Бабье царство
ПОДВАЛ
Борька Шахтер маялся дичайшим похмельем. Вчера, - очень смутно, обрывками вспоминалось ему, - они с Васькой Хрюнделем и Толиком Седым удачно впарили какому-то лоху найденный на свалке черно-белый телевизор, на вырученные деньги набрали в аптеке боярышника и гудели весь день, пока не отрубились напрочь. Седой с Хрюнделем повалились возле собственного подъезда, а он все-таки сумел каким-то образом добраться до своего подвала. На автопилоте, наверное... Больше Шахтер, хоть застрели из поганого ружья, ни фига не помнил.
Башка гудела как пустая цистерна, в которую упорно бьют кувалдой-«понедельником». Впору оторвать и собакам выбросить... Кенты-бухарики, мать их в лоб железным унитазом, скорее всего уже поправили свои тупые репы, а про него, волки позорные, конечно и не вспомнили. Седого его баба похмелила, это точно. Сперва, как водится, чем-нибудь по горбу отоварила, но стаканчик налила. Жалостливая. А Хрюнделъ, он и есть Хрюндель; как пить дать, пару-тройку пузырей вчера отмел себе на похмелку. В плавках, козел, прячет и хрен уследишь...
Похмелиться, конечно, Шахтер мог в любой момент. Была у него в углу подвала за стояками теплотрассы нехилая заначка - килограммов на сто пятьдесят цветмета. Для поправки здоровья пары кг хватило бы за глаза. Вот только встать, взять, да через дорогу в гаражи снести, в скупку замаскированную и - голова в порядке! Но это был неприкосновенный запас и рука не поднялась бы его раздербанить. Борис знал, для чего копил свою заначку...
Четыре еще года назад Борис уважал себя, его уважали соседи, его любили (так он думал) жена и дочка, его терпела теща. Худо-бедно, а он был хозяином, ибо работал на шахте и получал в месяц до шестидесяти тысяч рублей. Купил в свое время кооперативную квартиру, которую, по доброте душевной, оформил на тещу, приобрел "москвичонка", гараж к нему, садово-огородный участок с летним домиком, прочие модные телеки-видаки, пылесосы-холодильники.
Жизнь дала трещину в одночасье. Шахту закрыли, Бориса выперли на улицу. Все, что он умел - это профессионально работать отбойным молотком под землей, а на земле, В лучшем случае, требовались либо грузчики, либо охранники. В охранники теща не пустила: мало платят, ежели какой-нибудь "комок" со жвачками и презервативами стеречь, а в банк или солидную фирму идти не позволила чисто пролетарская внешность. Пытался, не брали. Вида товарного не имел: рыжий, длинный, тощий, будто карандаш в стакане. И хрен кому докажешь, что руки у него суть продолжение отбойного молотка и кулаком он может гвоздь в доску загнать по самую хряпку...
Пришлось податься все-таки в грузчики. Гром грянул, когда Борис принес в дом первую зарплату – 9000 р. "чистыми". Вместо привычных для жены и, особенно, тещи шестидесяти тысяч!.. Скандал вышел грандиозный. Теща, как я уже отметил, не очень-то жаловала зятя и прежде, но терпела, ибо по сущности своей была захребетницей и халявщицей, и пока зять зарабатывал вполне достаточно на удовлетворение ее неисчислимых причуд и капризов, она милостиво разрешала ему жить с ее дочерью и при ней самой.
ТЕЩА
Об этой самой теще следует, на мой взгляд, рассказать особо. Встречается такая порода людей, коим благополучие близких и вообще окружающих - нож по горлу! Антонина Львовна была ярчайшим представителем оной породы. Из деревни она уехала в шестнадцать лет. Родителям сказала, будто решила поступать в какое-то торговое училище, а сама немыслимым образом быстренько выскочила замуж и плотно угнездилась у мужа на шее. Борис, между прочим, искренне уважал тестя и поражался только одному; как мог интеллигентный человек, театральный режиссер вляпаться в женитьбу на спесивой дуре Тоньке и прожить с ней почти тридцать лет? Вопрос так и остался открытым, понеже после очередного скандала, учиненного Тонькой с битьем посуды, оконных стекол и дикими криками "караул!" на весь проспект, тесть вдруг осел на пол и умер, не приходя в сознание. Теща еще в бешенстве какое-то время пинала ногами остывающее тело, не веря, что Господь смилостивился и избавил ее супруга от нее самой. Причиной же скандала, как навсегда запомнил Борис, был отказ тестя идти в гости к тещиной подруге, склочнице и хабалке Маргарите Ляпиной, мнящей себя великой русской поэтессой. Теща с Маргариткой носились от не хрена делать по редакциям газет, орали там, кляузничали во все мыслимые и немыслимые инстанции, пробивая Риткин бред, упорно величаемый тещей заоблачной поэзией. Бедного покойного тестя от Ритки тошнило. Бориса тоже...
Зятя Антонина Львовна невзлюбила за его пролетарское происхождение, но женился он на ее дочери как раз в тот исторический момент, когда театр с его артистами, режиссерами и вешалками вдруг перестал вписываться в культурную жизнь страны, и тесть оказался не у дел, а зять стал единственным стабильным добытчиком и кормильцем.
После смерти тестя Антонина Львовна довольно быстро промотала собственную квартиру на гербалайфы и косметические салоны, на экстрасенсов и колдунов и перебралась в четырехкомнатную квартиру зятя, убедив его оформить жилье на "любимую маму".
ДОЧКА
В девяносто пятом году у Бориса наконец-то родилась дочка, которую он ждал долгие шесть лет и которую полюбил до самозабвения. Ему как-то сразу "до фонаря" стали тещины подковырки, нытье, постоянные жалобы на всякие придуманные болячки и пр. Он возился с дочуркой, сам стирал и гладил пеленки, бегал после ночных смен в детскую молочную кухню, ходил с малышкой по врачам и не замечал, что жена его все больше и больше как обликом, так и внутренним содержанием копирует свою мать, становится такой же спесивой мымрой.
В общем, увидя собственными глазами зарплату грузчика, теща оторвалась на своем зяте по полной программе. Припомнила ему все, о чем вынуждена была помалкивать; и то что он детдомовский, то бишь подзаборный, порченый, и то что необразованный, взятый в авторитетную и уважаемую семью из милости, и даже что говорит он по-деревенски "магазин" с ударением на втором слоге. Образованная, мать ее в лоб железным унитазом...
Раньше Борис практически не пил (в забой с похмелья не полезешь, дышать тяжело), а тут мало- помалу начал прикладываться и настал день, когда жена с тещей не пустили его на порог. Как потом выяснилось, Антонина Львовна нашла своей дочери "спонсора", предварительно обработав соседей на предмет создания у них негативного мнения о Борисе.
Сначала Борис кантовался в гараже одного из грузчиков (теща от его собственного гаража ключи забрала), а когда похолодало, кто-то из соседей присоветовал поселиться в подвале родного дома. Подвал теплый, уютный, огромный (под девятиэтажкой), крыс нет, сухо, места, где можно оборудовать лежанку, полным-полно. Жильцы не возражали. Несмотря на тещину агитацию, они давно уже убедились, что Борька мужик тихий, не скандальный, не вороватый как, к примеру, Хрюндель или Седой. Председатель кооператива даже оформил Бориса документально уборщиком подъездов, чтобы участковый не цеплялся, хотя милиции давно уже было начхать на такие мелочи. Тем более что и статью-то за бродяжничество и прозябание на чердаках и в подвалах, из Уголовного кодекса изъяли.
Из бригады грузчиков Борис ушел, но работу свою по дому исполнял неукоснительно, несмотря на пьянки и похмельную ломку. Кроме подъездов добровольно подметал тротуары и чистил газоны вокруг дома, куда по необъяснимой причине - есть же мусоропроводы - граждане жильцы швыряли с балконов пустые пластиковые бутылки, использованные "олдейзы",рваные презервативы (из последних продвинутые тульские детишки повадились делать водяные бомбы) и прочий непотребный мусор. Короче, Борька наводил идеальную чистоту и квартиросъемщики из соседних, муниципальных домов, утопавших в помойках, завидовали кооперативным жильцам, которых по старинке называли частниками или куркулями.
МЕЧТА
...Башка гудела, к горлу подбирались тошнотики, а Седой с Хрюнделем на горизонте не появлялись. В подвал-то Борис их не пускал, строго блюдя наказ председателя кооператива, но друзья-бухарики должны были стукнуть в окошко. Не стукали... И тут Борис вспомнил, лето кончается, пора браться за дело, ради которого копил цветмет. Впереди была заветная светлая цель и головная боль как-то сразу отступила, стало легче дышать. Теперь о похмелье напоминал лишь обильно стекавший со лба пот, но это все мелочи.
Борис выбрал из схоронки весь металл, разложил его по картонным коробкам из-под импортных апельсинов. Получилось девять штук примерно килограммов по двадцать весом.
Носить было тяжко, конечно, однако недалеко и очень-очень надо!
До обеда Борис еле управился. Приемщик отсчитал ему две с половиной тысячи рублей, из которых Борис наконец все-таки позволил себе похмелиться, потратив полтинник на бутылку пива. Остальные деньги до копеечки пустил на дело. У него давно были просчитаны все траты, поэтому хватило как раз в обрез.
В своем подвале Борис разложил покупки на лежанке, долго любовался ими, потом принялся упаковывать в специально купленную для этого случая красивую цветную пленку. Несколько раз переделывал; то углы не так обрисовывались, то, казалось ему, сверток вспухает снизу либо сбоку. Закончил уже к утру, перевязал сверток ленточкой и облегченно вздохнул. Он, Борька Шахтер, бомж при собственной квартире, волею злого рока уже не муж, не отец, не зять, в данный момент был счастлив, и ему казалось, что теперь-то, наконец, жизнь его изменится, и он обретет утраченное четыре года назад. Так ему казалось, и он почти в это поверил.
Дочку Борис дожидался на детской площадке. Она после завтра¬ка непременно выбегала покачаться на качеликах в любую погоду, если только не сеял дождь. А вот и она, рыженькая - в папу, и красивая, с огромными черными глазищами и пушистыми ресницами - в маму.
Девочка прошагала мимо скамейки, на которой сидел Борис, полуотвернув голову в сторону. Ей не было велено замечать отца, да и узнала она поначалу, что Борис ее отец, только со слов вездесущих подъездных старушек.
- Олеся! - позвал Борис. - Я тебе тут подарочек к школе приготовил. Ты же в этом году в школу идешь, да?..
Вот сейчас Борис вспотел весь с ног до головы. Ему было страшно: одним глазом он глядел на дочку, другим косил на подъезд; вдруг теща выпулится или жена со своим очередным "спонсором"...
Девочка остановилась, не дойдя до качелей. Запреты запретами, а любопытство взяло верх:
- Чего это? - девочка смотрела на блестящий сверток.
- Да тут... - Борис смешался, у него вдруг запершило в горле, глаза застило влажной пленкой: - Ранец тут…, туфельки, курточка на осень, шарфик...
Девочка потянулась было к свертку, затем, вспомнив, видимо, бабушкины наставления, отшатнулась и бросила с презрением не свои, чужие, взрослые слова:
- Нам ваши дешевки ворованные не нужны!..
КОНЕЦ
В этот день Борис напился до бесчувствия. Дотемна он валялся на газоне у своего подъезда и только ближе к ночи уполз в подвал. На следующее утро выходящие на работу жильцы обратили внимание на окурки у подъездов, но не придали этому значения и лишь тогда Хрюндель поднял тревогу, когда не достучался в окошко и потолкался в запертую изнутри дверь.
Вызвали милицию, взломали дверь. Борис висел в ременной петле, закинутой на фундаментную балку. Лежанка была тщательно прибрана, на ней красовался блестящий сверток, пол подметен, а на плечиках рядом с удавленником висел единственный выкинутый когда-то тещей вдогонку выставленному из собственной квартиры зятю его парадный костюм со знаком Шахтерской Славы третьей степени на лацкане.
Деньги на похороны собрали кооперативные жильцы. К Борисовой родне даже заходить не стали. Седой с Хрюнделем тут же в подвале сколотили из припасенных хозяйственным председателем усушенных до звона досок аккуратный гроб, обтянули его фиолетовым крепом и отвезли в городской морг. А когда прибранного старушками покойника выносили в поджидающий возле морга катафалк, поразились скоплению народа. Проводить Бориса в последний путь пришли не только кооперативщики, но и почти все жители микрорайона. Было много венков. Так много, что пришлось срочно нанимать еще один автобус специально для венков.
Окрестности девятиэтажного дома, где жил Борис, теперь не убираются. Нема дурных за 3000 р. горбатиться ни свет, ни заря, зимой и летом, в стужу и зной... С бывшей родней Бориса в доме никто не здоровается. Ну да хрен ли толку?..