Человек прозвал обетованием своё служение
победителю в сражении духа с телом,
а те двое всего лишь бьются за зрелость
своей самости, непрестанно заботясь о том.
Я утопал в многолюдстве дружеского пира, и обменивался словами с человеком,
что выделялся от других цветущим видом, и немногою едой, и малым аппетитом,
и нехитрым выбором.
Он ел то, что было рядом с ним, и не тянулся к дальнему, и редко подносил ко
рту, и жевал молча, и говорил лишь после, освободив язык для того.
Он улыбался мне, и был как все, и пел со всеми, и плясал, но непрожорство
того человека было таким дивным между гор еды, что я подумал о болезнях, и о
печалях, и о неутешных мыслях, и даже про несчастную любовь.
И весельем наполняясь с каждой чашей, я спрашивал того человека:
- Быть может, всё тебе невкусно?
И он отвечал:
- Я не живу впроголодь и не ем наперёд.
Я продолжал:
- Но как ты можешь удержать слюну? - и смеялся, и не верил в правду его, и
говорил про целебные порошки от хвори в животе, и про блеск очей дорогих
красавиц, и вспоминал причины, толкавшие меня на расспросы, и тут же забывал
про те, пускаясь в пляс.
И вот, он сказал среди моих насмешек такие слова:
- Я ем тогда, когда приходит пища.
Я глядел вокруг на еду до потолка, и не понимал того человека, и спрашивал
его снова и снова:
- Что же для тебя пища?
И вот, он заговорил так:
- Всё, к чему прикасаются собою тело и ум, есть пища для них.
Всё входящее в человека есть пища для него, а всё исходящее из него есть
пища для кого-то, и то извергающееся всенепременно пожирается другими, и нет
среди всех питающихся таких, у кого хватит сил не брать или не отдать.
Все питаются от всех, и сами всех питают, и потому в каждом человеке есть
всё, что есть вокруг него у других. Господин наш небесный устроил так, что
всё сущее вкушает само себя, и не иссякает, и не пресыщается. Дожди изливаются
в ручьи, и они бегут в реки, и те наполняют моря, и облака
кормятся из морей, и тем утоляют жажду небесную, а небеса делятся той сытой
благостью с жаждущей землёй, и так каждый отдаёт и берет у всякого во всём,
и нет ни одной пылинки во всех пределах вселенной, обделенной той щедростью
воздаяния и безбрежностью принятия.
И я сказал тому странному человеку:
- Я не слыхал ранее нигде таких речей про пищу. Скажи мне, о учёный муж,
где ты черпаешь мудрость?
И тот человек отвечал не спеша, пробуя на вкус зёрна граната:
- Было так, что я ел, как дюжина лесных свиней в засушливый год, и не мог
насытиться, и ум мой спал, и властвовало тело над всей той звериной жизнью.
Войдя в учение умеренности, я разбудил ум, и успокоил живот, и стал есть
малые крохи, но мой ум продолжал требовать пищу того научения, и я пожирал
тому в бремя целые библиотеки книг, и вот, стал гинуть телом от голодания, и
меркнуть сердцем от претяжёлого ума, не давашего тому и дышать, и биться, и любить.
И я дал обет вкушать от бога, но не от людей, и бдить духом во всём том, и
неустанно отдавать последнее слово ему, и не позволять человеческим словам
входить в себя далее ушей и языка, бороня ум от распространения тех
бездумным подражанием стяжательству.
Я просил его говорить ещё.
И он не противился мне, и говорил охотно, и вкушал дозрелый виноград, и не
выбирал слов:
- Ходьба есть пища для ног, и ты своей самостью пожираешь её размеренность
или неровные скачки, и насыщаешься той, и предоволен тем, ведь у каждого
своя походка и свои прыжки.
И ещё, ногами ты прогоняешь пса, и те пинки будут пищей для него, и твои
ноги услаждают свою жажду накормления, и делают то умением своим, и та пища
обоюднонаправлена, хотя и желанна лишь тобою, а псу ненавистна.
Так же и тебя могут побивать плетьми или словами, и то будет пищей более
твоему уму, чем телу, и ты здесь отдан в пожирание тем плетям или же словам,
и они довольны, и свистят, и ранят, и радуются, и вопиют в своих снах твоими
криками, мечтая о тех признаках твоей страсти, что пробудили собою.
Твой ум есть умение тела беспокоиться обо всём входящем в него, а твоё тело
есть инструмент ума исполнять ту заботу.
Наполняются оба, и тело преображается, и ум научается, и те обмениваются
полученным в равной мере и во всякое время, невинно полагая, что у другого
страдание меньшее, и они связаны незримо, и перемешаны, и растёрты, и
взболтаны, и никому не расщепить того исполина надвое, ведь вода не делится
на бегущую и замёрзлую.
Трогая руками, ты кормишь своим выбором то, что взял, и осеняешь его своим
касанием, и оставляешь в нём то прикосновение, и то взятое запоминает тебя,
и сразу же взамен тщится питать тебя своим, запомненным от рождения себя, и
не умеет сопротивляться той отдаче, и входит к тебе в тело, и твой ум прежде
пробует то своей мерой научения взвешенности, и лишь потом одобряет то ко
входу, и тело в послушании благодарно тому.
Очи пожирают всё, что в них попало, и потому будь осторожен, и умей опускать
те, и отводить в сторону, и не верить тем, и не зреть во всё подряд, и не
вкушать сладости того, исшедшей от человека. Цветущая земля питает тебя
чувствованием бога, а те же цветы с картины живописца питают тебя мыслями
человека о себе в тех цветах.
И ещё скажу тебе, незнакомец, охочий до еды, как не сможешь ты в одинаковой
мере любить всю еду твоей жизни и вот эти яблоки перед тобой, так не сможешь
ты равно возлюбить божественное и человеческое. Подумай сам, что для тебя
весомее, еда или яблоки в ней, и наслаждайся нескончаемостью той либо
мимолётностью тех.
И вот, когда ты определишься, кто для тебя желаннее, бог или человек, и
возлюбишь своего избранника, ты сполна насытишься тем, чем он невинно
преисполнен стараниями своей самости.
Имена всех вещей и деяний между теми есть пища для ума, и та входит в него
сквозь уши и очи из каждой буквы или звука, и рождает мысли, привязывая их к
тем именам, и такие союзы питают людей, и бывают вкусны для многих, хотя и
солома бывает вкусна для баранов.
И ещё скажу тебе, не всякой речи можно позволять оплодотворять твои мысли,
если ты бережёшь свой ум.
Ну, а если всё-таки обманом или хитростью твои мысли понесли от тебя в своих
чревах детей от мерзости зловонного говорения, тебе, чтобы не сгинуть от
удушья, придётся изрыгать тех неродившихся малых, и впредь оберегать себя от
человеческой речи, придирчиво смакуя ту, а не глотая с шерстью, как свирепый
зверь. И твой язык в том должен служить тебе, а не повелевать.
Я сказал ему:
- Еда перед нашими очами, и разговор наш на языке людей, и вот книга,
писаная человеком, и мой ум не вмещает в себя многое из того. Объясни, о мудрый,
что есть в перечисленном божественного и где в том человеческое?
И он ответил:
- Пища оборачивается в божественную в тот момент, когда преступает порог
твоего тела, и входит в дом твоего ума, и садится за стол твоего духа.
Вожделением человека ты зовёшь её к себе, и лишь та пища будет от бога, что
будет сама стучаться в твою дверь, находя тебя желанным вместилищем для неё,
и достойным, и многоприятным, и её будет ровно нужде твоей в том, без
недостатка и превышения.
Ранее того святого шага внутрь тебя она есть пища человеческая, и ты
приглядываешься к той, и обсуждаешь, и торгуешься с собой, и уговариваешь
себя, и колеблешься мнением о ней, а после того приглашения ты радуешься о
том, или сожалеешь о своём решении, или забываешь про всё то.
Забывая о прошлом той части жизни, что просится войти к тебе, и не думая о
её будущем, ты лакомишься от бога, потому что прошлое есть память человека,
а будущее есть его надежда, и среди тех двух человеческих мятущихся терзаний
тяжело найти божественное сияние.
Услышав стук в дверь поджидающей тебя у порога пищи, не спрашивай у неё о
том, где она была, и не размышляй о том, куда она уйдёт, и не раздумывай в
том взвешивании колебаний, а просто великодушно впусти её либо безжалостно прогони.
И вот, далее он сказал самые непонятные слова из всей своей дивной речи:
- Возлюбив одного из тех двух, и страстно вкушая от него, легко оставлять
второго в дураках, а если презреть обоих, то их обречённая на безуспешность
битва за твоё благоволение сделает тебя шутом и малодушным безумцем для
каждого из тех.
Сказал так, и надрезал дыню, и впился в неё зубами.
И всё.
02.05.2015г.