Часть первая. Испытание любви нанотехнологией. (повесть "Непрощенный")
Париж мок в вечерних сумерках под затяжным летним дождем, и сырость измытаренного, всё более холодеющего воздуха проникала сквозь неплотно прикрытую дверь балкона в недорогой гостиничный номер. С другой стороны царивший полумрак, благодаря своим серовато-размытым полутонам, делал синих птиц на дешевых бумажных обоях комнаты не такими обшмыганными временем и постояльцами, как это бы было заметно при ярком свете. Телевизор, занимавший законный угол, монотонно бубнил семь часов кряду: еще лишь начинало моросить и в дневную скуку вполне могла вписаться прогулка по ближайшему кварталу, но молодой высокий мужчина, только что въехавший в отель, принял решение отложить встречу с городом на потом, равнодушно начав с подходящего вестерна.
Таким образом, Клин Иствуд пару часов без перерыва пытался заработать в «Непрощенном» тысячу баксов из кармана проституток Вайоминга на троих. Когда дело пошло на пятый круг, то затянувшаяся сага с изрезанным лицом проститутки всё ж таки сменилась новостным каналом. Пальцы долго перебрали два с хвостиком десятка заставок, пока глаз не споткнулся о доклад какого-то официального лица, рапортовавшего о бравой работе местных легавых по предотвращению заказного убийства грузинского криминалитета со странным именем Ладо, отчего возникло созвучие: имени главаря грузинской диаспоры и названия местного шоу Лидо.
И моментально в памяти всплыла Зое. Помнится, в начале их знакомства девушка затянула мало искушенного в подобных заведениях приятеля на Елисейские, покушать под грудастых девиц в кокошниках. Ужин тогда обошелся чуть больше доли Иствуда, причитавшейся последнему за голову изуродовавшего проститутку ковбоя. Шлюхи, соблюдающие на сегодня братство по ремеслу, казались нелепостью. На их фоне бывшая русская мафия, как сбиваясь с текста репортажа, корреспондент именовала грузинских гангстеров, запрудивших, по словам собравшихся в студии французов, земли прекрасной, безопасной до этого нашествия гуннов страны. Домики и квартирки, похожие на уютные гнездышки, ассоциировались в сознании с разноцветными петушиными перьями участниц балета Лидо. Гангстерито, похоже, не испытывали никаких возвышенных чувств от соприкосновения, что с первыми, что со вторыми.
Под монотонные перипетии расследуемого, между тем, дела по спасению одной верхушки грузинского криминала от конкурентов со стороны другой верхушки грузинов и забарабанивший по оконному отливу частый дождь веки стали смыкаться, проваливая память в какие-то мало относящиеся к происходящему образы и внутренние комментарии.
Подсознание почему-то сконцентрировалось на Фердинанде Великолепном. Где ему приходилось слышать такое имя, оставалось за коркой серого вещества, которое, вероятнее всего, транслировало совершенно другой новостной канал, чем пластиковый ящик на прикроватной тумбочке. Мезальянс наступал столь часто, что парень уже давно понял – собственно как такового его реального нет.
Есть тонкая плева, чем-то похожая на плеву девственниц, разделяющая пространство снаружи и изнутри границ головного мозга. Пока перепонка держится в целостном виде – ты человек. Но стоит прорвать тонкий кожаный раздел – и всё. Дефлорация - начало агонии разума и развала психики. Однако довести до логического конца мысль о разорванной перепонке - границе миров, как обычно, не получилось. Будто бы, подхлёстнутое его внутренним Я, внешнее информационное поле завело, как он уловил, схожий разговор за Фердинанда. Прогнав полудрему, молодой человек невольно подключился к внешнему потоку слов, исходящих от полицейского, которого неожиданно, видимо даже для него самого, пробило на глобальность происходящего в запруженной арабами Франции. Вникнув в беседу, слушатель озадачился: грузинского вора, убитого в марте в Ницце, отчего-то местные аналитики воспринимают как эрц-герцога Фердинанда в начале первой мировой войны. Чем там насолил французским властям герцог не уточнялось, но само сопоставление какого-то горца-выскочки с высшим светом подыхающей под чужими Европы показалось весьма забавным.
Мужчина встал, мельком уловил в зеркале встроенного шкафа свое грубоватое при двухдневной небритости ; la robuste лицо, и сдержав позыв показать неприличный жест отражению, вышел под козырек на балкон. Пелена дождевых капель, отлетая от перил и стенок, тут же покрыла лицо и руки изморосью. Тело поёжилось, но, как бы то ни было, умученное длительным кувырканьем в шерстяных одеялах приняло прохладу как благодать. Неоновые отблески водяных струй приятно убирали с глаз напряжение, порожденное экраном. Резкий вдох - выдох, вдох - выдох. Набрать воздуха хотелось резче, больше, но глубокий вдох, такой чтобы достало до самого солнечного сплетения, не получался. Последнее время какая-то резкая, неоткуда возникающая боль сковывала возможность хватить полные легкие воздуха. Парень почти подавился вздохом и машинально отпрянул к кирпичной стене – не хватало вывалиться за ажурную стальную решетку перил прямо на мчащиеся в радужных брызгах сверкающие авто.
Париж, как водится, не приглушил из-за непогоды свой пульсирующий жизнью ритм ни на минуту. Представавший взгляду монотонный дождевой занавес, расписывался, как у импрессионистов, иллюминацией могущего себе позволить быть манящим города. Глаз, наэлектризованный воображением и памятью, неожиданно среди хаоса загорающихся и гаснущих рекламных щитов зацепился за бегающие буквы: Фердинанд. Третий за сегодня символ был изумрудного цвета. Невольно, начав присматриваться к окружающему пространству из символов и знаков, постоялец провел поиск второго знакового для себя слова – Эсмеральда. Но нет – такой надписи не удалось распознать в висящей над столицей мгле.
Дремавший в душе дикобраз был мало суеверен, но кое в какие приметы облекал доверием. В частности имя цыганки Гюго приносило удачу. Несмотря на то, что дел в ближайшем будущем не планировалось, собственно, никаких – хорошая примета никогда не бывает лишней. Эсмеральда связывалась на подсознании с Зое, которая, как никакая другая, приносила ему везение. Фарт исчез вместе с хрупкой плотью любимой женщины за коваными воротами какого-то местного замка, переоборудовано под психиатрическую клинику. Когда у него не стало денег – платить за невинные мужские радости, его Эсмеральду отключили от сервера, поддерживающего функциональную жизнедеятельность. Зое так и не поняла, что, собственно говоря, с ней произошло. Допуская, неведение, как лучшее из возможного – как меньшее из зол, незадачливый вербовщик, расстроенный произошедшим, вначале сделал попытку отыграть назад. Личное чувство вины, которое его приятель из русских называл - совесть, не давало в первое время покоя. Хотя кто знал о его вине?
Фортуна даже будто бы улыбнулась на первых порах. Врачи ему пообещали оказать содействие – только опять же требовались деньги. Можно подумать, будь у него запрашиваемая сумма, они бы довели Зое до клинического срыва. По наивности орел попробовал еще раз найти компромисс с хозяевами. Однако тема, в их понимании, была закрыта. Единственное, что могло помочь – взаимовыгодный обмен. Требовалось предоставить три чистых экземпляра, желательно из итальянок, но могли подойти и югославки. Только вот теперь, когда условие было выполнено – оказалось слишком поздно. Зое пошла гулять «по рукам», ни о каком восстановлении речи уже не могло идти. Это насмерть перепуганное, мало сообразующееся с реальностью существо столь глубоко и плотно погрузилось в потусторонний беспредел, что когда до ментального Квазимодо дошло осознание процесса, он почти взвыл, как зверь: лучше бы они её повесили на Гревской площади, той самой, о которой когда-то рассказывала далекая от реалий сегодняшнего мира ветреная француженка.
Это только ради неё он решился навестить Нотр-Дам: где-то есть их французский бог, может быть, ему захочется решить этот вопрос по-человечески. Но, судя по всему, христианского бога озадачивали дела местных Фердинандов больше, чем местных Эсмеральд – последнее посещение Зое ничего не дало. Чем они только обрабатывают эти доставшиеся даром экземпляры? Однако предъявить претензий было некому. Когда начался Гаагский трибунал, парень абсолютно далекий от всех этих Карл дель Понте, неожиданно для себя решил, что разверни они компанию «милосердия» - Зое смогут вернуть к жизни, как ни как она свидетель. А уж довести дело до конца – он неробкого десятка. Откуда возникла подобная уверенность, теперь сложно сказать, но тогда, выудив в интернете Понте и её охоту: «Я и военные преступники», он несколько раз прочитал всё – чтобы запомнить. Я и моя борьба. Майн кампф наоборот.
Однако Франция, как и говорилось выше, предстала озабоченная больше спасением грузинских воротил, чем тех, кем они воротят – осталась глухой к понтийской истории Косово. А, следовательно, и его Зое. Надо полагать, девственную плёву её сознания уже не сшить самому искусному хирургу.
Холод ночного Парижа, в конце концов, пробрался в самую душу – захотелось под клетчатое овечье одеяло – и забыть всё и всех.
Лягавые кончили свой спектакль, шла погода в стране и мире на завтра 21 июля 2011 года. Бессмысленно уставившись в экран, отшельник так и не уловил, что ожидается в Париже и других столицах содружества. Провалившись в пакибытие, он видел ту же Югославию, которою описывала Карла. Сквозь химерное марево где-то гремела гроза, и частая дробь отбивала такт какого-то из представлений Лидо. Во всем этом хаосе сугубой константой бала только Эсмеральда, что-то нашёптывающая по поводу проданной невесты.
Ночной Голливуд флудил почти до утра: противоестественно высоколобый и круглолицый парень в какой-то зашнурованной под горло одежде все суетился, словно боялся опоздать на важное свидание с бело-серым, похоже высеченным из скального известняка человеком в длинной плащ-накидке с капюшоном. Именно теневая деталь, спрятанное от сновидца лицо, не позволяла определиться с личностью, а может быть даже личиной, мутно-серого. Подсознательное желание: понять, кто это - не покидало даже во сне.