Помнится в детстве старый-старый дом, из конца проулка больше напоминающий древнюю крепость. Двор, по весне весь усыпанный тополиными серёжками. И к маю – к июню заполнялись тротуары настоящими сугробами белого-белого пуха. И мальчишки палили костры. Цветущие вишни светились в сумерках, сладко пахнущих диковинными вечерними ароматами, словно белые, бумажные фонари. Каштановые свечи раздвигали вечереющий полумрак, словно канделябры на королевском балу. Зелёное таинство заоконной тишины, заботливо охраняемое колдовскими чарами незримо приближающихся сумерек…Зимы, лета, осени, вёсны… Всё перепуталось, слилось, сплелось в моей памяти, срослось там в неразрывную, неразделимую, сплошную сказку, в сказку самой дивной поры, прожитой мною в самом дивном, в самом сказочном мире во всей Вселенной, зовущимся детством.
Светильник на самом дальнем краю двора в пору стылых, осенних вечеров, превращался в неведомый корабль космических пришельцев-инопланетян. Собственный подъезд становился таинственным подземельем. Сам двор и расположенным за домом сквер были, несомненно, лесом, в котором водились не только зайцы и олени, но и крупные, страшные звери. И если медведь и не представлял опасности, мог даже заговорить человеческим голосом и пригласить к себе в берлогу – попить чаю и рассказать друг другу «страшные истории», то встреча с волком не сулила ничего хорошего. Особенно страшно делалось с выпадением первого снега. Тогда и днём пробирал до косточек страх, оставшись в одиночестве в пустынном и безлюдном дворе, наедине с серыми, или, как я их называл, серо-замороженными, ветками и стволами деревьев, и ни чем ещё не тронутым, не затоптанным снегом. Хотя дворовые коты кое-где уже успели наследить. Я сейчас их боюсь. Кто знает, что у них там на уме? Зима – время голодное. Но, как отважному охотнику, от хищников надлежит не прятаться, наоборот – их нужно выслеживать! Вон, котище идёт, пробирается возле забора. А вдруг он не ел ничего сегодня? – Глаза какие голодные! – Возьмёт, и мной позавтракает. Двор-то совсем пустой. Никого. Не докричишься. Побегу в подъезд – спрячусь.
А вечером спальня превращается в таинственный покой древнего, рыцарского замка. Дедушка, возлежащий с книгой, или газетами под своим любимым, верблюжьим одеялом, под таинственно мерцающим светом торшера предстаёт в этот час старым, пожившим вельможей, который давненько не даёт балов, не выступает в походы, не участвует в турнирах. Как завидуешь ему в эти минуты. Своей жизнью заслужил он этот покой. И в мгновения этого таинственного полумрака, царствующего по всему жилищу, чувствуешь и осознаёшь это, как никогда. Ещё бы – герой двух войн, выпавших на его жизнь, заслуживший наши ордена вместе с иностранными, каковых у него аж целых три!
И не беда, что за окном виднеются типично современные машины. Не в них дело. Главное – красный свет их огоньков, отблески которого отражаются в спинке отполированной дедушкиной кровати. А уж сквер за окном – тёмный, дремучий лес, с колдунами, с неприступными замками и охраняющими все подступы к ним, свирепыми разбойниками.
Но, самым дивным, самым сказочным временем года, по необъяснимой для меня причине, оставалась всё же Осень.
Двор, усыпанный диковинною, посеребрённою, медною и вольфрамовою листвою. Неожиданно налетит, невесть откуда взявшийся, ветерок. Большущий серебристый тополь за домом, куда я иногда ходил без просу, роняет свои маленькие листики – их уже целая куча около его подножья. Словно ребёнок нарезал ножницами, для аппликаций, маленькие треугольнички, неровные целиндрики из фольги, а скорее – из старых, отслуживших своё лотерейных билетиков.
Днями напролёт опасаешься, что увидишь Бабу Ягу, или Кощея бессмертного, которые могут в любой момент выйти из-за гаражей.
А ещё – была у нас во дворе девочка Марина. Будучи совсем маленьким, приставал я к её маме: «Отдайте мне Марину», а от своей мамы требовал: «Купи Марину!», будучи убеждён, что девочка Марина – это большая, живая кукла.
Потом уже, став большими (как нам тогда казалось), ох, и навыдумывали мы с Мариной всяких невероятных чудес в нашем осеннем дворе! – В старом подвале, за его давным-давно заколоченной дверью, несомненно, скрывался потайной ход в три девятое царство. Гараж, стоявший в отдалении от своих собратьев-гаражей, вне их общего ряда, вон там, возле забора, скрывал в себе, по нашему глубокому разумению, глубочайший колодец, на дне которого обитает огромнейший, железный паук, ткущий стальную паутину. Тот паук стережёт меч-кладенец.
А кошки были для нас страшилами. Не чудищами, не чудовищами и не страшилищами, а именно страшилами. Я это отлично запомнил. «Открытым» так и остался другой вопрос: ловить ли нам их, они, ведь, злые и людей едят, или – прятаться от этих страшил самим?
Вновь, подобно одиноко горящему фонарику, тускло светился в конце двора корабль инопланетных пришельцев в стылых потьмах, сквозь еле различимую, зябкую морось. А инопланетяне, надев человеческие маски, наверняка, ходят сейчас по двору, и даже – о чём-то разговаривают с соседями.
И вот ещё что… С приходом лета… Для непосвящённых поясню. Лето – это пора распахнутых настежь окон и укропного запаха, пора кухонных бдений и консервирований. Время испарения ароматных, компотных запахов, восходящих от стерилизующихся на газовой плите банок – к звёздам вечернего, а иной раз – и ночного неба; испарений, уходящих в самые неведомые и не видимые с Земли межзвёздные дали.
Тогда, наигравшись вдоволь во дворе, я и Марина удивлялись тому – как же не зовут нас всё ещё домой?! Ведь, уже заканчивается по телевизору программа для взрослых, с самым взрослым названием: «Время».
Программа эта – до того взрослая, что с началом её, меня всегда, неизменно отправляли спать.
А нынче конец её слышался из окон самых верхних этажей нашего дома, мимо которых бежали мы в этот час наперегонки, бежали рядом со звёздами, не касаясь Земли, играя в ночные, звёздные догонялки…
Вряд ли поймёт меня взрослый…