ЮРИЙ ПЕСТЕРЕВ - http://www.proza.ru/avtor/pester1953 - ЧЕТВЁРТОЕ МЕСТО В ТЕМАТИЧЕСКОМ КОНКУРСЕ "ЧЕЛОВЕ - ЧЕЛОВЕКУ..." МЕЖДУНАРОДНОГО ФОНДА ВЕЛИКИЙ СТРАННИК МОЛОДЫМ
«Боюсь тех, кто боится сострадать. Именно они и породили концентрационные лагеря тем, что отворачивались от них. Не хотели видеть колючей проволоки, не хотели знать страшного мира».
Поэт Евгений Евтушенко.
... Гора Эттерсберг. Посреди дремучего букового леса широкая лагерная площадь. Мрачные силуэты бараков, опоясанные железной паутиной из колючей проволоки. На закате догорает холодная полоска зари. Свинцовые, осенние тучи висят над Бухенвальдом.
Малыш в полосатой одежде медленно передвигает тоненькие ножки в деревянных колодках. На исхудавшем лице застыли отрешённость и усталость. Большие уши торчат из-под кепки, грустные глаза блуждают по полосатым спинам таких же, как он, малолеток из детского блока № 8. Аппельплац заполняют многотысячные колонны узников. И он, Валька Нестеров, в этом большом страшном лагере. Без отца, без матери. Кто облегчит участь малыша? Кто научит правильно жить?
... Этот сон преследует его неотступно. Он видит перед собой большую, в человеческий рост, книгу. На обложке, словно опущенной в проявитель, пропечатывается приземистая брама, а на ней отчетливо видны литые чугунные буквы с циничной надписью: «Эйдем дас зайне» - «Каждому своё». От брамы (ворота) зловеще расползается в три ряда колючая проволока под током высокого напряжения, с вышками и часовыми. В последнем её ряду прохаживаются в полном безразличии эсэсовцы с собаками. Эта «пленная книга» терзает его память, а мне кажется, что мою, - и оживают маленькие узники. Они идут на проверку. Валька, кажется, слышит их приглушенное, с надрывом дыхание, словно это идут не дети, а преклонных лет старики. Оживают страницы. Бешено вырываются из трубы крематория огненно-оранжевые сполохи огня. Отчётливо слышен лай собак и крики блокфюреров на аппеле. Сечёт лицо мелкий дождь, а перекличке не видно конца. Зябко поёживаясь, вздрагивают худенькие фигурки.
Но ведь это не сон. Это было в действительности, только давно, в конце сорок четвертого в фашистском концлагере Бухенвальд. Концлагерь? Это страшное место, потому что туда заключали людей разных национальностей, вероисповеданий, взрослых и детей, которые горячо любили свою Родину и хотели жить в мире с народами из других стран. Кто был для фашистов узник? Бесплатная рабочая сила, живой материал для медицинских экспериментов. А для чего номер? Чтобы забыть собственное имя. Ведь до чего доходило там, в лагере!? Валька, например, постепенно начал отвыкать от того, чтобы считать себя человеком, пусть маленьким, но человеком. И это ощущение было до того острым, что если бы он услышал человеческий голос, окликающий его по имени, то голос этот прозвучал бы для него чуждо, незнакомо, как и само имя.
Конечно, Валька об этом не думал тогда, он просто не мог по иному думать, так как был ещё маленьким. Он переживает ужасы лагеря сейчас, потому что пытает себя памятью: задаёт вопросы и сам на них отвечает. Он помнит. Видимо, так устроена память, что даже маленький человечек способен удержать в памяти самую сильную боль.
... Кажется, в тот самый день в Бухенвальде ярко светило солнце. Первые весенние лучи, которые грели. Первые весенние лучи со всеми радостями. Из окна в квадратики решетки восьмого барака было видно, как на вышке щурился часовой, как по плацу весело, стараясь печатать шаг, шли люди в полосатых одеждах. Валька Нестеров приложил ухо к решетке, радостно прислушиваясь к барабанной дроби деревянных колодок, словно к музыке.
Медленно приближалась весна. Её ждали. Первые весенние лучи солнца буквально врывались в истосковавшиеся по теплу души узников. Из переулков и улиц лагерного городка выходили на аппельплац многотысячные колонны людей, конвоируемые охранниками в чёрных рубашках с опознавательными знаками «СС». Они не спешили, но шли сегодня почему-то особенно бодро. Может быть, хотели показать эсэсовцам свой несгибаемый характер, они, слабые, худые, продолжали жить, а значит - бороться. После проверки их разведут по командам и будут уничтожать трудом по двенадцать-четырнадцать часов. Но солнце уже светит, и они улыбаются. Они будут работать «помаленьку», они будут саботировать, они будут тайком собирать оружие для восстания, для своего освобождения. Они идут, чтобы выполнять поручения подпольного центра. Это с риском для жизни. Попадись, одна кара - смерть, лишь останется от тебя запах из дымных печей крематория. Значит, они - молчаливые люди, идут по очень важным делам. А его, Вальки Нестерова, дело - уроки в подпольной школе. Ему всего-навсего восемь лет. Ещё и только восемь...
Трудно ли заставить человека забыть о том, что он человек? Надо всего лишь подчинить его чужой воле, довести до уровня покорного, бессловесного робота. Если кто-то станет противиться «новому порядку», то на этот счёт есть карцер, виселицы, крематории. Крема¬торий постоянно напоминал о себе густыми клубами дыма, запахом горелого человеческого мяса. Здесь сжигали трупы заключенных. Конвейер смерти ни на минуту не прекращал своей работы. А комендант лагеря Кох цинично напоминал, что вход в лагерь через браму, а выход один - через трубу крематория. И еще он любил повторять: «У меня нет ни больных, ни старых, а есть живые и мёртвые». А как хочется жить! И молодым, и старым, и самым маленьким. Тебе же говорят, хочешь остаться в живых, убей в себе человеческую душу. Но ты человек и не способен кривить совестью, замарать свою честь, потому что ты помнишь про свой дом, помнишь своих родных. Ты многое помнишь и не забудешь, расскажешь детям своим и внукам, как жил и боролся.
... - Буря мглою небо кроет, - монотонно повторяет Валька пушкинские строки, лежа на нарах.
Костя, сосед по нарам, подросток лет четырнадцати с острым носом и большими ушами, прерывает его:
- Послушай, что я тебе прочитаю: «Немного лет тому назад, где сливаяся, шумят, обнявшись, будто две сестры, струи Арагвы и Куры, был монастырь...»
- О-о-о, я знаю, это Лермонтов, «Мцыри», - восклицает Валька.
- Слушай дальше: «Меня могила не страшит: там, говорят, страданье спит в холодной, вечной тишине, но с жизнью жаль расстаться мне...»
- Это будто про нас, - блестят глаза у Вальки. - Грустно и страшно мне. Если бы не дядя Яков, давно сгинул бы, - Валька тяжело вздохнул и прислушался.
Насторожился и Костя:
- Капает - это дождь. Первый весенний дождь.
Значит, ты жив, и для тебя, лишённого детства, встаёт заря над брамой. И светятся радостно глаза детей.
До такой степени истощения доходили в фашистских лагерях малолетние узники, потому их и называли "доходягами".