На город опускалась синяя поволока приближающихся сумерек. То тут, то там зажигался свет в окнах домов. Ветер, прилетевший из степей и лугов, освежал накалившиеся за день глыбы бетонных зданий.
Он шёл опустевшими, сонно-обморочными улицами. Вот так, как умирает этот день, умрёт и он. Так суждено. Теперь всё ясно. Всё кончено. Белокровие…
Долго, очень долго врачи не могли сказать ни ему, ни самим себе ничего определённого. Он почувствовал сильное недомогание, когда до выпускных школьных экзаменов оставалось всего лишь несколько месяцев. Постоянные хождения по врачам, ставшие хроническими пропуски занятий… Но, всё же, он нашёл в себе силы сдать выпускные экзамены. Но, что теперь?! Что?!
Он не хотел идти домой. Брёл наугад. А точнее – брёл в никуда. Сознание словно отключилось, будто растворилось без остатка и предела в этом раскалённом, обморочном воздухе, уже окончательно заполнившемся чернильной синью сгустившейся ночи, которая, увы, так и не принесла с собою столь вожделенной, столь долгожданной прохлады.
Сам не заметил, как оказался в малознакомой части города, где прежде бывал очень редко. Опомнился лишь на мгновение, увидев впереди себя большую арку из белого камня, казавшуюся в лунном свете каким-то фантастическим сооружением. «Да, да, конечно. Это же – старый парк. Его не запирают больше на ночь. Ворота сняли лет десять тому назад». Но, тут же вернулась прежняя апатия, внутренняя пустота и полнейшая отрешённость от всего и от всех, даже – от себя самого.
В парке светило всего лишь три, или четыре фонаря. Однако, совсем не было страшно, как обычно случается в темноте при полном одиночестве под открытым небом, особенно – в местах, которые плохо знаешь, или которые – тем более – не знаешь вообще. Вконец обессиленный, он опустился на скамейку, едва не толкнув локтем женщину, сидевшую здесь же, которую поначалу даже не заметил в темноте. Хотя, конечно, не только, а главное – не столько, темнота была тому виною, сколько его ужаснейшее состояние.
-Поосторожней бы нужно, молодой человек, - не то шутливым, не то, в самом деле, слегка раздражённым тоном произнесла она.
Он не ответил.
-С вами всё ясно, - продолжила она всё тем же тоном, - у вас, должно быть, крупные неприятности.
-А у вас?, - ответил он вопросом, сам же удивляясь: как глупо, нелепо и несуразно, наверное, прозвучали его слова.
-Были, - коротко ответила она, не скрывая некоторого, хотя и сдержанного, злорадства.
-Неприятности закончились сегодня, - продолжала она, не без доли некоторой развязности, именно с такой её долей, с какой обычно и рассказывают о чём-то очень личном человеку, которого видят в первый и в последний в жизни раз, и о чём никогда, ни за что, ни при каких обстоятельствах не скажут, ни коим образом не поведают ни соседям, ни сослуживцам, ни близким друзьям, или знакомым, ни даже – ближайшим родственникам.
-Я сегодня развелась. Теперь меня никто не ждёт. И я никого не жду. Никуда не тороплюсь. Да, и сама никого не жду. Правда, должна вас, юноша, разочаровать наперёд: всё, что я вам сейчас сказала – ещё не повод для вольностей с вашей стороны. Впрочем, вы и не похожи на того, кто способен на что-нибудь подобное при первой встречи. А второй – знаю заранее – не будет.
Она замолчала со вздохом. Он продолжал сидеть, не проронив ни единого слова. Но, что-то возникло на краткий миг между этими двумя людьми – такими не похожими друг на друга, такими далёкими друг от друга по возрасту, с такими разными, непохожими судьбами, но имеющими невысказанную боль, впрочем, тоже – каждый свою, и такую бесконечно разную, вызванную такими же бесконечно разными причинами и обстоятельствами.
Далеко заполночь он нарушил взаимное молчание:
-Кажется, звезда упала.
Он сказал это потому, что звезда, действительно, упала, и, наверное, запуталась в густых кронах берёз, акаций, каштанов, клёнов, тополей и плакучих ив, давно заслонивших небо своим буйно разросшимся художественным беспорядком.
-Это – ваша звезда, - ответила ему незнакомая собеседница, даже имени которой он так никогда и не узнает, так же, как и она никогда не узнает его имени.
-А вот ещё упала звезда. Моя, - через несколько минут нарушила она воцарившуюся было тишину. Потому, что, действительно, упала с небес ещё одна звезда. На сей раз – чуть поближе, в бассейн давным-давно пересохшего фонтана, на дне которого, несомненно, пролежит она до рассвета, поскольку с рассветом все упавшие звёзды гибнут, гаснут и неизбежно растворяются в утренней лазури.
А потом они ещё долго-долго будут сидеть, слушать мерный шелест листвы, вслушиваться в таинственный шёпот травы, думая при этом каждый о своём.
Когда тьма начнёт редеть, ночной тёмно-синий бархат окончательно, мало-помалу уступит своё место утреннему пурпуру восходящего солнца, они вместе выйдут из парка – будто давние друзья. Он всё же спросит её имя, на что она ответит:
-А вам не всё равно?
Он даже проводит её до угла, и, повинуясь какому-то странному, неведомому прежде чувству, которого никогда ранее не испытывал, и о существовании, о самой возможности которого никогда даже не догадывался, никогда даже не предполагал, да и не мог предполагать, предложит встретиться ещё, заранее понимая и осознавая всю тщетность своего предложения, на которое она всё также ответит обезоруживающим в своей простоте и логичности вопросом:
-Зачем?
Ответит, и, не прощаясь, пойдёт по аллее, навстречу восходящему солнцу, навстречу новому дню. Он будет долго-долго стоять и смотреть ей вслед. Но, она не обернётся.
А немного позднее выяснится, что диагноз «белокровие» - всего лишь врачебная ошибка. Ведь, даже очень хорошие врачи – а его лечили великолепные врачи – всё же иногда ошибаются. Окажется, что недуг, которым он болен на самом деле, хоть и неприятен и весьма тяжёл - впрочем, разве болезни могут быть легки и приятны?! – но вполне излечим.
Но, всё это будет только завтра… Завтра… А пока что сидят они молча, облокотившись на деревянную спинку скамейки, одной из немногих ещё уцелевших скамеек в этом старом-престаром, почти позабытом всеми парке, и лёгкий ветерок освежает их лица, устремлённые к звёздному бархату ночного небосвода.