После этого случая за Женькой приклеилось прозвище «Карлссон», которое острый на язык Сергиенко, недоучка-филолог, перевёл на русский как «сын Карла», или просто «Карлыч». Но – всё по порядку.
Женька был не то, чтобы неудачник, но бабушка называла его «невыволошным».
Он единственный мог, прыгнув на «тарзанке» в реку, улететь на другой берег или, съезжая на санках с горы, непонятным образом взлететь на каком-то комке льда и приземлиться на забор. В деревне, куда его вывозили на каникулы, он был укушен всеми собаками и поклёван всеми курами, и даже кошки, казалось, сбегались специально, чтобы его оцарапать. Когда деревенские ходили в лес, ему всякий раз тщательно разъяснялось, какие грибы и ягоды – ядовитые, и он с непонятным упорством собирал именно их. В армии, когда при прыжке с вышки парашют не раскрылся, Женьку спасли небольшая высота и стог сена рядом с вышкой (потом старшина говорил, что за все 20 лет его службы это был первый и последний случай использования стога).
Когда в ПТУ вдруг выяснилось, что у парня аллергия на смазочные материалы и металлическую пыль, это уже никого не удивило. На древесные опилки аллергии не было, поэтому он в том же ПТУ выучился на столяра и почти до самой пенсии так и проработал столяром. Работу выполнял старательно, даже творчески, но не любил её и всегда считал, что деревяшки - не его дело, вот если бы железки!.. Примиряло с судьбой немного то, что работал он в ремонтно-механическом цехе, по соседству с железяками.
Иногда, выглядывая из своего тихого, пахнущего душистыми стружками, угла, он с завистью глядел на коллег по цеху, сверлящих, обтачивающих, штампующих, монтирующих, грохающих кувалдами и киянками, катящих детали на тележках и поднимающих тяжести на кране под самый потолок и увозящих их куда-то далеко, на конец света, ну, как минимум, в другой конец длинного здания.
Кран... Это была Женькина любовь. Еще будучи ПТУшником, Женьке страшно хотелось чувствовать себя повелителем такой громадины и водить её на пульте, как на верёвочке, по цеху... Однако сначала аллергия поставила крест на его желании обладать этим андрогинным (кран – он, балка – она) устройством, а потом, потом - столяру это не нужно, никто не будет учить этому столяра. И Женька пытался реализовать своё желание, играя в автоматах «Достань игрушку». Ему казалось, что он точно позиционирует захват, ловко опускает его, и вот сейчас откроется лоток, и какой-нибудь странный неидентифицируемый зверь или страшная кукла станет его наградой – но нет! Или хвост перевешивал, или ноги цеплялись, или он недостаточно низко опускал захват, и тот возвращался пустым, как бы надсмехаясь. Приговаривая «Ничего, ничего, мы ещё своего добьёмся!», Женька совал в автомат следующую монету.
Однажды ему повезло - в цех срочно понадобился водитель погрузчика, и Женька уболтал начальство. Обучение прошёл по ускоренной программе, и, гордый собой и довольный, выехал в цех. До обеда отработал как полагается. Но после обеда на завод неожиданно приехал губернатор с городским начальством. Начальник велел всем «лишним» немедленно спрятаться и не отсвечивать до их ухода. А Женьке как раз понадобилось перевести груз из одного конца цеха в другой. Он деловито проехал мимо гостей, нагрузил на вилы один на другой два огромных ящика с заготовками и двинулся в обратный путь. Но роль до конца выдержать не сумел - скосил глаз на делегацию, желая посмотреть, какое впечатление он на них произвёл, увидел улыбку на лице губернатора, заметил, что директор завода что-то шептал губеру на ухо, показывая глазами на погрузчик - и Женька не вынес испытания славой. Он помахал рукой губернатору. Всего-то помахал рукой... Тяжёлый погрузчик вильнул, налетел на колонну, отколов от неё кусок. Ящики опрокинулись, заготовки рассыпались. Звону было... И Женьку вернули на место, в столярку.
Жена ему попалась суровая, властная, но прекрасно понимающая, что выпустишь такого мужика на минуту из-под крыла – и с ним сразу что-нибудь приключится.
С алкоголем у Женьки отношения тоже как-то не сложились.
Поэтому он не любил уходить с работы домой, а старался подольше оставаться в цехе, доделывая работу или выполняя спецзаказы начальства (он делал прекрасные поделки из дерева, начальство любило Женькины изделия выставлять на дачах – это были изящные скамейки, фигурки животных, гномы – и даже специально под это выдавало качественную древесину). Цех подолгу не закрывался, и охрана знала – Женьке мешать нельзя. Пусть работает.
Это был четверг. Завтра – праздник, потом два выходных. Цеховое начальство вместе с «верховным» укатило на рыбалку, поэтому в цехе устроили мальчишник. Кто-то пронёс через проходную полторашку самодельного, девчонки из лаборатории поделились спиртом. Про закуску никто не особо подумал - да и не бабы, чтобы закусывать. Мужики! Механики-слесари-металлообработчики! А Женька, как всегда, работал.
Первым на этот непорядок обратил внимание мастер Крапивин. Ну и правда, неудобно как-то, мы – отмечаем, а человек в столярке работает. Жень, присоединяйся!
Непьющий Женька присоединился и никоим образом не хотел показать своё неприятие алкоголя. Поэтому он выпил рюмку – выпил две, гордо отказался от запивки и предложенной сушки, вытер рот, икнул и... отрубился. Перед тем, как отрубиться, он сказал, что идёт проверить свой рубанок. И долото. Да и стамески у него под заказ сделанные, мало ли что. Всякий народ тут ходит - и вышел.
А мужики посидели-посидели и, наконец, стали расходиться. Сергиенко и мастер Крапивин проверили цех, зашли в столярку к Женьке. Никого нет. Выключили свет, заперли двери цеха, сдали ключи охране.
***
А Женька до своей мастерской просто не дошёл. Его занесло в сторону женской раздевалки. Дверь была не заперта, и он прилёг на скамейку, на «дежурную» фуфайку.
На него мешком свалилась мутная, желеобразная ночь.
Часа в три он проснулся неожиданно бодрым, отметил, что вокруг ни души, дошел до раздевалки, вынул мобильный из кармана спецовки, достал «цивильную» одежду и тут вдруг осознал, что ему в жизни надо. Причём срочно! Возвращаясь из туалета, Женька отметил, что сейчас его никто не увидит, и он может крикнуть, пройтись на руках. Проскакать галопом. Да хоть голым. Да хоть до потолка прыгнуть. Сверху, подтверждая правильность его мыслей, донеслось воркование голубей. Он поднял голову. Голуби сидели на кран-балке и смотрели вниз, как показалось, выжидающе.
...сбоку Женька увидел пульт.
Он осторожно взял его в руки. Нажал кнопку. Вверху дёрнулся крюк, лязгнул и замер, ожидая дальнейших приказаний. Недовольно заворчали потревоженные голуби. Женька нажал другую кнопку и задрал голову. Крюк с грохотом дёрнулся опять, и Женьке показалось, что в грохоте прозвучало: «Я раб пульта и того, кто держит его в руках». Женька хотел поднести пульт поближе к глазам, но это ему удалось даже не со второй попытки. Так... Вверх-вниз, влево–вправо, вперёд-назад. Первые движения давались нелегко, но потом они оба – человек и кран-балка - привыкли друг к другу. Женька громко пел, а его новый друг танцевал танго – в середину, вверх, шаг вперёд, по диагонали, два шага назад, вправо по кругу, вниз...
И тут пришла новая мысль.
А что, если...
А почему нет?
Он прицепил крюк сзади под ремень, взял пульт в руки, вознёсся под самый потолок – и теперь они танцевали вдвоём – в середину, вверх, шаг вперёд, по диагонали, два шага назад, вправо по кругу, вниз, вперёд, снова вверх... выше, выше...
То ли голова закружилась от высоты, то ли по пальцам пробежала дрожь, то ли алкоголь решил пошутить – но пальцы вдруг вспотели, ослабли и разжались. Пульт выскользнул и повис вне пределов досягаемости. А "повелитель крана" остался висеть в середине цеха, под самым потолком, один-одинёшенек, и даже голуби улетели досыпать в спокойном месте. А мобильник остался в раздевалке. А на дворе ночь. А цех закрыт. А завтра праздник. А потом ещё два выходных.
Надеясь, что услышат на посту охранники, Женька закричал, но эхо так оглушило его, что он сразу охрип, обмяк и смирился с судьбой.
***
В три часа ночи Татьяна, Женькина жена, - как будто её толкнули в бок, - проснулась и села на кровати. Мужа дома нет. Он приходит поздно, но уже скорее раннее утро, чем поздняя ночь. Где он? Где он может быть в три часа ночи? Татьяна подозревала, что у Женьки с ее подругой Ирой роман. Ирка, конечно, и на личико страшненькая, и фигуры у неё нет, не то что у неё, Татьяны, но вдруг? И она ясно представила, как Женька, её непутёвый муж, сидит рядом с не модельной Иркой, обнимает её на не модельную талию, целует в не модельные губы, кладёт голову на не модельную грудь... Татьяна почти бегом побежала к Ирке, не зная, что лучше – неверный, но живой и здоровый муж и уже бывшая подруга или подруга и неверный, изменяющий уже им обеим (да пусть даже так!), муж.
Ира дверь открыла сразу. На вопрос Татьяны о Женьке только рот и сумела открыть. Но Таню интересовало только одно – где он? ГДЕ ОН???
Ир, позвони в милицию, в морг, в больницу – ну, не знаю, куда! – А ты? – Нет, я не могу...Стыдно... Звони, спроси, нет ли у них Женьки Асафьева. Михайловича. Нет, погоди. Так не спрашивай. Спроси так: «Нет ли у вас в эту ночь новых поступлений?» а если скажут, что есть, тогда попроси, чтобы весь список... огласили...
Опрос ничего не дал.
После недолгих колебаний и сомнений - ночь всё-таки! - решено было позвонить мастеру Крапивину. Тот на вопрос, не видел ли он Женьку, спросонья сначала не понял, о ком это они, со всем соглашался, потом всё отрицал, потом проснулся и вспомнил, что да, то есть, нет, не видел.
***
Часам к семи была собрана экспедиция, и висящего на крюке и уже задремавшего Женьку сняли. Он только жаловался, что затекли ноги и спина, и всё просился в туалет.
Вот после того случая... Но с этого наш рассказ и начинается.