Посвящаю Михаилу Потораку,
автору
http://www.proza.ru/2015/05/06/696
Прочитала у пана Поторака историю про милейшего пана Тлустопузеньского (в просторечии именуемого Шариком), посаженного на цепь за непотребные проделки на огороде, и почувствовала прилив чего-то такого весеннего, отчаянно-свежего, что захотелось понять собачью душу (да и свою тоже), заступиться за преступника, которого опьянил майский воздух. Ведь у меня, как и у пана Поторака, цветет в саду, если не сирень (ей ещё рано), то черемуха, и так благоухает, что дышать нечем, воздуха не чувствуешь, одна черемуха, и ветер носит лепестки отцветающей сливы, и тоже птички поют. Вот и Ромочка (австралийская птичка корелла), клетка которого, по случаю весны, выставлена на крыльцо, неожиданно издал нечто музыкальное, ибо наше уединение нарушила некая персона, по имени Шима, по происхождению - ох, и не выговоришь - цвергпинчер.
Короче - явилась маленькая черная собачонка, проникшая с соседнего двора через лазейку, известную ей одной.
Рычик (в просторечье - ведь его настоящее имя Риччи дель Монто, да еще и продолжение есть, но это в другой раз), - немолодой, но еще вполне золотой ретривер, - встретил даму, как положено истому кавалеру. Прервав трапезу, отошел от скамейки, на которой стоит его миска, чтобы расшаркаться, вернее, повилять гостье хвостом. Жест вежливости был воспринят юной особой, как приглашение к столу (возможно так и было). Однако, чтобы присесть к нему, ей, ввиду малого роста, пришлось приподняться на цыпочки, передние конечности поставить на край скамейки, но этого оказалось недостаточно. Тогда, словно пружина, напрягшись всем телом, Шима захлестнула хвост, похожий на кнут, аж до головы, будто этим хвостом собиралась подтянуть себя за уши, что, кажется, ей и удалось. Достигнув цели, принялась уплетать крупные шарики сухого корма (отнюдь не рассчитанные на собак мелких пород), с завидным аппетитом. Дойдя до натертых яблок, гостья учтиво отошла от миски (вероятно, чтобы не показаться слишком жадной), легко запрыгнула на мои колени, и разлеглась, будто она их хозяйка. Рука невольно легла на её горячее тельце.
Риччи, казалось, стерпел и это. Но так только показалось. Когда, наигравшись с Шимой, я внимательно взглянула на своего друга, то поняла, как тяжело далась ему моя измена. Я увидела скульптуру скорби.
На крылечке, почти касаясь клетки попугая, словно последнего прибежища, лежал Риччи, склонив голову на вытянутые лапы, бережно сжимая ими, белую меховую овечку (символ года), обычно почивающую в кресле. И поняла, как необходимо ему было в этот момент тепло дома, ибо Риччи ни разу до этого, не посягал на игрушку (хотя посматривал не неё с интересом), зная, что это табу.
Гостья раздора удалилась – ее посвистели хозяева. Овечка вернулась на своё место, а мы с Рычиком обнялись, простив друг друга.
Надеюсь, милейшего пана Тлустопузеньского, в просторечии именуемого Шариком, хозяева давно простили за то, что он стырил в огороде только что посаженную картошку и закопал совсем в другом месте, а он простил их.