… Жена.
Согласен – звучит несколько жужжаще.
Ну а как должно было бы? Шена? – Нет же. Или – нет ше.
Жена, в принципе, звучит жизненно. Жизнеутверждающе даже.
Писать, правда, заставляют через «е». Хоть всем милей было бы – жэна. Как и «дажэ», «тожэ»*.
Это логичнее. Никто ведь не выдумывает чего-то иного, когда пишут «подытожа», например. Или – стужа, пряжа, кожа. Есть интересное, и очень даже исконное, «ужо». Не предлагают ведь – «ужё».
Да и…
Наверняка ведь, в старославянском было – жоны. Ё ведь – вообще не было. Его заменяло ИО.
Так что? Кто-то писал – жИОны?
Изгаляются, в общем, над языком. И над жонами, заодно…
Жена…
Можно ли обращаться к самой дорогой женщине как-то иначе?
Нет. Это вершина иерархии уважения и приязни. Самый высокий градус накала нежности. Это королевский сан. Выше – ничего быть не может.
Жена – это и должность, и звание, и сан, и титул. Это папская тиара на мамской голове. Это скипетр и держава – в одной руке (одна рука у женщины должна быть всегда свободной (мало ли что)).
Как можно ещё обратиться к наиважнейшей женщине?
Госпожа? – Здравствуй, госпожа! – Смешно. И потом, во-первых, слова ещё не давали. Во-вторых – что за фамильярности?: «здравствуй!». Не вежливо, по меньшей мере.
Здравствуй, наложница (пленница, рабыня…). Нет смысла продолжать.
Здравствуй, любовница? Ещё не лучше.
«Здравствуй, жена» – это почти как «здравствуйте, Ваше Величество», только лучше. Это почти уравнивает в правах (хотя бы мысленно) и звучит очень умиротворяюще (по крайней мене, должно).
Итак, здравствуй, жена. Как хорошо, что ты спишь. Не слышишь, как я повторяю это на разные лады, с разными интонациями. Не делаешь нетерпеливого жеста рукой, означающего дозволение прекратить ритуально-этикетные шарканья ножкой в воображаемом ботфорте и нелепые подметания пола расшаперенными перьями на столь же вымышленной шляпе. Мол, переходите к делу, сударь…
Ты спишь. И я могу сказать тебе сейчас всё. Всё-всё, и даже то, что мог бы, и может быть даже должен был бы, неспящей. Однако, наверное, так никогда и не скажу. Странное дело, ведь ты – жена. И конечно имеешь право. Можно ли что-то скрывать от жены? Или, можно ли хотя бы попытаться что-то скрыть от жены? Всё ли должна знать жена? Вроде, ничего такого запретного и нет. И всё же – почему-то стесняюсь сказать тебе…
Хотя… Наверное, тут дело вот в чём. Если я скажу тебе правду… О том, как глубока пропасть, омут… насколько топко это болото… Да, опять только испугаю.
А ты и так колеблешься в жёстких границах меж зыбкими сомнениями и страхами.
Нет, ничего не скажу. Может, потом. Как-нибудь.
Ты спишь, и можно безнаказанно смотреть на тебя. Любоваться даже. Ведь никто не осудит, так как никто и не узнает. А сам я тебе об этом не скажу. Ты такая красивая, когда спишь. Ты такая же красивая и когда не спишь. Но в такие минуты я не могу любоваться тобой. Я натыкаюсь на твой недоумённый взгляд – мол, что это ты тут раззаглядывался? – и вынужденно отвожу свой. Врут люди, что нельзя смотреть на Солнце. Можно. Вот – я же смотрю на тебя. А ты и есть моё Солнце. А я – какая-то планета; наверное, Марс, так как где-то очень рядом с тобой. Вращаюсь вокруг тебя, и жизнь моя от тебя зависит очень сильно (хотя тебе об этом знать незачем).
Ты спишь очень сладко. Так сладко может спать только очень сладкая женщина. Глубоко, но беззвучно дышишь своим восхитительным носиком, который можно назвать носом лишь из желания его оскорбить. Две умопомрачительные ноздрюшки – которым дико позавидовала бы любая греческая богиня. Впрочем, эти богини уступают тебе по всем параметрам. Глаза. Два лазера. Наверное, ими можно резать даже тонкую сталь. Ушки, щёчки. Щёчки, неприкосновение к которым губами – есть преступление, за которое должны приговаривать к пожизненному. К пожизненному прикосновению. Волосы, мягкие и нежные, какими никогда не стать, например, моим, как они ни старайся.
Я не смог бы написать твой портрет, как какой-нибудь Боттичелли.
Но смогу написать тебе так много стихов, как тебе захочется. Я могу посвящать их тебе по десяти штук на дню. Раз от раза они будут выходить всё хуже, но что поделать.
Как хорошо, что я могу говорить тебе спящей всё подряд. Ты не возразишь, не остановишь, не погрозишь своим пальчиком…
В сочетании "моя жена" - два очень важных слова. Немного расскажу тебе о них.
Жена - это не только всё то, что может включать в себя это короткое, но ёмкое слово. Это гораздо больше, чем можно было бы себе вообразить. В частности - это степень доверия, откровенности. Жене можно сообщать такие вещи, которые другим человекам сообщать ни к чему. Потому что жена - это практически ты сам. Как говорят церковники - "плоть едина". Это больше, чем врач, адвокат или священник. Жене нет смысла врать. Твои лживые кости она сразу увидит своим рентгеном.
Однако, самая главная функция жены - это собирательно-познавательная.
Кому ещё муж может рассказать что-то важное? Что его заботит. Кому он может открыть свою душу, как устрица раскрывает створки? К кому пойдёт со своими тревогами, сомнениями, печалями и горестями? Кому он вообще нужен на этом свете, кроме как жене. Разумеется, если жена - это жена, а не тётенька в аэропорту с транспарантиком "жена".
Кому ещё можно рассказать - как и о чём ты думаешь?
Людей на свете живёт много. Но тех, кому ты нужен - единицы, как правило. А чаще всего - это вообще единица. И для мужчины - это именно жена.
Собственно, это и есть ответ на вопрос - а для чего вообще мужчине нужна жена?
Если попытаться ответить на этот вопрос, не спеша с ответом, - получится, что для общения.
Нужен кто-то, с кем можно даже не разговаривать.
Просто - молча сидеть. Жена может молча сидеть рядом, положив голову на плечо мужу.
Они могут смотреть друг на друга, а могут смотреть просто как бы в одну сторону.
Могут пойти прогуляться под ручку. Для чего более всего подходит какой-нибудь ухоженный санаторный парк. Могут сидеть одни-одинёшеньки в маленьком летнем кафе, с чашечками кофе.
Могут разговаривать о каких-то пустяках, а могут, опять-таки, молчать, глядя (на этот раз уж непременно) друг другу в глаза, и что-то в них читая.
И это как раз именно то, что раскрывает понятия, собственно - "моя" (жена), "мой" (муж).
Вся сила этих притяжательных местоимений - именно в силе их притяжения.
Когда общения со столь близким человеком нет - оно имитируется или переносится. Ведь люди могут общаться со своим вторым я, с внутренним голосом. Близким может стать даже фикус или кактус. А может и подразумеваться. Это почти то же самое, что обращаться к иконе или к идолу.
Ведь это тоже – общение.
Для чего нам надо глядеть в чьи-то столь важные, в столь незаменимые глаза?
Есть ведь на свете много разных приятных глаз. Есть глаза – тех же приятелей, например.
Но можно сколько угодно смотреть в глаза приятелю (если дойти до такой придури), но ничего, в итоге, кроме пустоты разочарования в его очах не увидишь.
Потому что приятель - это одно, а близкий человек - совсем другое. Не говоря уж о жене.
Взаимоотношения мужа и жены основаны на нужности. На нуждаемости друг в друге.
Наверное - это наиболее важная часть супружеских отношений.
Отелло сказал о Дездемоне (попробую выразить по памяти, как запомнил на слух, т.к. не читал):
"Она меня за муки полюбила, а я её - за состраданье к ним".
Это, наверное, не очень правильная форма полюбления. У обоих. Не могу сказать точно, но кажется, что полюбить можно скорее - ни пойми за что. Просто так. Не вдаваясь, так сказать, в причины. А если возникают размышления о причинах - это может и не полюбление вовсе…
Ты спишь. И не знаешь, что став моей женой, ты исполнила весь перечень моих желаний и мечт.
Мне даже чисто теоретически – стало незачем ходить к синю морю, пытаться ловить золотую рыбку. А если ловить - то лишь в целях просто по-приятельски с ней поболтать, обменяться мнениями и передать приветы всей её икре.
Ты спишь, а я недавно понял одну вещь. Что рай и ад - совсем не такие, как о них рассказывают.
И рай, на самом деле, - это то место, где находится твой любимый человек. А ад - всё остальное, ведь там его нет. И люди мучаются в аду, поскольку ничего иного им не остаётся.
Ты спишь. И ты вообще могла бы всего этого не узнать, даже во сне, если бы не стала женой.
А ведь могла. А теперь не только имеешь полное право жены – знать всё это – но и пользуешься этим правом. Теперь ты знаешь главное – что нет большей радости, чем просто сидеть рядом и смотреть на тебя спящую.
Спи. Я буду сидеть тихо. Я прошёл полный курс тихого сидения в монастыре у китайских мышей. Спи, самая сладкая в мире женщина.
Жена…
… Ступая почти неслышно (хотя - кого я обманываю?), я тихонько подошёл к тебе, исстаравшись не попадать в поле твоего зрения. Задача была сложной, но я с ней, кажется, справился. Оставшись предположительно незамеченным, я приблизился к тебе на опасное расстояние руки, чреватое возможным хватанием.
Ты же, погрузившись в какие-то размышления, и как будто оставив записку "ушла в себя на 10 минут", сидела на одном из своих полукреслиц, в стиле барокко, а может и рококо, если между ними действительно существует хоть какая-то непринципиальная разница.
По мне - так лучше бы это было вообще что-то без спинки (скамья, табурет, банкетка). Что угодно, что своей спинкой – не заслоняло бы самую вожделенную - твою.
Удача сопутствовала мне - ваши спинки не соприкасались. И важное наэлектризованное пространство между ними - позволило разместиться всей руке, которая завершила свой манёвр приобнятием твоих плеч.
Ты - немного вздрогнув от неожиданности, и как бы ожидая развития дальнейших событий - лишь немного шевельнула головой. Но не обернулась и не посмотрела - чего это, мол?
Я немного и очень легонько потревожил твои волосы. Едва прикасаясь самыми кончиками пальцевых подушечек. И если бы можно было умножить это действие на 100, то можно было бы сказать - слегка растрепал волосы. Вид сзади - твоей головы - так же пленителен. Хоть откуда смотри.
Конечно, ты знаешь, что можно не отстраняться головой от любых моих покушений.
Что моё прикосновение не приведёт к соударению головами.
Ведь я к тебе могу прикоснуться лишь самыми мягкими поверхностями своего кумпола.
Проделав ещё пару мелких манипуляций с прядками твоих дурманящих волос, я, наконец, смог чуть оголить твоё ушко. Разумеется - вовсе не под разговор.
Буквально через мгновенье оно будет награждено несколько иной формой благодаренья.
Несколько лёгких прикасаний губами… Несколько – это очень точный показатель, с двумя знаками после запятой…
…Как странно! Я ещё в сознании. А это значит, что можно попытаться что-то вымолвить, из того, что вымолвить неимоверно хочется.
- Знаешь, что бы я хотел узнавать каждый день?
- Очень интересно! И что же?
- "Не знаю, как лучше сказать… - я хочу быть твоей женой". И от счастья сходить с ума…
…
- Подсудимый, ясна ли вам суть обвинения?
- Не вполне, Ваша честь.
- Хм,... тяжёлый случай. Обвинение считает, что вы в течение длительного времени, многократно, - тайно! - и, разумеется, без соответствующего разрешения потерпевшей, мысленно целовали её. Теперь понятно? Это действительно имело место, вы признаёте это?
- Это я признаю. Всё именно так и было. Но... - почему - потерпевшая? Разве она как-то потерпела? Ведь она даже не знала о моих виртуальных посягательствах. Вы считаете, Ваша честь, что можно что-то терпеть или претерпевать, даже не подозревая о том, что вы что-то терпите?
- Не валяйте ваньку. Вы бесцеремонно вторгались на частную территорию, в область частных владений, на касательство к которым никаких прав не имели. У вас - было разрешение на подобные действия? Или вы самоуправствовали?
- Почему - "бесцеремонно"? Это был, если и не церемониал, то ритуал - как минимум. Я не понимаю вас, Ваша честь. Вот представьте себе, вы гуляете по лесу. И вдруг вам от избытка чувств захотелось поцеловать русскую берёзку, красавицу. Неужели вы будете спрашивать на это разрешения у самой берёзки?
- Вы здесь не умничайте. Здесь всё-таки суд, а не дискуссионный клуб. Берёзка - не субъект правоотношений. Что вы юродствуете? Прекратите этот балаган и давайте по существу.
- Ваша честь! Вы же учились, и помните, что случались в истории случаи приговаривания судом к битью кнутом - реки, например. Или, что случилось уж совсем недавно, - попытка привлечь к ответственности печную трубу, которая упала с крыши и повредила автомобиль.
- Прекратите. Последний раз предупреждаю вас!
- Я всё же продолжу, по поводу берёзы. Речь идёт о том, что я целовал - исключительно мысленно. Поэтому той же берёзке, будь она трижды субъектом или объектом даже, всё это было бы совершенно безразлично. Я хочу сказать, что эта объективная реальность - никак не давала себя в ощущениях.
- Но потерпевшая вполне правомерно указывает, что ваши виртуальные целования - нарушали её право на личную неприкосновенность и тайну личной жизни.
- Именно поэтому - я и делал это тайно.
- Вы можете сообщить суду, в какие именно области вы целовали потерпевшую?
- Да, могу. Но делать этого не буду.
- Почему?
- Видите ли, вы, Ваша честь, забыли наверное, что познавательная деятельность суда - тоже имеет определённые рамки.
Суд может интересоваться лишь теми обстоятельствами, которые имеют отношение к делу. Я признаю, что мысленно целовал эту женщину. Вам мало самого этого факта для принятия решения? Нужно обязательно сообщить - в какое именно плечо?
- Хорошо. Можете не конкретизировать. Но тогда скажите - как давно вы это проделали впервые?
- Примерно через полгода, как впервые увидел её.
- А зачем вы это делали?
- Не знаю. Я не задумывался над этим. Наверное, от любви к ней.
- В заседании объявляется перерыв. Секретарь ...
… Я лежал. Лёжа почему-то лучше сочиняется. Правда, записывается куда хуже. Хотелось как-то по-новому развить ситуацию с фразой из фильма: "Сударыня, я старый солдат и не знаю слов любви...". Она была очень к месту. Лишь одно обстоятельство смущало - слова любви я в общих чертах знал. Кино смотрел, книжки читал. В общем - как тут скажешь - "не знаю". Знаю, конечно. Лгать? Смысл?
Ты подошла. Присела рядом, и как-то лукаво и загадочно улыбнулась.
Указательным и средним пальцами прогулялась по моей груди, изображая ножки идущего человека.
Гулять? Да! Ты же знаешь, что я очень люблю гулять с тобой.
Я не очень люблю гулять вообще, но с тобой - это совсем другое дело.
Ведь это уже не прогулка, а целое праздничное действо.
Ты можешь идти, слегка держась за мою руку. И это очень приятно. Держаться за меня тебе никакой нужды нет, но я почти умоляю тебя - не отцепляться.
И в то же время - я с удовольствием могу идти от тебя не некотором, небольшом расстоянии. Само собой - позади.
И любоваться твоей походкой. Её лёгкостью и грациозностью.
Ты ходишь очень привлекательной, уникальной какой-то походкой.
Слаженные движения конечностей - бесконечно соразмерны и соотносительны. Каждое твоё движение при ходьбе - это самостоятельная глава. Я умиляюсь движениями плеч. Восторгаюсь локотками. Удивляюсь выверенности и точечной точности каждого шага.
Полуостановка, полуоборот - взгляд, улыбка. Хитрый прищур. Губы припрятали до поры какую-то дерзость.
- Ты обещал рассказать, когда впервые обратил на меня внимание...
- Я же уже раз двести это рассказывал!
- Ну и что! Мне интересно. И ты – обещал – что будешь всегда делать то, что я пожелаю. Рассказывай!
- Хорошо. Если ты ещё не слышала, или уже забыла, - слушай. Я много раз до того - смотрел на тебя. Но почему-то - не обращал на тебя никакого внимания. Никак не выделял тебя. Девушек разных вокруг было много...
- Ах ты негодяй! Ты ещё и на других смотрел?!
- Ну - не в том, в смысле, – не в этом смысле. Просто смотрел. Не зажмуриваться же. Можно подвернуть ногу, упасть…
В общем, я смотрел на тебя, но - тебя - никак заметить не мог. Так продолжалось достаточно долгое время. Больше полугода. Некоторые лекции нам читали разные профессора. А расписание было составлено так, что иногда мы встречались в одно и то же время, в одном и том же месте - в коридоре ГУКа. Вы, своим девичьим коллективом, небольшой стайкой, топали куда-то в центр ГУКа, а мы - вам навстречу. Куда точно - я уж и не скажу. Может на Инжэк, может на Теплофак, а может и в сторону подземки, на Мт. Одно помню точно. Ты. В кофточке. И я, ударенный по башке каким-то невидимым молотом. И мгновеньем позже - почти чей-то толчок - мол, смотри! Да-да, на неё. Смотри!
Слушай! Зачем я тебе всё время это рассказываю?
- Это не твоё дело. Я просто сопоставляю... А что ты тогда обо мне подумал?
- Ннн... ничего. Стоял в каком-то непонятном оцепенении. Я понял, что произошло что-то очень тревожное - и не хотел в это верить. Даже посмеялся над собой. Что за беспокойство? Ну, девушка. Пожалуй - красивая. И что? Глаза... Она взглянула так, как будто знала, что её глаза могут казнить. Миловать - вряд ли.
Ни о чём не думал. Немного позже - стал думать. Странно! Я столько раз её видел - но почему-то никогда не замечал, насколько она красива. И как-то очень необычна. Настолько, что не "есть в ней какая-то изюминка", а - она вся какая-то изюминка.
В общем, за это своё предшествовавшее невнимание - я и был наказан очень острой формой любви к ней.
- Наказан?! Наказан любовью? Так для тебя, значит, любовь - наказание? Тебя убить мало за это!
- Ну что ты! Нет, конечно! Саму любовь я принял с радостью. Она вполне аккуратно разместилась где-то у меня в груди. Но любовь - кошка. А у кошки - коготки. И она иногда принимается их точить. А практикуется она достаточно безжалостно, оставляя множественные порезы на неподготовленных стенках души.
Знаешь что? Возьми лучше меня под руку. Пойдём вон туда, там какой-то фонтанчик, что ли. И скамейки рядом, пустые.
Я там расскажу тебе всё. Ведь я же - обещал.
- Почему ты - так - всегда смотришь на меня?
- Как - так?
- Ну... как-то странно, в общем. Твой взгляд... смущает..., глаза выражают что-то непонятное и немножко пугающее.
- Ты хочешь сказать, что они не выражают нежности к тебе?
- Нет, я так не говорила. Но они не выражают любования, уж точно. В них читается какая-то тревожащая странность...
- Этого не может быть! Ты не можешь не видеть в них моей любви к тебе. Странность? Это и есть любовь. Ведь вся любовь - это и есть самая странная странность. Необъяснимость и неизлечимость любви - и делают её самой влиятельной силой. Столь же непонятной, как шизофрения. Вспомни, как в романе "Мастер и Маргарита" развивалось это чувство у Мастера. Все почему-то считают, что он попал в сумасшедший дом из-за навалившихся на него неудач, связанных с его литературным творчеством. Что только это внесло трагическую роль в красивые отношения с его любимой женщиной. Но нет. Я несколько раз перечитывал эту книжку, и всегда чувствовал примерно одно и то же. Шизофрения подстерегла Мастера не со стороны общества, на которое он, в сущности, плевать хотел. А именно - в любви. Вполне возможно, что сама любовь - это тоже нечто подобное шизофрении. Что-то родственное, во всяком случае. Любовь может поселиться в каждом человеке, как и душевная болезнь. Они обе практически полностью завладевают человеком, подчиняют его себе. Всё остальное - перестаёт интересовать. И душа наполняется неустроенностью, беспокойствами, терзаниями.
Мастер полюбил Маргариту. Но вспомни, как описывается момент их первой встречи.
Описывается (как говорят "исследователи") чуть ли не чертовщина. Нагромождение странных совпадений. И - она - вышла именно в тот день, почему-то решив, что именно в этот день должно что-то произойти. А если не произойдёт, то можно и с жизнью расстаться. И он оказался именно там, словно точно знал, что встретит там её. И именно такую, какая ему нужна. И во всём наилюднейшем переулке - почему-то не оказалось ни души. И много-много чего ещё, необъяснимого. Но я - не вижу тут никакой чертовщины. Она притянута за уши. Очень может быть, под литературный замысел - предъявить в дальнейшем Маргариту в качестве ведьмы. А что в ней было ведьминского? Даже, если принять на веру, что она являлась очень дальней наследницей известной французской королевы? Ведьмы - это совершенно отдельная корпорация. Они занимаются своими бесовскими делишками - династически, перенимая традиции и опыт от своих старших. Маргарита, в этом смысле, была совершенно обычной женщиной. Без примеси чертовщины.
Говорить, что их встреча была предопределена тёмными силами - это всё равно что признать, что любовь может быть дарована нечистой силой. Но нечисть на подобные дела не заточена. Только на безобразия. Можно согласиться с тем, что она может "одарить" той же шизофренией, но любовью - очень уж сомнительно.
Что ещё там говорится? Что любовь выскочила, как убийца. Поразила - как поражает финский нож.
В этом тоже ничего необычного нет. Вполне возможно, что любовь поражает и сильнее. И резче.
С убийцей в переулке - можно хоть теоретически договориться. К нему хоть обратиться можно. Попробуй, обратись к любви. Договорись-ка с ней.
Мне кажется, что Булгаков, описывая развитие отношений между Мастером и Маргаритой, загнав в итоге Мастера в дурдом, просто именно это и сопоставил – любовь и шизофрению. Меня никогда не занимала его личная жизнь, но он, как я слышал, и сам пожил в неком странном браке – на трёх человек. А что это – как не явный предвестник шизофрении?
Любовь в романе, в общем, была почти обыкновенная. Не сказать, что уж сильно сильная, но, конечно - сильно странная. Собственно, она другой и не бывает, поди.
Странности - действительно было много. Но странность - это одно из необходимых качеств любви.
Мастер увидел Маргариту. И Булгаков пишет, что он сразу понял, что это любовь.
Может быть. А может - и не быть.
Его дальнейшие упоминания говорят именно в пользу чего-то типа «или». Маргарита привлекла его внимание. Спрашивается - а кто ещё мог привлечь его внимание, если кроме неё в переулке не было никого? Он говорит о неком тревожащем чувстве, которое исходило, якобы, от странных жёлтых цветов, которые она несла. Он почувствовал какое-то сильное притяжение к этой женщине. Её какую-то сильную нужность, собственно, практически - предназначенность её ему.
Всё это вполне могло быть. Но здесь ещё нет любви.
Он шёл за ней по переулку. По другой стороне! Зачем? Потому что - любовь? Ничего подобного! Металлическая пылинка тянется к магниту бессознательно. Это не любовь, это - тяга.
И ещё - он, видимо, ждал каких-то "разъяснений". Не от неё, так от обстановки, от третьих лиц (вплоть до внутреннего голоса). И таким знаком стало, как я понимаю, выбрасывание женщиной цветов. Которые он подобрал…
- Что ты хочешь этим сказать?
- Что после того, как я был "ударен по башке" - тобою - начался очень интересный этап, о котором нужно рассказать особо..
- Но сначала, всё-таки, ответь - почему ты смотришь так странно. Ведь ты ничего так и не объяснил. Любовь - может и странная. Но почему взгляд такой странный? Потому же? Обычно ты смотришь совсем иначе. Лишь когда глаза в глаза.
- Это просто некоторое отличие от наблюдения. Вот ты, например, идёшь мимо. Я не могу всматриваться внутрь тебя. Могу смотреть только снаружи, на ту поверхность тебя, которая обращена ко мне. Ты очень живая. За тобой наблюдать непросто. Как за теннисным мячиком. Всё время в движении. И каждое твоё движение - интересно само по себе. Любое проявление твоей подвижности занятно. Привлекательно. Интересен каждый твой жест. Так сказать, занимательная и привлекательная динамика. Увлекательная и наблюдательно-наслаждательная.
Но это – лишь внешний облик. И ты ведь не видишь - как - я наблюдаю за твоими внешними проявлениями. Поэтому, с ними сравнить не можешь.
Но я соглашусь с тобой, наверное, я смотрю тогда иначе.
А когда ты сидишь напротив, я не могу не смотреть в твои глаза. Впрочем, "смотреть" - это громко сказано. Я не очень-то могу именно "смотреть" в твои глаза. Я могу пытаться взглядывать в них. Не знаю - почему так. Наверное, рефлекс. Если розетка ударит однажды током, станешь ведь опасаться. А током твоих глаз я был ударен неоднократно. Я почти научился смотреть в них, преодолевая сильный страх. И посмотреть в твои глаза, конечно, могу. Но в моих глазах ты будешь, видимо, видеть... Смешно - видеть видимо! Видимо-невидимо... Да, ты будешь видеть мою напускную смелость против явственной опасности твоих глаз. Это и есть некая микрошизофрения. Раздвоение. Ибо чётко понимаешь, что за смотрение в твои глаза - непременно накажут, но и не смотреть в них нет сил. Мне страшно смотреть в твои глаза, и страшно хочется в них смотреть, и продолжать испытывать этот страх, и чтобы он не кончался...
... Тогда - я понял, что что-то произошло. Но - что - понять не смог.
Я копался в себе. Я искал в себе какие-то причины. Какие-то оправдания пытался изобрести. Я дразнил тебя. Я дерзил тебе. Роптал. Принимал вновь и вновь от тебя вызов, и раз за разом оказывался повержен. Непонимание. Как?!! Ну девушка же! Ну что такого в ней? Те же ручки, те же ножки, тот же "огуречик", как в детской считалке. Тот же, в сущности, человечек - женского пола. Но почему? Почему я должен бросить все свои иные потребности и устремления, и начать всё делить на до неё - и после?
Ну что в ней такого?!
И чем больше я пытался убедить себя в её обыкновенности, тем яснее осознавал - что я - уже совсем не я.
Я убит, и меня носит на своём поясе как трофейную утку - эта самая, "обыкновенная" девушка.
Я вижу её - и внутри меня происходят катастрофы. Падают самолёты, рушатся мосты, поезда сходят с рельсов, пароходы садятся на мели.
Я стал недоверчив. Мне требовалось проверять это на опытах.
Оказывается, расписание занятий - это важный документ. Жизненно важный.
Он содержит такую информацию, из которой можно делать выводы о миграциях девушек.
Он очень важен в промысловом смысле. Вот здесь - я смогу увидеть её "случайно". Правда, мне придётся слинять с одного из моих занятий. Но что интересного может быть на занятиях? И можно ли класть на чашки весов - возможность видеть её - и что-то унылое лекционно-семинарское?
А вот здесь - и сбегать не придётся. Волшебники из деканата поставили наши группы в соседние аудитории. Я увижу её! Я увижу её трижды! До начала пары, в маленький перерыв, и - после окончания пары, когда они пойдут на следующую пару.
А вот в этот день - у нас есть общая лекция. Я ни за что не пропущу такого важного занятия. Ведь я буду все полтора часа награждён вИдением её. А есть ещё и такой день! Наши группы будут совсем рядышком аж дважды за день! И я увижу её несколько раз. Ну почему??! - так мало?!!
Приходилось, конечно, изредка покидать нужный корпус, сбегая хоть на один час (а то - и на оба), чтобы снова поставить свой опыт. Вот - они идут, своим привычным маршрутом. Девушки редко меняют их. А вот и она! И что я чувствую? Я могу выдержать её взгляд? Я могу сказать, что меня сюда не сами ноги принесли?
Сколько так продолжалось? Даже не знаю. Глупо, наверное, не будучи пленным Князем Игорем, систематически петь его арию: "О, дайте, дайте мне свободу! Я свой позор сумею искупить! Спасу я честь свою и славу...". И кто-то внутренний, посмотрев мне в глаза снаружи, оставаясь внутри, сказал со снисходительной жалостью и какой-то грустной и необидной усмешкой: "Да ты же - любишь её".
Я почти завопил своему внутреннему собеседнику: "Нет! Я не мог влюбиться! Стыдно-то как... Так, всё-таки - ... Да?".
И мой внутренний, хоть и не стал сыпать соль, но как-то беззвучно дал понять, что он меня хоть на малость, но презирает. Мол, тьфу, дал слабину - влюбился.
И начался совсем другой этап, под названием «а вот это уж – исключительно моё дело, и вас, всех прочих - не касается».
Догадка относительно жЭны (как, впрочем, и "ижЭ", "жЭ" и "то жЭ") - практически подтвердилась. Само обращение к жене - выглядело как "жено" (нынешними символами). В старо-славянском одной из ипостасей "е" - было "э" краткое.
В пра-славянском (докирилловском письме - "чертами и ризами") - часто обходились вовсе без гласных, и символ I, например, наряду с самыми различными другими, имел озвучание как "Э".
"Воинский доспех из Стичны" ( VII век до н.э. !!! - т.е. ещё в ветхозаветные времена !!! ) сло(а)вяне писали так:
F /\ З У О (ЖЕЛЕЗЬНО)
Т.е., ЖеНа - могла быть записана вот так: F У
(Разумеется, читать нужно не буквально! Жена - это вам не ФУ)
Причём, часто - эти знаки изображались повёрнутыми наоборот, относительно вертикальной оси (прозовский формат не даёт возможности проиллюстрировать это в тексте). Но и не надо. Ведь уже можно понять, что гласной (Е или Э) между Ж и Н вообще нет никакой.
Шлем ( V век до н.э. !!! , найден в городе Вач; Наравословный Музей на Дунае ). Буква Ж (в слове "ож" (вождь)) написана как симметрично отражённая буква К. Буква Н - имеет написания и как У (7раз), и как Н (2раза)
Возможные написания "жена" - КУ (К-развёрнутое, т.е. левая половинка Ж), или КН.
Венетская надпись (античный текст с соединением руницы и латиницы,
смешанное греко-латино-славянское письмо III в.н.э. - !!!),
обнаружена на Митре в римской крепости Дура-Европос на берегу реки Евфрат в Месопотамии, предположительно была произведена командиром римских лучников по имени Яриболь (вероятно - славянин), жена имеет написание: ZHNO
Сам текст - обращение к главному богу славян - Дыю:
" ДЕТЕА, ДЫЙ, МИ ХРАНЕ, ПО ЕСЕНЬ, ЖЕНО, ХЬЕ ЗДРАЕЯЕ, И ВАСЬ ЯРИБОЛЕУЦ, И ЙЕГО С(ВЯ)ТО(Й) ЖИВОТ, ОНЕ ТОЙИ ДЕЙТЕ, РО(ДО)Й ДЫЙ! БЕДЬНОЙ "
(ДЕТЕЙ, ДЫЙ, МНЕ ХРАНИ ПО ОСЕНЬ, ЖЕНУ И ЕЕ ЗДРАВИЕ, И ВАСЮ ЯРБОЛЬЦА, И ЕГО СВЯТУЮ ЖИЗНЬ! ОНИ ТВОИ ДЕТИ, РОДНОЙ ДЫЙ! – БЕДНЫЙ).
Собственно, остальное не важно. Написание ZHNO вновь указывает на отсутствие гласной. И можно предполагать любую. Чего бы и не Э?
Коллаж из берестяной грамоты с пояснениями - подготовлен на основе данных ресурса «Древнерусские берестяные грамоты» http://gramoty.ru/
Даваемый там перевод текста не привожу.