Теперь вот третий раз. Да еще раз генерал приезжал, когда профессору все-таки удалось победить (обойти, обмануть) зависимость между объемом и массой и теперь он мог зашвырнуть в прошлое объект любой массы умещающейся в полусфере с радиусом шестьдесят метров. Причем сама установка, значительно полилипутевшая благодаря общим усилиям могла находиться внутри отправляемого объекта. Так стало! Но за полгода перед этим они не продвигались вперед ни на воробьиный скок. Скрывать неудачу уже не было никакой возможности. Двенадцать гениев всех наук, двенадцать апостолов и сто семьдесят белых ангелов зав. отделами, вед. специалистов и лаборантов и сто тридцать черных и серых ангелов спецслужб и просто служб обеспечения ели не заработанный ими хлеб. Ели уже полгода. Так в шахтной выработке заканчивается уголь и, не смотря на прогнозы, на лопату идет камень и глина, камень и глина. Все. Неужели тупик? Ученые, ох, как хорошо понимали, что этот хлеб, запросто, может отрыгнуться кровью. Но, что они могли, если главный генератор идей, лучший ум планеты на сегодняшний день зря сжигал калории, и голова его была чиста, пуста и звонка как большой колокол на деревенской колокольне, купающийся в лугах яркого летнего солнца, после, только что отшумевшей, грозы.
На самых высоких верхах собиралось совещание за совещанием, где априори стоял вопрос, уже не о том, что делать, а о том, какой смерти лучше предать, шарлатана и расхитителя армейской казны, профессора такого-то, пока кто-то не и подсказал генералу послать за Иваном Ивановичем. Его, гениального изобретателя, механика и теоретика прошлого века, привезли из закрытой, невыездной, тьму таракани, т. е. города Н., где он, как мог, спокойно доживал свой век, привезли, со всеми предосторожностями, прямо в столицу, перед ясные очи Генерала. Генерала, которого он помнил ещё безусым, бравым кадетом.
После долгой, страшно затянувшейся, по мнению генерала, процедуры приветствия, с пожатием рук, похлопыванием по плечам, с фальшивыми, участливыми вопросами о житье - бытье, о здоровье, о «новых творческих» планах («Да уж какие планы - красиво смотреться в гробу, кхе, кхе»), они, наконец, уселись и отбросили ненужные маски и, каждый стал тем, кем был: генерал - генералом, причем самым главным, а гений - гением, хоть бы, и в отставке.
– Прости, что вытащили тебя сюда, - начал генерал – но нужно посоветоваться...
– Да нет же, это вам спасибо, что вспомнили обо мне. Хоть я в таком возрасте, что уже не обижаюсь на то, что меня забыли, все ж приятно опять оказаться здесь.
Да много чего помнят эти стены...
– Тут, такое дело,- генерала распирало выложить все сразу: и о своем гневе на нового профессора, и об отношении к испытаниям, и о сложившейся тупиковой ситуации, но как сказали бы на востоке, он, запряг своего мула нетерпения в повозку плавного повествования,
– Работает над проектом смышленый юноша, проект очень хороший и хорошо шел, быстро, многообещающе шел и когда, казалось, осталось протянуть руку, наш вьюнош остановился.
– Как остановился?
– Да, вот так! - генерал начинал сердиться, – как останавливается осёл посередь степи.
Просторы во все стороны, топай, цокай копытцами, все открыто - нет же! Не сдвинуть, легче убить. Ну, ты подумай: финансирование – ты такие цифры в уме не сложишь. Оснащение – твоя фантазия иссякнет раньше, чем я все перечислю, сотрудники – Мохов, Макридин, Нечитайло, Даванов, ну?
– И Мохов, и Нечитайло в одной команде?
– И Лозовой!
Иван Иванович склонил голову и по-птичьи посмотрел на генерала. Тот вспомнил его привычку так склонять голову в момент серьезного размышления и, где-то далеко-далеко из сознания выплыло, что и зовут то его не Иван Иванович. Но так для конспирации было удобно, и звучало так по-русски, так патриотично, что узнай кто, что зовут его Исаак Иосифович, то страшно оскорбился бы, хотя тонкие черты лица, характерный нос и карие, чуть на выкате, не по возрасту живые глаза недвусмысленно на это намекали. Нынешним не понять того обостренного неприятия всего, что хоть как то было связано с евреями – теперь рядится в евреев и быть ими стало модно.
После некоторой паузы он заговорил:
-Хорошо. Так ты утверждаешь, что Мохов и Нечитайло не могут сдвинуть с места этого осла ...юношу?
– И Лозовой!
– Этого не может быть!
– -Да?! А как тебе понравиться то, что они у него на посылках, как школьники?
Иван Иванович поджал губы, потом спокойно, очень спокойно, раздельно произнес:
– -Я понимаю, что ты зол, но зачем же оскорблять людей, я ведь их хорошо знаю, и прости не верю, тому, что ты говоришь…
– Пусть я погорячился, но факт есть факт: они без него не могут сделать ни шагу, ни вперед, ни назад!
Они не стали глупее, скорее наоборот, но задача тоже не из рядовых.
Иван Иванович опять стал похож на приглядывающегося скворца, потом вздохнул, вздохнул еще раз и, так тепло, так легко, как будто сбросил камень непонимания с души, с едва заметным укором, сказал:
– Боря, - да, так и сказал генералу, - Боря, зачем же ты мне голову морочишь. Ты же мог мне сразу сказать, я не болтливый, что проект выходит за рамки возможностей Лозовых, Моховых и Нечитайло, этих титанов, что легко взнуздают физикой и математикой не только Землю, но и всю материю вселенной. Но ведь ты же хочешь ухватить за ухо само его величество Время, так-таки за ухо! Или нет?
– Чертов жид – улыбнулся генерал, - кто тебя отправил на пенсию?
– Ты Боря, ты – лучился Иван Иванович, совсем не обижаясь, на «чертова жида», поскольку и был настоящим русским жидом, умным как черт.
Он сделал всего одно изобретенье (именно так он и говорил «изобретенье», с ударением на слоге «ре»), которое вошло в хрестоматии по вооружению во всех странах, которое, как потом утверждали, просто лежало под ногами. Но вооруженное до зубов техническими знаниями человечество полтора века спотыкалось об него, пока старшина срочной службы тогда еще просто Иса, не нагнулся и не поднял его из пыли.
Это изобрете6нье имело, вместе с известностью, обратную сторону медали: закрытый город, стабильную зарплату, костюм к празднику и общение с не очень эрудированными людьми, в мешковато сидящей на них, гражданской одежде. Век за век. Век славы, признания, почитания и восторгов, за век заточения в глуши, с редкой возможностью общения с себе подобными.
– Боря, я хочу его увидеть.
– Зачем?
– Ты знаешь зачем. Я не дам тебе совета, ты опять меня хочешь обокрасть, Боря, я скоро умру, не будь сквалыгой, тебе нельзя, ты самый сильный, а сильный должен быть щедрым.
– Черт бы тебя подрал, неужели ты уже знаешь, что делать? Ты же еще и сотой доли не видел. У меня сто восемнадцать папок и самая скромная из них толще первой библии из кожи, в них любой листок – уникален. Здесь каждый чих за последние два с половиной года экспериментов, да еще семьдесят папок за три года строительства разгонного реактора и лабораторий. Триста тридцать семь папок кустарных, прикидочных моделей эксперимента. А ты сразу все знаешь, так выходит?
– Что ты сказал, два с половиной года? - Иван Иванович посерел
– Да, два с половиной года наш гениальный ишачок, тянул военную машину к неоспоримому превосходству над условным противником, на десятилетия, если не больше... и на тебе!
– Боря, вы вычерпали этот колодец. - Голос у старого ученого был глух, холоден и бесстрастен.
– Что? - будто наткнулся на стену генерал. _ Ты хочешь сказать?..
– Да, да и, еще раз, да! И вот теперь я не буду выпрашивать у тебя о встрече с гением, а ты сам, слышишь, сам, мигом меня туда помчишь, и еще будешь умолять о помощи, а я буду ломаться!
- Ты - серьезно?!
- Еще как серьезно. И ты еще забыл мне сказать, что перед остановкой, был всплеск удачных, очень удачных работ. Небо было в алмазах, а грудь трещала от орденов.
– Да откуда ты все знаешь? - Генерал поиграл желваками. - Была целая серия удачных опытов, и все говорило о том, что мы на верном пути. Ни у кого, понимаешь, ни у кого не было и тени сомнения, что завтра, самые позднее, послезавтра мы ухватили, как ты говоришь, его величество Время за ухо! Была эйфория, были рапорты и повышения. А потом – полгода огромный и круглый ноль. Я не хотел тебе говорить, но завтра я не дам за жизнь профессора ломаного гроша. У Гэбистов, , ты же знаешь, слово «расстрелять» так же естественно, как «покушать, попить пивка и пописать».
И они меня дожмут.
– Так чего ж мы еще здесь сидим? Ты немедленно везешь меня к этому вундеркинду. Придержишь церберов и на два месяца, а понадобится и на три, не будешь распространять свои интересы в ту сторону.
Генерал задумался.
– Слушай, может мне тебя включить в состав лаборатории?
– Товарищ генерал, товарищ генерал – сочувственно замотал головой Иван Иванович – ничего-то ты не понял, - и, усмехнувшись, добавил – медали, денежное вознаграждение и теплые именные носки пришлешь с адъютантом.
Вот так они познакомились два гения: старый и молодой, как две звезды, падающая и восходящая.
Конечно, генерал сам не повез Ивана Ивановича в лабораторию к профессору. Это было далеко, очень далеко от столицы и там было уже очень холодно, а генерал не мог оставить кабинет без присмотра, но и без этого авиасообщение работало безупречно и теплые вещи, точно по фигуре, Иван Иванович примерял уже прямо в самолете.
Встречали все!
Какое счастье опять увидеть эти до боли родные физиономии с инеем на усах, бородах и бровях, в громадных медвежьих шапках и с улыбками от уха до уха. Среди них и он, гений, стройный, худощавый, с лицом мальчика-старика, на котором лежала тяжелая печать усталости, и со скромной, доверчивой улыбкой.
– Здравствуйте! Я о вас очень много слышал, так что, можно сказать, я вас хорошо знаю.
– Вот и ладно! - улыбнулся Иван Иванович, - Теперь и я, в свою очередь, хочу хорошо вас узнать.
Тут все загалдели, затискали, затолкали, и продолжить беседу они смогли только после ужина в комнате для высокопоставленных гостей, как она амбициозно называлась, хотя, кроме генерала, никаких высокопоставленных гостей здесь никогда не ожидалось. Естественно, что Ивана Ивановича поселили там.
Когда все двенадцать апостолов, включая лучших учеников Ивана Ивановича Мохова, Нечитайло и Лозового, шумно откланялись, и они остались одни, профессор озабоченно спросил:
– Иван Иванович, вы что, тоже занимались проблемами аномального времени? Генерал сказал, что вы сможете помочь, хоть я даже не знаю, как и в чем.
– Молодой человек, моя стезя прикладная механика, то, что очень легко укладывается в систему СИ и СГС. Но вы понимаете, старый, что малый: мне ужасно хочется хоть краешком мизинца прикоснуться к тайне покорения времени.
Я скоро умру, но как велика жажда познания, мне даже неловко иногда за себя: человеку пора примерять белые тапочки, а он еще чего-то хочет узнать новенького.
Я вас умоляю, хоть немножко, с самого начала, ну как началось? С чего?
Профессор улыбнулся. Ему стало легко и уютно в этой комнате в мягком кресле напротив живой легенды, такого обаятельного и тонкого собеседника, которого он встречал с опаской, ожидая разноса и подвоха, хотя слышал об Иване Ивановиче только добрые отзывы, но неспроста же он приехал. А оказалось все так просто: он упросил генерала поехать в лабораторию, чтобы утолить свое неугомонное любопытство и тот, не смог ему отказать, учитывая заслуги перед отечеством.
– У меня пропали часы.
– Что? - не понял Иван Иванович.
– Началось с того, что у меня пропали часы. Вернее началось еще раньше, когда, увлекшись разгадыванием гения предсказания Ванги и Нострадамуса, я заметил, что все очень хорошо вписывается в элементарные информационно-математические модели, иными словами – дар предсказания будущего у некоторых людей так же естественен, как для других слух и зрение, по причине того, что модель мира предсказуема! Например, если в наклонную емкость наливается вода, то естественно, что она, в конце концов, наполнится, и вода начнет переливаться через низкий край емкости. Иными словами вода еще только начала течь, а мы уже знаем, что произойдет дальше. Вот упрощенная модель элементарного информационно математического модуля. Если дар предвидения нам не отпущен природой, то, имея под рукой соответствующую аппаратуру, умеющую обрабатывать элементарные блоки, мы можем очень точно нарисовать процесс развития земной цивилизации в любой точке планеты на многие, многие годы вперед, с совершеннейшим указанием дат революций, катаклизмов, рождения гениев и тиранов.
– И у вас есть такая аппаратура?
– Конечно, вернее была и я ею успешно пользовался.
– То есть, насколько успешно?
– Я предсказал изобретение машины времени.
– Серьезно?
– Да, я вычислил день, и даже час. Я просматривал ближайшее будущее. Взял и «напек» модулей как блинов из сегодняшних причинно следственных связей, сдобрил их враньем информагентств, добавил прогноз погоды плюс график активности солнца, даты и фазы луны и еще с десяток ничего не значащих модулей. Чем хороша машина, она сработает при любом количестве модулей, но лучше больше и всяких. И получаем картину динамического развития общества на последующие временные отрезки. Здесь все видно как на мозаичном панно допустим, не хватает какого-то модуля, то предположим, у лица на картине не хватает глаза или уха или подбородка, но мы видим, что это лицо, пусть безухое, одноглазое одноноздревое, но лицо.
Так и я явно увидел эту машину, и расстреляйте меня, не скажу, почему я точно знаю, что это машина времени. Хотя, в сущности, она таковой не является, несмотря на то, что она напрямую связана со скачками во времени.
– И что потом?
– А потом я забросил свои гадания и полностью переключился на поиски путей изобретения машины времени (честно говоря, не люблю это словосочетание, до того навязло в зубах, но для простоты понятия приходится к нему обращаться). Да и неперспективное это дело – предсказывать революции и тиранов.
– Как же неперспективное, если вы только что сказали, что можете предсказывать абсолютно все и, абсолютно везде, с точностью до часа? - удивился Иван Иванович. Да на этом бы шарлатаны, имея вашу машину предсказания, так бы обогатились, а вы – неперспективное дело. Неужели не запатентовали?
– Нет.
– Но почему?
Профессор горько усмехнулся.
– Я был слишком молод, чтобы своим лбом сокрушать стену снобизма и бюрократизма.
А потом и хорошо, что не запатентовал.
– Что же хорошего. Пропало стоящее изобретение. Ведь наверняка действующего образца у вас уже нет, а чертежи, скорее всего, утрачены.
– Все дело в том, что и прорицатели, и машина не могут предсказывать форс-мажорные обстоятельства. Представьте, что емкость, в которую льется вода, боднула корова и все наши модели разлетелись как карточный домик. Возможно, сейчас, далеко в космосе, летит внушительный астероид, который, через время, может внести серьезные коррективы во все наши прогнозы.- Профессор улыбнулся.
– А все-таки жаль! – Иван Иваныч был огорчен, как школьник, который на чердаке, вместо вожделенного нагана, нашел воробьиное гнездо.
Они немного помолчали, думая, каждый о своем. Горел камин, было уютно, и профессора стало понемногу отпускать напряжение последних дней.
- И все же, как вы пришли к мысли о возможности создания вашей машины,- прервал тишину Иван Иванович, - уж очень мне любопытно!
Профессор опять улыбнулся. Ему определенно нравился собеседник, и с ним ему хотелось говорить.
- Видите ли, все дело сводится к пониманию модели времени. Действительно, а что такое время? Ни потрогать, ни укусить – как его описать? Что мы о нем знаем, кроме того, что время не остановить, всему свое время, время лечит и прочее? Мне представилась простая и понятная модель времени, которая объясняет все неудачи в опытах с его покорением. Возьмем некий стеклянный сосуд, к примеру, стеклянную трубку, и станем снизу закачивать в нее воду. Бросим сверху шарик от пинг-понга. Теперь вода, поднимаясь, поднимает на себе шарик. В данном случае вода, это – время, а шарик, это – мы. Пространство, уже заполненное водой, это – прошлое. Все, что выше воды, это - будущее, а шарик - как раз, посредине, в своем постоянном сегодня.
- Удивительно просто и доходчиво! – не удержался Иван Иванович, - и…
- И вот теперь вопрос, как нам вырваться из нашего сегодня? Наверх нам путь закрыт, по той простой причине, что там еще ничего нет! Там будущее, которое наступит когда-то, но, именно сегодня и именно для нас, там – пустота. Поэтому, вопреки утверждениям всех уважаемых мною фантастов, мы не можем путешествовать в будущее, т.е. в никуда.
- Поразительно! Но прошлое-то реально?
- А вот прошлое, и есть объект приложения всех наших усилий. Представим себе некую ниточку, привязанную к шарику, и попробуем за эту ниточку придержать его от подъема, а то, и вовсе, притопить. Что получится? Мы окажемся в прошлом. В недалеком, но, все-таки, прошлом. Отпустим нить, и шарик всплывет, мы опять окажемся в настоящем.
Остается найти эту самую ниточку
- Хорошо, а как же путешествие вглубь веков? И что такое «пятилетний барьер»? Генерал мне все уши прожужжал про этот барьер.
- Если шарик настойчиво опускать все ниже, то однажды давление воды превысит сопротивление стенок шарика, и он деформируется. Это явление (не буквально, конечно) и наблюдается при погружении в прошлое далее, чем за пять лет. Но и после этого еще возможен выход в настоящее. А что касается «вглубь веков»…- профессор ненадолго задумался, - по моим расчетам, при погружении в прошлое, примерно, за тридцать лет назад, шарик полностью видоизменится и потеряет плавучесть, что позволит ему достигнуть любой глубины веков, но вернуться назад он уже не сможет.
- А так все хорошо начиналось, - Иван Иванович озорно блеснул глазами, - Значит, дело в «ниточке», за которую нужно потянуть?