- Вы… вы надеялись, что я буду подслушивать?
- Конечно. Совсем не хотелось всё это ещё раз пересказывать вам. Тем более своими словами. Но что вы теперь скажете?
Он покачал головой, с силой потёр руками лицо и повернулся к Мэри:
- Теперь мне веры, конечно, нет - я правильно понял?
- Джон, я… хотела бы тебе верить.
- Хотела бы, но не можешь? А знаешь, пожалуй, я больше не стану перед тобой оправдываться. Я ни в чём не виноват, а знаешь, что на этот счёт сказано в библии? «Будет ваше да - да, нет - нет, а остальное от лукавого». Ты хочешь клятв и многословных заверений? Ты их не получишь. Не можешь верить - не верь.
- Вы не видели этого ребёнка, Уотсон, - напомнил я. - если бы вы увидели его…
- Что произошло бы, если бы я увидел его? Я вдруг вспомнил бы напрочь стёртую из памяти ночь любви с чёрт знает кем? Потому что я не лгу тебе, не лгу, я… чёрт вас побери, Холмс! А что с вами-то происходит?
Должно быть, у меня престранно застыло лицо в тот момент - оттого он и спросил. А причиной этому была мысль, чуть совершенно не упущенная мною - мысль самоочевидная, которая просто следовала из всей этой истории, на которую, как это часто бывало, натолкнули меня на первый взгляд не относящиеся прямо к ней слова Уотсона. Я вспомнил, каким именно образом Aль-Кабано склонял женщин к перспективе быть проданной в элитном борделе какому-нибудь денежному мешку. И почему бы тому, что хорошо для женщин, не оказаться столь же действенным для мужчин. Я снова представил себе младенца, прикинул навскидку возраст, а по нему - дату рождения.
- Уотсон, вам часто случалось в конце зимы - начале весны ночевать вне дома?
- Холмс! - он резко повернулся ко мне. - Я, кажется, достаточно ясно выразился, что не намерен…
- Я имею в виду буквальный смысл этого слова, Уотсон, а не эвфемизм, означающий встречу с женщиной для сладострастных утех. Спать… просто спать вне дома вам приходилось? Пусть не всю ночь - несколько часов. Может быть, нетрезвым. Вспоминайте, друг мой, вспоминайте - это может оказаться важным.
Он уставился на меня с внезапной догадкой:
- Вы думаете, что кто-то мог… о, боже!
- Вспоминайте, - повторил я. - Аль-Кабано пользовался какими-то специальными веществами, с помощью которых вынуждал женщин вступать в связь с мужчинами - кто знает, каков его арсенал. Не исключено, что он мог и такое: усыпить, одурманить - так, что вы и знать, и помнить не сможете. Но сам факт провала в памяти вы должны осознавать.
- Господи… - он закрыл руками лицо. - Я… нет, я не знаю… не помню… Я… я много работал тогда…
- Вы что-то вспомнили?
Теперь он отнял ладони от лица и посмотрел на меня не то, чтобы совсем затравленно, но как-то совершенно беспомощно. Я понял, что он знает, и это знание отнюдь не радует его. Теперь я должен был решить, щадить ли его или Мэри и припереть его к стенке и заставить говорить - пожалуй, я был сейчас в силах сделать и так, и иначе - он безропотно послушался бы меня - кажется, само открытие, сама догадка шокировала его и пробрала до глубины души.
- Ты же ни в чём не виноват, Джон? - опередила меня Мэри. - Ты просто не хочешь делать мне больно, но мне было больно всё последнее время, и если ты ни в чём не виноват, что бы там ни было, меня только попустит. Успокойся, Джон, дорогой, успокойся, мой мальчик, и просто расскажи. Мне и Шерлоку - людям, которым ты можешь довериться.
- Хорошо, - сдавленно, словно через силу проговорил он. - Боюсь, что больно будет всем нам троим, но я расскажу всё, что могу предположить. Но не тебе, Мэри - только Холмсу, - он выдержал её недоумевающий взгляд и ещё раз повторил твёрдо. - Не тебе. Если ты доверяешь Холмсу, ты можешь после положиться на его суждение, но о том, чтобы ты слышала мой рассказ и речи быть не может.
- Я вижу, это ты мне не доверяешь, - обиженно проговорила она. - Если ты виновен в чём-то передо мной, Джон, я предпочту правду лжи, и, уж тем более, если ты ни в чём не виновен. Мы оба знаем, что и я - не ангел, почему бы нам не быть откровенными друг с другом на равных, как любящие и однажды поклявшиеся перед богом в этой любви.
Она говорила, пожалуй, высокопарно, но ведь мы были в Тышланде, и смерть не то, чтобы стояла у её изголовья, но уж в тёмном углу-то комнаты таилась, точно.
- Я не о вине своей пекусь, - ответил Уотсон, не поднимая головы. - Да и странно бы было сообщать тебе о признании, которого до тебя доводить я не собираюсь. Просто… если всё, действительно, так, как я сейчас думаю, и если ты начнёшь думать так же… ненависть и жажда мести - не те чувства, которые тебе нужно испытывать сейчас. А если всё, действительно, так, то никаких иных чувств ты не испытаешь, и я буду виновен в этом, а не в том, что изменял тебе.
- Виновен в том, что я умру без умиротворения? - прямо спросила она, посмотрев ему прямо в глаза.
Несколько мгновений мне казалось, что он сейчас закричит или заплачет - так стремительно он побледнел, так налились кровью его глаза и так судорожно, задыхаясь , втянул он воздух, но выдохнул его лишь с коротким обречённым «да».
- Ты - дурачок, Джонни, - проговорила Мэри вдруг очень нежно и, протянув слабую худую руку, погладила его по волосам. - Что значит ненависть и месть перед сомнениями в твоей любви? Или так душе моей будет легче покидать тело, в терзаниях, верить или не верить, в ложных тревогах, с уже моей - не твоей - виной. Или ты думаешь, что я позволяю Шерлоку Холмсу быть свидетелем этих сцен просто по капризу? У меня остаётся слишком мало времени, бедный мой Джонни, чтобы закончить этот круг непонимания, обид и измен. Но просто отринуть я не могу, и Шерлок - тот, кто может помочь нам обоим, а ты хочешь время тянуть условными трудностями всех этих недомолвок. А ведь это моё время в большей степени, чем твоё, Джон.
Я почувствовал, что настало время мне вмешаться, и положил руку Уотсону на плечо, чтобы привлечь его внимание:
- Уотсон, друг мой, мне кажется, вам лучше всё рассказать нам обоим - миссис Уотсон права: сейчас не время для недомолвок, ужимок этикета и недоразумений. Говорите сейчас, говорите нам обоим, и, может быть, это всё расставит по местам. О чём вы вспомнили?
- В середине прошлого лета, - начал он помолчав, - не помню, было ли начало августа или конец июля - у меня выдалось много работы, и я отказался сопровождать тебя, Мэри, в твоей поездке в Ноттингем - ты помнишь?
- Да. Я немного обиделась.
- Вовсе не немного, и мы расстались почти в ссоре.
- Так ты… Джон? - брови Мэри страдальчески надломились. Уотсон досадливо поморщился:
- Вовсе нет. Не то, что ты подумала. Я был расстроен, мне не хотелось возвращаться домой после того, как проводил тебя на вокзал, и я отправился в нашу больницу в надежде отвлечься, исполняя обязанности круглосуточного куратора, пока ты не приедешь. Да и деньги не помешали бы - мы ведь уже планировали завести ребёнка.
В общем, я поселился в небольшой комнатушке при госпитале, и стал работать очень много.
По вечерам ко мне заходили посидеть мои знакомые, работающие там же, при больнице - Джим Мэртон, Мэрги Кленчер, Роксуэлл. Бывало, что мы не обходились одним только чаем, а пригубливали и коньяк. Впрочем, вы оба знаете, что я - не пьяница, поэтому оправдываться мне тут не в чем.
В один из таких вечеров Мэрги Кленчер сообщила мне, будто в одну из палат поступила новая пациентка, и хорошо бы, чтобы я её осмотрел до наступления ночи, потому что она без сознания и еле дышит.
Я отправился в палату - там, действительно, лежала в одиночестве довольно красивая, с тонкими чертами лица женщина. Не слишком юная, но совершенно молодая - надеюсь, вы представляете себе, о каком возрасте я толкую - постарше двадцати пяти, помладше тридцати. Я осмотрел её, но никакого заболевания не нашёл, кроме того, что она не приходила в себя, хотя зрачки реагировали на свет, и боль она тоже чувствовала. Я назначил укрепляющие малозначимые уколы и пошёл к себе в кабинет почитать что-нибудь о похожих случаях. У двери меня ждал мужчина, представившийся мужем этой женщины. Он назвал её имя - я сейчас даже упоминать не буду, потому что впоследствии оно оказалось вымышленным.
Я пригласил мужчину в кабинет, налил ему коньяка, потому что он очень волновался, и стал рассказывать о своих предположениях по поводу состояния его жены. Не успели мы начать разговор, как меня позвали, потому что у женщины, похоже, начались судороги - она выгибается и трясётся. Я поспешил в палату, но с женщиной всё было нормально - она по-прежнему лежала неподвижно с закрытыми глазами - очевидно, приступ прошёл сам собой.
Когда я вернулся в кабинет, мужчины там уже не было, а был Мэртон, зашедший по-обыкновению поболтать. Мы посидели и, кстати же, обсудили странную пациентку и её странного мужа. Далее Мэртон ушёл, а я чувствовал себя усталым, поэтому лёг спать.
Утром меня разбудила встревоженная Мэрги Кленчер - оказалось, что пациентка пропала. Никто не видел, куда она делась. И случилось это, видимо, уже под утро. Я чувствовал себя ошалевшим и не выспавшимся - сильно болела голова, во рту пересохло, Мэрги, между прочим, ещё сказала мне, что тоже собиралась, по-обыкновению, зайти ко мне вечером попозже, но, когда она попыталась это сделать, я уже крепко спал и ничего не услышал, поэтому она ушла. Да и сейчас, утром, с трудом меня добудилась. Мне показалось это странным - мне не с чего было так устать, чтобы спать уж очень крепко, тем более в больнице, где меня немедленно будит любой, коснувшийся ручки двери.
- А вы с Мэртоном пили коньяк? - спросил я, начиная уже кое-что выстраивать на основании его рассказа.
- Один бокал - это совершеннейший пустяк для меня.
- Не спрашивали после Мэртона, как он спал ночью?
- Нет. Но я не всё сказал, - Уотсон покраснел и, зацепив языком ус, затянул его в рот и принялся жевать. - Поднявшись с постели, я увидел вдруг, что, оказывается… обмочился во сне. Такого со мной не бывало с детства, даже спьяну. Я подумал, что… что я заболел. У меня, действительно, голова просто раскалывалось, и кровяное давление необыкновенно поднялось. Температуры я не мерял, но мне показалось тогда, что и она повышена. Теперь я думаю, что ошибался. Ну, а тогда я нашёл в себе силы, приняв порошок, переодеться и приступить к обычным своим обязанностям. День потёк своим чередом, хуже мне не становилось - пожалуй, наоборот, а на следующий день всё вообще было, как обычно, и я забыл об этой истории. А вот теперь и вспомнил… Это был единственный подозрительный и необычный случай за весь этот год. А теперь… о чём вы подумали, Холмс, и почему спросили?
- Разве вы не догадались?
- Возможно, да, но я хочу от вас услышать. И, главное, хочу, чтоб Мэри услышала от вас - не от меня.
- Ну что ж, извольте. Я склонен думать, что это был тот самый случай. Я склонен думать, что «муж» вашей пациентки добавил в ваш коньяк или в ваш коньячный бокал какое-то сильнодействующее средство, которое вызвало у вас сон или потерю сознания - назовите, как угодно. А учитывая наличие ребёнка, который похож на вас, как две капли воды и вполне мог быть зачат в то самое время, полагаю, пока вы были без сознания, у вас тем или иным способом похитили семя, которым оплодотворили, возможно, ту самую женщину, впоследствии сбежавшую вместе со своим сообщником.
- Боже, какая дикость! - всплеснула руками Мэри. - Да зачем же? На что?
- Пока что эта версия прекрасно объясняет всё, включая услышанный вами разговор. Причина? Я подозреваю, что причина могла быть очень весомой, если здесь как-то был замешан тот страшный человек, о котором я всё время твержу. Он - король многоходовок, в которых задействовано оказывается порой не одно государство. Возможно, ребёнок был задуман, как средство давления, возможно, как наследник, а может быть, цель была и совсем другая. В конце концов, возможно, всё вообще не так, и история, рассказанная вами, Уотсон, отношения к делу не имеет, и вы, действительно, просто внезапно заболели в тот вечер, а до следующего здоровый организм победил хворь, но, не имея больше ничего, мы хватаемся за эту версию, как за соломинку.
- Я думаю, - проговорил он, не поднимая глаз, - что очень даже имеет. У меня обычно неплохая память на лица, Холмс, но когда глаза закрыты… И потом, роды меняют женщину - фигура становится другой, перекрасить волосы совсем несложно, и я бы никогда даже не подумал, но сейчас… Мне кажется, Холмс, что я узнал ту мою пациентку в одной из здешних женщин.
- В ком? - быстро спросила Мэри, и её глаза опасно блеснули.
- В Людке? - так же быстро спросил я, и мы, невольно перебив друг-друга, переглянулись.
- В покойной марте Фрейзер, - сказал Уотсон, по-прежнему не поднимая головы.