На моей груди висит ключ от входной двери, чтобы не потерялся, и я смог попасть домой, когда нагуляюсь.
Когда нагуляюсь...
Никого вокруг. Лето. Мне - семь.
Я не пошел в первый класс только из-за болезни. Я слабо развит и хил. Так говорит доктор.
(Нужно заниматься спортом, хиляк).
На моей груди висит ключ. Под голубой майкой с меткой прачечной снаружи, прямо у шеи. На моих черных шортах такая же метка. Маме некогда стирать, она одна и ей надо работать. Она работает днем в КБ и вечером дома. Я не знаю что такое КБ, но лучше б она всегда работала дома. Так думаю я.
(мама, мама, мама, мама, мама).
Я могу гулять, сколько захочу, пока не устану. А когда устану, то пойду домой и открою дверь ключом, что висит на шее.
И пусть дразнятся.
(Дистрофик, ключ на грудь не давит?).
Я не могу убрать ключ в карман, потому что обязательно потеряю его и не попаду домой, что бы разогреть еду. Осторожно, на маленьком огне.
(Смотри не устрой пожар!)
Я один, все уехали и никто не гуляет. Кроме меня.
Уж лучше бы дразнились.
(Зовет однажды дистрофик медсестру...)
Некоторые говорят, что в пионерлагере хорошо.
Я не знаю.
Как красиво у нас во дворе. Какие странные строят дома, высокие и холодные. Они блестят на солнце, они кажутся такими огромными. Что если забраться на крышу? Как там? От одной мысли становиться жутковато. С крыши, наверно, видно очень далеко. И можно сидеть на раскаленном железе и смотреть туда, где кончается Москва и начинается лес. Или на Бицевский парк. Там есть голубятня. Я тоже хочу завести голубя, но сначала мне нужно научиться свистеть. Это очень важно. Так говорит мама.
(Свистеть с пальцами, мой дорогой).
На крыше, наверное, лучше, чем на земле.
Но туда нельзя. Это опасно. Вообще все интересное опасно.
Например, дырка в стене за углом дома. Она черная и ведет неизвестно куда. Колька Васильев говорит, что оттуда появляется рука, если близко подойти. Это рука рабочего погибшего от взрыва строительных патронов. Так говорит Колька.
(Она схватит, если подойти близко. Схватит и утащит, да).
Я не верю. Но проверять боюсь. Надо бы спросить у мамы. Надеюсь, она не будет ругаться и про дыру в стене спрашивать можно.
Про папу спрашивать нельзя, это я знаю.
(Хватит задавать глупые вопросы).
А про дыру в стене, про страшную дыру с черным налетом от взрыва вокруг? Из этой дыры, наверняка, и появляется рука мертвеца. Про нее можно?
Хотя я уже взрослый и понимаю, что все это сказки. Но очень хотелось бы спросить. Не про папу…
Мне уже семь лет и пора взрослеть. Так говорит мама.
(Взрослый сам может разогреть себе еду. Аккуратно. Взрослый может найти себе дело).
На моих любимых кустах растут белые ягоды. Если набрать их много, а потом топтать по одной, то будет как будто война. Ягоды будут как будто солдаты. Одни будут русские, а другие монголо-татары. Надо обязательно говорить монголо-татары, а не просто татары. Потому что можно обидеть нашу дворничиху. Так говорит мама.
(Все люди хорошие или плохие).
Я понимаю. И говорю «монголо» даже когда один. Даже про себя. Потому что я уже взрослый.
Русские должны победить монголо татар. Я читал. У меня есть любимая книга «История войн».
Выкладываю ягоды на асфальт, это точный план Куликовской битвы. А потом когда Пересвет победит Челубея, я раздавлю все татарские ягоды.
(Монголо, конечно монголо).
Дворничиха тетя Айгуль спрашивает, что я делаю.
Разыгрываю битву русских войск со шведами. Людей нельзя обижать. Так говорит мама.
(тебе приятно когда тебя обижают?)
Тетя Айгуль отходит и что-то говорит бабушке Жене. Я слышу - она хвалит мои знания. И жалеет маму. Я очень доволен. Ничего что она сказала про меня, что я больной. Ведь это правда.
Надо всегда говорить правду.
(всегда. Так поступают хорошие люди).
Как тихо становится на улице когда тетя Айгуль и бабушка Женя уходят. Я люблю эту тишину и боюсь ее. Так бывает. Прислушиваюсь. Где-то совсем далеко гудит электричка. Мне грустно, потому что электричка исчезла куда-то, вернее ее звук. Но у меня есть надежда. Я сажусь прямо на песок в песочнице. Жду, когда проедет следующая...
В конце концов, все люди умирают. Я знаю об этом потому, что взрослый. И потому, что так говорит мама.
( Так бывает, иди, поиграй у меня много дел).
Я боюсь, что мой папа умер. Боюсь, что это случилось, а мне не сказали. Боюсь больше дыры в стене. Но и спрашивать об этом боюсь. Потому что лицо у мамы делается каким-то странным, как у злой колдуньи из мультфильма. Она не ругается, но лицо меняется на глазах. Я не хочу этого видеть и убегаю, не дослушав ответа. А узнать как-то надо.
Электричка едет. Еще одна.
Антон поехал с отцом на рыбалку. Я видел вчера, как они садились в «Москвич» и клали в багажник складные удочки и складные стулья. Но я заставляю себя не завидовать, хотя мне совершенно не понятно, почему Антон едет с отцом на рыбалку, а я сижу в песочнице один. Так надо? Кто придумал, что так надо? Почему? Но я не завидую. Потому что, завидовать плохо. Так говорит мама.
(Что ты нюни распустил? Будь мужчиной. Зависть - плохое чувство).
Мама говорит, что когда ее долго нет, а мне скучно и одиноко, то можно сочинять сказки и всякие истории. Я пытаюсь придумать что-то. Но делать этого не умею. Надо бы спросить: как это придумывать историю? Об этом можно спрашивать. Я знаю.
Она придет с работы и спросит.
( Ты сочинил какую-нибудь историю, дорогой? Я так люблю слушать твои истории).
И я скажу. Да, сочинил. Я сочинил историю, или сказку, про черную дыру в стене. Про черную, страшную дыру, в которой живет рука погибшего рабочего. Да-да, рука, которая утаскивает людей и которая возможно, утащила отца одного мальчика. У нас во дворе.
Я жду, время тянется. Оно почти застыло в летнем воздухе. Ничего не происходит.
Становится тревожно. А придет ли мама? Не исчезнет ли в никуда как исчезают люди? Как исчез отец.
Что будет, если мама исчезнет?
(Так бывает. Не задавай глупых вопросов).
Я смогу жить. У меня на шее висит ключ, этим ключом я открою дверь и разогрею себе обед. Я умею расстилать постель и чистить зубы. Я могу подмести пол и вымыть посуду. Я могу ходить в магазин за покупками.
Слезы крупными каплями капают на песок, новые опять наворачиваются на глаза. Но сквозь них я вижу идущую к нашему дому маму. Она возвращается с работы. Из КБ.
На ней легкое очень красивое платье. Оно развевается на ветру. Она почти бежит ко мне, и я бегу ей на встречу.
- Ну, чего заплаканный, соскучился? Нельзя распускать нюни. Будь мужчиной.
Я киваю. Мама всегда говорит так.
- Накопил вопросы, за день? – Она улыбается, приседает и вытирает мои слезы своим носовым платком.
Да, я накопил вопросы. Сейчас, наконец, их задам.
- Скажи мам, - Я оборачиваюсь и смотрю на черную дыру в стене дома, оглядываю пустой двор, раздавленные мною белые ягоды, песочницу и далекие красивые дома новостроек.
-Ну, - говорит мама, - спрашивай или пошли домой.
- Я соскучился. Я совсем один целый день и хочу на рыбалку.
- Ну, будь мужчиной, дорогой. Кто тут из нас двоих мужчина, а?
- Я.
- Вот.
Она смотрит секунду мне в глаза, потом приподымается, берет меня за руку, и мы идем домой. Ее рука теплая и мягкая. Я забываю про все, что было со мной в этот день. Я забываю свои вопросы. Почти совсем. До завтра.
- Ты сочинил какую-нибудь историю, дорогой? Я так люблю слушать твои истории.
-Да. – Отвечаю я. – Я тебе потом расскажу.
Конечно, за этот день я придумал много историй. Я придумаю еще больше. Потом.
(И буду записывать их, когда научусь писать, мама).
Если тебе нравится их слушать. Или читать.