- Дедусь, смотри, у меня получается! – белокурая девчушка лет двенадцати увлеченно резала на бересте клинышки, палочки и человечков, - Вот, как ты учил. Это, значит, «корова», а это – «молоко».
- Умница ты моя! Я уж и не надеялся хоть кого-нибудь научить. Мне уж помирать пора, а отец твой, да и сыновья его спесивые так ничему и не захотели научиться. Я говорю, эти знаки обозначают тебя, Опар, а эти знаки – твой отец на охоте, а это белка, а это твой брат Инвар плывет на лодке. Стоит себе Опар, думает, смотрит и ничегошеньки не видит. Потом заулыбался и говорит: «Не-а, дедушка, не могу я на бересте быть. Я, вот он, глянь, какой большой да сильный, как я туда влезу? И белки там никакой нету, одни крючочки. Я такой белки отродясь не видывал. Шутишь ты, дедушка!». И пошел себе, улыбаясь и сшибая хворостинкой росу с травы. Как такого научить? А Инвару только бы из лука стрелять. Посажу, бывало, за бересту, а его сразу «медвежья болезнь» прихватывает. Отпусти, говорит, дедуля, мне по нужде надо! И ведь не врет. Только отпущу, так и чешет в кусты во все лопатки. Поначалу я не поверил, сроду, думаю, врет, чтоб отлынивать от занятий. Решил пару раз проверить – нет, не врет, еле-еле успевал он добегать, а уж портки заранее в руках, наготове.
Девочка заулыбалась, представив себе братца, бегущего со штанами в руках.
- Да, вот такие они ученики, твои братья. Да и батяня твой упрямый, сразу бересту невзлюбил. – Дед помолчал, потом грустно добавил,- И все сельчане, внученька, тоже не любят бересту, а про меня говорят, что ерундой занимаюсь, и что я лентяй большой, лучше бы на охоту или рыбалку сходил.
Профессор был на приеме у генерала не часто, и только в случаях, когда требовалось вмешательство на самом верху, или когда проект начинал «буксовать». В первый раз они встретились в самом начале, когда комиссия в течение двенадцати часов заслушивала молодого ученого по проекту создания принципиально нового вида оружия. Собственно, это военные перевели сделанное им открытие в такую плоскость применения, но он понимал, что только они смогут финансировать небывалый по масштабам проект. В течение двенадцати часов он не сходил с подиума в зале заседаний и, стараясь избегать эмоций, докладывал высокой комиссии суть идеи, задачи, возможности, пути достижения результатов и связанные с этим затраты. При недостатке демонстрационного материала, многие графики, диаграммы, схемы и даже карты чертились им тут же на доске. В заключение он привел расчет минимума, необходимого для успешного претворения в жизнь данного проекта. В этот «минимум» входили: два ядерных реактора, десяток лабораторий, для экспериментов во всех областях человеческих знаний, а также приданные им всевозможные инструментальные и механосборочные мастерские и (как минимум) один машиностроительный завод. Питать это «хозяйство» должна была отдельная электростанция. Причем это все должно быть создано заново. По мнению профессора, ни одна существующая лаборатория с устоявшимся коллективом и определенными ближайшими перспективами не годилась для работы в проекте.
Первым не выдержал премьер министр. Его экономическое образование требовало приструнить вопиющее разбазаривание средств.
- Это абсурд! Из вашего доклада объективно вытекает, что вы не сможете полнокровно использовать даже одну лабораторию, а не то, что десять, не говоря уже о реакторах. Или вы думаете, что мы все это построим, и оно будет гнить и ржаветь в ожидании ваших единичных заказов? У нас достаточно заводов, лабораторий и даже реакторов чтобы удовлетворить ваши запросы.
- Простите, я не предполагал, что мой доклад дает исчерпывающую информацию о степени загруженности и о количестве заказов. Я только изложил принцип, от которого к готовому изделию еще далеко, и, поверьте, работы для всех лабораторий найдется очень много. Нужно отдавать себе отчет, что эта область знания признается человечеством только теоретически, без отрицания, но и без реальных примеров воплощения. У меня такие примеры есть, я их приводил в докладе, и результат получен, грубо говоря, «на коленке», без всяких супер-пупер приборов, но результат-то случайный. Как случайный результат заставить работать? Значит, нужны фундаментальные исследования во всех направлениях, для того, чтобы перевести случайность в разряд закономерностей и полностью подчинить нашим командам. Поэтому я настаиваю на принятии моих условий.- Он настаивал! Он себя не узнавал: выступал, как заправский профессор, говорил красиво, умно, раскованно. Это потом его будет колотить запоздалый «мандраж» и волосы «постфактум» будут вставать дыбом от его наглого поведения перед высокой комиссией. Но сейчас его «несло», - Кроме того, я прошу высокую комиссию дать мне полномочия генерального руководителя проекта и вменить в обязанность всем руководителям лабораторий и приданных предприятий беспрекословное выполнение моих приказов и распоряжений. Как бы абсурдны и нелепы они не были, потому что дело, которое мы делаем, с точки зрения стандартно мыслящего человека, и есть сама абсурдность и нелепость. У меня все.
Он закончил, и сразу почувствовал себя опустошенным. Навалилась свинцовая усталость, но он не решился присесть на стул у стены, так и остался стоять там, где произнес заключительные слова, сжимая до побелевших пальцев уже не нужную указку. В сторону заседавших в комиссии маститых ученых он не смотрел, ничего хорошего для себя он там увидеть не мог: они и так едва не сорвали доклад, требуя немедленного повторения эксперимента, и только заступничество генерала вернуло все в свое русло. Долетавшие с их стороны, приглушенные «неслыханная дерзость» и «шарлатан» были самыми мягкими из их высказываний.
Встал генерал:
- Уважаемая комиссия, уважаемый докладчик. В связи с поздним временем, а также необходимостью осмыслить до конца все, что мы сегодня здесь услышали, предлагается сегодняшнее заседание считать закрытым и продолжить работу комиссии завтра, в девять часов утра. – И, упреждая поднимающийся ропот, заверил, - Я надеюсь, завтра докладчик обстоятельно ответит на все, возникшие у нас в ходе доклада, вопросы.
На третий день принципиальное решение о начале работы над проектом, получившим кодовое название «Ответ», было принято, и комиссия приступила к работе над регламентирующими документами.
Генерал лично пригласил докладчика в кабинет, угостил замечательным кофе, и, не скрывая легкой эйфории, поздравил профессора с началом работы. Их совместной работы! Тот вяло улыбался и не испытывал такого подъема, как босс – он очень хорошо себе представлял, как не скоро будет результат, и заранее предугадывал, в связи с этим, поведение генерала.
Воспоминания, воспоминания.… Бредя под сеющим дождиком, профессор снова и снова прокручивал разговор с генералом, и сами собой вспоминались предыдущие их встречи. Вспомнился его доклад у генерала, когда с помощью быстрой съемки им удалось зафиксировать наносекундное исчезновение куба-модуля со стороной один метр и массой в семьсот килограммов. Встроенные в чугунное литье приборы четко зафиксировали, что модуль был «отброшен» в прошлое на «расстояние» двух дней, а хронометр, показывая разницу во времени, констатировал, что он находился там, около семнадцати минут. Они сделали это! Они заставили этот, чертов, модуль исчезнуть! Пусть на краткий миг, но по их команде!
По новой, но уже сложившейся традиции, на эксперименте присутствовали все ведущие специалисты. Далеко, из-за стекол они жадно наблюдали за манипуляциями профессора, который сидел за пультом, почти в центре зала, у громоздкой (тогда еще в три этажа) установки, на платформе которой, как влитой лежал злосчастный модуль. Все пожирали его глазами, ожидая чуда, но ничего не происходило, и, вдруг профессор встал и призывно махнул рукой. Установка перестала вибрировать, а на пульте погасли индикаторы. Пронесся единый вздох-стон разочарования, и в воздухе осязаемо повисло предчувствие неудачи. После короткой толкотни в проходах, последовало, почти одновременное восклицание: «Ну, что там?», и неожиданно они увидели счастливое, с нежелающей исчезать улыбкой лицо профессора. Без лишних слов все бросились к камерам и приборам - так и есть! Зафиксировано наносекундное «исчезновение», а на плоской крышке модуля сиротливо лежал забытый кем-то два дня назад карандаш.
В такие моменты быть на приеме у генерала одно удовольствие. Традиционный кофе галантно уступал место хорошему коньяку, а хозяин кабинета из тирана превращался в доброго бюргера. Он был рад успеху, пожалуй, больше чем профессор, гордо провозглашал тост за победу и совершенно не смущался, когда профессор, довольно сдержанно говорил, что победа промежуточная. Ничего, говорил он, курочка по зернышку клюет. Ах, как хотелось профессору добавить, что никогда эта курочка сытой не бывает!
Майор Сережин, в свои сорок лет, был легок, строен, стремителен и улыбчив. Его гибкий ум, начитанность и быстрота реакции в пикировке делали его необременительным и тонким собеседником. Нельзя было также, не отметить его изящное чувство юмора, чуждое всякой пошлости и казармы. Но его обаятельное, всегда гладко выбритое лицо никак не хотело гармонировать с холодными, пытливыми и внимательными, как у волка, серыми глазами. С ними Сережин ничего поделать не мог и, поэтому везде появлялся в умеренно стильных очках дымчатого стекла, за что приклеилась к нему кличка «Пиночет». Работникам службы безопасности позволялось и не такое, и, через некоторое время его очки уже не раздражали начальство и не казались оскорблением мундира.
Но, даже спрятанные очками, его глаза не стали теплее, и пожелай Сережин снять очки, то все равно ни за какой, даже самой щедрой улыбкой он не смог бы спрятать глубинный цвет вороненой стали, таящийся в зрачках. Что поделаешь, служба.
Говорят, что когда-то, у молодого лейтенанта Сережина были нежные серо-голубые глаза, но, после тяжкой дороги к погонам майора, они стали такими, какими стали, и никакой легковесный треп или дружеское застолье не могли добавить в них хоть толику мягкой синевы. Пройдя через бесконечную череду предательств людей, которым он безоговорочно доверял, через ужас ожидания расстрела, чудом, не приведенного в исполнение, он неизбежно пришел к заключению, что мир полон врагов, скрытых и явных, его лично и врагов государства. И важно вовремя заметить блеснувшую вороненую сталь в чужой руке или поймать фальшь в мимике и жестах сидящего напротив собеседника. Враг рядом!
Но очки исправно выполняли свою работу, и обществу всегда являлся улыбчивый, жизнерадостный, безупречный в манерах и костюме, предупредительный и обходительный человек с ласкательной фамилией «Сережин».
Вот и сейчас он стремительно появился в приемной генерала, блеснул очками и белозубой улыбкой и тиснул руку Неверову.
- У себя? – кивнул он в сторону кабинета.
- Ждет, – поморщился адъютант и невольно помассировал кисть.
Уже открыв дверь кабинета, Сережин заметил озабоченность генерала и оставил игривый тон в приемной.
- Здравия желаю, товарищ генерал!
- Здравствуй, майор!
Генерал пожал ему руку и указал на место за столом, где совсем недавно сидел профессор.
Сережин сел. Брякнул пухлую папку на стол. «И этот с папкой»,- устало подумал генерал,- «Они что, соревнуются, кто больше напишет?».
- Ну, вноси ясность, - потребовал генерал.
- Извините, что конкретно вы имеете в виду? – Сережин непонимающе посмотрел на генерала.
- А мне все сегодня непонятно, что там творится в подчиненной вам лаборатории? Только что я узнаю от профессора, что он, вместо того, чтобы максимально приблизить день испытания боевой машины, проводит массу опытов над какими-то калеками. Так бездарно транжирить время мы позволить не можем! И что там за посторонние были заняты в экспериментах, какие такие расписки они давали, и как, в таких условиях, вы собираетесь сохранить секретность?
- А, это, - Сережин улыбнулся, - Не волнуйтесь, товарищ генерал, те расписки нужны были только для легковерного профессора, чтобы он не боялся проводить опыты над больными. А больные, - он стал серьезным, - это все наши боевые товарищи, пострадавшие при исполнении служебного долга. Наша лаборатория для них – последний шанс, потому что обычная, пусть даже самая передовая и самая элитная медицина поставила на них крест.
Генерала подмывало проявить свое возмущенное недовольство таким беспардонным вторжением особистов в процесс работы лаборатории, но он понимал, что устами Сережина сейчас говорит Первый, и только поджал сердито губы.
Проблема искалеченных сотрудников в Армии и спецслужбах не нова, многие из них обречены быть прикованными к постели на долгие годы, не имея ни малейшей надежды на выздоровление. Государство, как водится, отмахнулось от них нищенской пенсией и тут же благополучно про них забыло.
Не все жены стойко взвалили себе на плечи эти «колоды». У молоденьких и красивых самок (за редким исключением) хватило аргументов, чтобы поскорее отделаться от жалких подобий их некогда бравых мужей. Да и то, пока мужья скитались по опасным для жизни мероприятиям, у них наметилось немало удачных партий здесь, в цивилизованном мире, и упускать шанс было, по крайней мере, глупо, достаточно бегло оценить перспективы. Они, конечно, были не в пользу калек.
Но и там, где семья стойко принимала удар судьбы, разве легче было здоровому сердцу смириться с раздробленным позвоночником или с отсутствием рук и ног?
- После первых удачных опытов, - продолжал Сережин, - мы составили список и провели реабилитацию наших самых достойных, имеющих боевые награды и высокие заслуги перед Отечеством, сотрудников. Всего восемнадцать человек. Список в папке.
- Позвольте, - изумился генерал, - профессор говорил, что со стороны было привлечено всего несколько человек, а вы говорите – восемнадцать. Как же так получается?
Воистину, дай Первому палец… Не зря ходят байки, что тот блоху в прыжке острижет. Надо же иметь такую хватку!
Сережин опять улыбнулся:
- Действительно, профессор видел всего несколько человек. Остальных мы «откатывали» после того, как он выключал машину и уходил систематизировать результаты опытов.
- А что там систематизировать? Получилось, не получилось? Что еще? – генералу казалось все яснее ясного, что они еще там воду мутят?
- Видите - ли, товарищ генерал, дело в том, что при кажущихся равных условиях «отката», машина могла преподнести неожиданный сюрприз. При небольших «погружениях» в прошлое, скажем, на два-три месяца назад, она ведет себя предсказуемо и надежно, но ведь нам нужно было вылечить людей, покалеченных более двух-трех лет назад. Значит, машину с больным надо было «забросить» в прошлое за три-четыре года назад, причем, так регламентировать время, чтобы она не оставалась там, по местному времени, более двух часов! Иначе, мы просто рисковали уморить подопечных голодом и жаждой. Представьте себе, если бы машина дала сбой и пробыла бы в прошлом месяц, или даже год. Наверняка, мы бы получили на руки стопроцентный труп вместо выздоровевшего человека.
- Послушайте, полковник, - генерал еле сдерживался, чтобы не рявкнуть и не грохнуть кулаком по столу, - только что профессор мне докладывает, что никаких препятствий, со стороны психики и мозга человека, для удачных кратковременных прыжков в прошлое, нет. Тут же вы докладываете мне, что техника для таких, я подчеркиваю, кратковременных прыжков, уже готова и вполне надежна. Так какого… - генерал задохнулся от толпящихся сорваться с его губ крепких выражений, - Я спрашиваю вас, о каких двух-трех-четырех годах вы тут лепечете?! Имеющихся факторов вполне достаточно, чтобы мы уже сегодня смогли сформировать не одно боевое соединение, практически неуязвимое для любого вида оружия, с возможностью тут же возвращать в строй убитых и покалеченных! Вы что, специально уводите исследования в сторону? Или идете на поводу у заигравшегося профессора? Что происходит?
- Простите, товарищ генерал, «просьба» о реабилитации означенных в списке людей исходила с самого верха, и это, само собой было воспринято, как разрешение на проведение углубленных исследований в этом направлении. – Сережин совсем не боялся генерала, ему было, кого боятся и без него, но вел себя он учтиво, совсем не обижаясь на разнос. Генерала можно понять. - И, потом, многих заинтересовала возможность параллельных работ по омолаживанию.
Вот тот случай, когда правая рука не знает, что делает левая. Наверняка в том списке сплошь родственники «тузов», иначе с чего бы там наверху так суетиться? Ну, и конечно, работы по омолаживанию…
Вдруг стало очевидным, что его отлучение от проекта, хоть и ненадолго и под благовидным предлогом, было кем-то очень хорошо продуманно. Теперь, пытаясь наверстать упущенное, он понял, как сильно отстал. Из его мечты о создании сверхсовременного оружия, цинично и последовательно делали прибыльный бизнес.
Генерал уже достаточно проглотил пилюль, еще одна погоды не сделает. Посмотрим, как далеко они продвинулись.
Он заставил себя успокоиться, и устало сказал Сережину:
- Признаюсь, меня тоже очень интересуют работы по омолаживанию. Но профессор категорично заявил, что это невозможно. Как вы считаете, он прав?
- К сожалению, я не знаю точного ответа, но все проведенные опыты мы контролировали, и уличить профессора в жульничестве не смогли.
- Если можно, подробнее и сначала.
- Как вы знаете, генератор резонансного возмущения времени (ГРВВу) для своего запуска требует ввода более ста всевозможных параметров. Тут и температура воздуха, и атмосферное давление, активность Солнца, фаза Луны, влажность почвы, скорость и направление движения циклонов и антициклонов, интенсивность испарения в отдельных точках, магнитные и радиационные возмущения, время суток, время года, климатический пояс места запуска, высота над уровнем мирового океана, и т.д. и т.п., включая даже высоту, скорость и частоту приливной волны у берегов Бразилии. И все это в цифрах и формулах, выраженных через пространство и время.
Еще бы генерал не знал об этом. Сколько ему стоило сил пробить и наладить четкую и бесперебойную связь проекта с лабораториями, институтами и геодезическими станциями всей Земли. В обмен, конечно, приходилось жертвовать какой-то малозначительной научной информацией, но этим занимались люди из особого отдела, так что тут можно быть спокойным.
- Так вот, - продолжал Сережин, - как выяснилось в процессе, совсем не факт, что все они обязательно необходимы. Когда профессор убрал из программы дельту дрейфа магнитных полюсов Земли, машина стала запускаться в два раза быстрее, и полностью пропали сбои в работе. Но когда он выбросил параметры, определяющие периоды вегетации бахчевых культур, - генерал удивленно вскинул брови, - ну, что-то типа скорости роста плетей огурцов у тещи на даче – машина вообще перестала запускаться.
- Бред какой-то,- пробормотал генерал, и поймал себя на мысли, что это словосочетание с начала работы над проектом прочно закрепилось в его лексиконе, - да каким боком эти огурцы туда вообще относятся?
- Мы тоже подумали, что машина просто сломалась, но стоило профессору восстановить параметры, все встало на место. Он потом объяснял, что, исследуя активность вегетации, мы косвенно отслеживаем целый спектр параметров: активность Солнца, плотность радиации, количество и интенсивность осадков, изменение состава почвы в результате поглощения корнями одних химических веществ и выделением других, и, вследствие этого, изменение электропроводности поверхностного слоя. И еще там много чего в том же духе.
И подобных примеров было достаточно.
Сейчас же, когда мы вплотную занялись проблемой погружения в более отдаленное прошлое, отправных точек понадобилось еще больше. Чтобы исключить любые случайности вводится громадное количество формул, к счастью, профессор с этим очень легко управляется. И, к нашему глубокому сожалению, только он один.
- На это, наверное, уходит уйма времени?
- Совсем нет. Ввод параметров происходит автоматически. Потом профессор прогоняет эти колонки цифр на мониторе, и в самых неожиданных местах, кажется, без всякой системы, останавливает просмотр и вносит какие-то, одному ему понятные изменения. Когда я спросил его, зачем он это делает, он ответил, что параметры запуска постоянно должны корректироваться, а в этом месте было «некрасиво». Он так и сказал, не «не правильно», а «некрасиво». Как цифры могут быть красивыми или некрасивыми? По окончанию внесения изменений, машина включается. Но это не все, в процессе работы параметры постоянно обновляются, и профессор, методично, вносит свои коррективы.
- Он что, постоянно меняет исходные данные?
- Да, но это необходимо при больших «погружениях». Причем, после прекращения ввода изменений, машина еще некоторое время сохраняет работоспособность. И мы успевали, без ведома профессора, откатать несколько наших покалеченных ребят. Потом она высвечивала «Ошибка в параметрах» и мы прекращали работу.
– Но если там есть необязательные параметры нужно было давно выкинуть лишнее и упростить управление машиной.
– Нет, больше ни один пункт сократить просто так нельзя, машина сразу дает сбой. Но профессор говорит, что следующий этап – замещение пачки данных одной емкой формулой с обязательным введением константы. Он над этим работает, и скоро будет управлять при помощи простейшей программы, выраженной набором таких формул.
«Опять следующий этап. Сколько их уже было, этих следующих этапов? Нет, следующий этап – это когда я вас погоню по этапу»- угрюмо подумал генерал.
– Ладно, с машиной понятно, а как все-таки с больными?
– Из восемнадцати человек шестнадцать полностью излечились, и мы тут же зачислили их в штат лаборатории.
По больничным карточкам, которые родные периодически носят в наши клиники для продления инвалидности, они по-прежнему безнадежно больны. Да и для родных они находятся на лечении в какой-то клинике, и временно не доступны для общения. И, если честно, к немалому удовольствию и тех и других, ведь за годы болезни была выявлена беспощадная истина отношений и больные, теперь уже выздоровевшие очень свежо помнят обиды, нарочно или нечаянно причиненные им близкими, как они считали людьми, и теперь еще не готовы поделиться с ними радостью своего исцеления. Подевалась куда-то вера в искренность сочувствия и сопереживания. Может это неправильно, может наоборот нужно спешить к близким людям, и они опомнятся, возрадуются и покаются и станут любить крепче прежнего? А станут ли? А любили ли крепко? А любили ли вообще? В то же время, родные, оставаясь в неведении, радовались хотя бы короткой передышке, когда не нужно выслушивать капризы больного, кормить упрямого из ложечки, подавать утку, обрабатывать пролежни, обмывать неподвижное тело, менять простыни, ворочая неподъемную тяжесть. И дышать, дышать этим спертым влажным воздухом, пропитанным запахом лекарств и тлена, который неизменно сопровождает комнаты прикованных к постели людей, несмотря на распахнутые форточки.
Лишь троим было разрешено видеться с родными, но там не было никаких к этому препятствий. Свою преданность жены доказали, да и к тому же они тоже наши сотрудники.
– Вы сказали, что шестнадцать человек исцелились, а что с остальными двумя?
– К сожалению, у одного, да вы его знаете, капитана Марченко срок «заболевания» исчислялся семью годами.
Генерал хорошо помнил бравого капитана Марченко. Вот уж у кого нюх и хватка разведчика высокого класса. Сколько продажных военных генералов с его помощью было выявлено и нейтрализовано. Слово-то, какое, «нейтрализовано». Нет, их никто не убивал. Их брали под стражу, доказывали вину (и, как правило, без особых усилий, опять же благодаря Марченко, настолько скрупулезно он собирал материал на своих подопечных) лишали званий, наград и отпускали. А генералы, почему-то не хотели жить в позоре: вешались, стрелялись или умирали естественной смертью очень скоропостижно. И дело не в том, что у нас такие совестливые продажные генералы, просто Гэбисты не афишируют, что перед тем как отпустить генерала они немножко «колдовали» над его психикой. И то, расстрелять известного генерала (а неизвестных генералов, как правило, не бывает) заслуженного, пусть даже в прошлом – это вам не тридцать седьмой год, а так - отпустили на все четыре стороны, а уже на кладбище он сам себя отправит.
А Марченко новых оборотней ищет, причем очень толково. Но его тоже заприметили, и как-то нечаянно попал он в то место, где ждала его на растяжке добрая старая «лимонка», граната Ф-1. Нес он перед собой ящик с документами, поэтому в живот не угодил ни один осколок, а уж в остальном, посекло бедолагу крепко, и легкие прошило, и позвоночнику досталось, а уже мелких осколков по рукам и ногам не пересчитать. Один осколок, а может это и не осколок вовсе, а кто-то добавил из снайперской, почему-то сбоку, пробил горло, вырвал связки и вылетел, разворотив челюсть, к счастью не повредив ни одного крупного кровеносного сосуда. Но почему к счастью-то? Лучше бы Марченко тогда и умер, не мучился бы, вот уже семь лет немой и неподвижный, выслушивая монологи старой сиделки, для которой он был единственным источником дохода (контора, как ни странно исправно платила за него) и как ни странно, единственным светом в окошке на склоне лет.
– Вот, опять обгадился - ворчала она,- небось, раньше на других гадил. Знаю, знаю, про твои ордена, не вращай - то глазищами. Никак я к тебе, ироду, не приноровлюсь, хоть бы глазами как-нибудь хлопал, понятно чтоб мне было, да и не буду я над тобой стоять, ждать, когда семафорить начнешь. Тебе и пожрать приготовить и постирать, а ить и я, чай, живая, своих делов полно. Опять простыни менять, а ну-ка, ну-ка – она сноровисто и на удивление легко крутила капитана на бок,- ну что ты будешь делать, глянь какие пролежни – бормотала она, обтирая и обмывая влажной тряпкой «супостата» - ну сейчас мы их, сейчас, потерпи.
Лежишь день-деньской, хоть бы шелохнулся, еще б тебе не пролежни.
Генерал помнил, как вручал капитану Марченко звезду героя (брали какого-то генерала). Погибло много ни в чем не повинных, ничего не понимающих солдат срочной службы, которые охраняли дачу этого идиота, и Марченко проявил чудеса героизма и бесстрашно, под градом пуль, отстреливаясь и конечно, убивая «противника», он сумел в одиночку добраться до предателя, оглушить и обезоружить его. Но, почему-то гордости за Марченко Генерал не испытывал и, вручая орден, спешил закончить эту процедуру и удалить от себя этого подобострастного и преданного глядящего капитана. Было в нем что-то от бультерьера: преданный-то он преданный, но как бы, по отсутствию мозгов, не загрыз своего хозяина. Все понимали, что разоблачал он генералов предателей не из любви к Родине, пылая праведным гневом к ее врагам. Охота младших особистов на высокопоставленных военных сознательно поощрялась сверху и как бы олицетворяла бескомпромиссную борьбу за чистоту рядов, не взирая, на звания. И чем крупнее зверя завалит малек, тем веселей пойдет его служба, тем круче, выше и легче станут ступени его карьерной лестницы. Вот и Марченко старался завалить побольше «шишек», чтоб самому в итоге побыстрее стать такой же «шишкой» и попасть в поле зрения жаждущего охоты молодняка. Ох, и намучился, тогда еще лейтенант Марченко, с этими досье на генералов, но тем все сходило с рук: и элитные дачи, и малолетние гувернантки, и рабы-солдаты срочной службы, и дорогие, очень дорогие цацки на отпрысках и в их гаражах. Все это, никак не стреляло, пока он случайно не обнаружил, что генерал Н., будучи в состоянии сильного опьянения, находясь на высоком приеме, похвастался иностранному журналисту якобы новым российским вооружением. На поверку оказалось, что генерал Н. Говорил о разработке тридцатилетней давности. И этот секрет давно ни для кого секретом не является, разве что для слушателей курсов, которым выдают тетради в классах, а по окончании занятий опечатывают оные в железные ящики, не разрешая делать никаких пометок и записей, кроме как в тех тетрадях. Впоследствии выяснилось, что, не смотря на то, что подобное, если не эти же самые разработки давно опробованы во всем мире, секретности с них никто не снимал, значит что? Значит на лицо измена и предательство: и, к удивлению ошеломленного Марченко, генерала тут же «съели»! А поскольку каждый генерал хоть однажды «продал» врагу хотя бы «медную пуговицу», не говоря уже о действительных преступлениях в разглашении государственной тайны, то все они становились потенциальными клиентами нашего капитана, которому только и оставалось отыскать эту «медную пуговицу», что он и делал с превеликим удовольствием и азартом.
– Ну, так, что с этим Марченко?- спросил генерал, который как будто даже почувствовал облегчение, что с выздоровлением геройского капитана ничего не получилось.
– Не знаю, товарищ генерал, говорил ли вам профессор, что существует так называемый пятилетний барьер? Мы не поверили ему и потребовали, чтобы он запустил Марченко за восьмилетнюю отметку. Он пожал плечами, не стал спорить, тщательно произвел настройки и запустил машину. Она вернулась через пятнадцать минут с помолодевшим, но, по-прежнему, неподвижным и немым капитаном. Мы негодовали и обвинили профессора в жульничестве. Он что-то пытался сказать в оправдание, но никто не стал слушать его жалкие объяснения и потребовали снова запустить больного за десятилетний рубеж. Перед этим мы самым тщательным образом проверили все приборы: действительно первый пуск прошел за восьмилетней отметкой прошлого. Во второй раз машина отсутствовала дольше. Мы уже стали волноваться, когда через полчаса она появилась, и мы с трудом смогли откачать больного, у него началась рвота, и в его положении он легко мог захлебнуться. После того как капитан мало помалу пришел в себя, мы поняли, что в этот раз с ним не произошло никаких перемен, ни на одну морщинку не стало меньше. После того, как он немного помолодел в первый раз, так в этой поре он и оставался.
Некоторые начали требовать запустить больного еще раз на больший срок,
профессор, обычно сдержанный, вдруг вспылил, наговорил резкостей, что если мы хотим убить Марченко, то проще всего достать пистолет, а не гонять машину. Потом он кричал, что не понимает, как люди, столько времени находящиеся у истоков изобретения до сих пор не поняли сути пятилетнего барьера? Нам пришлось отступиться и вернуть Марченко его бабульке.
Сережин не сказал, как она обрадовалась, увидев помолодевшего подопечного и тут же бросилась исследовать его на предмет пролежней и, не найдя, совершенно беспомощная, стала плакать и все пыталась поцеловать профессору руку и благодарила и желала долгих лет.
Потом, немного успокоившись, спросила
– А когда опять повторение процедуры, Коленька так похорошел, ему гораздо лучше;- и снова посмотрела на Коленьку.
Профессор взглянул Сережина, тот незаметно прикрыл глаза, заранее одобряя все, что он скажет.
– Такие процедуры мы будем делать раз в год, чаще никак нельзя. А до этого вся тяжесть заботы опять ляжет на ваши плечи.
– Ой, да что вы, он мне не в тягость, только жалко смотреть, как он мучается.
Скажите профессор, а есть надежда, хоть слабая, поставить его когда-нибудь снова на ноги?
Профессор задумался, видимо, не желая врать старушке, но и расстраивать ее не хотелось.
– Сегодня, к сожалению, это не в наших силах, но надеяться надо всегда.
Пока поделаем такие процедуры, а там глядишь, и медицина вырастет.
– Значит, все-таки есть такой барьер – задумчиво протянул генерал, - а я, признаться, тоже не поверил профессору, думаю, какая разница пять или шесть лет, или пятьдесят. Нет же, выходит, разница есть.
Ну, а кто второй?
– Генерал Усов!
– -Что? Генерал Усов, которого мы недавно похоронили, погиб в той машине времени?
– -Да, нет. Вы же помните, что на него покушались и в квартиру забросили бутылки с горючей смесью, там еще девчонка молодая сгорела по официальной версии, якобы племянница, а жена с детьми и собаками была на даче.
Генерал был в курсе тех страшных событий двухгодичной давности, он лично контролировал ход расследования, поэтому во все детали был посвящен. Девица эта сгоревшая в доме Усова, может быть, и была ему племянницей, но умудрилась сгореть неодетой, и судя по результатам экспертизы в сильнейшем алкогольном опьянении. А Усов, дал просто так себя поджарить, по простой причине, что, за несколько минут до теракта, с ним случился инсульт. То ли от чрезмерных физических нагрузок, которые потребовали от него занятия с «племянницей», то ли на нервной почве, установить точно не удалось, потому что чудом выживший генерал являл собой жалкое зрелище: разбитый инсультом, обездвиженный и потерявший речь, безвекий с обожженными роговицами глаз и жуткими шрамами от ожогов.
- Так, вот, он прошел успешно реабилитацию, и стал, мне кажется, еще задиристей, чем был. Он стал делать какие-то намеки, что выведет всех на чистую воду, что он все знает и делать из себя козла отпущения не позволит. И погиб он в своей машине, когда возвращался домой. Тщательное расследование показало, что авария произошла по вине генерала – в таком состоянии алкогольного опьянения он физически не мог справиться с управлением, тем более, на такой скорости. Стрелка спидометра была заклинена на отметке двести километров в час.
Генерал пожевал губами, дескать, знаем мы ваше расследование. Видно, крепко генерал Усов, кому-то на мозоль наступил. Но это не относится к лаборатории.