Это, несомненно, был успех! Это был оглушительный успех! Никому ранее не известная группа из провинции, неожиданно вышла на первое место в мировом музыкальном рейтинге со своим шлягером «I Love you». Два задиристых подростка-гитариста и «синий чулок», пай-девочка, скромница и недотрога, обладающая совершенно умопомрачительными диапазоном, мощью и тембром голоса, «наутро проснулись знаменитыми»!
Миллиарды миллиардов раз сказанное, миллионы миллионов раз пропетое, потерявшее первоначальный трепет, затертое признание в любви, в устах солистки Любочки вдруг заиграло новыми красками, дохнуло свежестью и такой бесконечной нежностью, что совершенно никого не могло оставить равнодушным.
Группу отправили в турне. Кассовые сборы ошеломляли даже видавших виды администраторов. На каждом концерте зрители в течение двух часов скандировали: «I love you! I love you!», пропуская мимо ушей, не трогающие их души, другие, тоже довольно сносные музыкальные композиции группы. И вот, когда в финале раздавались первые аккорды, и Любочка еле слышно начинала шептать в микрофон: «I love you», зал взрывался ревом, овациями, оглушительным свистом и летящими в воздух, разнообразными деталями туалета, включая зонтики, и даже, изящную и не очень, обувь. Тысячи девчонок заходились в неудержимых рыданиях, тянули руки к сцене и рвали на себе модные маечки с Любочкиными портретами. Молодые люди вторили Любочке страшными истеричными голосами, в порыве страсти выдирали из пола прикрученные кресла и сжимали в крепких и нежных объятиях бросающихся к ним подруг.
Группе неизменно выставляли счет за разгромленные залы, но их продюсер, некто Шилкин, был калач тертый, и арендодателям ни разу не обломилось.
Собственно, и успех пришел к группе, утверждали некоторые, только благодаря продюсеру, но Вадим был с ними не согласен. Он был далек от шоу бизнеса, но за музыкальными новостями следил и знал, что эта группа у мсье Шилкина была не то третья, не то четвертая, но, почему-то о прежних его подопечных ничего не было слышно. У тех не было такого шлягера? А что такое шлягер? И есть ли в его рождении, чья либо заслуга? Отчасти – да, но, по большому счету, это явление не поддается никаким прогнозам и не укладывается ни в какие схемы, законы и рекомендации по написанию шлягера. Сплошь и рядом происходит так, что серая и живущая краткий миг группа вдруг создает нечто, обеспечивая себе, бессмертие и славу на века, и тут же – мощные высокопрофессиональные коллективы музыкантов, успешно работающие по тридцать и более лет, уходят в неизвестность вместе со своим последним шлягером однодневкой. Где справедливость?
Еще пример. Девочка интуитивно напевает, и записывают свою первую песенку, а потом, всю жизнь будет сочинять на высоком уровне очень хорошие песни, всю жизнь будет творить, но на ее похоронах будет звучать та, первая, перепетая всем миром, без исключения, и во всех музыкальных жанрах сыгранная, единственная - Бессаме мучо! А вы говорите – шлягер. Что такое шлягер? Именитые музыканты, получившие прозвища «Доктор Шлягер», «Мистер Шлягер», лучше, чем кто-либо, понимают, что носят они эти званья авансом, и только беспощадное время даст, или не даст право на их увековеченье.
Между тем, Шилкин в каждом своем интервью пророчил группе еще больший взлет, но, скорее всего, это была игра на публику. Большего успеха вряд ли можно добиться.
Стоял великолепный весенний день. В открытые окна от дивизионного клуба неслось, слегка искаженное уличным громкоговорителем, сжимающее душу «I love you», а Вадим скоблил полы в казарме по случаю субботы, и старался попасть в такт. Он не был исключением и тоже любил эту песню. И в его заветной тетрадке, умником Сотниковым, были записаны ее слова по-английски, и, как тот утверждал, с соблюдением всех правил грамматики. Что и говорить, вещь была классная! Вадим в школе знал язык на слабую троечку, но этот незамысловатый текст выучил назубок и подпевал Любочке слово в слово.
Уже никого не удивляет, что наши ребята поют по-английски. А что делать, если наш язык-гегемон еле-еле «гегемонит», да и то, с переменным успехом, лишь на бывшей одной шестой части глобуса? Что делать, если самые ярые антиамериканцы, читай, самые близкие наши друзья, с ближнего и всякого Востока, в совершенстве владеют английской речью и совершенно не знают ни слова по-русски? Что делать, если весь мир будто сговорился и талдычит: «Do you speak English»? Еще утверждают, будто тексты песен на английском языке звучат нежнее и лаконичней, чем на любом другом, но это спорно.
Денек замечательный! А завтра будет воскресенье, выходной. «У солдата выходной, пуговицы в ряд…» Наверное, люди далекие от армии наивно думают, что в выходной солдаты просто-напросто отсыпаются – вовсе нет! Некоторые счастливчики уйдут в увольнения, чтобы погулять по аллеям и по скверам, поесть мороженного (истинная правда, в армии очень хочется сладкого – Вадим даже сглотнул обманутую слюну), и поухаживать за местными девчатами. Потом они подерутся с «кадетами», т.е. с курсантами военного училища связи или нарвутся на их патруль, что одинаково плохо и закончится гарнизонной гауптвахтой.
Оставшимся в расположении части солдатам повезет меньше – им будет устроен «спортивный праздник», иными словами, будут проведены спортивные состязания на первенство дивизии, с вручением грамот и киселем на обед (кисель и яйца – по воскресеньям, котлеты по праздникам). Набор дисциплин не дает простора воображению, но от этого не становится легче. Как всегда: кросс на двенадцать километров, эстафета, четыре по четыреста метров, и работа на спортивных снарядах.
Понятно, что это воскресенье Вадим ждал без особой радости. Оно, согласно поговорке, для солдата было, как свадьба для лошади: голова в цветах, а бока в мыле.
Иногда случалось так, что высокое начальство, желая посмотреть на более масштабные успехи в боевой и политической подготовке, устраивало показательные дивизионные танковые и артиллерийские стрельбы, причем, в последнее время, делался явный упор на обучение экипажей БМП, и для них соляры и снарядов не жалели. Полигон дивизия имела «царский», благо, простирающиеся вокруг безлюдные пространства, позволяли продолжать его в любую сторону сколько угодно долго. Надо отдать должное, в свое время армия умела строить бесконечные полигоны даже в центре, у самой столицы, а уж о периферии можно было не волноваться.
Такие дни Вадим любил и ждал с нетерпением: много было в дивизии хороших механиков-водителей, но с Вадимом им не тягаться. Казалось, чувствовал он машину, как свое собственное тело. Каждое вздрагивание, каждый рык, каждое клацанье траков давало ему столько информации, будто читал он это все на мониторе, и невольно верилось, что он запросто мог бы обойтись без этого сонмища приборов, датчиков и индикаторов, толпящихся на расстоянии вытянутой руки. Ну, и, само собой, любил он свою «черепашку», в этом, скорее всего и кроется секрет его лихости на полигоне.
«I love you»,- льется из динамика. Сами собою поются нежные, заученные, как «Отче наш», слова. Не в полный голос, конечно. Тут армия, а она вольностей не любит и не прощает. Но, хорошо, что сегодня еще суббота, парко-хозяйственный день. Все солдаты заняты уборкой территории и казарм, а это, как ни крути, лучше, чем бежать двенадцать километров, умирая от недостатка кислорода, в условиях двух тысяч метров над уровнем моря, вблизи любимой и ненавистной, вечно покрытой шапкой снега, двугорбой, как Эльбрус, но, конечно, не такой величественной, горы Абул.
И еще эта музыка. Она летела и летела в весеннее открытое окно…
- Рядовой Пащенко, дыру протрешь! – Сержант Клоп пнул Вадима в каблук сапога и зло посмотрел вслед уходящему рядовому Сотникову. Тот, в новой парадке и начищенных ботиночках (это когда все в кирзачах!), отправлялся с ансамблем «Броня» играть на танцах в гарнизонном Доме офицеров, для отпрысков командования.
- Сгною!- прошипел он непонятно кому, толи Сотникову, толи Вадиму.
Со своим, истинно бронетанковым, ростом – сто шестьдесят в прыжке и с надетым танковым шлемом – он люто ненавидел всех, кто был выше ростом. А если еще и удачливее и, не дай Бог, умнее, то ненависть к такому человеку переходила у него в навязчивую идею.
Людям с нормальным ростом этого не понять, им не надо всю жизнь никому ничего доказывать. На них никто не показывает пальцем, намекая на маленький рост, а это, при кажущейся смехотворности, громадная проблема для невысокого человека. Да если он еще с детства обозлен насмешниками, да если еще у него «наполеонов комплекс», то он не знает ни минуты покоя, доказывая свою полноценность и даже превосходство.
С Клопом так и было, он лез из кожи, стараясь во всем быть первым, и не без успеха: его погоны уже украшали сержантские лычки, не в пример верзилам из одного с ним призыва. Они ехидно ухмылялись: «Чистые погоны – чистая совесть!», но он-то знал, что это полная ерунда. Просто у него масла в голове было больше, чем у этих тугодумов, и не в их порядочности дело. И не в росте тоже. Мал золотник…
Вот он уже командир боевого экипажа БМП – между прочим, офицерская должность – но и сейчас у него находился повод кому-то завидовать. Даже два: во первых он ноющей завистью завидовал Вадиму за его почти колдовство в обращении с боевой машиной, во вторых, по причине полного отсутствия слуха он люто завидовал своему заряжающему, виртуозу-музыканту Сотникову, для которого что баян, что барабан – один фиг!
Про кличку свою «клоп», сержант Нечипайко конечно знал и злился еще больше, поэтому доставалось, при любом удобном случае, и Вадиму, и Сотникову. То наряды вне очереди, то строевая подготовка (это в танковых то). То чистка пушек, то замена торсионов (не положено, есть техники!- А в бою?!!). А торсиончик весит как добрых два Клопа – намаешься! И, конечно, никакой дурак в бою торсионы менять не станет, хотя бы потому, что поломку одного двух торсионов машина просто не заметит, а вывести из строя большее количество просто нереально (в таком случае от машины вообще остаются одни воспоминания), да, к тому же эти торсионы надо иметь при себе. И, не надо забывать, что к торсионам и близко не стоит подходить без специнструмента, которым, конечно же, рядовые БМП никто и не собирался комплектовать. Да еще нужно располагать хотя бы двумя часами времени, необходимого для замены торсиона, притом, что «боевая машина, продержавшаяся на поле боя две(!) минуты и, все-таки, уничтоженная противником, считается выполнившей боевую задачу». Боевой устав. Параграф 14, пункт 1.6. Но с сержантом Нечипайко охотников спорить не находилось. И то, «мал клоп…».
Но сегодня он Вадиму напакостить еще чем-нибудь не мог. Тот и так драил полы, а пинок в сапог дело обычное и между добрыми друзьями.
В клубе еще раз завели «I love you», и солнце блестело на бляхе брошенного, на табурет ремня, и гимнастерка была расстегнута почти до пупа, и были не по уставу закатаны рукава. Можно было рискнуть повыпендриваться в тапочках, но лучше, конечно, не зарываться.
Вадим даже представить себе не мог, что ушедший в бытовку, Клоп стоял у окна, выходящего на плац и, нещадно привирая, жмуря от солнца глаза, самозабвенно выводил «I love you!».
Ну, конечно, он не был пакостником от природы, этот паренек, насмерть уставший от несправедливых насмешек, спрятавший свою ранимую душу за напускной злостью и показной жестокостью. Многие бойцы, терпевшие от него притеснения, обещали разделаться с ним на «гражданке», но дальше угроз дело, явно не пошло бы. Встретившись с ним в гражданской жизни, без этих «смирно!», «равняйсь!», «вольно!», «по машинам!», они, скорее всего, увидели бы перед собой совсем другого человека. Несомненно, умного, общительного и, наверняка, веселого.
- Смирно! – донесся голос дневального от «тумбочки». Клоп с повязкой «Дежурный по батальону», выскочил из бытовки навстречу вошедшему командиру части, позади которого, делая какие-то знаки и строя страшное лицо, суетился комбат, и стоял невзрачный человек в штатском.
- Товарищ полковник!- вскинул руку сержант,- за время моего дежурства…
- Вольно! – остановил его командир части.
- Вольно! – крикнул в глубину казармы Клоп, и, вставшие по команде «смирно», солдаты, со щетками и скребками в руках, снова опустились на пол, и, даже филонившие Кротов и Туракулов, при виде начальства, начали скрести усерднее.
- Ну,- полковник повернулся к сопровождающим, - пройдем-ка, комбат, к тебе в кабинет, а ты дай команду.
Капитан вышел вперед, указал направление к кабинету и повернулся к Клопу:
- Товарищ сержант, вы и рядовые Пащенко и Сотников сейчас же зайдите ко мне в кабинет.
Троица двинулась через казарму, а опешивший Клоп, потерявший на мгновение дар речи (не каждый день тебя вызывает для беседы командир части), все-таки справился и, чуть громче обычного, зафальцетил вслед:
- Товарищ полковник, рядовой Сотников вместе с ансамблем «Броня» на танцах в Доме офицеров.
Тот не останавливаясь, бросил комбату:
- Доставить!
У капитана вертелось на языке, что не одним Сотниковым жив батальон, но, вспомнив, как сам настойчиво рекомендовал именно этого оператора огневой установки, он переборол себя, и, лихо, крутанув на каблуке, побежал к телефону.
- Дом офицеров? – он оглянулся: полковник и штатский вошли в кабинет, можно разговаривать спокойно. – Мне майора Семина. А, Василь Васильевич? Будь здрав, боярин, не узнал. Богатства не желаю, тебе и так ремень по заказу делают. Слушай, как ты при этом умудряешься выглядеть стройным? Шучу, шучу… Василь Васильевич, будь другом, привези моего подопечного Сотникова…да, сейчас…да, немедленно! Да, ты что! Какие танцы…это ты не понимаешь, ты знаешь, кто его требует?! тут так вопрос стоит: или сорванные танцы, или сорванные погоны – ты что предпочитаешь?.. Василь Васильевич, ну, ты зря, разве этим шутят? Я сам тут, как осиновый лист.… Да, да, поторопись!.. Пешком не отправляй…недалеко…да…но каждая секунда, понимаешь…да…да...ну, будь здоров! Обязательно перезвоню! – Брякнул трубку, зыркнул подозрительно на дневального, на солдат (не сболтнул чего лишнего?) и заторопился в кабинет, бросив Клопу:
- Зайдете вместе!