Она с детства не терпела свое имя. Так называют кроликов и морских свинок в живых уголках, непонятно и вычурно. Чтобы все, кто подойдет и прочитает табличку на клетке, удивленно вздыхали: «О-о-о!». Даже непонятно, как ее ласково звать. Или коротко. Везет всяким Светам и Надям. Вообще есть люди, у которых все в жизни легко и просто. Такое ощущение, что там, за нулевым километром, за точкой отсчета с первого вздоха, всех выстроили в две шеренги: одним – живи и радуйся, другим – существуй и мучайся. Аэлита была во второй.
Все с самого начала было не так. Вроде бы и не совсем плохо, но у других лучше. И дается им все проще. И любят их больше, за что только не понятно, а тут ты хоть тресни!
– В чем причина-то, почему одни в шоколаде, а ты, такой весь замечательный, простите, в фекальках? – недоумевала она, и дулась и плакала, когда ее обзывали Булкой, и ненавидела пухлые щечки, объемную комплекцию и свою какую-то абсолютную, трагедийную бледность и блеклость, с самой макушки до мизинцев на ногтях. Озарение пришло намного позже, курсе на третьем педагогического института, куда Аэлита пошла не из любви к цветам жизни, а по протекции тети Оли. Глаза будущему педагогу открыл незнакомый ей очкастый дядечка со смешной фамилией Воробейкин. Аэлита прочитала книжку за авторством этого дядечки, «Психология одиночества». И все поняла.
Все не просто так, писал Воробейкин. Все преднамеренно, предопределено. Кому-то в стаю. А кому-то – всю жизнь вне косяка. Ты одиночка. Весь мир за гранью твоего одиночества, потому он «какой-то не такой». И никогда не станет «таким». Таким, как тебе нужно. Ты, одна, и есть сама – весь мир. Свой собственный, маленький. Зачем тебе кто-то еще?
От мысли, что она навсегда останется одна, стало немножко грустно. Но от осознания, что все наконец прояснилось, – легко. И очень спокойно.
Следующие двенадцать лет книжка была ее Библией, а фраза «психология одиночества» – девизом и основой жизненной философии. Существовать стало намного проще. Во время вечерних посиделок с подругами (нет, их из своей жизни Аэлита исключать не стала. Все остальное – как по Воробейкину) за рюмочкой чая, когда все рассказывали что-то о неидеальных половинках, Аэлита неизменно вздыхала:
– Эх, девочки, а у меня… Ну, вы же знаете: психология, сущность… Против нее не попрешь.
Как про уточненный диагноз о неизлечимом заболевании. Лицо плакальщицы над гробом Тутанхамона, плотной ручкой щеку подперла, плаксивости в голос добавим – все, жалейте меня! Очень удобно.
Кто-то после ее слов страдальчески хмурил брови и качал головой, будто Аэлита и впрямь сообщила, что у нее рак или чего неприличное по женской части. Другие, точнее одна Рая Лозинская, всеобщего траурного настроения не поддерживала, никоим образом сочувствия не выражала, напротив, состряпывала на лице ироническую мину, закатывала глаза и цокала:
– Ой-ой-ой, бедные мы, горемычные! Харакири сама сделаешь или помочь?
А однажды Лозинская и того дальше зашла: объявила, что найдет Аэлите жениха, не будь сама четырежды разведенная. И что вы думаете? Успокоилась и забыла? Как бы не так! На следующее утро Аэлиту разбудил телефонный звонок. Рая в весьма категоричных выражениях требовала, чтоб девушка накрасилась посимпатичней и зачем-то приехала в кафе рядом с домом Лозинской. Там недоумевающую Аэлиту ждала вовсе не Рая, а мужчина инженерской наружности с букетом желтых хризантем. На углу купил. При дальнейшем знакомстве оказалось, что Анатолий не инженер, а строитель, но это, по большому счету, значения не имело. Хоть механик железнодорожных путей. Аэлите-то какой интерес? У нее же эта, психология. О чем она не преминула сообщить новому знакомому. Тот важно покивал и поугукал во время ее монолога, зачем-то рассказал о металлических конструкциях, спросил, любит ли Аэлита Сердючку и, услышав отрицательный ответ, помучился минуты три разговорами ни о чем и засобирался домой. Аэлита не держала.
Рая не отчаялась. С упорством, достойным лучшего применения, она продолжала водить к подруге кандидатов. После того, как мужчина номер шесть сбежал в неизвестном направлении, на звонки не отвечал и вообще как будто умер, сваху одолели сомнения, и следующего отбракованного претендента она допросила после свидания лично. Получив подробный отчет, примчалась к Аэлите с обвинениями:
– Ты чего им про теорию этого своего Воробейкина рассказываешь? Психологию его идиотскую? Я тебе так никогда мужа не найду! Ты думаешь, мужик – он кто? Опоссум? Крыса неразумная? Он же ду-у-умает! А когда ты ему про эту свою байду расскажешь, что он должен подумать? Что ни фига тебе не нужен. Собственно, прямо противоположное тому, что ему рассказывала я.
Аэлита сделала бровки домиком и проскулила:
– Рай, ну вот почему так, а? Ничего не получается! И вообще мне плохо от всех этих ухажеров. Неуютно очень. Эта теория – как спасательный круг, прочный фундамент. У Воробейкина все так понятно, а в реальности… Жизнь у меня очень грустная, Рай.
– Ничего она не грустная, – устало и беззлобно выдохнула та, вставая с тумбочки в коридоре, на которую, запыхавшаяся, плюхнулась с порога. – Это ты ей редко улыбаешься. Все. Сил моих больше нет склеивать твою любовную лодку! Хочешь тонуть – давай, будешь как «Титаник». Все. Я с тобой не разговариваю.
Она вышла в подъезд, но не успела Аэлита закрыть дверь, вернулась:
– Стой! Бунт молчанием временно отменяется. Дай воды, а? Пока до тебя поднялась, думала, умру. Что за люди? Даже лифт у них не работает! Не иначе, и тут Воробейкин постарался.
Аэлите даже полегчало от мысли, что бесконечная вереница женихов в ее жизни больше не появится, но надо было знать Раю. Уже на следующий день она позвонила снова, и все вернулось на круги своя. Мужчины, мальчики и дедушки приходили, знакомились, ели пироги Аэлитиной мамы, рассматривали фотографии на стенах, потом смотрели на часы, уходили «до завтра» и пропадали. Где-то на девятнадцатом претенденте произошло невероятное. Слушая рассуждения Валерия, учителя ОБЖ, о необходимости расширения ядерной программы России, Аэлита вдруг очень смутно осознала, что хочет, чтобы хоть один из многочисленных кандидатов, не обязательно этот, сидящий перед ней сейчас, ну, хоть кто-нибудь, после ее лекции о воробейкинском труде не сделал страшные глаза, не встал и не ушел, а улыбнулся и предложил:
– А поехали кататься на лыжах!
Нет, на лыжах кататься не звали. Особо искушенные приглашали домой, один раз – в зоопарк. Еще бы, после такого философствования, до продолжения ли ухаживаний! Быстрей бы все свернуть, пока под венцом не оказался. Мельчает нынче мужик, чего и говорить. И комплимент у него бородатый, как анекдот про трех крокодилов, и глаз бегает, и мужественность дай Бог есть. Может, они конечно еще и остались, настоящие мужчины. Те, про которых в книжках пишут и фильмы снимают, да только где они обитают – неизвестно. Но уж точно не в ареале Аэлиты. А может, даже и здесь где-нибудь, поблизости, но проходят мимо. Тысячи людей проходят мимо тех, кто, возможно, им предназначен. Страшно. Те, кто приходили к Аэлите на свидания, предназначенными не казались. Сразу, с первого взгляда. Недавно вот только более или менее интересный экземпляр попался. Крупный такой, жесткий. И говорить начал так интересно, издалека: про экономику как отражение обнищания нравов. А в итоге все свел к религиозной пропаганде, к которой у Аэлиты за долгие годы выработалась такая сильная идиосинкразия, что она не выдержала и начала зевать. Это было единственное свидание, с которого невеста сбежала раньше претендента на ее руку.
В подъезде было темно и накурено. На опушке из чудом сохранившегося у лифта кафеля топтался высокий человек в плаще и трико. В магазин во дворе ходил, наверно. Туда особо шикарные туалеты не надевают. Аэлита скромно встала рядом. Подъехавшая кабина гостеприимно распахнула двери-объятья, дохнув на пассажиров мочой и чем-то спиртосодержащим.
– Восьмой, – безучастно бросила Аэлита.
– Десятый, – радостно отозвался ее попутчик.
Бывают такие люди. Всем вокруг плохо, а они радуются. Всегда повод улыбнуться находят. Алкаши оптимизма.
– А я уж думал, не починят, – улыбнулся дылда. – Вчера лифт не работал, так я целый день туда-сюда! Как сайгак! Вот фитнес-то!
Договорился. Болтун. На частице «то» лифт беспомощно застонал, дернулся, как раненый зверь и встал между этажами.
– Ну, все, приехали, – резюмировал мужчина. – Конечная.
Аэлита опасливо покосилась на него. Вроде, на маньяка не похож. Хотя кто его знает? Очень просто было бы преступления раскрывать, если б вор был похож на вора, рецидивист на рецидивиста и так далее. На всякий случай сжала в кулаке в кармане связку ключей: «Он дернется, а я ему между глаз!»
– Ну, вот. Теперь Амур останется без обеда.
Здрасьте вам. Он от клаустрофобии с ума сошел. Какой еще Амур?
– Это кот мой, – пояснил он. – Рыжий разбойник! Жи-и-ирный! Я ему рыбу несу, – кивнул мужчина на подтекающий пакет и свободной рукой потыкал кнопку вызова диспетчера:
– Добрый день! А мы застряли, да. Горького тридцать два, первый подъезд.
– Пятнадцать минут потерпите, – гаркнула стенка.
– Хорошо, – жизнерадостно согласился мужчина. Счастливый идиот, честное слово. – Видите, как все хорошо.
– Чего хорошего-то? – не поняла Аэлита.
– Ну, как же? А представляете, если б мы не просто застряли, а что-нибудь там сломалось, сорвалось, кабина полетела бы вниз и нас убило?
Прекрасно! Удивительно жизнеутверждающе. Но самое страшное произошло в следующий момент: мужчина повернулся в профиль и Аэлита ахнула:
– Воробейкин!
– Простите, мы знакомы? – близоруко прищурился тот. – Да, я Вениамин Петрович Воробейкин, а Вы?
– Аэлита. Но Вы меня не знаете. Я Вашу книжку прочитала и узнала Вас. Там фотография на обложке.
– Позвольте, какую книжку? Я ее еще только пишу!
– Ну, как же это? А «Психология одиночества»? – растерялась Аэлита.
– А, – рассмеялся ее литературный кумир, и удивительно пренебрежительно сказал, как сплюнул, – эта… Тоже мне скажете, книжка. Так, университетские забавы, обязательное ежемесячное методическое пособие, статейки.
– Как это… статейки? – не верила своим ушам девушка. – Да я же по ней… живу практически!
– Да бросьте! Ну, правда! Там же чистейшей воды вымысел и вообще она настолько несостоятельна, что я просто Вам поверить не могу! Что, Вы не знаете, как эти статьи делаются? Там углядел, тут ухватил, плюс пять грамм фантазии, и псевдонаучный труд готов. Вот я сейчас вещь пишу – вот это да!!! Прямо руки чешутся вновь до клавиатуры добраться! «Мир любви» называется. Хотите, я Вам подробнее расскажу? Все равно сидим.
Молчание Аэлиты, потрясенной откровением мастера пера, он воспринял как призыв к действию, и вдохновенно начал:
– У меня ведь в «Психологии…» как было? «Ты – сам весь мир» и все такое прочее. Голый эгоизм, в общем. А теперь что? А теперь я говорю своему читателю: «Любовь – это не то, когда человек, которого ты любишь, для тебя один, пусть даже самый значимый, из целого мира. Любовь – это когда весь мир для тебя состоит из этого одного человека». Каково, а? Это чувство… Оно же действительно самое прекрасное! И без всего можно прожить!.. Вот я выхожу на улицу, и что бы ни было – холодно, цены растут как бешеные, война миров будет, а и то, кажется, люди так же будут спешить куда-то, опаздывать на работу, так же будут гудеть машины, и все будет так же. Как до нас и после нас. А без любви все было бы и будет по-другому. Может, и без нее можно, но с ней гораздо светлее жить. Вот.
Радостно улыбаясь, он посмотрел на Аэлиту – узнать, удалось ли произвести нужный эффект. И огорчился. Девушка плакала. Не успокоилась она, даже когда лифт поехал вверх, и двери открылись, освобождая их из заточения технологической цивилизации. Аэлита вышла на лестничную площадку, Воробейкин выскочил следом. Длинный, нескладный, беспомощный, он стоял и смотрел, как по щекам ее катятся крупные слезы.
– Ну, что же Вы так? – погладил он ее по плечу как маленькую. – Ведь это же чушь! Всю жизнь один – разве это возможно? Так не бывает!
– Бывает, – сказала Аэлита, всхлипывая и заикаясь.
– Извините, – сказал Воробейкин.
Он как-то резко сник, кивнул Аэлите и начал подниматься на свой десятый.
– А Вы женаты? – спросила она вслед.
– Да, – обернулся он и добавил извиняющимся тоном, словно сообщал о похоронке. – У меня трое детей.
Он еще раз кивнул и ушел к своим детям и толстому коту.
Аэлита вздохнула, стала рыться в сумке в поисках ключей и нащупала вибрирующий телефон.
– Привет! – радостно возопил мобильник голосом Лозинской. – Это я. Ты чего это, кашляешь, что ли? Одеваться теплее надо. Говорят, эпидемия.
Аэлита перестала всхлипывать и хотела ответить, но Рая перебила ее, флегматично обронив кому-то мимо трубки:
– Идите на фиг! Куда хочу, туда звоню. Хоть в Бангладеш. Ну, и что, что служебный! Я по делу! По делу, я сказала! В налоговую!
И снова Аэлите, успевшей по время пламенного диалога Раи с коллегами найти ключи:
– Лит, ты еще тут? Я чего звоню-то: одевайся теплее, но красиво и приезжай ко мне на работу. Буду знакомить тебя с кандидатом номер двадцать три. Отпад, какой мужик!