Еще на третьем курсе у Владислава вызрел конфликт с деканом, тоже, тем еще «прапорщиком». Не желая даже выслушать студента, декан всякий раз тыкал в книгу:
-Потрудитесь-ка прочесть параграф такой-то, и не изобретайте велосипед. Все давно придумано до вас.- И язвительно добавлял,- Медицина не могла ждать, пока вы появитесь на свет.
В конце концов, наговорив резкостей взбешенному декану и посоветовав последнему перевести устаревший «параграф такой-то» в раздел ветеринарии, Владислав хлопнул дверью университета.
Не дожидаясь сессии и не слушая уговоров друзей и родителей, он уехал работать в глухую районную больницу, где хронически не хватало врачей, по причине захолустности и отсутствия элементарных признаков благ цивилизации. Труднее всего было привыкать к удобствам в глубине двора, особенно в слякоть и крепкий мороз. Купание же в корыте, через некоторое время, с приобретением определенной сноровки, начинало даже приносить какое-то удовольствие. Главное было, соблюсти правильную пропорцию холодной и горячей воды, наготовить около корыта ведра и не перепутать, какое для ополаскивания, а какое для закалки. В огородах заброшенного дома, выделенного администрацией Вадиму для проживания, стояла крепенькая банька, но пользоваться ею было хлопотно. Дитя города, он не умел ни растопить ее, ни нагнать, как следует парку, поэтому обходился корытом, как, впрочем, и большинство местных жителей.
Заведующая райбольницей, пожилая женщина, обремененная пациентами, детьми и подсобным хозяйством, так долго вертела заявление Владислава, что он начал сомневаться, возьмут ли его на работу. А она просто думала, какую брешь необходимее заткнуть хотя бы этим недоучившимся горе эскулапом. Затем отложила заявление и, решив не гадать, устроила кандидату настоящий экзамен, без поблажек и с пристрастием. Доверять больных, так уж знать кому, какой беды ждать, а чего и вообще поручать нельзя. Она, не мудрствуя лукаво, приводила случаи из своей практики и требовала от Владислава постановки диагноза и рекомендовать показания и способы лечения.
Ответы удивили и обескуражили ее: неужели сейчас так хорошо учат в мединституте, что третьекурснику можно доверить самых тяжелых больных и быть уверенной, что с ними будет все в порядке? Он не мямлил, не отговаривался, что мы этого не проходили (а они, действительно этого не могли проходить, всего-то третий курс), а отвечал обстоятельно и толково, и, если задумывался, то только для того, чтобы правильно сформулировать свою мысль. В беседе он раскрепостился и был рад, что наконец-то смог найти в лице пожилой женщины достойного и понимающего слушателя. Сокурсники его не понимали и больше говорили о вечеринках и дискотеках, и просили его не быть занудой: «пойдем работать, придет и опыт». А преподаватели, те могли бы снизойти к выпускнику, но к третьекурснику? Да, что он может смыслить в медицине? Пусть подучится.
Но на заведующую он произвел впечатление, и, в конце концов, они уже живо обсуждали сегодняшнее положение дел в райбольнице, и теперь Владислав был благодарным слушателем, помогая ей высказать наболевшее и задавая вполне уместные вопросы. Потом он рассказал, как три года отработал в БСМП санитаром, и в любую свободную минуту торчал около операционной. К нему там привыкли и не гнали, а в дни праздничные при остром дефиците медперсонала, разрешали находиться в операционной и даже ассистировать. «Резать» ему, ни за что бы, не позволили, но стандартные операции он видел десятки раз и
выучил наизусть каждый жест хирурга, и каждый надрез скальпелем. А если к этому прибавить его подработки в морге на вскрытиях, безупречное знание расположения нервных окончаний и кровеносных сосудов в организме человека, да плюс его природное «рентгеновское» видение, то, наверняка, он мог бы успешно оперировать.
Наконец, давая понять, что беседа окончена, заведующая взяла заявление и решительно вывела в углу резолюцию для отдела кадров.
- Ну, вот так. Завтра с утра на работу. С жильем обстроишься постепенно, нет у меня на это для тебя свободных дней, и, пока не женился, подежуришь почаще, тем более что завотделением сейчас приболел. Придется тебе и его больных вести. Но я буду рядом, не волнуйся.
Она не стала распространяться, отчего приболел завотделением. Так ли уж необходимо знать молодому, с искрой в глазах, человеку, что заведующий хирургическим отделением, великолепный врач, мечтавший о карьере выдающегося хирурга, стал, волею сломивших его обстоятельств, обыкновенным запойным алкоголиком. Неудачная женитьба на местной красавице, стерве непроходимой, неустроенный быт, невозможность в полную силу заниматься любимым делом («лучше бы жене времени побольше уделял»), громкие скандалы и еще более громкий, на всю вселенную, развод подкосили его. Он стал потихонечку прикладываться к бутылочке и, вдруг, ему стали понятны тутошние мужики, синие по утрам, розовые в обед и цвета земли в вечерних канавах. Они не трепыхались, как он, а приняли такой образ жизни, как наследство, как неизбежность, как традицию. Традицию с неизменными дебошами; с визгами отчаявшихся и звереющих жен; с плачущей и разбегающейся от «любимого папки» детворой; с обязательными потасовками с собутыльниками, приводящими к незначительной потере товарного вида лица. С тяжелыми, почти с летальным исходом, похмельями; примирением с женами, возней с малышней и хозяйской поступью по развалившемуся и зарастающему матерой лебедой подворью, где в покосившихся сараях ютилась немногочисленная скотина и птица. Удивительно то, что, находясь в жестких условиях полуголодного существования, эта живность умудрялась давать молоко, яйца, мясо, сало и «прочую сметану».
Редкие просветления между запоями не позволяли хозяину вдоволь запасти корму для скота, да и где брать? Колхозов и совхозов нет, воровать негде, а покупать у частников-капиталистов – молоко золотым будет, да и не за что покупать.
Вот так покосят они неудобья, покосят, сойдутся, воткнут косы черенками в землю, да и заговорят о своем тяжелом житье-бытье, а потом, глядишь, у кого-нибудь «мерзавчик» самогона с собой окажется (это раньше самогон четвертями пили, сейчас не так). Но тут и малая кроха для разгона сойдет. Потом начнут рыться в карманах, в поисках мелочи, вспоминать, у кого уже брали самогон взаймы, а кто еще может дать, и какой бабульке нужно грядки вскопать, естественно, за пол-литра. Наконец, найдя общими усилиями верное решение, ведущее к выпивке, они скорым шагом направлялись в село, а косы еще долго оставались торчать на косогоре.
Завотделением пил тихо, компаний не искал, скандалов не устраивал, но его слабость была общеизвестна, и если он не выходил на работу, то было ясно – «приболел», и раньше чем через две-три недели его смело можно не ждать. Наконец он появлялся в больнице, гладко выбритый, в безупречном костюме, устало выслушивал однообразные упреки заведующей и приступал к работе.
Владислав, конечно, узнал о его «недуге», и не мог понять, почему это терпят и не выгонят алкоголика с треском вон? Но свое мнение никому не высказывал, пусть сами разбираются, а у него есть главное - работа, много работы! Он работал, как одержимый, забывая поесть, спал урывками, отдавая все свое время больным, книгам и работе над записями. Наконец он имел возможность реализоваться, как настоящий специалист.
Впрочем, свое отношение к завотделением он вскоре пересмотрел. Дело было на Пасху. Трое мужичков решили «сбить шабашку», в общем, подзаработать.
Нельзя этого делать в Святой День, грех великий!
Нужно было распилить несколько листов железа, а у одного из них была настоящая стационарная отрезная машина – хвала прокатившейся по стране волне «прихватизации». Большие люди, те воровали, пардон, приватизировали заводы, комбинаты или просто откусывали от карты России приглянувшиеся куски, а маленький человек хватал только то, что мог унести, правда, с риском надорваться. Кругов отрезных было предостаточно, но они были плохо армированы и имели склонность к разрушению при работе. Поэтому эта партия была отбракована и досталась счастливцу даром.
Запустили машину, взялись подносить железо. Вдвоем по краям – тяжеловато, третий взялся помогать посредине, прямо напротив круга. Никто не успел ничего понять – только коснулись рабочей части, как круг, вращавшийся на бешеной скорости, развалился и разлетелся осколками. Стоявшему напротив круга, довольно крупный сегмент угодил в лицо, разрубив нос, верхнюю и нижнюю челюсти надвое. Компаньоны, в панике и ужасе, быстро отвезли его на мотоцикле в больницу, а там один, этот молодой дежурит и никого из врачей. Пасха! Празднует народ. Что делать? Поехали за главврачом, вытащили из-за стола еле теплого и привезли в больницу. Тот только глянул на пострадавшего и сказал (вернее – еле выговорил заплетающимся языком):
- Если буду зашивать под наркозом – останешься уродом, а если потерпишь, зашью на «живую» – никто даже шрама не заметит.
Надо было видеть глаза несчастного (о лице там и речи нет), и боль, и испуг, и слезы. Конечно, тому не хотелось, чтобы его оперировал пьяный врач, да еще без наркоза! Но, все-таки согласился он зашивать на «живую». Ну что ж, привязали его покрепче и приступили. Владислав (а это именно он дежурил, кто же еще), активно включился в работу и не отходил ни на шаг: ассистировал и не давал больному упасть в обморок, и даже один раз остановил врача, когда тот собирался сшивать развалившийся язык:
- Постойте, мне кажется под языком глубоко инородное тело.
Тот удивленно посмотрел на него, но, тем не менее, исследовал этот участок и, с изумлением вытащил осколок злосчастного круга.
- Откуда узнал? – врач был уверен, что никакой рентгеноскопией здесь и не пахло: это вещь вообще проблематичная в конкретной больнице, начиная с отсутствия специалистов и заканчивая изношенным, постоянно выходящим из строя оборудованием. А в праздничные дни об этом не стоило даже и мечтать.
- Предположил, что в мякоти мог застрять осколок. Остальные я-то убрал, а про этот только сейчас подумал. – Владислав не стал говорить, что в тот момент он просто «увидел» осколок.
Операция прошла успешно, а несколько месяцев спустя мужичок вставил металлические зубы, и только розовая полоска от середины носа до края подбородка напоминала о страшной травме.
После этого случая главврач и Владислав как бы увидели друг друга в новом свете, и каждый нашел повод для восхищения другим. Главврач сразу отметил для себя грамотно оказанную Владиславом пострадавшему первую помощь и правильно обработанную рану, а уж ассистировал молодой врач безукоризненно. И, если учитывать некоторое, мягко говоря, опьянение главврача, то ассистенту зачастую приходилось интуитивно угадывать следующее его требование. Причем управлялся Владислав с инструментом легко. Не смущаясь его обилием и не путаясь в названиях, он всегда подавал хирургу именно то, что требовалось в этот момент.
В свою очередь, Владислав был просто покорен филигранной работой мастера. Он «видел», что тот не просто зашивает рану, а очень аккуратно обходит крупные сосуды и нервные окончания, как будто у него на кончиках пальцев были глаза. И начинал операцию ассистент с клокотавшим в груди негодованием и презрением к этому алкашу, а заканчивал с благоговением и преклонением перед великим хирургом. А уж хирургов Владислав на своем коротком веку повидал.
Вот так началась их дружба. Два одиноких и не понятых таланта нашли отдохновение в общении друг с другом. Тогда-то и познакомился Владислав с работами хирурга о новой методике оперирования. Несмотря на запойный образ жизни хозяина, все бумаги содержались в идеальном порядке, и не было для Владислава минут лучше, чем те, когда он открывал очередную папку и окунался в мир высокой медицины. Сначала автор пытался ему что-то подсказывать и объяснять, считая, что работы написаны слишком уж специальным языком, но после нескольких бесед он понял, что это лишнее. Тем более, что по ходу чтения, «новичок» сделал несколько, несущественных на первый взгляд, замечаний, которые заставили мастера еще раз пересмотреть ряд своих работ и ввести в них больший объем дополнительной информации. Пить, конечно, главврач не перестал, но это уже не возмущало Владислава, а вызывало в его душе жалость и сочувствие.
В больнице же у молодого врача все складывалось как нельзя лучше. Он зарекомендовал себя хорошим специалистом, и ему доверялась абсолютно любая работа: и прием больных, и назначения, и проведение несложных операций под наблюдением главврача, который, впрочем, убедившись, что его присутствие на этих операциях совершенно не обязательно, позволил Владиславу проводить их самостоятельно. Доводилось дежурить и в терапевтическом отделении, да, и если честно, в районной больнице ты должен быть, по большому счету, универсалом.
Уже к нему с уважением обращались и больные и медперсонал, и никого не смущал его возраст. Дважды ему приходила повестка из райвоенкомата, но оба раза к комиссару вместо него ездила заведующая. Возвращалась она разъяренная, но с неизменной отсрочкой до следующего призыва, и, задиристо улыбаясь, говорила Владиславу:
- Да, куда он денется! В его возрасте оставлять район без врача – он же не самоубийца.
- Ну, что вы, я же не один здесь врач.
- Конечно не один, - легко соглашалась заведующая, - но уж тебя-то я никому не отдам. Тебе нравится у нас? – и, получив утвердительный кивок, продолжала, - дом у тебя есть, оженим, как полагается. Девчонка-то на примете есть?
Он смущался и отвечал:
- Нет, пока. Вы не подумайте, что я какой-то ненормальный, но сейчас у меня столько работы, столько вопросов накопилось, просто жалко минуточку зря потратить. Да и о чем я буду с ними говорить, не о функциональной же замене почки и особенностях отторжения.
- Это что, - улыбалась заведующая, - мой любимый на первом свидании объяснял мне устройство пулемета. До сих пор помню: затыльник, кожух, возвратный механизм, ударник.
Но отдать Владислава ей все же пришлось.
Все это как-то само собой выплыло из памяти. Прошло уже столько времени, а вспомнилось так ясно.
Когда они с профессором вошли в ординаторскую морга, гомон стих, и они оказались под пристальными перекрестными взглядами разнокалиберного начальства.
- Я думаю, можно не представлять, - начал профессор, - это наш главный специалист, доктор Черепов Владислав Львович. Он готов провести вскрытие…
- В этом нет необходимости,- оборвал Сережин, - Мы пригласили профессора медицины из военной академии, ему будет помогать хирург морга. Как мы все понимаем, случай не рядовой. Впрочем, - он посмотрел на Владислава, - ваше присутствие при этом обязательно.
Это прозвучало как многообещающая угроза, хотя Владислав не мог даже придумать, в чем он был виноват перед Сережиным.
Доктор ушел переодеваться, остальные потянулись в смотровой зал. Это было продиктовано скорее обязанностью, чем необходимостью, все равно, из того, что будет происходить, вряд ли они смогут что-нибудь понять.