Оставшись одна, Маша быстро осмотрелась. Интересно, здесь есть камеры наблюдения? Может и нет, ведь это, кажется, кабинет этого мерзкого профессора, а не бокс для подопытных… животных. Но тогда странно, что он так легко её здесь оставил.
По пути в ванную Маша поинтересовалась этикеткой на той бутыли, из которой Владилен Эдуардович налил ей "водички". Крупный шрифт названия складывался в одно незнакомое и непонятное слово; ниже, очень мелко, было напечатано много чего интересного: состав, рекомендуемые дозы и тому подобное. Но времени на столь занимательное чтение не было, и Маша устремилась дальше — к стерильной чистоте непривычных, но всё же интуитивно узнаваемых приспособлений.
Одно ясно — это точно не вода! — думала Маша, выливая в раковину содержимое стакана и вновь наполняя его водой из-под крана. Оставалось только надеяться, что хотя бы в водопровод здесь ничего не добавляют. Хотя… эти — могут, — думала Маша, опустошая уже второй стакан. Запросто могут. Но тут уж ничего не поделаешь — пить-то надо.
Единственный выход — закончить раунд, признать своё поражение и, судя по всему, скоро придётся это сделать. Но пока ей ничего не угрожает, надо использовать любую возможность, чтобы хоть что-то узнать, понять, выяснить.
Дверь, через которую вышел профессор, как и следовало ожидать, оказалась заперта, и ни уговоры, ни попытки насилия не произвели на неё впечатления.
Маша вернулась в ванную комнату — там, на противоположной от входа стене, за перламутрово-розовой ёмкостью, похожей на мини-бассейн, на стене угадывались очертания дверного проёма. Едва заметный контур, на который Маша поначалу не обратила внимания, и впрямь оказался дверным проёмом, да к тому же — вот ведь удача! — здесь не было никаких запоров.
Часть стены просто растворилась от одного прикосновения, хотя скорее всего, никакой стены не было вовсе, а была лишь иллюзия, создающая её видимость.
Спальня, ещё какая-то комната и ещё… Роскошно-вычурная обстановка, говорившая о немалых амбициях и полном отсутствии вкуса, разительно отличалась от всего, что Маше уже довелось увидеть в этом негостеприимном странном мире.
Она вихрем промчалась через личные апартаменты Владилена Эдуардовича и оказалась в коридоре, опасливо удивляясь лёгкости, с которой удалось это проделать.
Маша попыталась вернуться обратно — дверь не поддалась. Ага… понятненько… Изнутри открывается свободно, а снаружи — не пускает.
Ну что ж… может это и не ловушка, и ей удалось выбраться из кабинета в результате удачного стечения обстоятельств и некоторой небрежности профессора…
Маша осмотрелась. Если от "королевских покоев" Владилена Эдуардовича веяло удушливой приторно-карамельной сладостью, то от этого теряющегося вдали коридора — ледяным бездушным холодом. Они были словно из разных миров, но в то же время удивительным образом отлично сочетались друг с другом.
Маша непроизвольно прижала сумку к груди и медленно двинулась вдоль матово поблёскивающей стены, мимо закрытых дверей, каждая из которых таила неведомую опасность. Здесь она чувствовала себя ещё более одинокой, чем на той пустынной свалке, когда думала, что, может статься, в этом мире нет ни единого живого существа, кроме неё.
Надо взять себя в руки. Продержаться здесь несколько дней она явно не сумеет, значит, можно расслабиться и… открыть первую попавшуюся дверь, — вдруг получится? А не получится, — так вон их сколько. Надо идти…
Маша ускорила шаг, проходя мимо тронула одну дверь, другую — не поддаются… Впереди коридор делал крутой поворот, и Маша устремилась к нему, решив пока не трогать двери, а заглянуть за угол, — и не прогадала.
Перед ней открылось средних размеров помещение, похожее на холл в какой-нибудь недешёвой клинике, где пациенты ждут приёма или записи, или… чего они там обычно ждут.
Особого опыта в таких делах у Маши не было — только нечастые посещения районной поликлиники в детстве и ранней юности, оставившие по себе весьма тягостные воспоминания, так что в дальнейшем Маша предпочитала самолечение всем прочим видам медицинского обслуживания. К счастью, в её фирмочке можно было обойтись и без больничного.
В первый момент Маше показалось, что холл пуст. Она обежала взглядом удобные диванчики и многочисленные кресла, перемежавшиеся низкими столиками и неизвестными раскидистыми растениями в кадках. Всё было тихо, неподвижно.
Но вдруг из дальнего угла раздался жалобный всхлип, там, за широкими перистыми ветками что-то шевельнулось, зашуршало чуть слышно, закопошилось, снова всхлипнуло…
Маша не задумываясь ринулась к источнику звуков, в них так явственно слышалась беспомощность, что ни малейшего страха не было. Но когда Маша увидела девушку, съёжившуюся в кресле, то всё-таки испугалась… Не за себя — за неё…
Это было совсем ещё юное создание, заплаканное, бледное, худенькое, но с огромным животом, чьи размеры настолько резко контрастировали с тоненькими ручками и ножками, что действительно становилось страшно.
Беременные всегда вызывали у Маши умиление. Если они плохо себя чувствовали или выглядели неухоженными и несчастными, — сострадание. Если курили, пили или вели себя недостойно, — сожаление, главным образом, о судьбе будущего ребёнка. Но никогда прежде, ни разу, Маша даже приблизительно не испытывала того, что испытала сейчас.
Этот неестественно огромный живот вдруг показался ей мерзким паразитом, вытягивающим жизненные соки из несчастного хрупкого создания. Как же она рожать-то будет? — с ужасом подумала Маша, осторожно, чтобы не испугать, приближаясь к незнакомке.
Хотя… наверное, кесарить будут. И всё равно… — подспудно Маша ощущала, что это — беременность с фатальным исходом, и никакое кесарево не спасёт, — но не хотела в это верить.
Взгляд у девушки был испуганным, но этот испуг относился не к Маше, а скорее к жизни вообще, к каждой следующей минуте и тому, что она несёт или может принести. Лично к Маше, пожалуй, относилась лишь некоторая доля удивления, даже немного потеснившая страх, плескавшийся в васильковых глазах.
На худеньком, бледном личике с мелкими невыразительными чертами они казались огромными и были единственной запоминающейся деталью, помимо устрашающего живота, разумеется.
Маша осторожно села в стоящее рядом кресло — опустилась на самый краешек; стараясь не делать резких движений, протянула руку, кончиками пальцев коснулась острой коленки, обтянутой светло-серым комбинезоном.
— Как тебя зовут? — спросила тихо.
Девушка не отвечала, молча смотрела на Машу с тревогой и всевозрастающим удивлением. Но тревога, судя по всему, была её обычным состоянием, и даже в том, как вздрогнула от лёгкого прикосновения худая коленка, ощущался не страх, а какое-то, пока не вполне понятное Маше изумление.
— Меня зовут Маша. А тебя? — эта новая попытка ещё больше повысила градус удивления, но девушка наконец ответила:
— Я — носитель альфа уровня. Разве ты не видишь?
— Ну, если ты об этом, — Маша кивнула на живот, — то вижу, конечно. Только я всегда думала, что это называется "беременность" и не имеет никакого отношения к имени.
— Беременность, — протянула девушка, словно пробуя незнакомое слово на вкус. — Нет… — она судорожно вздохнула и спрятала лицо в большой полотняной салфетке, заменявшей ей носовой платок. — Я слышала такое слово, — продолжила она, выныривая из недр салфетки с покрасневшими глазами и ещё более несчастным видом, чем прежде.
— Так иногда говорят носители гамма уровня, но только по секрету — это же запрещено, — она горько усмехнулась, так горько, что разом показалась древней старухой.
Молодые не могут так усмехаться! Не должны. Не должны мочь…
— Говорят, это одно из старых слов, — из тех, что запретили серые…
— Серые?.. — насторожилась Маша. — А кто это?
Девушка посмотрела на неё недоверчиво и промолчала. Маша решила, что пора делать "ход конём". Вдруг повезёт?!
— Я не притворяюсь, — сказала она твёрдо. — Я правда ничего не знаю. Не понимаю, что у вас тут происходит. Я даже не знаю, как я сама здесь оказалась. Так получилось, понимаешь?
Девушка вряд ли понимала, но она смотрела на Машу с таким жадным интересом, что волей-неволей надо было продолжать.
— Ввязалась я во что-то… нехорошее, в игру какую-то, и меня сюда… закинуло.
— Значит, ты из другого мира? — почти разочарованно протянула девушка. — Может, из добровольно присоединившегося? Или даже из союзного? Потому и выглядишь так… странно, — она косо усмехнулась, глядя на Машу с возрастающей неприязнью и даже отодвинулась немного.
— Потому и прикасаться ко мне не брезгуешь, как наши. Может ещё расскажешь, какая мне выпала честь… великая! Прям — не унести! — такая великая… — она снова всхлипнула и зло, но бессильно ударила тонкой слабой ручкой по огромному животу.
Маша отчаянно затрясла головой:
— Да нет же! Я вообще не понимаю, о чём ты говоришь! Вот ни слова не понимаю! Я не из какого не из "присоединившегося" и не из "союзного". Я из самого простого! И про этих серых и про носителей какого-то там уровня — впервые в жизни слышу! Ну зачем мне тебе врать?!
— А и правда — зачем… Мне ведь всё равно — хана… — тихо, обречённо прошелестело несчастное создание.
Казалось, вспышка злости отняла у неё последние силы, и сейчас она просто растает в воздухе, а в кресле останется только этот чудовищный, какой-то зловеще бугристый живот.
— Почему — хана? — шёпотом спросила Маша. — Может… обойдётся ещё…
— Не обойдётся. У носителей бета уровня иногда обходится — так говорят… Хотя вообще-то об этом лучше вовсе не говорить, а то в лабораторию заберут, для опытов своих, гады проклятые… Или вот — носителем сделают, если подойдёшь, конечно… — девушка снова судорожно вцепилась в салфетку.
Было видно, как она изо всех сил сдерживает подступающие рыдания.
— Если ты и правда ничего не знаешь и если не боишься, я тебе расскажу, — прошептала она с мрачной решимостью.
— Я правда — не знаю, и оттого ещё больше боюсь, — честно призналась Маша. — Рассказывай!
Продолжение: http://www.proza.ru/2015/05/23/1563