Утром следующего дня Нина помогла нам быстро найти нужный адрес. В десять часов мы уже стояли в маленькой комнате перед охранником. В форме черного цвета и такой же фуражке он сидел у небольшого стола, придерживая на коленях автомат.
- Документы! – потребовал, встав со стула и забросив на ремне автомат за плечо.
Андрей подал ему наши паспорта. Охранник внимательно сверил их со списком, лежавшим на столе, сделал пометки.
- Сумки сюда, - показал на стол, - откройте.
- Проходите, - возвращая нам сумки, указал на мощную, из металла, дверь.
Войдя, мы оказались в большом, длинном помещении со множеством столов, стульев, книжных шкафов, заполненных цветными папками, книгами, журналами. И почти за всеми столами сидели. Прошли в конец комнаты, расположились за свободным столиком в самом углу. Отсюда хорошо была видна дверь с табличкой «ПРИЕМНАЯ», из которой то и дело появлялась стройная моложавая женщина лет сорока пяти в белой блузке и узкой черной юбке чуть ниже колен. Она называла фамилии и подавала подходившим листы бумаги. Назвала и нашу.
Андрей встал и подошел к ней, что-то сказал. Она подняла на него глаза, улыбка тронула ее губы. Подала три листа.
- Вот, мама, заполняй! Это анкеты, - сказал сын, - три: твоя, моя и Сергея.
Десятка два вопросов. Заполнили. Вместе с паспортами отдали Надежде Николаевне, - так звали эту женщину, секретаря Израильского центра в Новосибирске.
Андрей достал из сумки толстый медицинский «талмуд», уткнулся в него. Я рассматривала все вокруг. Все было интересно, особенно публика. Здесь были старики и дети, пожилые и молодежь, - парами, целыми семьями, одиночки. У многих на лице и в глазах ожидание, неуверенность и… надежда.
Подумалось: «Наверное, так же выгляжу и я». За соседним столом парень громко разговаривал по мобильнику, что было еще редкостью в нашей глубинке, да и вообще в стране. Напротив него сидела женщина средних лет, крашеная блондинка. На полном, холеном лице с яркой помадой на губах застыла высокомерно - брезгливая гримаса, словно она хотела отстраниться от всей этой публики. Среди множества лиц одно я узнала, - это была Люба (фамилии ее я не помнила), она работала на нашем заводе в цехе гальваники. Она тоже увидела меня, подошла:
- Привет! Вы тоже здесь?
- Да… Вот… И мы здесь…
- А я тут с моими парнями, - показала на двух молодцов, что остались сидеть за ее столом. - Мы уже за визами, в августе улетаем, - сообщила она.
Я вспомнила, - была какая-то история с ее сыновьями, - один, кажется, отсидел в тюрьме, а второй имел какое-то отношение к наркотикам. Но ни говорить, ни спрашивать ни о чем не стала.
- Счастливо вам. В добрый путь, - пожелала я ей, и подумала: "С такой
«родословной» им нет никаких препятствий?»
Я еще не знала, что в знаменитом «Сохнуте» и МВД Израиля при всевозможных проверках идет борьба за «чистоту крови»...
Ждать пришлось довольно долго. Подходило время обеда. У нас были с собой бутерброды, - Нина сунула мне в сумку, когда выходили из дому. В углу, у стены, я видела стол с чайником, пакетиками чая и кофе, вазочки с сахаром и печеньем, чашки. Время от времени к столу подходили, наливали кипяток, брали пакетики, сахар. Я не решалась, не зная, для кого это все приготовлено. И когда Люба спросила:
- Кофе пили?
- А можно? - смутилась я. – Где надо платить?
- Ничего платить не надо! Наливайте и пейте! Это для всех!
«Это для всех!»… Приятно…
Но поразил меня туалет, когда пошла помыть руки. Белая мраморная плитка, сверкающие белизной унитазы, жидкое мыло, бумажные полотенца, сушилки и… туалетная бумага! Да-а… Заграница! Правда, к концу дня наш брат, совок, успел там оставить свой впечатляющий след! Но все же…
Уже во второй половине дня, когда комната порядком опустела, нас пригласили к консулу.
Прямо напротив двери за столом сидел молодой темноволосый мужчина в кремовой рубашке с короткими рукавами и черном галстуке. Когда мы вошли, он перебирал на столе наши бумаги, листал паспорта. Кивком головы ответил на приветствие и коротким движением руки указал на стулья перед собой.
- Я не вижу ни одного документа, с которым можно было бы работать, - сказал он, все так же перебирая бумаги. – Разве только вот это, - поднял над столом мою старую, затрепанную метрику,- но тут не указана национальность родителей.
- Можно, я поясню? - спросила я.
Он посмотрел на меня тяжелым, усталым взглядом, кивнул.
- Дело в том, что в книге записей… - начала было я, но увидев, что он меня не слушает, сказала: - вот, нам дали копию приговора суда и справку о рождении сына у моего отца в Фастове, там сказано, что отец – еврей…
- Нужны подлинники, - промолвил он и отодвинул ко мне все документы.
- Но подлинники нам никто не даст!
Секретарь что-то быстро сказала ему на незнакомом языке (я еще не знала, что это иврит). Консул повернулся к ней:
- Сделайте копию и отправьте в Киев, Алексу, пусть проверят, - подал ей мою метрику.
- Это ничего не даст! – снова вмешалась я. - Это бесполезно! Я же говорю, что там, в ЗАГСе, в книге записей, мать залила чернилами национальность отца и написала: украинец! Легче проверить приговор, это же в самом Киеве… - но он меня уже не слушал.
Когда вышли, у охранника нас догнала Надежда Николаевна. Тронула меня за плечо:
- Вам нужно записаться к Ярику. Обязательно, только к Ярику! Звоните, я скажу, когда он будет.
- Спасибо, до свидания, - проговорил Андрей.
Она посмотрела на него, - и опять улыбнулась.
В июле попали на прием к Ярику (Ярославу), уехавшему из Польши в конце шестидесятых, перед «пражской весной», в период разгула антисемитизма под знаменами Гомулки, когда многие евреи просто бежали из страны, бросив все.
Перед нами сидел невысокий, худощавый человек с рыжей, уже тронутой сединой, шевелюрой и маленькими голубыми глазами, смотревшими внимательно, с какой-то хитрой усмешкой.
- Ну, и? Рассказывайте! – обратился ко мне.
Я начала было свое повествование о том, как мы были в прошлый раз на приеме у консула, и что он отправил на проверку мою метрику, а там… и про маму, и про отца…
- Так, понятно, - остановил он меня, - все это вы мне напишите: и про маму, и про отца, и про лагерь! А пока мы отправим на проверку вот эту справку, - он взял из моей папки справку-выписку о рождении сына во второй семье отца в Фастове.
- Вот приговор суда! Это же в самом Киеве! - попыталась напомнить я. - Алекс ваш ведь в Киеве, в посольстве!…
Мне показалось не совсем уместным проверять справку, где указана другая семья. Да и проще проверить документ в Киеве. И опять меня не слушали. Ярик подал справку Надежде Николаевне:
- Отправь факсом Алексу.
Повернулся ко мне:
- Ну, и почему, таки, вы решили ехать в Израиль? Думаете, все там так просто?
- Нет, не думаю. Но я не вижу будущего детям и внукам здесь…
- А что там будут делать ваши дети, вы знаете?
- Ярик, - вмешалась секретарь, - ты, что, не видишь, кто перед тобой сидит? Интеллигентная семья! Ты почитай! Перед тобой врач из кардиоцентра! Ты, может, еще на прием к нему придешь!
- Тьфу, тьфу, тьфу, - сплюнь, Надежда Николаевна! А только знает ли этот доктор, что в Израиле быть таким интеллигентом нельзя! Там надо проталкиваться локтями! И вообще, вы представляете себе, как там относятся к русскоязычным? К тем, кто приехал из России?
- Вы что, хотите сказать, что мы там будем людьми второго сорта? - спросила я, глядя ему в глаза.
- Я этого не говорил! – смутился он. - Но репатриантам там нелегко. А кто по специальности ваш второй сын?
- Инженер-мукомол...
- Ну, этот сразу найдет работу… Хорошо! Вы мне пишете все подробно, о чем тут рассказывали, и передаете Надежде Николаевне. Она мне перешлет. А пока проверяем справку.
С тем и ушли. В августе Ярика не было, да и времени ехать к нему у нас тоже не было, - я должна была лететь во Владивосток к Сергею (там Антон пошел в первый класс), а Андрею не позволяла работа.
Улетала из Новосибирска.
Август шел к концу.В стране, обкусанной со всех сторон, как рождественский пирог, царил полный беспредел. Президент менял премьеров, как перчатки. Что-то вещал (голосом евнуха) по всем программам телевидения мальчик для битья, премьер- комсомолец Кириенко и тоже вскоре исчез... Цены на все стали похожи на номера телефонов, и Андрею с Мариной все так же не платили зарплату…
Накануне отдала Андрею последние сто долларов, - остатки от продажи гаража (все собиралась купить новый телевизор) и наказала Ларисе отдать ему мою пенсию, когда она получит ее по доверенности.
Андрюша приехал проводить меня на автобусную станцию. Вид у него был очень усталый, мне показалось, что лицо его как- то очень осунулось и даже потемнело… Не знала я, что вчера в автобусе, когда он возвращался домой, из нагрудного кармана рубашки у него вытащили те несчастные сто долларов!...
А надо было кормить семью… Как? Чем? Помню, я здорово обиделась на Ларису, когда узнала, что получив мою пенсию, она не отдала ее Андрею, сказала, что пенсии пока нет… Решила приберечь ее для меня.
Владивосток встретил теплой золотой осенью: сентябрь, бархатный сезон, - бабье лето. И снова поражалась необычайной красоте окружающей природы. У Сергея теперь была своя машина, внушительных размеров «внедорожник», и он в свободное от работы время вывозил нас к Океану.
По утрам, проводив Сергея и Ирину на работу, я поднимала Антона, собирала и отводила в школу. Затем готовила обед, убирала, что-то перешивала из одежды Ирине и шла забирать его домой. Самым проблемным было для меня накормить ребенка, а затем усадить за уроки. «Не хочу! Не буду!» - слышала в ответ на все мои уговоры. Но, все же, справлялись, и в классе он был одним из лучших учеников. Но каких нервов мне это стоило! Его отдали в какую-то очень престижную, платную школу, и надо было соответствовать! Затем брала его за руку и мы бродили по старым улочкам района, где они жили.
Здесь сохранились постройки разных эпох: старинные особняки, превратившиеся в годы советской власти в коммуналки ( «новые» русские теперь многих из них возвращали в прежнее состояние, выкупив у городской власти и расселив жильцов в многоквартирные дома на окраинах города), посеревшие от времени кирпичные хрущевки («хрущебы»), крупнопанельные высотки новостроек. Запомнилось одно здание сталинских времен: монументальное, с массивными колоннами на входе (как в Большом театре), с широкой (и высокой!) бетонной лестницей, ведущей под колонны. И наверху, над входом, под острым и широким козырьком выложено из камня «клуб строителей». И очень много зелени вокруг, - запущенные скверы, поросшие бурьяном и кустарником пустыри, лесистые овраги между улицами. И все это на холмах,- сопках, - и улицы то поднимаются круто вверх, то стремительно несут тебя вниз, к подножию сопки...
В эти дни пришли Сергею сообщения из военного архива, из Подольска, и из ЗАГСа села Андреевки в Казахстане, где в сорок третьем году у мамы родилась Аллочка. Везде писали о дорогом родителе – еврей. Но ждали результатов проверки (справки) из Фастова. Время от времени Сергей звонил туда, но заведующая отвечала:
- Сергей Викторович! Никто не приезжал. Книга записей все время лежит у меня на столе раскрытая!
В выписке из военного архива были адрес и домашний телефон (в Ейске) Михаила Сергеевича Белопольского. И как тут было удержаться и не позвонить папеньке! И мы с Сережей позвонили из его кабинета. Я уже писала об этом разговоре: выяснилось, что отец напрочь выбросил из головы и маму, и нас с Левкой. Провалил в своей памяти!
Вечерами за кофе или чаем мы втроем, - я, Сергей и Ирина,- обсуждали проблемы наших поисков. Ира порой высказывалась против всей этой затеи, ее устраивало нынешнее положение их семьи. А Сергей уже загорелся этой идеей, полностью был на стороне Андрея и Марины. К такому ходу мыслей его подталкивала сложившаяся ситуация с комбинатом, где он был главным инженером, и где все производство полностью лежало на нем: власть имущие, местные и центральные, начали активную деятельность по приобретению комбината в личную собственность и неизвестно было, чем все это могло закончиться. (В итоге закончилось полным развалом: уже в Израиле Сергей узнал, что спустя немного времени комбинат прекратил работу, перестал существовать).
Как-то в разговоре с врачом комбината, молодой женщиной, с которой Сергей и Ирина были дружны, я услыхала:
- Никуда вы, Светлана Михайловна, не уедете! Ни в какой Израиль… Ну, какие вы евреи?
А я, уже словно заклинание, подумала: уедем!
Все, казалось, было нормально, но здоровье, чувствовала, начало сдавать. Ощущала жгучую, постоянную боль в желудке. Сергею ничего не говорила, боль глушила чаем, анальгином. Сказывалось нервное напряжение последнего времени. Отмахивалась от дурных мыслей: ерунда, опять гастрит взбунтовался… (Как позже выяснилось, уже в Израиле, у меня была язва желудка…)
Понимала: надо ехать домой, дома и стены лечат… Поговорила с Сережей, попросила взять билет на самолет. Уже заканчивался сентябрь. И когда в гостях у родителей Марины ее мать произнесла:
- Ой, а мы думали вы побудете здесь зиму! – у меня все внутри замерло…
Промолчала.
В середине октября была уже дома, в Барнауле.
А в ноябре снова поехали с Андреем в Новосибирск, отвезли мое «повествование», которое велел написать Ярик, Надежде Николаевне, в Израильский центр. Ярика не было, ответа из Киева тоже...
И снова будни, домашние, семейные хлопоты. Снова я с Глебом, с Ларисой. Зошки дома уже нет, его отправили в деревню, отвез Володя Седякин к знакомым. Пес к старости стал неуправляем. Ночью я не могу подойти к постели Глеба, - укрыть, поправить одеяло, - бросается на меня с самым серьезным видом: лает, рычит, пытается укусить, - не подпускает к ребенку. Но самое неприятное, - стал «метить» всю квартиру, никакие «воспитательные» меры не действуют. Пришлось менять полас и… отправить Зошку в «ссылку».
Вечерами кропаю на машинке свою «сагу», под настроение.
В середине декабря едем с сыном снова в Новосибирск, - прием ведет Ярик.
Ответа из Киева все еще нет. Ярик в который раз перебирает документы в моей папаке.
- Что же Алекс не отвечает?…- как бы сам с собой разговаривает он. - Может, напомнить ему? - обращается к Надежде Николаевне. - А ну-ка, дайте справку, которую ему отправили, - это уже ко мне.
Я достаю из папки справку
- Попробую до него дозвониться, - он берет ее из моих рук и выходит из комнаты.
Через какое-то время выходит и Надежда Николаевна.
Мы с Андреем вдвоем в кабинете. Ждем. Вдруг на столе у секретаря тихо заработал факс, зашелестел бумагой. Вошла Надежда Николаевна.
- У вас факс работал, - проговорил Андрей.
- Да? Спасибо. Что там? - она берет из факса отпечатанный лист. – Так это Алекс! - сворачивает лист трубочкой.
- Это о нас? – спрашиваю я.
Надежда Николаевна кладет свернутый лист на стол, у места, где сидит Ярик, напротив меня.
- Сейчас он сам все расскажет, - говорит она.
Вскоре, напевая что-то себе под нос, входит Ярик.
- Вот ваш документ,- кладет передо мной справку.- А это что? – разворачивает трубочку из листа.
- Сейчас Алекс прислал, - отвечает Надежда Николаевна.
(Если и есть кульминационный момент, то это был, конечно, он!)
Ярик подает мне лист. Это копия справки из Фастова, где родился Михаил, и где написано, что его отец – еврей. Читаю внизу приписку от руки: «В книге записей указано: отец - украинец». И подпись: Алекс…
Вот это номер! Поднимаю глаза на Ярика. Он невозмутимо, с легкой улыбкой, смотрит на меня. Андрей берет у меня лист, тоже читает. Лицо у него словно каменеет, глаза жестко смотрят на Ярика.
- Это что? – спрашиваю я. – Кто это написал? Это неправда!
- Это Алекс пишет, вы же видите, - говорит консул.
- Это неправда! Выходит, мы вам врем!? Я вру!? Да как вы… - мне от возмущения не хватает воздуха.
- Мама, не надо, успокойся. Пойдем отсюда! – Андрей помогает мне выйти из-за стола, собирает бумаги, мою сумку. - Нам здесь делать больше нечего, - твердо говорит он.
И тут Ярик вскакивает со своего места:
- Ну, что вы! Что вы! Может, это ошибка! Садитесь, садитесь! - усаживает меня на стул. – Будем считать, что ничего не было! – берет лист, рвет его и бросает в корзину. – Наверное... это ошибка! Пусть проверят еще… Надежда Николаевна! Повторите запрос Алексу! Вы звоните, - обращается к нам, - и приезжайте в марте, я буду вести прием… Приезжайте
обязательно!
В полупустом автобусе возвращаемся в Барнаул. За окнами метель. Первая этой зимой. Поля вдоль шоссе уже белые. Еще менее часа назад, когда выезжали в сумерках из Новосибирска, все вокруг было серым. А сейчас словно даже посветлело. И темнота уже не гнетет, как раньше. Андрей сидит впереди меня.
- Ма! - поворачивается ко мне. - А ведь нас проверяли на «вшивость»!
- Это как? На «вшивость»? – не понимаю я.
- Да очень просто! Как я сразу не догадался!
- Ты о чем, Андрюша?
- Понимаешь, это он сам, Ярик, отправил этот факс с другого компьютера! Он же вышел! С нашей справкой! И отправил на свой факс!... Ты думаешь, зачем и Надежда Николаевна вышла? Чтобы помочь ему, ведь факс-то ее!
- И правда… Но зачем?
- А вдруг мы «выдадим» себя! Может, мы купили эти документы?
- Так ведь указаны все адреса, на печатях! Можно же проверить все!Они сказали, что сами могут проверить!
- Мама! Кому это надо - проверять? Он же не слышит нас! Ты ему показываешь приговор, его можно проверить там же, в Киеве! А ему по-барабану! Решил поиграть с нами. А потом сам испугался… Ладно, подождем до марта.
В Барнаул приезжаем поздним вечером. И здесь идет снег. Тротуары уже в сугробах, намело почти по колено. Город чистый, притихший в белом убранстве. От автобусной станции к дому, где живут дети, идем пешком, - здесь недалеко, идти минут пятнадцать. Липы на бульваре по Ленинскому проспекту совершенно белые от толстого слоя снега на ветвях, чернеют только стройные, крепкие стволы. А снег все падает и падает, словно зима решила наверстать упущенное время.
На ночь остаюсь у Андрея с Мариной. Долго сидим втроем на кухне, Глеб уже спит. Обсуждаем наш визит к консулу, его выходку…