Испытание любви нанотехнологией
повесть "Непрощенный"
Ночной Голивуд флудил почти до утра: противоестественно высоколобый и круглолицый парень в какой-то зашнурованной под горло одежде все суетился, словно боялся опоздать на важное свидание с бело-серым, как будто высеченном из скального известняка человеком в длинной накидке-плаще с капюшоном. Эта деталь, спрятанное от сновидца лицо, не позволяла определиться с личностью, а может быть даже личиной, Бело-серого, чего даже в полусне хотелось непременно.
Внутреннее нечто подсказывало: не успей тот лобастый на эту встречу – и все лодочник отчалит без него. Суета не позволяла сосредоточиться на мысли: какое дело собственно до проблем "странного малого" самому сновидцу. Только достаточная частота подобных информпрогонов научила постояльца недорогой парижской гостиницы самоустраняться от подсознательного бреда, от "их" возможно где-то номинированных на Оскар крутых сюжетов.
Между тем парень в камуфляже из сна, как будто бы опасаясь, что его примут не за того или вообще сбросят со счетов настойчиво выбрасывал руку в приветствии "рот фронта", будто бы давая знать о своем праве на существование и взаимодействие с Хороном.
Собственно далёкому от всех зашельмованных идей герою настоящей повести изуродованные чужими идейками сверстники никогда не нравились. Он был чужд коллективной мысли. Велика вероятность, к подобному положению вещей привело многолетнее раздрайное сознание, в котором ретранслировались самые противоположные понятия.
Вот и сегодняшний контакт где-то на периферии подсознания одновременно с основным действием пересылал стойкий шумовой эффект разговорной речи: «Обрати внимание на приветствие». К кому обращался голос мужчины среднего возраста, оставалось за гранью восприятия, но что возникающее время от времени приветствие лобастого не соответствовало заявленному или ожидаемому наблюдателями – было для невольного зрителя несомненно. Сей вызывающий у кого-то недоумение парень с выброшенным перед грудью кулаком от сердца, кроме жестикуляции, действительно твердил ту самую фразу "но пасаран", словно заучил пароль наизусть.
Может он ошибся лодкой, раз его не хотят принять за своего? Время шло... и всё же лодочник всё медлил отчалить без пассажира, как будто ожидая: вот-вот парень одумается и вскинет руку совсем в другом приветствии.
Расслабленное сном сознание не позволяло закрепиться какой-либо собственной мысли, и тем не менее, в памяти походя всплыл тот хмурый день в Лондоне, когда созерцатель сцены с перевозчиком неожиданно для себя столкнулся с симбиозом двух малоподходящих друг другу приветствий.
Параллельно первому сну вклинился серовато-черный мрамор, по которому струйками то ли слез, то ли росы стекали длинные зигзагообразные дорожки. Сам образ второго плана напоминал сцепленные гигантские руки. Но предплечья заканчивались не плечами, а ладонями: правая была вскинута в нацистском «зик хайль», так как его в последние дни войны исполнял уже провалившийся в глубокую шизофрению Гитлер, а вторая была выброшена кулаком вперёд – жест, который настоящий Гитлер, разумеется, бы не одобрил. Но художник видит мир с другой колокольни. Возможно, в том мире парни, обремененные столь непохожими идеями, недалеко ушли друг от друга.
Принял ли лодочник настойчивого парня на борт, так и осталось до конца не выясненным. Провалившись как в смерть – в сон – реальный человек не смог уже сопоставить ни один из посылаемых сигналов с повседневной реальностью.
Пробуждение было срежиссировано как возвращение с того света, словно машину-сознание на какое-то время отключили, а затем включили с новой ноты. На удивление голова вернувшаяся в наш мир была пуста и безмятежна. Словно ночные кошмары уже закончили своё существование в реалиях настоящего.
За окном простирались мокрые мрачные крыши старого Парижа и серое безжизненное небо над городом. Взявший передышку дождь, казалось, давал возможность герою сюжета размяться, подышать свежим воздухом и заодно что-то перекусить, потому как только теперь пробилась мысль: уже больше суток я ничего не ел.
Приходилось удивляться самому себе: многие вещи в мире всё чаще казались бессмысленными, и наиболее идиотскими в последнее время стали ощущаться: еда и секс. Однако без первого было сложнее, чем без второго. Посему он всё ж таки набросил тонкую кожаную ветровку и направился по кварталу наугад.
Это район был более менее знаком, так что подходящее место не заставило себя долго ждать. Легкомысленное кафе «Привет, Китти» оказалось почти пустым: пару мотоциклов, припаркованных у коричневых и из-за сумрачности дня непроглядных витрин, внутри помещения представляли группку местных завсегдатыев: середина недели, время около 16 – для обеда поздно, для ужина рановато.
Мясо на гриле и пиво – подобным меню было вознаграждено довольно долгое голодание. Официанты, пассивные как и погода за окнами, не торопились с исполнением заказа, что было только на руку: в гостиничный номер возвращаться желания пока не наблюдалось, а больше в перспективе дел не было.
Он долго смотрел на пробегающие миом неясные силуэты людей, редкий поток машин и с удивлением ловил себя на одной и той же мысли: где-то на небесах кто-то изумляется и радуется каждому из нас. Постепенно источник позитива обнаружил себя: небольшой экран демонстрировал загнанную стихией лодку под ремейк фильма «Достучаться до небес». Странно, почему-то ему в реальности этого не удалось: хотя первый и единственный раз странник хотел это сделать даже не для себя, а для неё. Между тем, серые промозглые небеса оказались пусты. Единственное доступное для него небо, которое воплощала в себе Зое, они продали крысам в халатах врачей SS, о чём поведала в одно из посещений еще до конца не деградировавшая его "половина".
- Почему именно им? – так и не понял логики, сжавший кулаки охотник за головами.
- У них нюх на элитные матки, - попыталась вспомнить Зое, - больше чем они – не заплатит никто.
Всплыло в памяти слегка искаженное пуленепробиваемым стеклом лицо – такие меры предосторожности, словно он мог бы покуситься на жизнь их пациентки. Вот откуда это: тогда тоже играл где-то фоном «Реквием по мечте». А ведь он почти не любил музыку, однако ж, похоже, звуковое сопровождение было одним из способов воздействия на пациентов: трогательно и сентиментально, так как предполагалось, что Зое любит этого коротко стриженного ежиком парня, и уже другим реальным врачам надо было знать, как ведут себя подопытные в разных условиях внешнего воздействия.
- Потерпи, – он прислонил руку открытой ладонью с свинцовому стеклу, - я обязательно вернусь. Есть одно дело. Они заплатят – это суммы хватит на хоть какое-то восстановление. Они обещали.
Но Зое, казалось, уже полностью ушла в музыку другого мира. Если то, что стояло за этим экраном, можно считать миром. Он не был сентиментален, оттого почти безжизненное, какое-то сморщенное, обрамленное прядками седо-пегих волос, рано постаревшее лицо Зое, в морщинках которого только угадывались текущие по лицу тонкие бороздки слез, хотелось размозжить одним ударом кулака. Посетитель бы врезал по этому отражателю – пусть бы только что-то изменилось. Рот фронт, – как окончание истории. Здесь тоже менять происходящее было некому. Седые грязные небеса были столь же глухи к женщинам с ампутированными матками, как и к проданным невестам с вымышленной Гревской площади.
Правда, именно после той встречи он рискнул – и пошёл в Собор Парижской Богоматери. Где этот чертов Бог? Раз уж он висит у них на крючке – должен быть кто-то, кто понимает, к чему клонится история. Но подойти к священнику в сутане – показалось слишком рискованным. Да и станет ли отец вникать в мало ему подвластное дело? Так что оставалось одно: привезти этих заказанных девиц – а дальше будь, что будет.
Делай, что должен – и будь, что будет. А ничего не будет. Еще одна ночь. Лодочник и остров в ночи. Ночь колибри. Неприметных таких птичек. Но от этого ещё более опасных. Синие на красном кресты в небе. Так всё ж таки оно обитаемо? Но додумать нет возможности. Ещё один провал памяти. Еще один просмотр вестерна «Непрощенный», который на этот раз заканчивает другой новостной канал, уверяющий что в 17:00 ситуация в Осло взята под контроль. Мелькают машины скорой помощи. Мельтешат раненные в каком-то очередном шоу. Борцы за очередную идею фикс минируют машины аммиачной селитрой и мазутом.
Он вышел под слегка просевшее на землю небо и поразился своей наивности. Только что на глазах разнесло в щепки столицу западной цивилизации – и боги скандинавов остались глухи. Но пасаран? Так кажется салютовал тот парень под небом с синими крестами. Так кому – но пасаран? Крутоголовый отчего-то не идет из головы. Что-то в репортаже заставило вспомнить именно о нём. Вот хрень: флаги на доме, где произошёл взрыв! Кому здесь во Франции есть дело до их флагов? Разве что в виде норвежской селёдки. Хотелось выйти из логова и затеряться среди людей. Но он только спустился в ближайший магазинчик, прикупил пива и разогретых сосисок и вернулся в номер. Нет, мир не удивился и не замер. Парижу не было дела до Осло. Что впрочем не могло удивить. Парижу не было дела даже до парижанок. А это однозначно значительно хуже. Одному ему не удалось вытянуть Зое из лап химерных торговцев счастьем.
Хотелось зарубиться снова в какую расовую дискриминацию индейцев, как неожиданно включенный на прежнем канале телевизор начал вещать полный Апокалипсис. Кто-то расстрелял целый остров. Чуть дальше Осло психи открыли огонь по ни в чем не повинным людям. Пойманные в ловушку отсутствием сообщения с материком, участники какого-то фестиваля были убиты на месте. Сколько распрощалось с жизнью в этот пятничный вечер репортерам пока уточнить не удалось, врачи прибыли на остров только после того, как было объявлено, что их жизни ничего угрожать не может. Спасать одну жизнь ценой другой жизни в Норвегии считается бессмысленным. А ведь он хотел спасти Зое ценой даже не одной – а трёх жизней? Будь он норвежским врачом – ясно, что ещё до начала всего возникло бы это противоречие: бессмысленности обещанного чуда для какой-то безумной девушки.
(продолжение следует)