североамериканскими индейцами не дотянул то ли из-за отсутствия «ирокеза», то ли из-за присутствия очков. – Какой смысл мне исполнять вокализ в тональности ре-диез-мажор?
– Ну-ка, Консул, выведи прохиндю на чистую воду.
Антон с сомнением посмотрел на прохиндю. Прохиндя не стушевался:
– Проверь, проверь. Что-нибудь по Пятикнижию.
– Лады… В Библии так и написано: «проломить голову тёлке», если нашли в поле труп?
– Не совсем так: её нужно увести в дикую местность и там заколоть.
– А кто должен заколоть?
– Старейшины ближайшего к трупу города. А потом они в присутствии священников обязаны вымыть руки над головою тёлки. Это и будет доказательством их невиновности.
– Видишь, Шифа, – развёл руками Антон, – мы и не заметили, как вырос наш малыш.
– Да, я вырос, – согласился малыш, – я уже из бутылочки самостоятельно посасываю.
– Похвально, – с одобрением сказал Антон. Правда, было непонятно, что именно он одобрил: то ли то, что малыш вырос, то ли то, что он начал посасывать из бутылочки. – Войну с мадианитянами помнишь?
– С пятью царями? Помню.
– За что похвалил Моисей своих военачальников в той войне?
– Не хвалил он их, наоборот, раздолбал за то, что оставили в живых женщин и детей, правда, потом всё же сжалился: девочек разрешил не убивать, разрешил оставить и использовать для своих естественных нужд. Там вообще дофига идёт по беспределу. Есть, конечно, и «не убий», но в основном – «разрушьте, сокрушите, сожгите, разорите, истребите». И мне понятно почему евреям предписывалось истреблять народы, не признающие Иегову. Понятно даже, зачем необходимо предавать смерти человека, работающего в субботу. Чтоб не перетрудился. Но вот зачем предавать смерти вражеских коров, баранов, ослов, кур… Курам, Консул, тоже нужно было отмщать?
– Нет. На вражеских кур заклятие не распространялось, только на скот.
– Мыча... э-э... А зачем тебе нужна вся эта... э-э… – Микола Гаврилович каким-то застывшим взглядом остановился на противоположной верхней полке купе и замолчал, словно никак не мог сформулировать свою мысль.
Стучали колёса. Покачивался вагон. Пауза затягивалась. Возникло подозрение, что и мысли-то никакой у него нет. Первым не выдержал Мыча:
– Микола Гаврилович, может, водочки? А то вы закоксовались, будто кто-то вам в кабацкой драке саданул под сердце финский нож?
Микола Гаврилович не отреагировал.
Мыча, хот я его никто ни в чём не обвинял, принялся почему-то оправдываться:
– Да и не изучал я никакую Библию. Просто прочёл наискосок. И то не всю, только Пятикнижие. В четвёртой главе задуманного мною романа события будут разворачиваться в Сибири. В тридцатых годах. Как раз в местах и во время образования Еврейской автономной области. Ди Йидише автономэ гэгнт. Я тут ни при чём, это Иосиф Виссарионович спутал Амур с Иорданом и не в ту степь повёл евреев. Должен же я знать хоть что-то о вере своих героев! Мне-то, собственно, не наша Библия, а их Тора нужна была, а их Тора и есть наше Пятикнижие. Верно, Консул?
– А причём твой идиотский финский нож? – вышел из оцепенения Микола Гаврилович.
– Такие у меня возникли ассоциации. Не мог же я сказать, что вы похожи на человека, проскакавшего весенней гулкой ранью на розовом коне.
– Почему вы все напостоянку цепляетесь к евреям? Они вам что, на мошонку наступили? Так заправьте в штаны, а не волочите по земле. И почему ты, Мыча, всё время повторяешь чужие выражения, а? Почему не говоришь своими словами? «Гулкой ранью!», «на розовом коне!» Это же плагиат. Стыдись, писатель! – не без гнева бросил Микола Гаврилович.
– Чего же тут стыдиться? Довожу до вашего сведения, Микола Гаврилович, что на Руси известно лишь одно самобытное произведение. Это азбука Кирилла и Мефодия. Всё остальное – плагиат. Да и то сомневаюсь я, что эту азбуку для нас придумали святые из-за бугра. Как ты мыслишь, Консул?
Антон неопределённо пожал плечами. Мысли его, похоже, тоже были не до конца определёнными:
– Не знаю. Возможно, эта версия – родная сестра той басне, по которой руссы были настолько дремучи, что позвали княжить над собой шведа Рюрика. Вот и по письменности... Ещё вопрос, пришла ли к нам кириллица из Моравии, или, наоборот, Константин от руссов понёс её в Моравию.
– Это про какого Константина ты, Консул, говоришь? Который берёт гитару и тихим голосом поёт? – не понял Мыча.
– О том самом святом Кирилле я и говорю. Настоящее его имя было Константин, прозвище Философ, а церковную кличку Кирилл он получил после принятия схимы, уже перед самой смертью.
Так вот в «Житие Константина Философа» сказано, что, попав в Корсунь по пути из Византии в Хазарию, он обнаружил там и Евангелие, и Псалтырь, написанные русскими письменами. Известно также, что крымские руссы имели уже в то время свою собственную азбуку. Думаю, что и глаголица, и кириллица – изобретения руссов.
Но Константин, наткнувшись на русские письмена, и сам, будучи славянином, а именно македонцем, вероятно, рюхнул, что азбука руссов, как никакая другая, подходит ко всем славянам. В этом, если это так, есть всё-таки его заслуга. Скорее всего, они со своим братом Мефодием лишь слегонца лакирнули её под нужды всех славянских языков, но отнюдь не изобрели.
– Да, – с деловым видом кивнул Мыча, – видите, Микола Гаврилович, оказывается, русские жили в Крыму ещё задолго до крымских татар. И азбуку свою имели, и «жи-ши» писали через «и». А вы всю дорогу только одно и талдычите: плагиат да плагиат.
– Можно и водочки, – согласился Микола Гаврилович.
И друзья дружно опустошили и бутылку «Столичной», после чего Мыча спешно засобирался в «народ».
– Тут уж ничего не поделаешь, – пояснил он, – я обязан пройтись по плацкартным вагонам. Я не могу без народа. Народ не может без меня.
– Гитару не забудь, – напутствовал народного любимца Микола Гаврилович, – должен же у народа быть выбор: или очки тебе разбить, или гитару.
Выбора народу Мыча не оставил. Ушёл в одних очках. Без гитары.
– Ну что, Консул, будешь объяснять каким образом у тебя материализовался бог?
– Но ведь к этому нужно как-то подойти, нужно, чтобы это понимание откуда-то проистекло. А ты меня гонишь галопом по Европам… Хорошо, галопом так галопом… Идеалисты говорят: сознание, оно же идея, мировой разум, дух – первичны. Они порождают материю. Материалисты говорят: нет, бытие определяет сознание. Материя первична. Но так не может быть. Мы не в двух разных вселенных живём. Вселенная одна, и объяснение её существования должно быть одно. И оно есть. Всё сущее – ма-те-ри-ально! В том числе и Сознание, в том числе и Бог. Идеального нет. Идеальное – это некая форма материального, пока не поддающаяся изучению из-за того, что человек попросту ещё не дорос до этого интеллектуально и технологически.
Разделим Вселенную на уровни по тонкости. Их окажется четыре: физический уровень, он породит биологический, который с появлением разумных существ породит уровень психический. Пока так его назовём. А ещё есть четвёртый уровень, мистический. Это всё то потустороннее, необъяснимое в природе, что ты отвергаешь, но оно тем не менее объективно присутствует вокруг и внутри нас. В философии – это сознание, идея, в религиях – боги, духи, ангелы, демоны, пенаты, домовые и прочее.
– Но если Бог у тебя материален, то и сознание, и духи, и домовые тоже материальны? – заметил Микола Гаврилович.
– Да, конечно. Это всё реальные, материальные сущности.
– Почему же ты называешь их мистическими?
– Просто я пользуюсь принципом «бритвы Оккама», не множу новые сущности без крайней на то необходимости, а в старые термины вкладываю новые понятия. Говорим же мы, что ток течёт от плюса к минусу. Так приняли, когда ещё не знали о природе электрического тока. А когда узнали, что он течёт наоборот, не стали менять понятие. И мы не будем. Договорились?
– Замётано, – не стал привередничать Микола Гаврилович. – Но ты ведь сам говорил, что Иисус Христос говорил, что от духа рождается только дух, а от плоти – только плоть. А у тебя сплошной материализм.
– Правильно. Бог у всех один, многоуровневый, но один, просто имена у него разные, и каждому народу он даёт ту религию, которую этот народ в состоянии переварить. Не напрасно же Христос делал оговорку: многое, мол, хотел бы я вам сказать, да не вместите всё. И дал только вместимое на то время.
Но не будем торопиться с материальностью Бога, к ней нужно подойти не с пустыми руками. Для этого давай рассмотрим физический уровень, опять же по тонкости. Получаем: вещество, энергия – это мускулы Вселенной, информация, ключи – это интеллект Вселенной. Опять, как видишь, четырёхчастное деление. И оно будет присутствовать кругом. Я назвал его четырёхчастным законом. Возьмём вещество. Оно также делится на четыре разновидности: твёрдые тела, жидкости, газы и плазму.
– А эфир? – резво вскочил вольготно разлёгшийся было Микола Гаврилович. Он смотрел на Антона с видом ребёнка, у которого украли любимую игрушку.
– Мы говорим пока только о вещественной материи, – успокоил ребёнка Антон.
И ребёнок спокойно улёгся: игрушка оказалась на месте.
– Следующий, более тонкий уровень – это энергия, энергия в полевой форме. По типу взаимодействия энергетические поля тоже делятся на четыре вида: электромагнитное поле, гравитационное, сильное поле и слабое.
– А торсионное поле? Его что, нету в природе? – вновь подскочил встревоженный ребёнок, словно у него пропала уже другая игрушка, и тоже любимая.
– Это не я так делю поля, учёные. Ты с такой делёжкой не согласен?
– Не согласен.
– И я не согласен. Такая классификация ошибочна. Все взаимодействия по диалектике должны быть парными. Вспомни закон единства и борьбы противоположностей. Вообще-то может существовать и моноформа, но для устойчивого интегративного состояния чего бы то ни было важны комбинации, парные комбинации противоположностей. Физики из четырёх видов взаимодействия только одно называют правильно: электромагнитное. Вам, физикам, нужно слабое поле и сильное завязать в одно. Тогда образуется гармоничная пара, и сильно-слабое поле становится полноценным.
Переходим к гравитационному полю. И в нём тоже должна быть подобная пара, но её нет. Конечно, учёные рассчитывают и орбиты небесных тел, и космических кораблей, и много другого чего делают, но настоящей работы с гравитационным полем, как, например, с электромагнитным нет. А к управлению гравитацией ещё никто и не пытался подступиться. Я имею в виду официальную науку, а не шугаемых всеми одиночек. Нет философского осмысления… Вот смотри. Почему мы говорим, что электромагнитное поле полноценное поле? Потому, что в нём присутствует и короткая, электрическая, и длинная, магнитная, компоненты, которые завязаны в пару. Магнитная длинная составляющая является огибающей, а электрическая короткая находится в ядре.
Кстати, в семиотике, науке о знаках, короткая чёрточка и длинная, пожалуй, самые древние знаки. Присутствуют они и на некоторых дольменах. Никто не может их расшифровать, а я расшифровал. Длинная черта характеризует слабую, длинную, компоненту, а короткая – сильную, короткую. Невероятно, но древний человек откуда-то об этом знал. Универсальная форма. А потом наполняй её: вещество, энергия, информация, ключи. Четыре уровня состояния материи, и везде одно и то же: длинная компонента и короткая, и их взаимосвязи.
– Погодь, Консул, погодь. Мы ещё не разобрались с энергетическими полями, а ты уже погнал информацию и ключи.
– Дык, я с полями закончил. Всё.
– А как же твоя четырёхчастная система? Ты назвал только три вида полей, вернее, два с половиной. Электромагнитное и сильно-слабое, а гравитационное у тебя прорезалось только наполовину. А четвёртое где?
– Четвёртый вид энергетического поля ещё нужно найти. Физики не только не знают, что это за поле, но даже не подозревают о его существовании.
– Тогда, Консул, у меня такой вопросец, – пригнувшись к столику и преданно заглядывая в глаза Антону, мягким голоском заговорил Микола Гаврилович, – может, этим четвёртым видом как раз и является торсионное поле, а? Или если нет, то нам удастся пристроить его в качестве недостающего звена с короткой компонентой к гравитационному полю? А?
Антон с пониманием посмотрел на напряжённо ждущего ответа Миколу Гавриловича, но ответил прямо и безжалостно:
– Нет, Шифа, торсионное поле – это всё-таки, скорее всего, некое результирующее поле, объединяющее какие-то проявления других полей, в том числе и информационных. Не исключено и даже весьма предположительно, что в нём присутствуют и свойства неизвестного пока четвёртого энергетического поля. Не исключено также, что, как раз изучая торсионные поля, кто-то из учёных и выйдет на этот четвёртый вид. Возможно, ты. А теперь пересаживайся на мою сторону, рисовать информацию и ключи будем.
И друзья, сгрудившись над купейным столиком, принялись поочерёдно разрисовывать страницы ставшего уже потрёпанным журнала «Вокруг света». Работа проводилась, в основном, молча, но если бы кто-то вдруг вздумал подслушивать под дверью купе, то он бы услышал изредка прорывающиеся реплики типа «это орбита, но в то же время и точка», «у тебя орбиталь больше на расстёгнутую ширинку похожа, и даже что-то вон торчит из неё», «ты бы меньше под руку пихался, и ничего бы не торчало», «спин – это точка, назовём её Эс, а линия – Эль…», «ты, Шифа, просто умничка!», «дай сюда ручку, если у тебя длинная составляющая Эль, то и подпись надо делать вот здесь, а то лепишь хуторки на бугорки», «под носом поправь, ладно?», «центростремительное надо направить вот сюды», «ты, Шифа, просто кисочка!», «ты мне, сука, локтем печень плющишь», «а ты ерундопля прогнал: рассеивание у тебя посыпалось как семечки у дурака из-за пазухи», «пора бы нам и прерваться»… Конечно, подслушивающий под дверью услышал бы и более крепкие выражения, но что тут поделаешь? Физика – наука эмоциональная. Впрочем, кто бы стал подслушивать под дверью? Что бы он понял из разговора внутри?
Вдруг дверь в купе приоткрылась. В образовавшемся проёме возникла и замерла мычина физиономия.
Поезд продолжал движение на юг. Продолжали монотонно погромыхивать на стыках рельсов колёса. Антон и Микола Гаврилович молча смотрели на Мычу. Мыча молча смотрел на Антона и Миколу Гавриловича. Он только мигал за своими очками с частотой один моржок в секунду.
– Встрял куда-то наш гадёныш, наверно, скоро менты придут проверять у нас документы, – выложил Антону своё недоброе предчувствие Микола Гаврилович и, уже обращаясь непосредственно к гадёнышу, спросил:
– Улип, очкарик?
Мыча продолжал молча мигать с частотой один герц. Потом тихо сказал:
– Вот вы, Микола Гаврилович, сами используете плагиат, а мне на это пеняете. Я нечаянно подслушивал под дверью. И решил войти. Вы всё равно собирались делать перерыв.
– Улип! – сделал окончательный вывод Микола Гаврилович.
– Консул, можно тебя на минутку в коридор? – вдруг спросил Мыча.
Антон откинулся на стенку перегородки:
– А сёзь такое? Нас мальсик узнал у пловодника госудальственную тайну пло туалет в насем вагоне, котолую низя довелить Миколе Гавлиловисю?.. Да зайдёшь ты, сявка болотная, в купе или так и будешь торчать в дверях?!
Болотная сявка вошла и робко уселась на самый краешек полки.
– Ну? – грозно спросил Антон.
Мыча несколько раз вздохнул, последний – особо глубоко, и неожиданно заговорил развязным тоном:
– Прикидываете, ребзики, я проигрался в карты.
– Неужели связался с карточными шулерами? – не поверил своим ушам Микола Гаврилович.
– Ну да, – небрежно бросил Мыча.
– Ты что, дурак?!
– Уже нет, – успокоил Мыча Миколу Гавриловича, – я уже опытный.
– И почём нынче можно приобресть опыт? – всё ж не успокоился Микола Гаврилович.
– Качественный опыт нынче дорог.
– Что значит «дорог»?
– Я проиграл все деньги, которые мне дал Консул.
– Ты у Консула брал деньги?
– Ну да, он же мне запретил брать свои, сказал, что всё оплачивает фирма. Я ещё пошутил тогда: фирма «Копаем вглубь – находим рубь». Вот видите, дошутились мы!
– Это кто «дошутились мы»? Мне, например, Консул тоже запретил брать свои деньги, но я же у него и не прошу! Зачем? За всё, что надо, он и так заплатит.
– А я вот без казначейских билетов в кармане чувствую себя неуютно, – уселся поудобней и гордо выпятил грудь Мыча.
– А сейчас тебе уютно, козлиная твоя рожа? И сколько ты ему отвалил, Консул?
– Достаточное количество, – не стал усугублять незавидное мычино положение Антон.
– Вы, Микола Гаврилович, не очень-то. Дело-то было совсем не так, как вы себе представляете.
– Ну, расскажи как! Вот уж хмырь, так хмырь! Чмо! Трензель жеребячий!
Жеребячий трензель молча проглотил обиду и поведал о своих злоключениях:
– Напрасно вы, Микола Гаврилович, меня козлиной мордой назвали, сейчас я расскажу, как было дело, и вам станет стыдно. Я что, маленький, я что, не понимал, с кем имею дело?! Сначала я отказывался, а потом подумал: раз они настаивают – сыграю. Для затравки они мне должны дать выиграть какую-то сумму. А как только увижу, что меня начинают раскручивать, я неожиданно для них линяю, бросив на прощанье, мол, моя станция.
Они, конечно, меня не отпустят и сорвутся за мной. Но играли-то мы в соседнем вагоне, и один тамбур я влёгкую успею проскочить, и сразу к вам в купе. Они за мной. Тут поднимается Микола Гаврилович и говорит: «О-о! Гости в дом – счастье в дом!» Я эдак небрежно: «Прекрасная погода, господа!» А если они выкажут неудовольствие, то Микола Гаврилович им с правой и с левой – хэч-хэч-хэч-хеч! А я пинка сзади! «Не заглянёте ли к нам, господа, вечерком на партейку в преферанс?» Ну? Как вам мой планчик?
– Хреновастый твой планчик, – не оценил мычину изобретательность Микола Гаврилович, – но у тебя ведь и его не хватило тямы провернуть. Пинка он даст сзади! Зензубель затупленный!
– Так ведь сначала всё шло по плану, – принялся оправдываться затупленный зензубель, – они дали штук сто выиграть, а потом сдают мне туза и шестёрку пик. А пиковая шоха – джокер, между прочим, старше туза! И вот сижу я с джокером и крестовым лбом и ни хрена не могу сообразить, напупень они мне дали небьющуюся карту. И подумал, что Серёга просто ошибся, вместо Кеши сдал шоху мне.
Ну, думаю, за ошибки, господа, нужно платить. И прохожу себе круг за кругом. Все попадали. Остались только я и Кеша. Он проходит – я прохожу, он проходит – я прохожу. Пять штук приготовил для последнего вскрытия, потому что потолок у нас на проходе был десять тысяч, а остальные все на кон потихоньку поставил. Только хотел вскрыться, а тут Серёга как закричит: «Менты!» Я на секунду лишь оглянулся, не больше. Карты держал в руках, хлебом клянусь!
Мент, действительно, шёл по проходу, но моих всех игроков уже и след простыл. Вместе с банком. Лишь Кеша оставил свои две карты, видимо, чтоб я убедился, как я дёшево лоханулся. Я открыл их и охренел: туз червей и пиковая шоха! Джокер! Но ведь джокер был у меня в руках! Смотрю свои карты: туз крестей и пиковая девятка. Как они могли подменить мне шестёрку на девятку, ума не приложу. Ведь я крепко держал свои карты в руках! Вот и всё. А вы, Микола Гаврилович, говорите, что я морда.
– А то нет! – откликнулся Микола Гаврилович, но уже без бывшего напора. – Выходит, мент был не настоящий?
– Не знаю, может, и настоящий, но в сговоре. Да если бы и не в сговоре, что я мог ему сказать? Они, падлы, со всех сторон страхуются, даже две карты, на которых сорвали банк, мне на память оставили, чтобы я и по закону, и по понятиям не рыпался. У них настоящая бригада! – не без зависти заключил Мыча. – А у меня наскоро сколоченная бригада в одно рыло.
– Насчёт рыла ты, безусловно, прав, – поддержал его Микола Гаврилович.
– Я, вообще-то, шёл вот за ним, за изгибом гитары жёлтой, – продолжил Мыча, вынимая из чехла гитару, – на шулеров, козлиные их рожи, я наткнулся случайно. Я пообещал студенточкам спеть песню на индийском языке.
– Индийского языка нету, – просветил Мычу Микола Гаврилович и поинтересовался: – Это каким студенткам, что пели на вокзале «А мы без дома, без диплома, шатия бесстыжая?»
– Да, им.
– Так у них есть и гитара, и гитарист.
– Там две компахи, он в другой, да и индийского не знает.
– Повторяю: индийского языка нет в природе, не позорься, охлупень! – попытался вразумить Мычу Микола Гаврилович.
– Есть. Слушай, – и Мыча, подыгрывая себе на гитаре, запел до приторности слащавым голоском:
– Джимми, Джимми! Ача, ача, ача!
Затем сменил мотив и спел на квазииндийском пару куплетов другой песни.
– Это песня индийских рыбаков, ведущих промысел в Индийском океане, – пояснил он и тут же обрадовал друзей ещё одной новостью: – Слушай, ребзя, там в двенадцатом вагоне я выследил негритянку с переразвитым тазобедренным суставом. Из Сенегала. Едет одна. Так что я буду вынужден причинить вам бытовые неудобства средней тяжести: выпроводить вас из купе на двадцать пять минут. Но это ещё не скоро. Только бы четвёртым пассажиром оказался нормальный чувак, а не курица... ладно, чё-то придумаем. А посему, Антон, ты не мог бы меня ещё разик манёхо спонсировать? Ну, шампусик, шоколадка…
– Сколько надо? – спросил Антон.
– Чего? – вскричал Микола Гаврилович. – Ты хочешь этому индусу недоделанному ещё денег дать?
Недоделанный индус жалобно и в то же время осуждающе посмотрел на Миколу Гавриловича. Антон пожал плечами, мол, куда же мне деваться?
– Нет, – возмутился Микола Гаврилович, – я выйду, у меня нет нервов смотреть на беспредел. Ишь ты клещ! Тазобедренный сустав недоразвитый!
И он, бросив гневный взгляд на недоразвитый тазобедренный сустав, хлопнул дверью и пошёл в тамбур, чтоб сойти на станции и покурить на свежем воздухе.
Состав тем временем сделал остановку на станции Рязань-2. По коридору забегали пассажиры. В купе вошёл четвёртый пассажир и сходу принялся выяснять, нет ли желающих перейти в соседнее купе, поскольку на вокзале он встретил старинного друга, и им теперь крайне важно ехать вместе. И если ребятам всё равно…
Ребятам всё равно не оказалось. Антон объяснил, что их трое и все они тоже старинные друзья. А Мыча добавил, что не в их правилах менять старых друзей на новые купейные места. Тогда попутчик положил свою спортивную сумку на свободное место и сказал:
– Пусть пока полежит, а я предложу кому-нибудь из его купе перейти сюда. Если, конечно, вы не возражаете.
На этот раз друзьям оказалось всё равно.
Поезд тронулся.
– Вон они, падлы! – вскрикнул Мыча и бросился с остервенением открывать чуть приоткрытое окно.
Окно поддавалось плохо. Наконец Мыче удалось совладать с ним, и он яростно крикнул в открытое пространство:
– Собаки варёные! Я узнал ваши фамилии! Все будете отвечать по закону!.. По суровому закону Бойля-Мариотта! Сучки вы пожилые!
Состав набирал ход, и мычины слова возмездия, к сожалению, не достигли ушей варёных собак. И хорошо, что не достигли, поскольку оскорбление «сучки вы пожилые» Мыча применил явно не к месту. Исключительно все его обидчики были молодыми людьми мужского пола.
Лишь две средних лет женщины, мирно беседовавшие о чём-то на краешке перрона, с удивлением посмотрели на распахнутое окно убегающего купейного вагона, откуда на них внезапно выплеснулась замысловатая брань. Бранил их худощавый молодой человек с бешено сверкающими через очки глазами. Скорее всего, какой-то напившийся в жару пассажир.
– Полегчало? – участливо спросил Антон.
– Не очень, – вынужден был сознаться пассажир, напившийся в жару.
Но из купе он вышел и с гитарой, и с приподнятым настроением.
– Штыб чумазый! – проворчал встретившийся ему в коридоре Микола Гаврилович.
– От такого слышу, – не превышая пределов необходимой самообороны, ответил чумазый штыб и вежливо ступил в сторонку, освобождая проход своему ворчливому товарищу.
Ворчливый товарищ вошёл в купе и проворчал:
– Давай, Консул, дальше, а то я уже вижу у нас чью-то сумку на полке, а мне не хотелось бы говорить при посторонних.
– Мне тоже. Мы с тобой расписали мускулы и интеллект Вселенной. Каждому уровню определили по четыре подуровня. Теперь одухотворим всё это Богом. Для начала взглянём на него с математической точки зрения.
– Ну ты, Консул, делаешь! Разве это возможно? – удивился Микола Гаврилович.
– Попробуем. Понимаешь, Шифа, есть у Бога такие свойства, которые невозможно описать никаким другим языком, кроме математического. Подсаживаемся… Рисуем… Кстати, по некоторым аспектам и человека удобно рассматривать графически... его можно изобразить как точку с тремя концентрическими окружностями. Вот смотри: точка – это его биологическое тело, первая окружность – это аура, или энергетическое тело. Следующая окружность – информационная оболочка, и последняя – ключевая. Это астральное тело, выходящее на космос. Подробней о нём скажу, когда будем говорить о переселении душ. А теперь к Богу. С математической точки зрения Бог есть функция. А что будет являться аргументом этой функции? Ну?
– Наверное, жизнь? – вопросительно посмотрел на Антона Микола Гаврилович.
– Конечно. Жизнь во всех её проявлениях. От астрономических до мистических. Теперь представим Бога в виде графической функции… Примерно вот так…
Антон принялся набрасывать чертёж прямо по соблазнительно разомлевшим женским телам на пляже Лазурного берега Франции. По мере наполнения чертежа новыми прямыми, кривыми, ломаными линиями он давал краткие пояснения, больше похожие на обычное коровье мычание. Но Микола Гаврилович без труда понимал этот коровий язык и кивал головою. Наконец, закончив работу, Антон распрямился, с хрустом размял кисти рук и принялся с расстояния обозревать свои художества. Женщины на пляже потеряли всякую соблазнительность, словно на их округлые формы нанесли своё виденье мира обезумевшие от летнего зноя импрессионисты-авангардисты.
– Мы, Шифа, будем говорить за всю Вселенную, хотя вся Вселенная, пусть и не как вся Одесса, но тоже очень велика. Вот смотри: здесь Вселенная зарождается, здесь эволюционирует по этой кривой, достигает апогея, инволюционирует и что? Схлопывается. Для нового возрождения. Поскольку всё это происходит с участием Бога, давай исследуем его функцию на нули, бесконечность и экстремумы.
– А чё тут исследовать? Вот он экстремум! Вот эта касательная к экстремуму и есть человек?
– Именно. Эта касательная в точке экстремума и является последней ключевой окружностью человека, окружностью с бесконечным радиусом, так как четвертое астральное тело человека непосредственно и неограниченно выходит в космическое пространство. Видишь, человек и при жизни постоянно контактирует с Богом, и после смерти никак не минует его. Именно в этой точке душа умершего человека ждёт своей востребованности. На нашем графике это точка, а в действительности эта точка рассеяна по всему Космосу.
И моментом востребованности души является акт зачатия человека на Земле. По некоему резонансному сигналу из ключевого уровня она, будучи квазиатомарной, внедряется в оплодотворённую яйцеклетку. Всё. С этого момента это уже полноценный человек, имеющий все четыре оболочки: телесную, энергетическую, информационную, ключевую. И за девять месяцев внутриутробного развития он становится подобием Бога. Не зря же Библия говорит, что Бог создал человека по образу и подобию своему. После смерти этого нового человека душа вновь вернётся в эту точку, чтобы ждать следующего востребования.
Когда дагоны говорят, что их предки прилетели на Землю с Сириуса, это кажется бредятиной. Но знания африканского народа, не имеющего даже своей письменности, о звёздной системе Сириуса настолько совпадают с новейшими открытиями астрономов, что приводят учёных в ступор. Конечно, сами предки дагонов не могли прилететь с Сириуса, а вот их души… Почему бы и нет?
С божьей помощью человек может добраться в эту точку ещё при жизни. Пройти все божественные уровни и непосредственно проконтактировать с Богом-отцом. И самому стать богом.
– Консул, – прервал Антона Микола Гаврилович, – а не набрал ли ты уже двадцать два?
– Нет, Шифа, никакого перебора тут нет. Теоретически. А на практике… Древняя практика утеряна, к новой ещё не подошли. Да и ничего уж особенного я не выдал. Во многих религиях человек в той или иной мере обожествляется. Про Библию я сказал. В буддизме, например, достигнув нирваны, он сливается с Богом, то есть становится его частицей.
У вайшнавов такого слияния не происходит, но тем не менее человек входит в обитель Бога, живёт бок о бок с ним, пусть и оставаясь его слугой. Правда, и сам Бог среди всех слуг является первым слугой. Такой вот дуализм. В современных религиях подобных примеров масса, не говоря уж о так называемых языческих верованиях. Недаром же у наших волхвов была поговорка: Вселенную заключивый, яко мертв зрится. То есть тело человека, вышедшего на вселенский, на божественный уровень здесь, на земле, кажется мёртвым, как у тех же йогов в состоянии самадхи.
Но вернёмся к графику. Обрати внимание на этот переход, – Антон ткнул пальцем в журнальную страницу с их чертёжом.
– Поневоле обратишь! – восхищённо щелкнул пальцами Микола Гаврилович. – Такая тётя лежит без лифчика и, видишь, не стесняется. Франция!
– Франция! – передразнил Миколу Гавриловича Антон. – Не туда, куда надо, пялишься!
– А туда, куда надо, я ещё раньше попялился. Интересная точка, не спорю …
– Конечно, интересная, – подхватил Антон, – и ноль, и бесконечность, и минимум, и максимум. Такое вот чудо получается при зарождении Вселенной: Бог-младенец – одновременно Бог-отец.
Во как! Но математический ноль – это ничто, а вот при переходе в ноль физический, в вакуум, я знаю, что ты не любишь это слово, но я его всё же применю, так вот, при переходе в ноль физический это уже не пустой ноль, а ноль, наполненный колоссальным содержанием. Вакуумная ячейка наполняется бесконечной энергией. Совмещение несовместимого! Логика тут отдыхает. Левое полушарие в расслабухе! Физики курят. Лишь на поэта-лирика нисходит озарение, и он мгновенно выхватывает суть чуду подобных превращений и пишет божественные стихи, не понимая даже, как это у него получается! Фу-у-у, вот это я выдал! Правда, волосато?
– Ага, – согласился Микола Гаврилович, – класс! Особенно про поэта-лирика цепануло. Кстати, о поэтах. Не нашло там на нашего лирика опять божественное озарение? Что-то давненько нет от него срочных сообщений.
– Если он у тех, которые «без дома, без диплома», ничего страшного, а если у негритянки с переразвитым тазобедренным суставом… Боюсь, как бы он не вышел со скандалом на международный уровень, – высказал свои опасения Антон. – Может, мне прошвырнуться по вагонам?
– Ещё чего! – воспротивился Микола Гаврилович. – Ты ему ещё слюнявчик и подгузничек отнеси!
Вошёл новый попутчик и доложил, что жилищный обмен не состоялся, там тоже спаянная компания.
– Сейчас мы собрались распить... то есть расписать пульку, – сообщил он, – я лишь на минуту заскочил взять карты, а то у них потрёпанные. Но ночевать приду, не закрывайтесь.
После ухода соседа по купе Микола Гаврилович ткнул пальцем в одну из разрисованных страниц журнала:
– По твоей схеме, Консул, получается, что Бог может спокойно обойтись и без человека…
– Вопрос понял. Да, может, но не хочет. Когда-то человек ел плоды диких деревьев. Сейчас – окультуренных. Но Бог ведь материальный, Бог живой. Ему тоже нужен «обмен веществ» и на информационном уровне и на мистическом. Вот он и подпитывается мыслями человека, они вкусней мыслей тираннозавра.
– Хуже бурды, чем человеческие мысли, и придумать трудно, – усмехнулся Микола Гаврилович.
– Не такого человека, конечно, хотел взрастить Бог, – согласно кивнул головою Антон, – ошибочку где-то допустил.
– Бог может ошибаться?
– Не только может, но и ошибается, – как о чём-то само собой разумеющемся сказал Антон, – более того, эти ошибки запрограммированы. Бог несёт в себе... для наглядности назовём это негатив и позитив. А негатив-то взялся откуда? Не от верблюда же? Конечно, не от верблюда, а вследствие накопленных ошибок при переходах… Возьмём биологический аспект. Материнская клетка разделилась на две дочерние. Дочерние клетки подросли и зажили своей взрослой жизнью. Такая же у них масса, какая была у матери? Такая, да немного не такая. То же и по энергетическим характеристикам, и по информационным, и по ключевым. Всё вроде бы одинаково, а вот чуть-чуть не одинаково. Везде мы видим малюсенькие ошибочки.
Откуда они появились? А они и не могли не появиться, поскольку при эволюции преобладает принцип подобия. Вот если бы доминировал принцип тождественности, ошибок бы не было. Но и эволюции бы не было. А поскольку Бог и сам эволюционирует, он тоже копит в себе всевозможные ошибки и искажения. Такова плата за прогресс. Бог, правда, умеет самоочищаться, а человечество, похоже, нет. И не только человечество, но и все разумные гоминиды на Земле.
Микола Гаврилович с недоумением посмотрел на Антона:
– Какие такие гоминиды? Разве на Земле, кроме людей, есть разумные существа?
– Сейчас нет, а раньше были: лемуры, атланты, гипербореи, возможно, и ещё кто-то. В Библии, по крайней мере, упоминается ещё о каких-то великанах. Только от всех них почти ничего не осталось. А это были цивилизации, более продвинутые по сравнению с нами. Судя по мегалитической культуре и по некоторым текстам древнеиндийского эпоса, гравитацией они управлять умели. И гравитолёты строили. И ядерное оружие не только имели, но и применяли его в войнах. Судьба города Мохеджо-Даро тому подтверждение. Только не за это, думаю, утопил в океане Бог и Гиперборею, и Атлантиду.
– Их мысли Бог не мог переваривать? – предположил Микола Гаврилович.
– Пожалуй, что так, – согласно кивнул Антон. – А иначе зачем губить высокоразвитые цивилизации? Плиний, уже не помню, старший или младший, говорил, что падение нравов есть первый признак падения государства. А говорил он это, когда мощь Рима была ещё так велика, что о его крушении и речи быть не могло. И мы с тобой, Шифа, не будучи великими пророками, тоже можем нечто подобное спрогнозировать для нашей цивилизации. Педики не дадут человечеству достичь почтенного возраста.
– Да ладно, Консул, чем они опасны? Ну замутят свой гей-парад, ну огребут от казаков или вэдэвэшников. На том и успокоятся.
– В том-то и дело, что не успокоятся. На Западе ого-го как не успокоились. Организации ЛГБТ там уже проникли во все властные структуры и набрали такую мощь, что их теперь ничем не успокоить. Подумай, зачем лесбиянки, геи, бисексуалы, трансгендеры объединились? Физиологически они друг другу не нужны. Но объединились. Это, Шифа, уже социум. А социум, он может подмять под себя кого хошь. Были бы бабки. Давай представим, что ты несметно богат и, допустим, педик...
– Давай лучше представим, что ты педик, – выдвинул встречное предложение Микола Гаврилович.
Встречное предложение Антон не принял.
– Ладно посмотрим. До точки невозврата остаётся не так уж много.
– А что ты считаешь точкой невозврата? – не понял Микола Гаврилович.
– Как только будет официально зарегистрирована первая однополая супружеская пара, можно будет с уверенностью сказать, что Запад обречён. Дальше события будут развиваться стремительно. В двадцатых годах, думаю, однополой паре впервые разрешат усыновить чужого ребёнка. В тридцатых – будут обвенчаны в храме два священника. В сороковых станет дозволено родителям вступать в брак с собственными детьми, не говоря уже о братьях и сёстрах. Потом узаконят педофилию. За каких-то… полста лет это будет уже совершенно другая цивилизация, где не будет места диалектической связке мужского и женского начал, инь и ян, где нормальным мужчинам и женщинам… В общем, я думаю, нервы у Бога не выдержат… Зреет уже где-то напряжение в земной коре, а может, летит метеорит. Так что Армагеддон Европе и США будет гарантирован.
– Возможно, к тому времени люди научатся предотвращать землетрясения и падения метеоритов? – сделал робкую попытку спасти заблудший Запад Микола Гаврилович.
– Разве могли спастись Содом и Гоморра? И от кого спастись? От Бога? А вот Россию спасти ещё не поздно. Если, конечно, мы изберём президента, нет, не третьего июля, а лет через десять-пятнадцать, президента, способного отстегнуть Россию…
– Консул, я прорюхал! – перебил Микола Гаврилович.
– Что прорюхал?
– Я тебя, дружок, прорюхал!
– Меня? – удивился Антон. – И чего ж такого ты во мне прорюхал?
– А то, что ты сам лично лет через десять-пятнадцать метишь в президенты, ты сам лично собираешься отстегнуть Россию от Запада. Ну и Консул! Ну и жучара!
Антон не сказал в ответ ничего, что приличествовало бы сказать в данной ситуации, даже не покрутил пальцем у виска. Он лишь откинулся спиной на перегородку и принялся с улыбкой разглядывать своего собеседника.
Собеседник не смутился:
– Неважно, как мы проголосуем в это воскресенье. Всё равно президентом останется Ельцин. В том числе и стараниями твоего отца. То есть у тебя появится такая стартовая площадка в политику, что лучше и не придумаешь. Ельцин алкаш. Но к тому времени, когда он завернёт ласты, ты уже наберёшь изрядный политический вес, уж не знаю, в Госдуме ли, в «Нашем доме России» или где ещё, но через пяток лет тебя уже вся Россия будет знать как молодого энергичного честного и справедливого политика. Ты рьяно будешь отстаивать наши традиционные ценности. Да ещё подпряжёшь свою теорию. В нужный момент появится на сцене и шлем Александра Македонского. Ты, конечно, всем будешь втулять, что это Бог тебе его вручил. Хотя, я думаю, с помощью своей матушки ты уже надыбал в архивах место, где он зарыт, а нам заряжаешь про божье озарение. Я не угадал?
Антон отвернулся к окну и принялся рассматривать неказистые домишки пробегающей мимо деревеньки. Потом перевёл чуть прищуренный взгляд на Миколу Гавриловича:
– Это не ты вдруг прорюхал мои намерения. Вернее, не сам ты. Вспомни, мы недавно говорили о духах, как о мифологических и религиозных интерпретациях полевых божественных уровней. Самых нижних. Непосредственно контактирующих с человеком. Иногда человеку кажется, «ап!», к нему пришла нужная мысль. А она не сама пришла, её подсказали духи. Так вот эту мысль обо мне вложили в твои мозги твои духи, твои личные божества. Но поскольку они у тебя, как и у всякого атеиста, находятся в ужасающем состоянии, хуже только у религиозного фанатика, то и мысль твоя оказалась хотя и здравой формально, но фактически искажённой, а следовательно, не соответствующей действительности.
– Почему это мои духи в ужасающем состоянии? А твои в каком?
– Не знаю, но знаю, что у моих есть перспектива выпрямиться и служить мне верой и правдой, а вот твои захиреют ещё больше, если ты и в дальнейшем не захочешь задуматься над моими словами.
– Да ладно тебе! Лучше скажи, почему мои духи в таком состоянии?
– Не только у тебя, почти у всех. Чтобы ответить, нужно подтянуть сюда ленинскую теорию отражения… Что ты машешь головой, как кобыла перед случкой. Имя Ленин услыхал?
– Просто не думал, что ещё когда-нибудь в жизни меня кто-то будет учить марксизму-ленинизму.
– А нас, мой друг, ленинизму и не учили, нас ленинизмом тупо насиловали, поэтому ленинизм ты и не усвоил, – объяснил Антон Миколе Гавриловичу причину его отторжения Ленина.
– Зато усвоил, как Ленин брал деньги у немцев, чтоб сбросить царя и развалить Россию.
– Чем деньги немцев грязнее денег русских? И царя Ленин не сбрасывал. Он вообще проспал Февральскую революцию. И Россию он не развалил, а спас от развала, даже от исчезновения. И, не будь Ленина, кто бы мог спасти? Антанта? Белое офицерство И такое ли государство, каким получился СССР, хотел построить Ленин?
– Хотел! – с сарказмом воскликнул Микола Гаврилович. – Разве дело в хотелках, главное – результат!
– Ну тогда давай обвиним и Иисуса Христа. Такую ли религию он хотел дать миру? За такой вот мир он принял смерть? А заодно, глядя на вахабитов, давай обвиним и Аллаха за то, что дал миру Ислам.
– Как-то запутанно, Консул, сложно всё у тебя.
– А ты как хотел! Прийти к Богу налегке? Трижды перекреститься – и ты у Бога за пазухой? Нет, родной, придётся малость поднапрячься, чтобы за пазуху попасть. А если хочешь объяснений на уровне овечки, то обращайся к батюшке!
– Ладно тебе, завёлся! – попытался успокоить Антона Микола Гаврилович, – давай про Ленина, раз уж без него к Богу никак.
– Возьмём для примера Бабу Ягу, Лешего, Кощея…
– Ленинских корефанов что ли?…
– Не умничай! Что за дурацкая манера зубоскалить над серьёзными вещами! Ты спросил про своих духов, вот я тебе про них и толкую, и объясняю это на примере более высокого мистического подуровня. Когда-то они – и Кощей, и Леший, и Яга – были обычными приличными богами. Баба Яга, я уверен, была красавицей. Кто же их так перекосил, изуродовал, исказил? Люди, кто же ещё! Такие как ты! Каким образом? Невниманием. Сбой произошёл в обратной ветви отражения.
А для того, чтобы понять, что это за ветвь, мы и обратимся за помощью к Владимиру Ильичу. Вспомним его гениальную фразу: отражение подобно ощущению, но не тождественно ему. На чём основываются все наши ощущения, восприятия, представления и прочие модели? На элементарном акте отражения. В универе нам, кажется, этого не давали, но ты быстро врюхаешься.
Простейший акт отражения – созерцание себя, красавца, в зеркале. Луч из твоего глаза коснулся зеркала и вернулся назад. Это акт, то есть механика отражения. А вот то, что ты увидел себя в зеркале, является понятием или образом отражения. То, что ты отразился в зеркале, – это прямое отражение, а вот то, что отразилось в мозгу, – это обратное отражение. Полноценный акт отражения сочетает в себе и прямое, и обратное действие. Дуализм. Как и во всём. В паре бог-человек и тот, и другой являются одновременно и субъектом, и объектом. Как только нарушается дуализм, возникает перекос, элементы уродства в том или ином виде.
Мы уже с тобой говорили о нескольких ступенях существования Бога по степени тонкости. Мы говорили, что на каждой из этих ступеней находятся божества, духи, боги. По причине того, что мы не обращаем внимания на какую-то божественную ипостась, мы тем самым уродуем этих божеств. Мы должны совершенно чётко отражаться на них, а мы не умеем. Психическое свойство мышления – это внимание. Оно как раз обладает четвёртой, то есть ключевой чертой.
– Погоди, Консул, – прервал Антона Микола Гаврилович, – как это мы не обращаем внимания на богов? Да только сейчас, пока мы с тобой тут говорим, на Земле сотни миллионов людей молятся различным богам.
– Всё это вхолостую. Личностного контакта-то нету. Бог-отец может каждому землянину в личностном плане уделить, я подсчитал, не более ноль целых, тридцать четыре сотых секунды за семьдесят пять лет. Так что не Бог-отец повседневно находится рядом с тобой, а духи. От них зависит, пойдут ли твои мысли выше или останутся на этом низшем уровне. Вот и получается, что сначала человек должен научиться общаться с духами. Со своими духами, личными. У них времени хватит. Они круглосуточно с тобой.
– Не замечал что-то.
– А никто не замечает. Атеисты и пофигисты вообще этим не заморачиваются, а верующие сразу пытаются прорваться до Всемогущего, то есть сходу запрыгнуть на последнюю ступеньку, совершенно забывая, что лестница-то начинается с нижней, а не с верхней ступеньки.
– Всё это лирика, – не удовлетворился сказанным Микола Гаврилович, – скажи, каким конкретно образом я могу общаться со своими духами, если я их не вижу, не слышу…
– Самое простое: прислушивайся внимательней к своей совести. Это уже контакт. Ещё проще: приветствуй своих духов по утрам, желай им спокойной ночи, благодари за каждую удачно пришедшую мысль. Вот возьми и дай имя своему домовому, скажи ему «спасибо» за уют, и ты тут же почувствуешь, что тебе и на самом деле стало уютней, спокойней. Но главный канал, по которому к тебе приходят духи, это сны.
– Да ну?
– Ну да. Сновидения официально относятся всего лишь к третьей группе бессознательных явлений личностного характера наряду с грёзами и мечтами, причём после описок, оговорок, после забывания человеком имён, обещаний и прочей чепухи. Прикинь, куда задвинуты наукой сновидения, а ведь это наиглавнейший вид связи Бога с человеком на информационном уровне!
Современные исследования снов и сновидений продвинулись уже довольно далеко: сны разделены на глубокий и лёгкий, на медленный, или НБДГ, представляющий собой четыре стадии небыстрых движений глаз, и быстрый, или БДГ, стадия быстрых движений глаз. Конкретно определена часть мозга, управляющая сном. Изучены сети соединений по центральной нервной системе, которые образуются из нейронов ретикулярной формации центрального ядра мозгового ствола, а также вещества, которые выделяют эти нейроны и которые производят в мозгу изменения, вызывающие сон. Изучены альфа и сигма-ритмы, бета- и дельта-волны и колебания, которые пишутся на электроэнцефалограммах при работе мозга во сне…
– Консул, – взмолился Микола Гаврилович, – у меня уже пошёл мозжечковый перегруз твоими альфа…
– Терпи! – жёстко осёк его Антон. – То, что я скажу сейчас, не скажет тебе ни один философ, ни один учёный. Ни священник, ни проповедник. Они, конечно, могут пообещать тебе и встречу с Богом, и райские кущи, и нирвану, но только после смерти, а я расскажу, как встретиться с Богом при жизни, прямо сейчас!
– Вот это ты запенчикрякал! – восхитился Микола Гаврилович. – Затулил, так затулил!
– Ну, да, – смущённо согласился Антон, – тут я, пожалуй… А ты бы мог и промолчать. «Запенчикрякал!»
– Ну, дык, явный перебор!
– Согласен, есть переборчик. Вот тебе вопрос: для чего вообще человеку нужен сон?
– Чтобы можно было спокойно отдохнуть.
– Кому отдохнуть? Чему отдохнуть? Мышцам, например, для отдыха не нужен сон, достаточно прилечь и расслабиться. Желудку он тоже не нужен. Сердце вообще молотит всю жизнь без отдыха. И лёгкие, и другие внутренние органы. Сон, в сущности, жизненно необходим только мозгу. Почему? Потому, объясняют учёные, что из-за высокой реактивности корковые клетки чрезвычайно нежны, хрупки, быстро утомляются, истощаются и разрушаются.
Как же так получается? Бог всем клеткам организма даёт необходимый запас прочности, а самым важным, клеткам мозга, что, забывает? А потом спохватывается и придумывает для них сложнейший механизм защиты? Он же не мог не понимать, что сном укорачивает на треть и без того короткую человеческую жизнь. И всё ж пошёл на это. Почему?
– Чтоб люди по ночам спали, а не шарахались где попало, не просили закурить и не били друг другу морды, – предположил Микола Гаврилович.
– Бог мог изначально обойтись без ночи: подвесил бы над Землёй не одну Луну, покрытую пылью, а парочку с жидкостной, к примеру, поверхностью – и ночи вообще бы не было. А тебе, Шифа, помимо мордобоя не пришла мысль, что и ночь, и сон созданы для общения Бога с человеком?
– Духи такую мысль не спустили, только про мордобой, – огрызнулся Микола Гаврилович. – А животным тогда зачем сон?
– Для того же. До появления разумных существ Бог и такому «интеллектуальному» уровню был рад. Вот теперь ты созрел, чтобы понять, как именно ты уродовал своих духов и как с помощью сна можно поправить это дело.
Так вот, есть два типа внимания. На самом деле их должно быть четыре, но пока известно только два: произвольное, или преднамеренное, иногда его называют волевым, – раз, и непроизвольное, или непреднамеренное, оно же неволевое, – два. Правда, говорят ещё о постпроизвольном, но я его за самостоятельный вид внимания не признаю, поскольку оно всецело зависит от волевого и является лишь его продолжением. Конкретный пример: у человека центральное зрение сильнее, устойчивее периферического, но периферическое чувствительнее. Делаем предположение…
Шумно задёргалась ручка двери – и предположение Антона осталось не предположенным. Кто-то пытался войти внутрь. Это мог быть либо Мыча, либо пассажир, подсевший в Рязани. Наконец дверь распахнулась, и в купе вошёл всё-таки Мыча. Всё при нём было в целости и сохранности: и очки, и гитара, и его вещественное физическое тело. Но даже очки не могли скрыть, что его центральное зрение сильно расфокусировано. Более чувствительное периферическое – тоже.
Мыча молча положил гитару на свою постель и, уцепившись руками за верхние полки, постарался принять устойчивое положение, для чего ввёл в противофазу колебания вагона и свои собственные. Всё его внимание было сконцентрировано на том, чтобы центр тяжести его физического тела не вышел за площадь опоры нижних конечностей. Вполне логично, что использовал он при этом преднамеренный, волевой тип внимания, поскольку довериться в данной ситуации неволевому, непреднамеренному типу внимания было бы шагом опрометчивым.
бКак человек, закончивший физфак, Мыча, конечно же, понимал, что ни в коем случае нельзя выпускать из-под контроля также и амплитуду результирующих колебаний, иначе не избежать беды – беспощадного интерференционного максимума.
– Видишь, Консул, наш чижик где-то наклюкался до изумления, – откомментировал ситуацию Микола Гаврилович.
– Вижу, – согласился с ним Антон.
– Нет! – балансируя над пропастью частотного резонанса, энергично возразил наклюкавшийся чижик. – Мы пили спилт… спирт… пити... пите... пить-е-вой.
– Хм! Это негритянка с переразвитым тазобедренным суставом что ли поила тебя питьевым спиртом? – с сарказмом хмыкнул Микола Гаврилович.
– Негритянские дуры… отлища… отличаются от русских дур… цветом кожи… Аминь! – и ответил, и поставил точку в своём ответе Мыча, но тут же путано стал излагать хронологию своих похождений.
Поначалу у него не заладились отношения с сенегалкой с переразвитым тазобедренным суставом, и африканский этап его жизни сменился этапом вокальным. Начиная свой новый жизненный цикл, он спел студенткам «без дома и без диплома» на чистейшем индийском языке песню о том, как индийские женщины с любовью и нежностью отваривают к пиву мужественным морякам-индусам тигровую креветку, выловленную ими в штормовом Индийском океане. Однако на двадцатипятиминутное уединение с Мычей ни одна студентка «без дома и без диплома» не отважилась.
Вот тут-то он встретил Колю-Моню, и у него начался новый этап, питьевой. Мыча и Коля-Моня в прошлом году на Ямале провалились под лёд. Их тогда вынули из полыньи и напоили спиртом питьевым. Помогло. На данном этапе у Коли-Мони в рюкзаке оказалась бутылка питьевого спирта. Вот и всё.
На этом история мычиных похождений закончилась, но не закончилась его изнурительная борьба с раскачиванием вагона в горизонтальной плоскости и с земным тяготением – в вертикальной. Неумолимо приближалась развязка.
Вот Мыча протяжно взвыл: «А-а-ап-а-а!» и оглушительно с надрывом чихнул. По его телу пробежали конвульсии, словно он только что выбрался из той ямальской полыньи, и его пробил озноб. Успев выкрикнуть: «Буду здоровым!», он рухнул на подставленное Антоном плечо. Подкараулил-таки его интерференционный максимум. Воспользовалось коварное физическое явление секундной человеческой слабостью.
Микола Гаврилович тяжко вздохнул:
– Спёкся народоволец, народная любовь сгубила. Повис, гля, прям как сопля на воротнике. Давай сюда, – и Микола Гаврилович, аккуратно поддев соплю с плеча Антона, бережно уложил её на верхнюю полку. Сопля тут же мирно с присвистом засопела.
– Может, поужинаем? – предложил Микола Гаврилович. – У нас там, кажется, бутылка «Столичной» за день перегрелась? Может, это... мы её…
– Остудим, – не стал возражать Антон, – чем мы хуже его?
Ужинали не спеша, ужинали долго. Много разных тем затронули под водочку и под мерный стук колёс. Ничто не мешало неторопливому течению беседы. Лишь иногда из соседнего купе доносился смех картёжников, да выкрикивал что-то во сне и сучил ногами Мыча.
Поужинав, навели порядок на купейном столике и решили отбиться ко сну. Улеглись по своим местам, на некоторое время затихли. Первым подал голос Микола Гаврилович:
– Не спишь? А что ты собираешься делать со своей теорией? Публиковать?
– Да уж какая там публикация! Понимаешь, Шифа, мне катастрофически не хватает знаний в очень многих областях…
– Например, в Иркутской области дураков – навалом! А вы все суки – и не лечитесь! – скороговоркой пробубнил Мыча, лягнул ногой, видимо, кого-то из этих сук, всхрапнул и успокоился.
Антон, не обращая внимания на мычин сонный бред, продолжил:
– Слишком поздно я стал задумываться об этих вещах. Лет с пятнадцати бы! Да и что публиковать? У меня в чистовую не написано ещё ни строчки.
– Иисус Христос, говорят, тоже не написал ни строчки. И ничего, – попытался ободрить Антона Микола Гаврилович.
– Сравнение лестное, спасибо! – усмехнулся Антон. – Только не верю я, что Иисус Христос, Первородный Сын Божий, был безграмотным. Думаю, его рукописи где-то лежат, ждут своего часа и, возможно, скоро всплывут, как всплыли недавно рукописи Мёртвого моря… А может, действительно нет никаких рукописей… Имея под рукой двенадцать апостолов, Иисус Христос мог себе позволить и не писать, зная, что за него потом обязательно напишут. Всё равно когда-нибудь выяснится, писал ли что-нибудь Христос или не писал, а если писал, то что именно он писал, и где он вообще был с двенадцати лет до тридцати, чем занимался, о чём думал. Мысли-то его никуда не делись и в будущем никуда не денутся. Так и останутся навечно на божественных уровнях. Впрочем, как и мысли всех остальных людей тоже. Мысль – продукт непортящийся.
Прикинь, Шифа, как всё изменится на Земле, когда заработает наша теория! Не только об историческом периоде люди узнают правду, но и о доисторическом. Никто уже не будет спорить о теории Дарвина. Зачем спорить? Над головой – Космос, откуда ты с божьей помощью в любой момент сможешь взять любую информацию, сможешь вытащить любую мысль любого человека. Желаешь Иисуса Христа? Да пожалуйста! Желаешь Гришки Распутина? Будьте любезны! Нужно лишь вечером грамотно запросить духов, а уже утром – извольте бриться! Здорово?
– Здорово-то здорово, – через голос Миколы Гавриловича восторг не пробивался, – только ведь во снах всё так напутано, всё прыгает, всё скачет…
– А когда ты бодрствуешь, у тебя мысли не прыгают, не скачут? Плавно текут? То-то же. Так и должно быть, потому что духи твои – уродцы, вот и мысли тебе они подают в уродливых формах. Это естественно, – успокоил Миколу Гавриловича Антон, – выправишь духов – выправишь мысли. Выправишь мысли – выправишь духов. И так далее вверх по спирали. Упорядочатся мысли – упорядочатся сны. Да и откуда будет взяться суемыслию, если ты, допустим, приобщишься к мыслям самого Иисуса Христа?..
– Да, я Иисус, но не Христос! Запомните это, падлы! – заметавшись во сне, выкрикнул Мыча и опять пнул кого-то ногой. То ли отбился от наседающего на него врага, то ли, наоборот, лягнул ногой врага поверженного.
Новость о том, что они путешествуют в компании Первородного Сына Божиего, ажиотажа у пассажиров купе не вызвала. И даже его добровольное отречение от титула «Мессия» они восприняли с прохладцей.
– Мне бы, Шифа, пусть не двенадцать, мне хотя бы пару-тройку пацанов, чтобы мы могли разбрестись по разным секторам. Существует некая матрица, в которой отражается всё сущее во Вселенной. Нечто вроде периодической таблицы Менделеева. Как у него по периодическому закону идет дискретный переход от элемента к элементу, так и у меня по четырёхчастному закону должен осуществляться дискретный переход от одних форм проявления вселенской субстанции к другим, от одних уровней и подуровней к другим.
– Ну и что мешает тебе нарисовать эту таблицу? Скажи, может, я какой идейкой подмогну, – предложил свою помощь Микола Гаврилович.
– Что мешает? – Антон принялся расхаживать по узкому проходу между полками. – Да хотя бы неотработанная терминология. Но это чепуха: термины можно продумать и причесать. Однако шаги этой дискретности должны подчиняться какому-то единому закону, который ещё нужно открыть. А вот тут-то у меня и получается заковыка. Спасибо, конечно, за желание помочь, но я тебе накидал элементарщину, да и то малую толику. Как Христос не мог сказать всего…
– Что-то многовато нынче в пересчёте на квадратный метр Иисусов Христов объявилось. Добро бы ещё в сумасшедшем доме, а то в обыкновенном пассажирском поезде! А чего ж ты не попросишь Иисуса Христа подкинуть тебе, такому грамотному, этот закон во сне? – с ехидцей спросил Микола Гаврилович. – Менделееву-то он его таблицу периодичности во сне подбросил! А ты чего, рылом не вышел?
– Добавь ещё: «Так тебе и надо! Мало шоколада! Ля-ля-ля, бе-бе-бе!» В том-то и дело, что просил я. Не слышит. Возможно, что действительно рылом не вышел.
Распахнулась дверь, и полумрак в купе уступил место сиянию, исходящему от улыбки подсевшего в Рязани попутчика. Вслед за ним с такой же улыбкой вошёл, видимо, его старинный друг, и освещённость купе если и не достигла десяти тысяч люксов, необходимых для проведения качественной киносъёмки, то на самую малость.
Оказалось, что старинные друзья пришли отнюдь не фильм снимать, а просто попрощаться. Прихватив спортивную сумку, они крепко пожали Антону и Миколе Гавриловичу руки, а Мыче – высунувшуюся в проход ногу и немедленно удалились. Уже через пару минут из окна вагона можно было видеть старинных друзей, шагающих в обнимку по ночному перрону.
6
Перрон встретил друзей полуденной липкой жарой. Какая-то предприимчивая гражданка подкатила к поезду в контейнере со льдом несколько полуторалитровых бутылок домашнего кваса. Всем сошедшим пассажирам, естественно, захотелось ледяного кваса, и только Мыче – спирта питьевого. Тем не менее квас он пил взахлёб, крупными глотками, слегка подвывая от удовольствия. После чего скупил оптом весь нереализованный гражданкой товар и запихнул его во вздутый рюкзак Миколы Гавриловича.
А поскольку Микола Гаврилович не обратил никакого внимания на дозагрузку своего рюкзака, Мыча ловко приладил к нему и свой тощенький рюкзачок, и заодно гитару. Себе из ручной клади он оставил только полторашку с квасом.
Дорога в смешанном лесу шла в гору. Впереди под объёмными рюкзаками бодро шагали рядом Антон и Микола Гаврилович. Позади, постоянно припадая к бутылке с ледяным квасом, плёлся Мыча.
– Ниже ногу, уже шаг! – командирским голосом руководил он авангардом. – Приставить ногу, кабаны!
Где-то рядом выбивал чечёточную дробь дятел. Куковала кукушка.
Темп ходьбы авангарда не снижался. Командир перешёл на нытьё:
– Не остановитесь – сдохну! На вашей совести будет смерть поэта, невольника чести! Вот лягу посреди дороги и сдохну!
– Хотя бы на обочину сойди, – издевался Микола Гаврилович, – а лучше дай дуба вон под тем дубом, а ещё лучше под лопухом. Лопуху под лопухом и смерть красна! Не упусти свой шанс. Зажился что-то ты, поэт, а поэты много не живут.
– А вот и живут! И в системе измерения СИ очень даже много! – воспротивился раннему уходу из жизни невольник чести. – Кукушка, кукушка! Сколько ещё мне суждено жить и творить?.. Считайте, бегемоты!
Кукушка замолчала. Бегемотам считать было нечего.
– Ты лучше спроси у дятла, – посоветовал Микола Гаврилович, – он тебе по-родственному хоть что-то настучит. Ведь вы оба из семейства долбодятлов!
Дятел тоже замолчал.
– Что, нажился? Натворился? Долгожитель хренов! От тебя даже родичи уже отворачиваются! – хохотал Микола Гаврилович.
Вскоре дорога пошла вниз, а настроение Мычи на подъём.
Село могло бы показаться вымершим, если бы в одном из первых дворов молодой человек в семейных трусах с диким зубовным скрежетом не обрабатывал «болгаркой» какую-то жестянку. Но этот скрежет для посторонних ушей был совершенно безобидным, поскольку его забивал ещё более дикий скрежет из акустических колонок, установленных в настежь распахнутой «копейке».
На переговоры с целью узнать дорогу к дольменам отрядили Мычу, поскольку его чугунной после вчерашнего голове эта бешеная какофония не могла нанести такого ущерба, как остальным.
Мыча бесстрашно приблизился к сотрясающейся всем корпусом «копейке» и что-то крикнул в ухо человеку в семейных трусах. Человек в трусах выключил «болгарку», отчего шумовой фон совершенно не пострадал, и охотно вступил в переговорный процесс. Наконец, обменявшись с собеседником крепким рукопожатием, Мыча вынырнул из эпицентра шумового беспредела.
– Что он говорит? – приставив ко рту ладони рупором, выкрикнул Антон.
– Витюн Майонез говорит, что нехрен переться нам на эти дольмены! – также сложив ладони рупором, прокричал Мыча. – Витюн говорит, что эти дольмены – голимая беспонтуха! Витюн говорит, что недалеко есть турбаза, и там можно снять клёвых тёлок! Витюн говорит, что если мы подождём или полчаса, или два с половиной часа, пока он отремонтирует тачку, то он нас свозит туда. Он берёт на себя транспортные расходы и музон, а пойло и закусь за нами! Правда, Витюн говорит, что в прошлый раз у него получился облом! Прикиньте: одна дура из Новосибирска, художница Д-2-С, Д-2-С Витюн расшифровывает как «доска – два соска»…
Антон плюнул и пошёл дальше.
Микола Гаврилович тоже плюнул и двинулся за Антоном. Мыча, удручённо вздохнув, бросил прощальный взгляд на своего нового друга и обречённо поплёлся вслед за беспричинно психанувшими старыми.
Добравшись до территории с шумовым фоном около семидесяти-восьмидесяти децибел, то есть до территории, пригодной для обитания зоологического подвида гомо сапиенс сапиенс, Микола Гаврилович, заметив в глубине одного двора пожилую полную женщину, направился к калитке и вежливо поздоровался. Хозяйка с неожиданной для её фигуры прытью схватила веник и бросилась на Миколу Гавриловича с криком:
– Ах ты, танкодром пухломордый, тебе мало, что ты Андрюху в больницу уложил?! Ты и меня хочешь довести до инфаркту миокарду?
Микола Гаврилович опешил и, лишь получив по лицу веником, догадался трусливо броситься наутёк.
– И своей Монтировке глистатой скажи, что, если появится тут, расчавучу как жабу! – кричала ему вослед негостеприимная аборигенка.
– Что дальше будем делать? – спросил у товарищей Антон.
– А ничего, – ответил запыхавшийся Микола Гаврилович, – следующий туземец, у кого мы попытаемся узнать дорогу к дольменам, просто пристрелит нас как бешеных собак. Вот и всё.
Микола Гаврилович ошибся. Следующим туземцем оказалась милая дамочка лет тридцати пяти. Хотя она и перешла им дорогу с пустым оцинкованным ведром, никаких негативных последствий это не вызвало. Ни о каком отстреле пришельцев дамочка и не помышляла. Напротив, она очень толково и подробно объяснила, как выйти на дольмены, а также где на берегу реки Псекупс лучше всего разбить палатки.
Более того, когда Антон завёл разговор о том, что завтра подъедет в село их друг на машине, она, не дожидаясь, когда её попросят, сама предложила свой двор для стоянки автомашины друга. В общем, расстались ребята с Верой, а именно так звали приятную дамочку, тепло и с лёгким сердцем. Мыча даже презентовал ей бутылку домашнего кваса.
Место под лагерь выбрали и быстро, и удачно. Дружно разбили две палатки, после чего так же дружно бросились в голубую прохладу горной речки.
Мыче Антон разрешил плескаться сколько влезет. А вот себе и Миколе Гавриловичу – нет.
– Слушай внимательно, – дал он подробные инструкции Мыче, – мы с Шифой сейчас поднимемся на дольмены. Пойдём налегке: с одним металлоискателем. Просто проведём рекогносцировку на местности. Ты же разгребёшь продукты, инструменты и амуницию. Продукты бросишь в свою палатку, инструменты и минёрское снаряжение – в нашу. Натаскаешь хвороста, нарубишь дров. Обложишь камнями место для костра, вырубишь рогатины и перекладину. Приготовишь на ужин гречку с тушёнкой и какао на сгущёнке. Мы вернёмся… В общем, ориентируйся на закат солнца. Всё понял?
– Не-а, ни вот столечко не понял! – начал кривляться Мыча.
– А если в торец? – поинтересовался Микола Гаврилович.
– В путь! – развернув Миколу Гавриловича, скомандовал Антон.
И они скрылись в лесу.
– Мальчики! – кричал им вослед всё ещё не успокоившийся Мыча. – Вы покупались и пошли в лесок? Да? Как я вам завидую! У вас такие нежные чувства друг к другу! Я ведь слышал в поезде, с какой любовью один говорил другому: «Ой, лапочка, ой, кисочка! Я просто сгораю от страсти!» Мальчики! Умоляю вас, пронесите это чистое чувство через всю свою жизнь! А то возьмите меня с собой! Это будет называться групповуха. Возьмите! А? Ну что вам стоит? Противные!
Не дождавшись из чащи разъярённого рыка Миколы Гавриловича, Мыча разочарованно вздохнул и принялся обкладывать камнями будущее кострище.
Натоптанной тропинки на дольмены не было, но Антон благодаря толковым объяснениям Веры направление взял верное. Всё ещё более упростилось, когда они вышли на первый маркировочный знак. Дальше беспроблемно шли по хотя и облупившимся, но вполне ещё читаемым на стволах деревьев знакам-стрелам. Да и под ногами стало просматриваться нечто похожее на тропу.
Вскоре подъём стал так крут, что постоянно приходилось хвататься за стволы, ветки и наружные корни деревьев, чтобы не сорваться вниз. Поляна с дольменами открылась внезапно.
Сердце Антона бешено колотилось. И не только из-за крутого подъёма.
Микола Гаврилович, отдышавшись, расчехлил и подготовил к работе металлоискатель «Гарретт». На своём обручальном кольце и складном ножике проверил полифонию и дискриминацию прибора. Остался доволен. Всё получалось как на тренировке в магазине.
– Фурычит железяка, – доложил он Антону, – где тут у нас шлем Александра Македонского полёживает?
– Не могу сообразить, – неуверенно ответил Антон, – здесь всё не так, как я себе представлял. Поляна должна быть положе, и деревья вокруг – пониже. А тут дубы, гляди, прям как корабельные сосны. Но деревья, конечно, и должны быть другими, а вот дольменов должно быть три.
– Каких три? На обложке два, и в натуре два.
– Я думал, третий просто в объектив не вошёл, но на самом деле их должно быть три!
– Два, три – какая разница? – пожал плечами Микола Гаврилович. – Как я понимаю, чтобы убедиться, что тут ничего нет, всё равно придётся всю поляну прошерстить. Вот я сейчас её всю и прошерстщу… прошерстю… прошерстчу… в общем, прошарю. Начну, пожалуй, сверху.
– Что за заявочки? Что значит «тут ничего нет?» – возмутился Антон.
– Да нет, тут всё есть. Я просто случайно оговорился, хотел сказать, что шлем мы обязательно найдём, а сказал чёрте что, – оправдался как уж смог Микола Гаврилович и пошёл наверх.
Антон провожал его взглядом, пока тот не начал поиски. Сам же принялся методично осматривать всю поляну снизу доверху. Микола Гаврилович всё это время продолжал кружить на одном и том же месте. «Не может никак приноровиться», – подумалось Антону. Вскоре левее верхнего дольмена он обнаружил груду покрытых мхом камней. Даже беглого взгляда было достаточно, чтобы признать в этой груде камней разрушенный временем или людьми третий дольмен. Антон попытался мысленно представить этот дольмен целым и невредимым. Получилось.
Тогда он мысленно взял створ по краям верхних плит воображаемого и верхнего дольмена. Оказалось, что как раз в этом створе неподвижно стоит в растерянности Микола Гаврилович. Стоит на том же самом месте, с которого и начал поиск. Металлоискатель с наушниками валялись рядом. «Не иначе как скрутил прибору голову! Шифоньер он и есть Шифоньер!» – с досадою подумал Антон и крикнул:
– Что стоишь как пень?
– Чего? – не понял Микола Гаврилович.
– Что, говорю, стоишь как столица Камбоджи, только наоборот?
– Чего наоборот? – опять не понял Микола Гаврилович.
– Столица Камбоджи – Пномпень, а ты стоишь наоборот: пень пнём! Угробил что ли «Гарретт?»
Микола Гаврилович махнул на Антона рукой. Антон махнул рукой на Миколу Гавриловича. Он ещё раз мысленно взял створ и направился к верхнему дольмену. От него начал отсчитывать шаги. Отсчитав семнадцать, Антон упёрся в Миколу Гавриловича и попробовал отодвинуть его с дороги. Столица Камбоджи стояла насмерть.
– Не мешай! Скользнул в сторонку! – раздражённо бросил Антон. – Шлем зарыт в трёх шагах отсюда!
– А обойти что, не хватает склёпки? – Микола Гаврилович почему-то посчитал для себя унизительным скользнуть в сторонку.
– А сам ты что, статуя писающего мальчика в Брюсселе? Не можешь стронуться с места? – начал заводиться Антон.
– А ты спешишь, прям как голый… в подсолнухи! Так, кажется, говорит Мыча?
– В кукурузу, – поправил Антон.
– Какая разница? Ты можешь мне не мешать? – не без гнева в голосе воскликнул писающий мальчик из Брюсселя.
Антон опешил:
– Это я-то тебе мешаю?! Ты, мальчик, ничего не напутал? Что ж я тебе мешаю делать?
– Думать мешаешь, – уже степенно ответил Микола Гаврилович. – В трёх метрах за мной, успокойся, ничего нет. Семь раз тут всё вокруг проверил. А вот где я стою – есть. А что именно, не пойму. Прикинь, я как раз отсюда и начал проверять. Только начал – бац, есть! А быть не должно! Иначе получается, что шлемы Александров Македонских наискиваются проще, чем дураки с горы скатываются. А раз есть, значит, не шлем, а железяка типа мины, про которую ты придумал ещё в Москве. Но придуманную мину, то есть несуществующую, прибор не может показать. Хрень какая-то получается.
– Так железяку показывает или цветмет? – Антона охватило возбуждение.
– В магазине говорили, что нужно набраться опыта, чтоб срастись с прибором. А когда бы я сросся? На ножике и на золотом кольце работает очень даже пригоже: и дискриминация, и полифония, и чувствительность, а на этом месте и стрелка скачет по всей шкале, и звук такой, как будто Мыча поёт на индийском языке, – Микола Гаврилович подобрал металлоискатель и передал Антону. – Попробуй сам.
Антон повертел в руках прибор и вернул обратно:
– Нет уж, взялся за гуж, не говори, что ингуш. Тебя же, не меня обучали.
– Лопату бы мне и лом, я бы показал, какой я ингуш. Напрасно не взяли, – с сожалением вздохнул Микола Гаврилович.
– Ещё чего! Ты забыл, что мы группа разминирования морского инженерного батальона Черноморского флота? И командированы сюда не ямы где попало рыть, а разминировать противотанковую мину времён Второй мировой войны. Так что сначала мы должны переодеться по форме, огородить всю площадь сигнальной лентой, вывесить запрещающие плакаты, выставить охранников, и только потом лопата и лом. Вам всё ясно, товарищ старшина второй статьи?
Старшина второй статьи козырнул растопыренной левой пятернёй:
– Так точно, товарищ капитан первой гильдии! Хреновастенько вы придумали насчет противотанковой мины. Танк на эту гору не заедет. Нафиг её минировать от танков? Да ещё во время войны!
Капитан первой гильдии согласился:
– Ты прав, Аркаша, твоя задница шире, но только на два пальца. Не катит противотанковая мина – будем обезвреживать неразорвавшуюся авиабомбу немецких люфтваффе. Если б ты знал, Шифа, как хочется вырыть эту бомбу да хоть бы и голыми руками! Прямо сейчас! Это она, это та самая бомба! Нутром чую! А расхождение в три метра ничего не значит. Просто у меня с римлянином шаги разные. Но надо всё делать по уму. Продолжай, пока не свечерело, шарить всю поляну, а я займусь дольменами. Парадокс: дольмены изучают тысячи учёных и не учёных, но до сих пор никто не разгадал даже, что это такое, для чего их строили.
– Разве не для захоронения вождей племён?
– Ну, вождей, не вождей, а людей в них, конечно, хоронили, только уже в гораздо более поздние времена. А изначально, я думаю, дольмены, как и все мегалитические сооружения, строились как спец объекты для связи с богами. Но вот сам механизм этой связи ещё никто не прорюхал… Впрочем, один человек, наверняка, прорюхал.
– Ты?
– Не я. Ты думаешь, Шифа, я один на белом свете иду к Богу таким вот путём?
– А сколько вас? – Микола Гаврилович приготовил металлоискатель к работе, – шестнадцать что ли?
– Шестнадцать, не шестнадцать, а, по крайней мере, ещё один человек есть.
– Что за перс? – Микола Гаврилович проверил прибором Антона выше пояса.
Металла в туловище и в голове Антона не содержалось.
– Обыкновенный человек, лет ему, наверное, под полтинник. Зовут Туменджи. Откуда-то с Северного Кавказа. Больше о нём я ничего, к сожалению, не знаю. А знать очень даже желаю.
– А что мешает узнать? – Микола Гаврилович также проверил Антона на содержание металла и ниже пояса.
И к своему великому удивлению обнаружил, что в левом бедре у Антона металл есть. Проверил более тщательно – результат тот же.
– Всё-таки, Консул, лажу нам втюхали! – Микола Гаврилович небрежно бросил металлоискатель на землю. – Недаром мне рожа продавца не понравилась. «Гарретт! Безупречная репутация! Прибор окупит себя за месяц и даже за неделю!» Фуфло, а не прибор, чёрт знает что кажет!
– Да нормальная рожа у продавца, – засмеялся Антон, – и прибор себя уже окупил хотя бы тем, что подтвердил местонахождение шлема. Прибору можно верить.
– Ну, если ему можно верить, тогда у тебя левая нога тоже заминирована, – выразительно развёл руками Микола Гаврилович, – с чем тебя и поздравляю!
Антон приподнял левую штанину своих шорт и повернулся к Миколе Гавриловичу боком:
– А ты не заметил этот шрам, когда мы купались в речке?
– Откуда он у тебя? – удивился Микола Гаврилович.
– А вот это и есть память о моём знакомстве с Туменджи. В прошлом году я был в командировке в Симферополе и решил под конец съездить в пещерный город Чуфут-Кале. Это за Бахчисараем. И вот там, на древнем караимском кладбище, случайно с ним и познакомился. И, как оказалось, он тоже в этот день должен был лететь в Москву, причём тем же рейсом, что и я. А поскольку внизу, у пещерного монастыря, меня ждал таксомотор, я ему предложил держаться вместе. Он согласился.
– И на радостях пырнул ножом в задницу, – добавил Микола Гаврилович.
– Ты бы не нёс хохлому, тебе не идёт, – поморщился Антон. – Во- первых, не в задницу, а в бедро… тьфу ты, чёрт! И я за тобой чушь крою… Короче, между Бахчисараем и Симферополем нам лоб в лоб выскочил байкер. Деревенька там есть, называется Приятное Свидание. Таксист взял как можно правее, но избежать приятного свидания с байкером не удалось. Байкер, как мне потом сказали, лишь шлем поцарапал, ну, а мы хватанули обочину и пошли голова-ноги. Говорят, тройной пируэт скрутили. Очнулся я в Симферопольском госпитале. Почему меня отвезли в военный госпиталь – до сих пор не пойму.
– Выглядел, наверное, очень воинственно, – предположил Микола Гаврилович.
– Да уж, – усмехнулся Антон, – дальше некуда… Сотрясение третьей степени и перелом бедра, не считая четырёх переломов рёбер. Вот там, в госпитале, меня и заминировали: нанизали обломки кости на штырь и зафиксировали металлической пластиной. Вот откуда шрам. Вот откуда и металл в ноге. Немецкий, между прочим, металл. Качественный. Штырь мне недавно вынули, а пластину снимут только через три месяца.
– То-то я смотрю, вроде бы прихрамываешь. Н-да, не повезло! Уж лучше бы нож в задницу, – посочувствовал Микола Гаврилович.
– Спасибо, друг, – без особой признательности принял соболезнования Антон. – А куда и с какими поломками отвезли Туменджи, выяснить тогда не удалось. Его ещё до прибытия «скорой» кто-то увёз. Уже в Москве попросил одного полковника ФСБ, корешка отца, помочь найти его. Он пообещал – и молчок. Только недавно узнал, что этот фээсбэшник нашкодил в чём-то тут, в России, и слинял в Штаты на ПМЖ. Попросил другого. Этот вроде бы не склонен к эмиграции. Думаю, скоро найдёт, хотя Туменджи – это, скорее всего, не имя и не фамилия, а какой-то псевдоним.
– Ну и чем же славен этот Туменджи? – Микола Гаврилович попытался обнаружить металл ещё и в кроссовках Антона, но безрезультатно.
– А славен он тем, что мысли наши совпадают тютя в тютю. Мы с ним и общались-то всего часа два, ну от силы два с полтиной, но что это были за часы! Если до встречи с ним я трижды за день, бывало, мог усомниться, в ту ли степь я вообще иду, то после Чуфут-Кале подобные сомнения меня уже не посещают… почти что. Прикинь, он, как и я, тоже пришёл к понятию коэволюционно-диалектического материализма. Прикинь, он, как и я, тоже пришёл к четырёхчастной модели построения всего сущего во Вселенной. О Боге, о религиях, о вере мы с ним думаем практически одинаково.
Микола Гаврилович интенсивно топтался на месте. Было заметно, что нетерпение поскорее приступить к поиску сокровищ в нём борется с желанием подробнее узнать про умника, посмевшегося подойти к Богу ближе, чем его друг Антон.
Победила тяга к сокровищам. Но удача на этот раз отвернулась от Миколы Гавриловича. Самой ценной его находкой оказался вырванный из чьих-то штанов гульфик с металлической цепочкой. Его Микола Гаврилович артефактом не признал и доложить о нём Антону постеснялся.
Тем не менее возвращались в лагерь в приподнятом настроении. После крутого спуска идти по лесу под горку стало и легко, и приятно. О чём бы ни заговаривали, разговор непременно возвращался к шлему Искандера.
– Ну, а ты уже хотя бы для себя определился, что будешь с ним делать? – Микола Гаврилович спрашивал Антона таким тоном, словно шлем Александра уже давным-давно найден и лежит теперь припрятанным где-то в укромном местечке.
– Я точно уже определился, чего не буду с ним делать, – отвечал Антон, – это надевать себе на голову. И вам не дам.
– А сфоткаться?
– Даже сфоткаться. Все, кто хоть раз надевал этот шлем, в том числе и сам Александр Македонский, уходили из жизни молодыми и не естественной смертью. Я уверен, что шлем Александра – это не боевая экипировка и даже не парадный атрибут. Думаю, он обладает какой-то такой мистической силой, что простому смертному лучше держаться от него подальше.
– Но ты-то подсовываешься к нему поближе, – напомнил Микола Гаврилович, – или ты себя простым смертным не считаешь?
– Я считаю себя осторожным смертным, осмотрительным. Если мы на самом деле отроем шлем, то для начала я приныкаю его где-нибудь, да хоть бы и под кроватью, и буду спокойно продолжать заниматься своим делом. Если Бог навёл меня на шлем, то со временем он же мне и подскажет, что с ним делать. Бог не подскажет – подскажет Туменджи. Он в мистическом уровне намного опередил меня.
– Это он на словах тебя опередил, а на деле плетётся где-то сзади, – непонятно на чём основываясь, заключил Микола Гаврилович.
Вероятно, в нём говорило обыкновенное чувство ревности.
– Да нет, вот именно что на деле, – возразил Антон. – Я только собираюсь записывать и анализировать свои сны, а он двадцать лет это делает. День в день. Я только теоретически подошёл к пониманию того, что сон можно использовать как инструмент контакта с Богом, а он уже контактирует со своими духами. Правда, не знаю, насколько стабильно. У него разработана какая-то хитрая метода… Мне бы она здорово пригодилась…
– Не пригодилась бы! – отрезал Микола Гаврилович. – Какая там ещё метода? Спит по ночам твой Туменджи как чапаевский жеребец – вот и вся метода. Могу обучить тебя этой хитрости. Только бульбы от носа будут отскакивать.
– Если будешь когда-нибудь гулять по Большому каньону Крыма, то гуляй боком. Скалы там близко сходятся. Уши можно поцарапать.
– Ладно, не заводись, – примирительным тоном сказал Микола Гаврилович, – и что твой Туменжи по хитрой методе наконтактировал?
– Что Александр Македонский был русским.
Микола Гаврилович даже остановился:
– Три раза, говоришь, перекувыркнулись на такси? Не восемь?
Остановился и Антон:
– Национальностей в нашем понимании тогда, естественно, не существовало. Но славянином он мог быть.
– Коню понятно. Македонцы-то славяне.
– Славяне. Но эти славяне пришли на Балканы уже после шестого века новой эры. А вот не имели ли древние македонцы корни древних славян? А?
– Значит, нужно выяснить, на каком языке они говорили, – трогаясь в путь, уверенно заявил Микола Гаврилович. – Всё очень просто.
– Не так-то просто, – двинувшись за Миколой Гавриловичем, не согласился с ним Антон. – Во времена Александра Македонского они говорили на аттическом диалекте греческого языка, поскольку лет за двести до Александра кто-то из аргеадских царей, неизвестно кто именно, ввёл запрет на македонский язык. Их язык до нас попросту не дошёл.
– Редкой сволочью был тот царёк, раз запретил родной язык, – заклеймил Микола Гаврилович позором македонского царя, скрывшего своё имя под толщей веков.
– Македонцами правили тогда только Аргеады, а они, скорее всего, имели греческое происхождение. По крайней мере, Александр I Филэллин, предок Александра, доказал грекам, что имеет эллинские корни. И его даже допустили к Олимпийским играм. Так что македонский язык для того царька вряд ли был родным, – несколько притушевал Антон безобразную выходку древнего Аргеада.
– Всё равно сволота! – не принял оправдания Микола Гаврилович.
– Но даже если Александр был греком, это, в сущности, ничего не меняет, поскольку греки вполне могли быть потомками проторусичей, говоривших на праславянском языке.
– Ну, Консул, это явный перебор! – с удивлением взглянув на Антона, заключил Микола Гаврилович. – Хорошо, что тут лес. Ляпнешь такое в библиотеке – сразу получишь по рылу Большой советской энциклопедией.
– Суди сам, – предложил Антон, – приходят на территорию, в будущем названную Грецией, не обременённые излишней цивилизованностью племена ахеян, ионян, эолийцев, дорийцев. Заметь, все они имеют то или иное отношение к семитскому происхождению…
– О господи! И тут без евреев не обошлось!
– Ну да. Опылили их слегонца на дорожку изралиевы сыны. От этого никто не застрахован, – развёл руками Антон. – Не это главное. Как ты объяснишь, что ни с того ни с сего в исторически ничтожный промежуток времени вдруг возникает цивилизация, ставшая пупом всей Ойкумены? И в культурном плане, и в военном, и в социальном, и в религиозном, и в научном, и вообще.
– А ты как объяснишь? – развернул вопрос Микола Гаврилович.
– Я объясняю это тем, что для самобытного самоопределения народа и создания им самостоятельно языка, письменности, полноценной культуры, включая высоконравственную религию, недостаточно и тысячи, и двух тысяч лет. Значит, пришли эти племена не на пустое место, а на заселённое гораздо более продвинутым народом. И назывался этот народ пеласгами. И называлась тогда Греция Пеласгией. И были эти пеласги ариями. И говорили они на пеласгском языке, отпочковавшемся от праславянского. Так что, как ни крути, получается, что проторусичами были пеласги. Но вытеснили их из Греции пришельцы. Частично вытеснили, а частично ассимилировали. Вот эта ассимиляция и стала причиной, почему так стремительно возвысилась Греция. Так что Александр Македонский вполне мог быть потомком русичей.
– А почему цивилизованные пеласги не смогли накидать оборзевшим дикарям?
– Ну, ахейцы и прочие племена не были такими уж дикими, и потом, степень цивилизованности далеко не всегда определяет степень боевитости. Люди, живущие в гармонии с собой и с природой, редко бывают воинственными, от чего и страдают частенько. Интересна дальнейшая судьба вытесненных из Греции пеласгов. Перебираются они на Апеннины. Их ассимилирует племя этрусков. Этрусков в свою очередь ассимилируют латины. Ну и что? А то, что там тоже возникает новая великая цивилизация, Римская империя. И тоже мгновеннно. Только в отличие от Греции все племена, причастные к созданию этой цивилизации, были арийскими, праславянскими. Раздели слово этруски вот так: эт-руски. Ничего не напоминает? Ещё красноречивее самоназвание этрусков: расены. Так что, получается, и в жилах Юлия Цезаря могла течь кровь проторусичей. А это значит…
Рядом кто-то звонко захохотал. И тут же этот хохот подхватили ещё несколько голосов.
Микола Гаврилович вздрогнул и, сжав кулаки, встал в стойку.
– Расслабься, – успокоил его Антон. – Это шакалы.
– Шакалы? Никогда не слышал шакалов. Ржут как обкурившаяся босота. Я жуть как испугался, даже подраться захотелось, – признался Микола Гаврилович.
И только тут друзья заметили, как быстро накрыла лес темнота. И только тут они осознали, что без фонарика могут заблудиться.
– Будет классно, если Мыча догадается подбросить в костёр побольше дров, – заметил Антон.
– Будет ещё классней, если он запоёт шакалам что-нибудь на индийском языке, – добавил Микола Гаврилович, – тогда мы точно не заблукаем.
Как ни странно, пожелания блудных сынов сбылись. Сначала они услышали отдалённый звон гитары и еле слышимый мычин голос, а через некоторое время тусклыми искорками стали вспыхивать в темноте и проблески далёкого огня.
Пел, конечно, Мыча не для шакалов и не для того, чтоб помочь друзьям ориентироваться в лесу, да и дров в костёр подбросил без определённой цели, но тем не менее благодаря своим неосознанным действиям поощрение от Антона он заслужил. До награждения почётной грамотой, ценным подарком или деньгами дело не дошло, однако устного объявления благодарности он удостоился.
– На каком языке ты пел? – спросил Антон. – Мы с Шифой издалека так и не разобрали.
– На кубанских балачках. «Я ж тэбэ, Зиночка, нэ лаю». Меня этой песне обучил дед Дуплий. Кстати, мы с Колей-Моней в поезде напоили спиртом проводника-узбека из одиннадцатого вагона, и я научил его петь эту песню. Послушали бы вы его! Он-то и по-русски с диким акцентом слово через слово выговаривает, а на кубанских балачках – вообще горбуха! – и Мыча, прыснув, затряс от удовольствия головой.
За ужином разговор пошёл о Боге. Говорили Антон и Микола Гаврилович. Мычу по причине его прогулов теистических лекций в поезде принять участие в беседе никто не приглашал, и он воспринимал такое поведение своих товарищей как свинство.
– Я думаю, Консул, – говорил Микола Гаврилович, – что в конце концов твоя теория окажется верной. Я думаю, что многие учёные примут твою версию, особенно после того, как ты нарисуешь свою таблицу Менделеева. А как быть с религиями? Верующие не согласятся с тобой никогда. Каким образом ты собираешься отлучать их от их убеждений? Куда вообще девать все эти религии? На мусорку? На свалку истории?
Антон воткнул ложку в миску с гречневой кашей и вздохнул:
– Тормозишь, дружище. Разве я тебе что-нибудь подобное говорил?
– Конечно, тормозит! – Мыча решил, что пришло время и ему внести свою лепту в теистическую беседу. – Если бы Микола Гаврилович был французом, уверен, у него была бы фамилия Тормозю. Идёт он, допустим, по Парижу, а детишки кричат: «Смотрите, смотрите, Тормозю идёт!» А Микола Гаврилович гордо так: «Да, я Тормозю!» А детишки ему: «Да не тормозить вам, мсье, нужно, а наобо…»
– Не гавкай! Именно это ты мне и говорил о религиях, – эмоционально ответил Микола Гаврилович.
Причём «не гавкай» адресовалось Мыче, а «именно это ты мне и говорил о религиях» – Антону.
– Ничего подобного я тебе говорить не мог! – Антон, принявшийся было за кашу, вновь отложил ложку.
– Как не мог, когда говорил! – упорно настаивал на своём Микола Гаврилович, не откладывая, впрочем, ложку. – Ты говорил, что из молящихся миллионов Бог никого не слышит. Что личностного контакта нету. Что всё это вхолостую. Разве из твоих слов не проистекает, что все религии нужно свезти на свалку?
– Не про-ис-те-ка-ет! – раздельно выговаривая каждый слог, ответил Антон. – Да, я это говорил. Но говорил, имея в виду, что не надо упрощённо понимать взаимосвязь человека с Богом: ты просишь чего-то – Бог слышит, ты бьёшь поклоны – Бог видит. Нет у Бога таких глаз как у человека, нет у Бога таких ушей как у человека, кроме тех редких случаев, естественно, когда он нисходит к нам в человеческом облике.
А в повседневности Вселенная для него просто среда обитания. Ни велика, ни мала. Ни холодна, ни горяча. Она для него бесцветна и бесшумна, каковой на самом деле и является. Вот и всё. Это человеку дано в узенькой щелке четырёхсот терагерц непосредственно невооружённым глазом видеть электромагнитные колебания и в ещё более узкой щелке двадцати килогерц невооружённым ухом слышать колебания механические. А Бог ощущает Вселенную совсем по-другому...
– Как эфир! Верно?
– Возможно. Вот когда ты, Шифа, докажешь его существование и дашь грамотную и исчерпывающую формулировку эфира, тогда и я скажу «как эфир». А пока я говорю, что Бог ощущает Вселенную не как человек, а «по-другому». Поэтому все обращения к Богу, все славословия Бога, исполнение всех религиозных обрядов – вхолостую. Но…
Антон вынул из своей миски ложку, облизал, многозначительно поднял её над головой и повторил:
– Но! Есть одно огромнейшее «но!» Как человек ощущает электромагнитные колебания в видимом спектре, то есть в диапазоне от четырёхсот до восьмисот терагерц, так Бог ощущает человеческие мысли во всех диапазонах. Особенно важен для него тот диапазон, в котором эти мысли светлые. Как неуютно становится человеку при отсутствии видимого спектра, в темноте, так и Богу становится неуютно при отсутствии светлого мысленного спектра…
Чего хочет человек от Бога? Много, конечно, чего. А если выразить одним словом? Ну?.. Можете не напрягаться, я сам скажу: счастья. А чего хочет Бог от человека? Да того же самого. Иначе зачем он тогда миллиарды лет возился, выращивая из амёбы разумное существо? Иначе зачем он развёл на Земле неисчислимое количество разных видов животных? Разве не в надежде, что хоть какой-то вид доэволюционирует до существа разумного? Разве не в надежде, что с этими разумными существами и его жизнь когда-нибудь станет более комфортной, уютной?.. Мы прекрасно знаем насколько мы, люди, несчастны. А задумываемся ли мы, насколько несчастен с нами, с людьми, Бог?
Когда человек, неважно какой конфессии, обращается к Богу, он обязательно становится чище, и мысли его светлеют… Я вот сам частенько хожу в церковь. И молюсь, и крещусь. И, несмотря на то, что я не разделяю религиозные догматы, я там чувствую себя среди верующих своим, их единоверцем. Я ведь к нашему общему Богу прихожу. Поставишь свечку – и такая благодать накатывает… Вера, не забывай, это ещё ведь мощнейший фактор и личного, и общественного духовного и душевного комфорта. И не может существовать причин, по которым следовало бы от этого комфорта отказываться.
– Но ты сам говоришь, что ни одна религия не приводит человека к Богу.
– И мне, что ли, назвать тебя мсье Тормозю?
– Упреждаю, не гавкай! – повысил голос Микола Гаврилович.
Это новое «не гавкай» он опять адресовал Мыче, который уже открыл было рот и даже как оратор вскинул руку. Упреждение возымело действие: оратор не гавкнул.
– Я говорил, – продолжил Антон, – что ни одна религия не приводит к контакту с Богом при жизни человека. А это, согласись, разные вещи. В Ведах, в Талмуде, в Библии, в Коране, во всей другой религиозной литературе о Боге столько написано… Священнослужители всех конфессий о нём уже столько сказали, что чего-то нового сказать невозможно. Но к контакту с Богом не пришли. И не придут. Потому что не знают физической сути Бога. И не узнают. Нет этого в священных писаниях. На Бога первыми выйдут всё-таки учёные. Если, конечно, возьмут правильное направление.
– По твоей матрице?
– Не важно по чьей, лишь бы вышли. Но даже тогда, когда люди научатся контактировать с Богом, это не упразднит существующие религии. Раз уж люди со своими богами чувствует себя уютно, нельзя нарушать этот уют. Людям уютно, и Богу уютно. Ты же сам, Шифа, говорил, что специальная теория относительности не отменяет классическую механику, а торсионные поля не противоречат ни тому, ни другому, просто работают в разных границах. Так же и здесь. Словом, диалектика.
Поэтому нужно и верить Богу, и славить Бога, и молиться Богу.
Вон мы все росли в СССР в теплице, а нас взяли америкосы и вышвырнули на мороз. Адаптируйтесь, ребята, укореняйтесь! Мы поможем... А ведь вера – вещь куда более тонкая и деликатная, чем социалка. А ты, Шифа, говоришь «на свалку!» Так даже думать грешно.
– А самый тяжкий грех, Микола Гаврилович, – назидательно добавил Мыча, – это говорить человеку с иными чем у тебя духовными ценностями «не гавкай!»
Давно уже была съедена гречка с тушёнкой, давно уже было выпито какао на сгущённом молоке, а беседу у костра завершить всё никак не удавалось. Участие Мычи в этой беседе ограничилось тем, что он с ворчанием вымыл посуду и сделал попытку под гитару спеть частушку про своего любимого заокеанского божка хромого Папу Легбу. Также он пару раз пытался спеть легкомысленную туристическую песенку про «красотищу и срамотищу». На мытьё посуды собеседники особого внимания не обратили, а вот мычин вокал про срамотищу жёстко пресекли.
Лишь когда беседа перевалила за полночь, Антон спохватился и дал команду на отбой. Мыча остался недоволен. Вечер ему показался каким-то незавершённым.
Как только Антон с Миколой Гавриловичем скрылись в своей палатке, он принялся бродить вокруг костра, бормоча себе под нос:
– Ноги-роги-козероги… века-река-дружка-пирожка… Ага… А тут что?.. А тут сойдут и блохи, … Ага, ага… Покатит.
Мыча подхватил гитару и, аккомпанируя себе переборами, запел. Запел высоким пионерским голосом:
Слышу я призывный голос звонкой ранью,
Слышу Бога голос чистый неземной.
Он запутался в вопросах мирозданья,
Посоветоваться хочет он со мно-о-ой.
В Созвездье Козерога,
Где штаб-квартира Бога,
Лежит моя дорога,
Лежит долгий путь.
Далёко – не далёко,
Коль Богу одиноко,
Коль стало тяжко Богу,
Чего ж не подмогнуть?
Там вдали нет ничего того земного,
Что вросло в меня корнями на века.
Не найти там Папу Легбу мне хромого,
Не найти там пухломордого дружка-а-а…
Тут Мыча прервался и заговорил извиняющимся тоном:
– В этом месте я, ребзя, хотел спеть: «Не найти там мне верного друга, кандидата физических наук», но не смог подобрать ни размерность, ни рифму. Поэтому вставил первое, что попалось под руку. Правда, фигово как-то получилось?
Не дождавшись ожидаемой реакции, он продолжил, но уже как бы по долгу службы, без тех радостно звенящих в голосе переливов:
В созвездьи Козерога
Все поголовно лохи.
Их закусали блохи,
Загрызли вконец.
В Созвездьи Козерога
Лишь козьи роги-ноги,
Разбитые дороги
И жидкий холодец.
И опять не дождавшись никакой реакции, Мыча горестно вздохнул:
– Хорошо тебе, Консул: у тебя есть пухломордый друг, товарищ и брат. Если б ты только знал, как не хочется мне лезть в свою стылую, холостяцкую палатку!.. Ну что же вы молчите? Не желаете связываться с дураком?
– Вот сейчас встану и возьму в руки предмет, – пообещал Микола Гаврилович.
– Микола Гаврилович! – оживился Мыча. – Зачем вам предмет? Вы меня и щелчком сможете убить. Вот попробуйте. Уверяю, у вас получится! У вас…
– Харэ! – прервал его Антон. – Подъём в шесть.
– Сам знаю, что харэ, – огрызнулся Мыча и полез в свою стылую, холостяцкую палатку.
Побудку Антон, как и обещал, сделал ровно в шесть часов. Все дружно встали и быстро привели себя в порядок. Ощущение неотвратимого приближения чего-то необычайного, чрезвычайного, даже пугающего витало над лагерем. Костра разжигать не стали. Мыча на скорую руку организовал завтрак всухомятку. Он был сосредоточен и деловит. Глядя на него, можно было с уверенностью сказать: «Этот человек никогда в жизни не кривлялся, и просить его об этом бесполезно».
Не успели Антон и Микола Гаврилович дожевать свои бутерброды, а он уже тронулся в путь. Юрса обещал подъехать к деревне в восемь утра, и встретить его хотя бы с минутным опозданием было сегодня для Мычи совершенно неприемлемым.
Антон же с Миколой Гавриловичем сразу после завтрака принялись за подготовку к раскопу. Всё шло штатно, пока Антон не развернул пачку с плакатами безопасности.
– Шифа, – крикнул он Миколе Гавриловичу, – ты сам рисовал плакаты?
– Нет, попросил одного аспиранта, Сучкореза, ты его должен помнить по курсу, он в рубашке ходил. Правда, классно чертёжным шрифтом пишет? Я так не могу.
– И какой текст ты ему заказал?
– Как ты велел: «Стой! Опасная зона!»
– А не «Стой! Высокое напряжение?»
– На фига нам высокое напряжение? – удивился Микола Гаврилович, – у нас самое высокое напряжение – полтора вольта на батарейках в «Гарретте».
– Лови! Читай! – кинул ему плакат Антон.
Микола Гаврилович поймал, прочёл и сконфузился:
– Вот же бестолочь бестолковая. А я не прове… А как бы я проверил, если он всю пачку в газету завернул?
– Ладно, Шифа, не грузись, обойдёмся без плакатов, достаточно будет и оградительной ленты.
Микола Гаврилович удовлетворённо крякнул: то, что могло бы в иной ситуации обернуться для него серьёзной выволочкой, сегодня не потянуло даже на лёгкий укор. Удивительный денёк! Сплошная деловитость и никаких эмоций.
Даже радостный крик Мычи: «Встречайте величайшего мореплавателя всех времён и народов Юрсу Стуканога!» прозвучал в утреннем лесу как объявление о прибытии на съезд ВЛКСМ дорогого Леонида Ильича Брежнева. Бурная радость встречи старых друзей тоже носила какой-то скрытый деловой характер.
Удостоверившись, что Мыча по дороге уже посвятил Юрсу во все детали предстоящей операции вплоть до маскировки их мероприятия под разминирование авиабомбы группой морского инженерного батальона, Антон оставил вновь прибывшего минёра дежурным по подразделению, а остальных повёл на объект.
Не успели они отойти от лагеря и на полста шагов, как Мыча задал Антону довольно странный вопрос:
– Одно мне, Консул, непонятно: кого ты ещё пригласил сюда?
– То есть? – не понял Антон мычиного вопроса.
– Я спрашиваю, каких своих друзей, кроме нас, ты пригласил на раскопки? – повторил Мыча.
– А… Ну таких: зелёных и смешных, – с серьёзным видом ответил Антон.
– Тебя не поймёшь: то великая тайна, то зовёшь кого попало.
– Да откуда ты взял это кантри?
– Вера сказала. Сказала, что вчера сразу после нас к ней подошли какие-то два гоминоида, представились нашими разминувшимися с нами друзьями и спросили, не знает ли она, куда мы пошли. Не нравится мне энто дело. Если ты никого не звал, то что тогда? Уж не пронюхал ли кто?
– Исключено, – уверенно ответил Антон, – если, конечно, ты не ляпнул чего, когда ходил в поезде в народ.
– Да я!.. Да ты!.. – зашёлся в негодовании Мыча. – Язык бы твой вырвать и выбросить на радость собакам!
– Всё-всё-всё, не обращай значения и не придавай внимания, – стал успокаивать его Антон, – мало ли кто с кем разминулся. Не одни же мы тут бродим по горам.
Больше к этому вопросу не возвращались. Как потом оказалось, напрасно.
На дольмены поднялись довольно-таки быстро. Так же быстро обнесли поляну красно-белой оградительной лентой, благо стройные, как корабельные сосны, дубы окружали площадку со всех сторон.
Оставив Мычу охранять вход со стороны тропы, Антон с Миколой Гавриловичем приступили к раскопу. Камней в почве оказалось меньше, чем можно было ожидать, поэтому Микола Гаврилович живо снял на штык верхний слой, и тут дело застопорилось.
Ниже располагалось огромное корневище, принадлежащее росшему вблизи столетнему дубу. Яму пришлось расширить до полутора метров в диаметре. По твёрдости дубовое корневище мало чем уступало металлу. Микола Гаврилович, попеременно используя сапёрную лопату, ломик и топор, медленно, но верно продолжал углублять раскоп.
Антон в первую очередь требовал от него не быстроты, а аккуратности. Регулярно прибегающий полюбопытствовать Мыча, наоборот, ругал за медлительность. Получая от Миколы Гавриловича каждый раз один и тот же совет поправить под носом, он, оскорблённый, уходил на свой пост, но через пять минут прибегал снова.
Наконец с корневищем было покончено, и Микола Гаврилович, вздохнув с облегчением, продолжил всё с той же аккуратностью и неспешностью вынимать грунт, пока не дошёл до сплошного слоя камней.
– Всё, Консул, – доложил он, – ты сказал рыть до камней. Я дорыл.
– Вижу. Выпрыгивай. Отдыхай.
Антон спустился в яму и стал охотничьим ножом осторожно поддевать и выбрасывать наверх по отдельности каждый камень и даже маленький камешек.
Микола Гаврилович, принявшийся было с интересом наблюдать за работой Антона, услышал еле доносившийся снизу мычин голос и понял, что кто-то пришёл на дольмены. Заметив пестреющую на краю поляны мычину тельняшку, он направился туда. И действительно: перед заградительной лентой стояли семь-восемь по виду то ли студентов-первокурсников, то ли школьников-старшеклассников и внимательно слушали Мычу. Говорил Мыча почему-то про Шотландию.
Микола Гаврилович, чтоб не попадать в поле зрения туристов, присел под деревом и тоже стал слушать. А послушать было что! Оказывается, авиабомба, к разминированию которой они приступили, имеет колоссальную мощность. В тротиловом эквиваленте она в двенадцать раз превосходит атомную бомбу, сброшенную американцами на Хиросиму. Всего немцы во время войны изготовили две такие бомбы. Одну сбросили на Шотландию, а вторую – на вот эти дольмены. Слава богу, что обе не взорвались.
Ту, шотландскую, в прошлом году разминировать также было по просьбе НАТО поручено им, Группе спецразминирования Черноморского флота. Потому что лучших специалистов в Северном полушарии попросту нет. А если честно, то нет таковых и в Южном полушарии. В прошлом году пришлось во избежание риска пол-Шотландии эвакуировать в Ирландию. Как будет на сей раз, они, минёры, пока ещё не решили. Возможно, придётся эвакуировать весь Северный Кавказ вплоть до Главного Кавказского хребта.
Молодые люди слушали Мычу, открыв рты. Они даже не замечали, что на голове бесстрашного минёра-черноморца болтается великоватая ему как минимум на три размера каска с тиснёной надписью МОСТДОРСТРОЙ.
Микола Гаврилович подошёл к группе туристов.
– Товарищ гвардии капитан второго ранга, – обратился к нему постовой, – мною проведена разъяснительная беседа среди гражданского населения. Разрешите вышеупомянутому гражданскому населению покинуть территорию, прилегающую к месту проведения работ по разминированию.
– Разрешаю! – дал добро товарищ гвардии капитан второго ранга.
– Вы, товарищи, свободны! Если встретите идущих на дольмены, со всей серьёзностью объясните им, что здесь крайне небезопасно.
Обретшие свободу товарищи в спешном порядке принялись спускаться по склону.
– Ну, что там новенького? – спросил Мыча.
– Роет, – коротко ответил Микола Гаврилович.
– Неужели и вправду отроем шлем Македонского?
– Не знаю, я пять минут думаю так, а пять минут думаю не так.
– Ну а «Гарретт» что кажет, чермет или цветмет?
– То же самое, хрень кажет: стрелка по всей шкале скачет, звук по всем диапазонам воет.
Антон стоял возле ямы и рассматривал что-то на своих ладонях. Не обращая никакого внимания на подошедших друзей, он чему-то улыбался. На ладонях у него лежали какие-то тёмно-серые ноздреватые кругляшки. Некоторые из них были слипшимися по несколько штук, а некоторые – одиночными.
– Что это? – спросил Мыча.
– Это, ребзики, ваш гонорар за участие в раскопках шлема: римские золотые и серебряные монеты, – продолжая улыбаться, ответил Антон.
– Да ладно! – не поверил Мыча. – Ты про монеты ничего не говорил. Да и какие же они золотые? Микола Гаврилович, ну-ка возьмите в руки предмет!
Но Микола Гаврилович и без того уже поднял металлоискатель. Прибор подтвердил: да, на ладонях цветмет.
– Дай-ка, Консул, я хоть одну ототру, – потянулся к монетам Мыча.
– Нет! – осёк его Антон. – Оттирать их будут специалисты. Монеты мы сначала отвезём матушке. Обещаю, что вознаграждение за находку клада вы будете делить на троих: на тебя, на Шифу и на Юрсу. Но шлем – мой. Такой, кажется, был уговор?
– Насчёт монет мы не уговаривались, – возразил Мыча, – да и шлема я пока что не вижу.
– Увидишь, – пообещал Антон. – Ну-ка, Шифа, прыгни в яму. Я там уже подрыл края плиты, но поднять её дури не хватило.
Микола Гаврилович молча спустился в раскоп, крякнув, поднял и выбросил в отвал увесистый плоский камень. Так же молча выбрался наверх. Антон, заняв его место, осторожно взрыхлил охотничьим ножом спрессованную камнем почву. Отгрёб её в угол сапёрной лопатой. На ощупь определил местоположение шлема и снова ножом начал рыхлить вокруг него плотный грунт. Наконец шлем был освобождён от многовекового заточения. Антон бережно поднял его на уровень груди, слегка отряхнул и передал Мыче. Всё это происходило в какой-то траурной, гнетущей тишине, словно не сокровище поднимали из ямы, а опускали в могилу покойника.
– И вот это шлем Искандера?! – на высокой ноте вскричал Мыча, вскричал так, как будто опомнилась и безутешно заголосила вдова опускаемого в могилу усопшего. – Да у моего деда Игнатия Савеловича шапка-ушанка выглядела приличней! А носил он её круглогодично с утра и до самой смерти!
– Это, наверное, истлели скифские кожаные штаны, – предположил Антон.
– Причём тут скифские штаны! – вновь заголосила безутешная вдова. – Он не золотой, он лёгкий как чёрт на помине! Весь его вес вот в этом набалдашнике, а сам он пластмассовый. Это, Консул, какой-то прикол! Твой шлем – детская пластмассовая игрушка. Микола Гаврилович, что вы таращитесь, будто жабу натощак проглотили? Скажите своё веское слово!
Микола Гаврилович поднёс к шлему поисковую катушку металлоискателя и сказал, не очень, правда, веско:
– Вроде, металл, а может, и не металл, а если металл, то фиг его знает какой. Сами гляньте, как стрелка скачет.
Антон предложил Мыче:
– Раз это пластмассовая игрушка – сломай!
– Двумя мизинцами! – пообещал Мыча.
Антон не возражал:
– Да хоть тремя.
Мыча и в самом деле ухватил двумя мизинцами нащёчники шлема и попытался их так растянуть, чтоб они треснули. Не получилось. Тогда он повторил это при полноценном хвате обеими руками. И снова без результата.
– Просто я сегодня не в голосе, – пояснил свою неудачу Мыча. – Микола Гаврилович, отложите свою бандуру и займитесь делом.
И он передал шлем Миколе Гавриловичу. Тот вопросительно посмотрел на Антона.
– Давай, не стесняйся, ты-то вроде бы сегодня уже распелся, – ободрил его Антон.
Микола Гаврилович постучал по шлему костяшками пальцев и сделал вывод:
– Не, не пластмасса, жестянка.
– Жестянка сгнила бы, – не согласился Мыча.
– Значит, лужёная. Не жалко? – снова посмотрел он на Антона. – Упреждаю: сомну или порву.
Антон отрицательно покачал головой.
Микола Гаврилович сначала вполсилы, а потом и изо всех сил стал испытывать шлем и на сжатие, и на разрыв.
– Сдаюсь! – минуты через три, тяжело дыша, объявил он о своей капитуляции. – Хоть бы на миллиметр сыграл, сволочь!
– А у меня сантиметров на пять растянулся, – признался Мыча, – сильнее тянуть побоялся. Хоть и игрушечный, а всё же шлем!
– Эх ты, тяжелоатлет! – хлопнул его по спине Антон и засмеялся.
Он взял из рук выдохшегося Миколы Гавриловича шлем и принялся старательно тереть рукавом тельняшки в одном и том же месте. И вскоре на тусклой, грязной поверхности шлема неправдоподобно ярким сиянием заиграло протёртое Антоном пятно.
– Ну что, супертяжи, теперь-то вы поняли хоть что-нибудь?