Человек – сточная труба вселенной…
Ч. Буковски
1
Оставив стол на своем месте я подошел к единственному окну в моем кабинете, где я проводил основную часть своего рабочего времени, да и вообще жизни.
Одинокие, одинокие улицы… Красные (преимущественно красные) кровли домов. Соседнее здание. В огромных окнах его, постоянно мелькали тени. Разные. Женские, мужские, толстые, тонкие, цельные или только часть. Я наблюдал за ними чуть только стемнеет. Это было здание редакции городской газеты. Из всех людей, работающих там, я практически никого не знал, но мне нравились эти люди. Они были живыми, по-настоящему живыми, совершенно не похожими на остальных горожан. На самом деле, мне всегда хотелось общаться именно с такими людьми, или даже являться таким человеком.
Однако, я любил бывать один. В нашем городе, это совершенно типичное явление. Население – не более двадцати тысяч человек. И если вы долго живете в этом городе, вы привыкаете к нему, и для вас уже не существует всех остальных городов, всех остальных людей.
Выходить из цеха на улицу, нам разрешалось только в обед. Тогда я шел на задний двор и курил. Оттуда, передо мной возникала живописная заправочная станция, и дорога, единственная дорога ведущая в город. По стене ползли синие полосы, они вырисовывали какие-то знаки или даже слова. Сразу же за углом стояла большая железная миска, из которой кормились уличные псы. Их кормил мистер Баркет, мой коллега. Я же только созерцал.
Я работаю на лесопилке с 1982 года, и вот уже четыре года, я – начальник лесопильного цеха. Мой первый день там был такой же, как и каждый последний. А здесь, любой день, может оказаться для вас самым последним.
У меня были самые лучшие показатели производительности труда на всей лесопилке. Тем не менее, меня мало уважали, или проще сказать, со мной вообще почти никто не имел никаких дел. Некоторые, даже не считали нужным здороваться со мной, или поздравлять с днем рождения. Они ясно дали мне понять, что меня не существует в природе вовсе.
Ко мне подошел молодой тип, в дешевом костюме и с наглой рожей. Скорее всего охранник. Я мало их знал, но уж этого видел не редко.
- Закурить не найдется? – спрашивает меня.
Не знаю, что движет мной в таких ситуациях, но я никогда не отказываю. Иногда думаю, что мне следовало бы завести огромную собаку, водить её на толстой цепи с кожаным намордником – так, мне казалось, выглядело более устрашающе.
Наконец он ушел. Первые впечатления об этом дне были куда более лучше. Иногда, меня тянет на поэзию и прогулки по ночам. Иногда, у меня даже появляется аппетит. Иногда я смотрю фильмы о дикой природе, а иногда хожу в театр. Я мог находить радость во многих вещах. Но это были не увлечения, не интересы, а лишь чтение с тыльной стороны, наблюдения, откуда-то из-за угла. Я находил свое отражение во многом, но только наблюдая издалека.
Вчера вечером, я заезжал в участок к Фрэнку. Моему старому другу и хорошему полицейскому. Никаких новостей. Её так и не разыскали…
Вообще, мне пора давно бы уже забыть о ней, и перестать ездить в участок. Кажется, они странно стали на меня смотреть, могут даже подозревать. Но это вошло уже в привычку. Каждую пятницу и понедельник, я еду в участок для того, чтобы услышать одни и те же слова. Одни и те же слова я слышу уже третий год.
Помимо работы я ничем толком не занимался. Около полутора года назад (с момента моего переезда в этот район), я познакомился с Донной и Мэри Скит, жившими напротив меня. Они были сестрами, но совсем друг на друга не похожими. Одной было двадцать восемь, другой двадцать пять. Они познакомили меня со своим братом, а он познакомил меня со своим другом. Вот уж про этого персонажа, пожалуй, можно сказать пару слов.
Джеймс Адлер.
Никогда не видел, что б кто-то столь умело мог поставить человека на место. Он не был должно воспитан и льстив, он был честен и груб, и чрезвычайно часто впадал в крайности. Циничный нигилист, он ненавидел все и всех. Но его искренность, порой слишком лишняя, слишком обильная, ужасно притягивала меня. Все, что ему только удавалось сказать, выходило так умело, так ограниченно и в то же время правильно, что спорить с ним отпадало всякое желание. Напротив, хотелось слушать его вечно, но он никогда не давал такой возможности. С любым его утверждением, я инстинктивно соглашался. Его советы становились моим жизненным направлением. Ни один человек из всех, кого я встречал, не имел такого влияния на меня, как Джеймс Адлер.
Джеймс нигде не работал, но был всегда при деньгах. Кроме того он был женат. Временами он занимался перепродажей поддельного алкоголя и наркотиков с местными городскими клубами. Временами он писал стихи и продавал их газетам, и журналам. В частности, агентству напротив моей работы. У него выходили отличные стихи, меня просто пробирала дрожь! Многие считали его произведения глупыми, бессмысленными, грубыми. Многие не понимали его. И все же, Джеймс Адлер был хорошим человеком, я был в этом уверен с первого дня, и придерживаюсь этого мнения до сих пор. Он всегда приносил дорогую выпивку; советовал какую книгу прочитать, какой фильм посмотреть; часами разглагольствовал о живописи, как о чем-то ничтожном; готовил, не хуже любой хозяйки и проч., проч. Он был многогранен, даже слишком многогранен. Только ему я мог показать Истинного Себя.
Вот уже десять лет я работаю на лесопилке. Тут работали почти все горожане. Три с половиной тысячи душ. Три тысячи четыреста девяносто девять живых и одна мертвая. Мой начальник – Смит, всегда пытался меня уничтожить. Я старался принимать свое место в мире и здесь как должное, кроме того, мне это очень подходило. Я существовал в виде пыли на клавишах рояля, давно забытого на чердаке.
Жил я на тихой простой улице. Она всегда пустовала. Ни с какими соседями, кроме Донны и Мэри, я не был знаком. Меня всегда окружала тишина, высокие акации на заднем дворе и пять просторных, совершенно мне не нужных, комнат. Сам не знаю зачем, но я специально снял такой большой дом для себя одного. Я знал, что когда мне удастся оторваться от прошлого, когда я наконец найду то, что всегда искал, они ещё увидят меня хорошим человеком.
2
Ещё одно наполненное пустотой утро. Ещё один бессмысленный, истлевающий огонек нового дня.
Иногда я просыпаюсь с мыслью, с чего я вообще взял, что все хорошо? с чего я вообще взял, что все нормально? Когда в моей жизни долгое время не происходит ничего плохого, мое внутреннее Я говорит мне, что что-то не так.
На работе я должен был быть в половине девятого. Я был на работе в половине девятого. Нет, я не был пунктуальным и ответственным человеком, но все же, я считал свой характер достаточно сильным и вольным. Я мог противостоять огню, цепям, и даже своему начальнику. Просто он об этом не догадывался. Не догадывался, что я всегда побеждал его.
У меня было большое преимущество – я всегда молчал, а значит, никто не мог знать, что я такое на самом деле. Не знаю, чего мне не хватало для большей убедительности. Серьезности выражению моего лица, или нескольких сантиметров в росте. Иногда я думал об этом, и считал, что это очень глупо.
В работе я не находил ни утешения, ни интереса. Я не питал к ней открытую ненависть, но был через чур придирчив ко всему. Фактически, я был средним специалистом, со средней зарплатой и относительно средней ответственностью. Когда я немного опаздывал, или сдавал отчет не во время, на это никто не обращал особого внимания, мне не делали ни выговоров ни сокращений. Коллеги проходили мимо меня, как мимо настенного календаря на первом этаже в холе; как мимо забитого мусорного бака на заднем дворе; как мимо старого телефонного справочника, в который заглядывал только Смит.
Помимо моих наблюдений за тенями в соседней редакции, я иногда читал. Читал в основном то, что советовал мне Джеймс, а именно: Ремарка, Хемингуэя, Сэлинджера, и, кто бы подумал, Шолохова. Здесь, конечно, не все писатели, а самые его любимые. Все прочитанное стояло аккуратной стопкой в шкафчике с моими вещами.
Но не успел сегодня начаться день, как его уже испортили.
Я сидел в тишине, вдыхая сырой, пыльный воздух, и поглощая одну за другой страницы «Фиесты». Вдруг мою дверь чуть не разбили в дребезге. Так стучит мой начальник Смит.
- Войдите, - говорю я, и прячу книгу под стол. Терпеть не мог, когда отрывают от чтения, особенно так.
Здоровая, тяжеленая, сделанная полностью из метала дверь распахнулась, и в комнату влетел Смит.
- Я так понимаю, что Вы, мистер Джонс, слишком много на себя берете в последнее время. Что этот проклятый пьяница делает на своем рабочем месте? – он сделал паузу, он ужасно любил их делать, - Если он думает, что уже в который раз может позволять себе подобные выходки, то это говорит только об одном – что ты плохой начальник, Джонс!
В углу, у двери, лежал большой кусок арматуры. Черт его знает, что он там забыл. Я представил (а я часто представлял подобное), как Смит, уже истекая кровью молит меня о пощаде. Его маленькие глазки, похожие на змейки, смотрят на меня в недоумении. Я размахиваюсь и делаю решающий удар прямо в его переносицу…
Все мое тело в крови; все стены и вся дверь. Я переступаю через мертвую жирную субстанцию, и выхожу в цех, где меня уже встречают овациями: старина Джим, старина Фрэнк, старина Дин и старина Эрик.
- Так держать, старина Джонс, - будет выкрикивать Баркет, - ты лучший из всех, кого я встречал.
Но Смит продолжает:
- У этого проходимца нет ни единой заслуги ни перед обществом, ни перед нами. Он ничтожен, и то, что он делает тоже ничтожно. На совещании, я буду требовать его увольнения. Да и о твоей работе, следует переговорить.
Он смотрел на меня в упор, будто ждал какого-то немыслимого признания. Я всегда был готов к таким его оскорбляющим взглядам, ибо мой взгляд был не менее строг и требователен, и выражал лишь презрение и насмешку. На этом, мы всегда и заканчивали:
- И не думай… На долго ты здесь не задержишься, - сказал он и захлопнул дверь.
Он сильно напоминал мне моего пьяницу-отца. Только Смиту не требовался алкоголь.
Самое яркое воспоминание моего детства. Мне было 11. Я тихо смотрел телевизор, а мать на кухне что-то готовила. Моя сестра (ей было тогда не больше пяти) сидела рядом со мной на полу. Неожиданно врывается отец, пьяный в стельку, с бутылкой в руке и кровавой рожей. На нас он даже не взглянул – прямиком ринулся на кухню. Мать всегда говорила, что когда-нибудь он её убьет. Так и случилось. Сначала он избивал её почти пол часа а потом зарезал. Не помню, что было с нами в тот день, я вообще его плохо помню. Отец отсидел всего шесть лет, а дальше, я не знаю, что с ним стало. Мы с Эми (моей сестрой) жили с тех пор у моих тети и дяди. И я был этому безумно рад.
Этот разговор не произвел на меня никакого впечатления, но читать я после не стал. Сегодня мы с Джеймсом договорились встретиться в кафе возле заправки, в обеденное время. Так как Джеймс нигде не работал, обеденное время для него было договоренным.
Он снял свою новую джинсовую куртку levi’s, и рухнул на кресло передо мной. Он был сонным, и от него исходил запах табачного завода. Теперь, Джеймс работал ночью в баре, который находился прямо под окнами его квартиры.
- Джордж Хорст собирается подавать на меня в суд, за то что я комлю его собаку копчеными сосисками, а его жена стряхивает пепел на мои цветы. А я считал их своими лучшими соседями, ты только представь, - время от времени он похлебывал свой горячий кофе и откусывал кусок отбивной, - Каждый раз, когда они вызывают полицию, я сжигаю все, что приходит в их почтовый ящик и приклеиваю иглу на звонок.
В кафе был полумрак, несмотря на время. За окном вот уже пол часа с неба сливали тонны воды. На нашем столике горела одна толстая белая свеча, напоминающая мне маяк.
- Сегодня меня опять пытались уничтожить, - сказал я.
- Нет, ну скажи. Разве может, хоть одна клеточка твоего тела, утверждать наверняка, что она вообще существует в природе? Вот сейчас сидишь ты передо мной, да и только. Никто и никогда не сможет тебе доказать, что ты действительно есть, - он остановился, достал сигареты и предложил мне, - так что не думай, что кто-то сможет тебя уничтожит. Потому что этот кто-то, скорее всего не существует вовсе.
Пока мы не выкурили по две сигареты, никто из нас ни произнес ни слова. Если Джеймс и делал какие-то паузы, они были длинными, иногда переходящими в дни, а то и в недели.
- Ты ведь знаешь, как я к тебе отношусь, Роб, - начал он снова, но глядя в окно а не на меня, - Я с очень немногими, могу разговаривать так как с тобой, и я знаю и вижу, что ты это ценишь. Я никогда не забываю таких людей, и от меня они не получат ничего кроме благодарности. Благодарность я могу выражать по-разному, но вот тебе хочу кое-что предложить. Роб, через полгода, я уезжаю в Германию… Может быть на время, а может и навсегда. Нет, не спрашивай меня сейчас ни о чем, со временем все объяснится. Я только прошу от тебя согласия, и больше ничего. Все остальное я целиком возложу на себя.
Я пожал ему руку, и тем согласился.
Мы расстались с ним у перекрестка. Меня ожидало ещё несколько часов в моем пустом сыром кабинете, хотя на самом деле десятки лет. Не редко я уходил раньше, но это зависело только от Смита. Обычно, он уходил не раньше пяти часов, но сегодня ушел в половину четвертого.
Если бы я был обычным, подлым подчиненным, я бы на него доложил. Но я таковым не являлся. Спасибо, Смит, сказал я мысленно. Тогда, я и догадываться не мог, что вижу его в последний раз.
3
- Сегодня нам предстоит неплохо поработать, друзья, - сказал мистер Сэлтер. Он очень редко приезжал на лесопилку, потому что был очень стар, но пару раз в месяц он устраивал нам тяжелые дни. Очень тяжелые.
Я стоял рядом с ним, и смотрел на своих подчиненных. Из них только Эрик Баркет был действительно рад меня видеть. Меня это не сильно волновало, ведь я тоже был абсолютно равнодушен ко всему, что было связано с моей работой.
Баркет работал на круглопильном станке, и я считал его лучшим работником. Он действительно частенько выпивал и опаздывал, но он был добросовестен, и относился ко всему с душой. Я это в нем очень ценил.
- Баркет, двадцать тонн! – крикнул мистер Сэлтер Баркету, и он отправился к своему станку.
Пока он ещё не успел начать свою работу, я подошел к нему и сказал:
- Мистер Баркет, доброго Вам дня.
- И Вам доброго, мистер Джонс, - сказал он мне, широко улыбаясь.
Мистер Сэлтер продолжал кричать на весь цех, раздавая поручения рабочим.
- Я хотел сказать Вам, что ко мне вчера заходил Смит, - сказал я, - он был ужасно зол, и собирался сегодня же, на совещании, добиваться вашего увольнения, и скорее всего и моего в придачу.
- Я не удивлен, - сказал он все с той же улыбкой.
- Никто не удивлен, вот только думаю, что нам с Вами очень повезло, что его сегодня нет. Я постараюсь переговорить с мистером Сэлтером раньше него.
- Отличная идея, сер.
Я тоже улыбнулся ему, и мы пожали друг другу руки. Все-таки, я не мог долго отвлекать его от работы, тем более, что хозяин сегодня здесь, и что сегодня состоится важное совещание.
Вообще, на совещаниях мы никогда не обсуждали работу сотрудников, и тем более начальников. Только Смит ухитрялся проделывать такие трюки, потому что его невозможно было заткнуть. Поэтому, я решил поговорить с мистером Сэлтером прямо сейчас, пока он ещё не сильно занят, и в не очень плохом настроение, что и так случалось редко.
Мистер Сэлтер был сейчас в кабинете Смита, и я постучал.
- Войдите, - крикнул он.
Когда я открыл дверь, мистер Сэлтер пил кофе и читал газету, ту самую, что издают напротив Нас.
- Можно к Вам на пару слов? – спросил я.
Он поднял свои большие темные глаза, и сказал:
- Конечно можно, Джонс, садись.
Я сел на диван. Он был сильно продавлен внутрь. Скорее всего, Смит спал на нем, во время работы. Ну и сволочь этот Смит.
- Мистер Сэлтер, - начал я, - Мистер Смит заходил ко мне вчера, и… Он ничего не говорил Вам ещё по этому поводу?
- Нет, совершенно ничего не говорил.
- Ну так вот… Он, так сказать, оскорбил при мне мистера Баркета, назвав его пьяницей, и меня, назвав плохим начальником. Это конечно ничего, но сегодня на совещании он собирался обсуждать наше с Баркетом увольнение… Уж не знаю, как за себя, но за Баркета я готов ответить. Мистер Сэлтер, уверяю Вас, что мистер Баркет очень способный рабочий, я считаю его самым лучшим рабочим моего цеха, и…
- Я тоже так считаю, Джонс, - перебил меня он, - И мнение какого-то там Смита я учитывать не собираюсь, не беспокойтесь. И на счет тебя тоже самое, Джонс. Пока что ещё я здесь хозяин, а не Смит, и я буду принимать решения, - он остановился, как будто что-то вспоминал, - ах да… Скажите, Джонс, а куда это мог запропаститься Смит? Мало того, что он не пришел, он ещё и не отвечает на звонки.
- Понятия не имею, мистер Сэлтер.
Старик встал с кресла, и подошел к столу Смита, ища что-нибудь важное.
- Я ему ещё выговор за это сделаю, так что идите к себе, Джонс, и не беспокойтесь.
4
Как то раз, моя (тогда ещё будущая) жена воткнула мне нож в руку и сказала:
- Да Роб, я выйду за тебя.
Это был один из лучших дней в моей жизни. Я был счастлив.
Мою первую и единственную жену звали Кэролайн Фостнер. Кажется, она была подругой моей сестры, и познакомились мы с ней на дне открытых дверей в Сент-Вестере. Это произошло совершенно неожиданно для меня, потому что в тот день я должен был лететь в Чикаго забирать моего, тогда еще нового, босса. Не полетел я, только лишь потому, что не видел свою сестру почти десять лет, и давно уже хотел посмотреть на неё.
У Кэролайн были короткие рыжие волосы, длинное зеленое платье (в пол); она была высокая и худая. Но главным в ней были ни волосы, и ни фигура; главным в ней была скрывающаяся за хрупким сосудом темная тайна. Она отличалась от всех, и это мог заметить абсолютно любой человек, и без особых усилий. Даже в разговоре с ней возникало чувство незащищенности, порабощенности перед ней. Она говорила так, будто видела тебя насквозь, и даже больше.
При всей своей ненависти к животным, Кэролайн училась на ветеринара. Тогда она ещё встречалась с этим Эрни с её факультета. А после того, как она чуть не зарезала его, мы стали жить вместе. Все происходило очень быстро, и уже через три месяца мы поженились.
«Ты самый терпеливый, из все кого я встречала», говорила мне как-то Кэролайн. А потом добавила: «И самый добрый». О, как прекрасна была жизнь, когда в ней была Кэролайн. Да, мы часто ругались, и даже дрались, но я её очень любил. Она была жестока, вспыльчива, и непонятна, но я легко под неё подстроился, и нам было комфортно.
Мы прожили с ней вместе почти пять лет, до того злополучного дня, когда она пропала.
Утро было ясным, свежим, и даже не таким противным, как обычно. Начало октября, очень похожее на начало ноября. Мне нравилось такое время, такая погода, такой воздух. Они были ненавязчивыми, и не мешали мыслить чисто. Как мне однажды сказал Джеймс, одна из самых главных вещей в жизни – уметь мыслить чисто.
Я заварил себе кофе, и сидел в тишине на своей веранде, пока мне не помешал телефонный звонок.
- Алло, - сказал я стоя в прихожей с согнутой спиной и чашкой ещё горячего кофе в руке.
- Джонс, прости что беспокою тебя, старина. Это я, Джон. У нас тут проблемы, Джонс, - у него был мягкий, старческий голос, но несмотря на это довольно бодрый, и говорил он всегда с некой веселостью. И да, он обращался ко мне на «ты».
- Да мистер, Сэлтер, я вас слушаю.
- Вчера утром мне звонила жена мистера Смита, а сегодня утром полиция. Кажется он куда-то пропал, - он говорил очень четко, и громко, но в тоне его, будто бы скрывался некий упрек, - я не хочу напоминать тебе про твою жену, Джонс, но случай очень похожий…
- Вы меня подозреваете? – спросил я улыбаясь.
Тут он прокашлялся, и заговорил очень быстро:
- Нет, конечно же нет…
- Кроме того, - перебил его я, - прошло уже больше двух лет.
- Я не про то совсем, - голос у него был растерянный, - я просто хотел передать тебе, что сегодня в обед ты должен явиться в полицейский участок, и дать какие-то показания. Ничего особенного. Я тоже туда поеду, и прямо сейчас.
- Хорошо, - сказал я и положил трубку.
Я снова вышел на веранду, кофе мой уже остыл. Справа от меня жила одна старая кубинка. Она постоянно слушала кубинское радио на кубинском языке, где крутили кубинские песни. Со временем, это стало меня раздражать, но я не мог с ней даже познакомится. Понимала она только на кубинском.
Я знал, что Смит никуда не пропал, он просто мертв. На меня это не производило никаких впечатлений. Как будто так и должно было быть. Я знал это. Я знал, что это случится, и я знал кто это сделал.
5
Иногда меня раздражали даже звуки. Такое бывало, когда меня посещало чувство неуверенности или незнания. Он не сказал мне. Он не сказал мне, что убил Смита. Эта мысль не могла оставить меня в покое…
Когда я пришел на работу, там уже была полиция, и мне не пришлось потом никуда ехать.
- Мистер Джонс, когда вы последний раз видели вашего коллегу Эндрю Смита? – спрашивал меня полицейский сидящий в кресле напротив меня. Это было в моем кабинете.
- В пятницу днем, когда он уходил домой, - ответил я.
- А по точнее? – спрашивал полицейский. У него были мощные руки и квадратное лицо.
- Примерно в 15:24.
- Что ж отлично, - он все записывал, и изредка глядел на меня из под своего морщинистого лба, - Но что могло послужить причиной, для ранней отлучки с рабочего места…
- Он часто так делал. Постоянно. Никогда не работал полный рабочий день, - я говорил это с удовольствием. Он это заслужил.
Он сморщил лоб, и на минуту задумался. Этот разговор оставлял во мне странные ощущения. Мне говорилось очень легко, и я был в хорошем настроении, от уверенности, что ни в чем не виноват, и что именно я обладаю самой важной информацией для этого дела. Это был тот редкий случай, когда меня действительно слушали.
- Мистер Джонс, в каких отношениях вы состояли с пропавшим Смитом? – снова спросил меня полицейский.
- Не в самых лучших, но поверьте, я бы не пачкал руки, тем более из-за такого как он.
«А ЧТО, ЕСЛИ ЭТО ТОЛЬКО ИГРА?» - так гласила красочная синяя надпись на стене заправочной станции, что была напротив моей работы. Меня отпустили сегодня на пол дня раньше, но я не знал, что и как мне говорить Джеймсу.
- Не забудь принять свои таблетки, - сказал он мне вчера, кажется, вечером, - Ты и так совсем плох в последнее время.
Тут он был прав. Я действительно в последнее время, часто про них забывал. Мне стало казаться, что мне они теперь ни к чему. Мне многое стало теперь ни к чему. Я переставал нуждаться в еде, во сне, и даже в куреве. Все это было лишь для того, что бы хоть как-то поддерживать связь с внешним миром. Что бы не выбиться из толпы. На деле, мне хотелось уволиться (я даже всерьез об этом стал подумывать), переехать в новое место, уединиться, заняться чем-то другим, чего я ещё не умею, что могло бы изменить меня. Заменить меня.
На меня настолько сильно давили в тот день воспоминания о жене, что я решил взяться за старое. Я достал свою виолончель. Я искренне ненавидел этот инструмент, он меня раздражал. Но была у меня такая привычка – играть для Кэролайн по вечерам. В свое время я писал много музыки. Это были медленные, спокойные, но довольно тяжелые произведения. Как говорила Кэролайн:
- Такое впечатление, что ты проглотил огромную каракатицу, но она продолжает реветь внутри тебя.
Сегодня что-то у меня совсем не выходило. Кроме того, в голову постоянно лезли всякие ядовитые мысли. Воспоминания. Не знаю, я не мог от этого освободится.
- День будет неплох, - говорил мне всегда Джеймс.
- Надеюсь, - отвечал я.
- День будет точно неплох.
Она ревет внутри меня. Она разрывает меня. Она становиться больше, размером с дом. Нет, размером с мир.
- День будет неплох, если ты будешь неплох, - говорил мне старина Джеймс.
Я никогда не буду плох, Джеймс. Не надо так говорить. Не надо кричать на меня, все и так нормально.
- Ты отличный парень Роб, но у тебя нет цели, - говорила мне Мэри.
Нет, Мэри. Ты не права. У Роберта Джонса всегда была цель. Одна единственная цель.
Невероятной силы крик, словно мой дом разрывается на куски. Стены становятся резиновыми, и отражают звук внутрь. На пол падает ваза со стола, и по полу разлетаются десятки маленьких синих льдинок. С огромным треском моя виолончель погибает о спинку дивана. Я снова остаюсь один.
6
Вы можете оказаться в любом месте. В любом месте, значит – в любое время. А что если вы окажетесь именно там, где все решалось. Где можно все переиграть сначала. Твоя жизнь смотрит на тебя с плаката в метро и смеется. И если ты не воспользуешься этой возможностью, считай, что ты труп.
Сегодня утром мне позвонил Сэлтер, и сказал, что только что нашли тело Эндрю Смита прямо в мусорном баке, на заднем дворе заправочной станции.
После обеда мне нужно явиться в полицию, для дачи показаний. Скорее всего я – главный подозреваемый. Я сел в машину и поехал к Адлеру. День был солнечный, совсем не кстати моему настроению, но отлично подходящий к такому утру.
Взбитый, сухой воздух сбивал меня с ног. Я чувствовал, что вот вот свалюсь в обморок. У меня дрожали руки, колени, особенно кончики пальцев. Все мое уважение и доверие к этому человеку было страшным образом подорвано. От этих мыслей кипела кровь и сдавливала виски. Я чувствовал сладкий, сыроватый запах – у меня опять шла кровь из носа.
Улица была пуста, и через считанные минуты, я промчался через весь город и оказался у двери Адлера. Он встретил меня в халате, только проснувшийся и ужасно недовольный.
- Это твои проблемы, Джеймс, - сказал я, - Ты вполне мог это предвидеть.
Он посмотрел на меня совершенно трезвым, серьезным взглядом. Нет, он ничуть не разозлился, но и разговаривать со мной не собирался. Мне показалось, что возможно я поступаю не правильно, что я переступаю черту дозволенного, и у него есть все основания, считать меня виноватым, или хотя бы взять за главную причину всего этого. Такие как он никогда не извиняются, но и благодарности не требуют; они считают себя спасителями, проводниками в лучшую жизнь.
Джеймс пригласил меня войти, налил мне кофе, и мы сели у него на балконе. Я был скован и ужасно волновался. Это было заметно не только Джеймсу, но и мне самому, отчего становилось ещё более не по себе. Он выкурил три сигареты, а потом вдруг сказал:
- Всего лишь на всего отравили крысу, Роб, - он оглядывал проезжающие мимо машины, не поворачиваясь в мою сторону, - Отравили крысу – только и всего. Я знаю, что ты скажешь, но не собираюсь…
- Тебя никто не просил лезть в мою жизнь, - перебил я его.
Он резко повернулся и посмотрел на меня. Его лицо скривилось в ужасной гримасе, и он снова отвернулся.
- Я не собираюсь говорить с тобой об этом, ибо это может плохо для тебя кончиться. Или уходи, или оставайся. Но если останешься, тебе придется забыть про это, - сказал Джеймс, - потому что это все равно ничего не меняет.
Я знал, что он скажет. Я был к этому готов, и конечно, я заранее принял решение. Оно не было правильным, но тут не могло быть ни одного правильного решения. Я чувствовал, что скоро узнаю нечто ужасное, то, что лежит на поверхности прямо у меня на виду. Мне не хотелось ни знать этого, ни видеть. Мутное, старое воспоминание, несколько раз стертое у меня в голове мелькало, как кадры старого фильма, но я не мог никак узнать этот фильм. Как старый, забытый сон.
- Нет… ты знаешь, ты знаешь, что я уже никуда не уйду, я просто хочу, что бы ты остановился, - сказал я, - я просто хочу, что бы ты перестал подводить меня к пропасти, Джеймс.
- Но я ни к чему тебя не подвожу, ты сам идешь к ней. Научись наконец отвечать за свои поступки.
Джеймс встал с кресла и подошел к стене. Его глаза были уставлены в потолок, так он обычно размышлял.
- Это странное явление, - сказал снова Джеймс, - странное явление, что ты все это так видишь. Раньше ты таким не был Роб. Раньше Я просил тебя перестать, - он снова сел в кресло, заговорил своим привычным тоном и смотрел прямо на меня, - Скоро все кончится. Тебя ведь совсем не волнует смерть Смита, не так ли? Разве тебя когда-нибудь волновала чья-то смерть?
Я промолчал. Ну конечно же, он был прав. Только я этого не помнил. Не хотел помнить. Не собирался даже вспоминать об этом. Он был безоговорочно прав, мне это было совсем не нужно, и это могло мне навредить. И меня вновь охватило чувство, будто меня просканировали, будто меня вводят в заблуждение, на основе моих же мыслей и воспоминаний.
- Ты страдаешь, только от того, что давным-давно потерял самого себя. Тебя нет, ты не существующая часть вселенной, - сказал Джеймс, глядя на меня своими горящими глазами.
Тень полностью залила балкон, и только одна тонкая полоска освящала глаза Джемсу Адлеру. Сейчас он напоминал мне кого-то из моих родственников. Кого-то, кого я давно забыл. Но не отца. Может быть дядю, или брата… Стойте, ведь у меня же нет брата.
Теперь мне было совершенно ясно, кто последним разрушит мою жизнь.
- Тебе просто нужно что-то такое, что могло бы перевернуть все твои представления о жизни. Создать её заново. Ты же не дурак, Джонс, - сказал он, - Ты возможно, намного больше знаешь меня, и я все это время, лишь только открывал тебе самого тебя. Только и всего.
Когда в вашу жизнь ворвется кто-то невероятный, она покажется вам самым прекрасным человеком. Вероятно, до тех пор, пока и вы не станете не менее, если не более невероятным.
- Каждый человек нужен для того, что бы другой черпал из него его же индивидуальность, особенности, таланты. Все мы состоим из разных частей разных людей. Ты ведь не станешь спорить с этим, Роб?
- Н-нет, - говорю я.
- Поехали, Роб, я покажу тебе то, что ты хочешь увидеть.
Джеймс быстро натянул на себя брюки и рубашку, и мы сели в его мустанг. Я давно не видел его таким веселым. Он был рад, рад тому, что ведет меня на смерть. Я слышал, как бьется мое сердце, слышал, как в спину мне дышит смерть. По радио играла «Waiting for the Night». Я не хотел это признавать, но мир был силен. Если ветер и мог противостоять ему, то я нет.
Мы промчались через весь город с оглушающей быстротой. Меня немного тошнило, дрожь до сих пор не могла пройти. В одно мгновение мы оказались у ворот моего старого дома. Нашего старого дома. Моего и Кэролайн.
Все окна были заколочены. Сухая, длинная трава хрустела под ногами. На лестнице валялась старая бутылка из-под пива. Меня не было здесь уже почти год, а кажется, будто целую вечность.
- Идем, Роб, совсем немного ещё, - сказал мне Джеймс.
Я уже не мог ничего говорить. Я повиновался каждому его слову, взмаху руки, или взгляду. Он повел меня на задний двор, туда, где был старый, заброшенный подвал.
- Мне сначала не хотелось этого делать, Роб. И я не смогу предугадать все последствия. Но я уверен, - сказал Джеймс, - уверен, что теперь ты сможешь обрести себя.
Я провел рукой по своему мокрому от слез лицу. Ноги у меня подкашивались, и Джеймс подхватил меня одной рукой.
- Пожалуйста, Джеймс, отпусти меня и я уеду.
- Нет, Роб.
- И я никогда не вспомню об этом.
- Нет, Роб.
- Дай мне шанс начать новую жизнь.
- Сейчас я тебе его дам, Роб.
Он протащил меня через пол двора к старым, деревянным дверям, на которых весел железный замок. Джеймс достал из кармана маленький ключ, и сказал:
- Вот, нашел у тебя в тумбочке.
- Нет, ты врешь.
Он вставил его в замочную скважину, и, после некоторых усилий, снял его с дверей и выкинул черт знает куда. Я не успел опомниться, как здоровенные, деревянные, лет сто не крашенные двери распахнулись.
- Ты вспомнил все, Роб? – спросил меня Джеймс Адлер (мой лучший друг?).
Я не мог оторвать глаз. Тогда я понял, что испытывал это чувство уже не один раз. Тогда я понял, кем я был.
- Да, Джеймс, конечно же я вспомнил, - сказал я, и упал на колени, перед дверьми в подвал. Перед дверьми в Ад.
- Конечно же, я все вспомнил.
Сказал я, и коснулся рукой холодной, наполовину сгнившей руки жены.
7
«Уважаемые господа присяжные.
Мне не придется раскаиваться или признаваться в содеянном. Мне не придется доказывать Вам, что я прав или не прав, ибо меня больше нет.
Попытаюсь говорить прямо и откровенно, что бы всем Вам все было понятно, что бы Вы не мучали себя поисками убийцы, и что бы Вы, наконец, возненавидели того, кто этого заслужил.
Первую мою жертву звали Ричард Джонс. Он был моим отцом. Это произошло совершенно случайно, но именно с этого все и началось. Уже через шесть лет после смерти мамы, я его разыскал. Отца тогда только выпустили из тюрьмы, он сильно захворал и доживал свои последние дни в маленькой деревушке, в десяти километрах от города. Там я его и нашел. Встретились мы сухо, но быстро разговорились, напились, и я остался у него почти на три дня. Мы много о чем с ним говорили, но главное, что я запомнил из его слов было: «Когда-то давно, ещё до того, как я повстречал твою мать, у меня родился сын. Он должен быть примерно на десять лет старше тебя, и зовут его Джеймс Адлер.». А потом еще добавил: «Найди его, Роберт, найди.» На следующий день я по пьяни его и зарезал. Видимо вспомнил наконец цель своего приезда. Тело я закопал в небольшом лесу под сосной, который был возле этой самой деревни.
Мне тогда было только девятнадцать, но я по-настоящему загорелся идеей найти сводного брата.
Вторым стал мой первый лучший друг Эндрю Скотт, с которым я познакомился в колледже, когда мне было двадцать лет. Он играл на фортепиано, и его тело навеки соединилось с этим инструментом его души, и покоится на дне озера в саду его бабушки. Эта бабушка, преподавала у нас историю, и со временем она меня очень полюбила. С Эндрю мы общались недолго, но я почти сразу же его полюбил, он был прекрасный человек, каких возможно, встречаешь только раз в жизни.
Не могу больше ничего о нем говорить. Мы с ним немного успели пообщаться, и то время плохо запечатлелось в моей памяти.
Поэтому, буду продолжать.
Последнее мое зверское убийство, было совершено над моей женой. Она была прекрасным и жизнерадостным человеком, и поэтому, и только поэтому, я так поступил.
Я не собираюсь искать оправдания, не собираюсь отстаивать свое мнение, я только хочу сказать, что я убил их не из корыстных побуждений. Не из зависти, ненависти, ревности или злости. Они были хорошими, прекрасными созданиями, и просто не могли оставаться здесь, среди таких как я и Вы. Моя тетя всегда говорила, что рано умирают только хорошие люди. А значит так и должно было быть.
Я ни о чем не жалею.
Через несколько часов я совершу последнее в своей жизни убийство. Убийство Джеймса Адлера. Человека, которого я искал больше десяти лет. Человека, так сильно изменившего меня. А затем, я себя уничтожу. Истреблю. Я не прошу ни похорон, никаких панихид, ничего. Я прошу забыть обо мне.
Меня больше не увидит этот мир.
P. S.: И хочу предупредить, что возможно, Джеймс Адлер, уже доложил в полицию, что это я убил моего коллегу Эндрю Смита. Но мне не зачем врать, Я его не убивал. Убил же его сам Джеймс Адлер, тот самый человек, жизнь которого я оборву последней.
Роберт Кристофер Джонс»
Я сложил листок вдвое и оставил на столике в коридоре, на самом видном месте. Затем, я завернул в тряпку небольшой нож для мяса, самый острый который мне только удалось найти у себя на кухне, и вышел на улицу. Дождь лил не переставая, практически плотной стеной. Я вдохнул этот свежий, влажный аромат улицы, и запрыгнул в свой старенький додж.
8
Я припарковал машину у маленького магазинчика на углу, и дальше пошел пешком. Тряпка с ножом все ещё плотно прижималась к моему телу, и я совсем не волновался. Вновь оказавшись у нашего старого доброго дома, с забитыми окнами, и поросшим газоном, я сел на ступени и стал ждать. Тут то у меня опять началась дрожь в коленях и кончиках пальцев. Джеймс должен был прийти в течении часа. Мы не договаривались, но я знал это.
Джеймс не пришел ни через час, ни через два, ни через пять. Когда стемнело, я нашел на заднем дворе кусок арматуры и сломал замок на входной двери. Внутри не было никакого запаха – ничем кроме пыли там невозможно было дышать. Что, оказывается, странное может случится всего лишь за год. Я немного побродил по комнатам – ничего не изменилось, потом примостился аккуратно на диване и уснул. Было довольно очевидно, что Джеймс захочет явиться ночью, что бы застать меня врасплох. Но ничего подобного. Раньше следующего утра я его не видел.
Причиной моего позднего пробуждения стал сон. Я его практически не помню, но он был длинный и странный, и был там только я один. Когда я открыл глаза, Джеймс сидел в кресле напротив меня, и в руке у него была двустволка.
- Доброе утро, старина, - сказал мне Джеймс восторженно улыбаясь.
Я приподнялся, разогнул спину, хрустнувшую столь сильно, что у меня задергались колени, и посмотрел на него так, как обычно смотрел на Смита.
- Не пойму, чему ты такой довольный, - говорю я.
- Ну как же, старина, - он встал с кресла, обошел его, и теперь стоял на одном месте, перекачиваясь с ноги на ногу, - Мы теперь одни, мы теперь на равных. Ты ведь и сам рад этому. Ну же, признай это.
Он говорил медленно, и очень отчетливо. Я все ещё сохранял свою невозмутимость, но боялся, что он сейчас вновь заговорит о Кэролайн.
- Ты ведь так долго этого хотел, Джонс.
Он смотрел на меня своим привычным орлиным взглядом. Он был уверен в своей победе, а я был уверен, что он умрет.
- Думаешь, я не знал всех твоих планов? Думаешь, я их не знаю?
Солнечные лучи уже во всю проникали сквозь щели между досками, и один светил мне прямо в глаза. Он опять пытается меня надурачить, опять вводит меня в заблуждение, думал я. Ружье он крепко держал у себя в руках.
- Да, - сказал я, - у тебя большое защитное преимущество, но у меня больше потенциала, у меня есть конечная цель.
Ничего сначала не ответив, он только лишь рассмеялся мне в лицо. Немного успокоившись, он подошел ближе ко мне, и, совершенно спокойным но строгим голосом сказал:
- Какая к черту цель, Роб? Никаких у тебя целей нет, и не может быть. Я тебе что, наш полудохлый отец-алкаш? или немощный студент – батан? или твоя умом тронутая жена? – сердце у меня вспыхнуло, моя ярость нарастала, и я еле сдерживал свои нетерпеливые руки, - Да боже мой, Роб! Сколько ты знаешь меня, и сколько я знаю тебя? Ты узнал все только лишь вчера, а я всегда знал это, Роб, всегда. Нам никогда не прийти к общему соглашению, потому что каждый из нас считает себя Наполеоном. Неужели ты не видишь нашего самого большого сходства, и самого большого порока. Эта чрезмерная самоуверенность, убежденность в правильности собственного мнения никогда не приведет ни одного из нас к хорошей жизни. Это может только помочь нам в выборе. В выборе того, кому все-таки достанется шанс все исправить.
- У меня был такой шанс, пока ты все не испортил!
- Нет, не надо, Роб. Не показывай мне свою глупость. Я не убивал твою жену, и всех остальных тоже не убивал…
- Но ты убил Смита, - сказал я, продолжая давить на него всем своим весом, но только мысленно.
Джеймс был в ярости не меньше меня, сколько бы не пытался этого скрыть. Он швырнул какую-то вазу в стену, затем переполненную пеплом пепельницу, и смотрел на меня со спокойной, медлительной ненавистью, которая нарастала с каждым его словом.
- Причем тут вообще Смит? Он был для тебя никем. Тиран, деспот, шантажист, мошенник… И убил я его исключительно из своих собственных интересов, а не из твоих. Я убил его, что бы ты понял, что я такой же как и ты, что мы на равных, Джонс. И что бы у тебя не было такой уверенности. Она тебя погубит. Я хочу, что бы ты победил в этой игре, но победил честно.
- Не ты мне будешь говорить о честности. Тебе вообще лучше мне больше ничего не говорить. Я убивал мою жену, потому что она была чиста, потому что я боялся, что в этом мире она легко сможет испортиться. По этой же причине я выбрал тебя, а не потому что ты мне брат. Но теперь, - я никак не мог отдышаться, - но теперь, Джеймс, я вижу, что ты такой же как и все они… Ладно уж, как и все мы. То, что ты убил Смита, доказывает, что ты способен на подлость…
- А я никогда и не отрицал этого, - перебил меня Джеймс и отвернулся к стене.
Его тень падала на пол длинным, непонятным пятном, похожим на некий сосуд. Джеймс действительно сильно напоминал отца. Но самое страшное, что и я тоже его напоминал. Я всегда боялся быть похожим на отца, а сейчас боюсь быть похожим ещё и на Джеймса. Теперь, я думал только об одном: мне нужно закончить дело.
Пока Джеймс стоял отвернувшись от меня к стене, пока он раздумывал над собственными словами, я аккуратно стащил со столика пустую бутылку пива, и притаился. Вроде, он не заметил. У был меня только нож, и тот спрятан под курткой у меня под рукой. Все, что мне было нужно – это спокойствие и везение. Одно другому способствует. Я взялся за горлышко поудобнее, и резко ударил его по голове.
Он издал мерзкий, короткий крик и упал назад. Сознание Джеймс, к сожалению, не потерял, и убить в тот момент мне его не удалось. Зато я смог задержать его на какое-то время, что давало возможность мне скрыться.
- Ах ты ж, сукин сын, - доносилось протяжным громким голосом из гостиной.
Пока он очухивался, я пробрался на второй этаж в комнату Кэролайн, где она хранила свои вещи и книги. Я подпер дверь столом, поставил на него телевизор, и стал ждать. Пол был покрыт плотным слоем пыли. Мои следы нарушили серую гладь, оставляя длинные темные полосы.
Я вытащил нож из тряпки, и теперь держал его прямо перед грудью обеими руками. Джеймс был намного крупнее меня, и намного ловчее. Были ли у меня тогда шансы? Да, были, но они малы. Я услышал, как он поднимается, нет, бежит по лестнице. Возможно, он что-то говорил, но я не мог различать слова под его топотом. На последних секундах я раскрыл настежь окно, и встал слева от двери, в ожидании нападения. А затем, раздался первый выстрел. Предупреждающий. Скорее всего просто в стену. Затем, второй выстрел. И в двери появилась дыра, шириной с теннисный мяч.
9
У каждого есть свое предназначение, говорил мне когда-то мой дядя. Каждому уготовлено свое дело, и каждый в нем мастер.
Я бежал из последних сил, которые вот вот должны были кончится. Что это? Что это было, спрашиваю я вас, черт подери. Мне удалось выпрыгнуть из окна, когда он почти застрелил меня. Но он промахнулся, он попал мне в плечо.
Когда я упал, со мной, на удивление, ничего не стряслось. И лишь из плеча медленно, но густо лилась кровь.
Какое-то странное чувство преследовало меня тогда. Я знал, что это все должно было произойти. Я ведь к этому шел всю жизнь. Но ждал я чего-то другого, совсем не этого. Чем дальше я заходил, тем больше становилась пропасть. Земли скоро не останется вовсе, а я и так еле успевал убегать.
Я пробежал только около трех километров, когда почувствовал, что сейчас потеряю сознание. Джеймса позади не было. Он мог бы взять мою машину и поехать за мной, или к себе домой. Я бы выбрал второе, если бы был им. Но Джеймс мог быть кем угодно, а значит мне предстояло ещё как минимум пять километров, и тут я подумал, как же мне повезло, что я живу в маленьком городе.
Двадцать часов семнадцать минут, было на часах в моей прихожей. Я просто не мог поверить, что я смог добраться до дома. Мне вдруг впервые это слово показалось каким-то иным, чем-то более значимым, чем просто «дом». Я выпил два стакана воды, снова вышел в прихожую и сел на пол возле стены. Ноги были как куски залежавшейся говядины в местном мясном магазине. Там всегда продавали пропавшее мясо. Из плеча кровь уже не сочилась, но одежда была так испачкана, что просто жуть. Я скорее походил на маньяка, нежели на жертву.
Где мог быть сейчас Джеймс я даже и предполагать не мог. Но мое внутреннее Я говорило мне жди. И я ждал. Я сидел на полу, весь в поту и крови, и ждал.
Я посмотрел на стол, на котором стоял телефон и лежало несколько книг. Первой книгой, которую дал мне Джеймс была «Смерть после полудня». Я, почему-то, вспомнил день нашей первой встречи с ним, и наш первый разговор. Это было у Мэри и Донны, которых я уже черт знает сколько не видел. Так как-то получилось, что мы оказались с ним одни в комнате (ненадолго конечно же), и он сказал:
- Ответьте мне честно, мистер Джонс, вы считаете меня ужасным человеком?
- Нет, конечно же нет, - ответил я.
Он смотрел на меня очень добродушно, очень сдержано, но ласково.
- Верю, вот вам-то я верю, мистер Джонс, старина, - он улыбнулся и подал мне руку, которую я пожал.
Только сейчас я понял, или точнее сказать вспомнил, что я переехал сюда не специально. Полтора года я вынашивал план моего знакомства с Джеймсом. Я нашел всех его друзей, его жену, все работы, которые он сменил. Пока я все это проворачивал (покупка дома, знакомство с соседями напротив и т. д.), я совсем забыл про все, что было до этого. Про всех кого я убил, и даже про то, что Джеймс Адлер мой брат.
Двадцать два часа сорок четыре минуты, было на часах, когда я проснулся от внезапного стука в дверь. Это был Джеймс. Злой, разъяренный он рвался в мои владения. Я знал, что это мой последний бой, моя финальная битва.
Дверь была закрыта всего лишь на цепь, и быстро распахнулась. Джеймс выглядел отлично, по сравнению со мной. Когда он только появился в дверях, я разбил об него одну из своих любимых ваз, и он упал. Все происходило быстро, быстрее, чем вы и я думаете.
- Сукин сын, - кричал Джеймс, - больше со мной этот трюк не пройдет.
Кровь сочилась из его лба. Да, ему здорово досталось. Я попытался схватит ружье, но попытка оказалась крайне неудачной – он чуть не завалил меня на пол. Я увернулся, поднял свой нож с пола, и отбежал к стене в конце коридора.
Он уже поднялся на ноги, и я услышал посторонний шум, где-то вдалеке. Сирена. Полиция. Он вызвал полицию, или же на меня доложил Сэлтер? Даже такая мысль посетила меня тогда.
Они видели тело моей жены. Они все знают.
- Я не собирался убивать тебя, Роб, - громко сказал Джеймс, когда выглянул из-за стены и пошел на меня, - Это ты собирался убить меня.
- Я знаю, - сказал я, - я это и сделаю.
Брови его сдвинулись, он снова схватился за ружье, и сказал:
- Ну хорошо.
Справа от меня была открыта дверь в ванную, но прятаться там было бессмысленно. Если вы не рассчитываете на победу, тогда бегите как можно дальше. Если же вы намерены победить, бейте в лицо, даже если бить нечем.
Я не видел другого выхода. Я вложил все силы в свою беспомощную правую руку, и разогнался. Джеймс был сильно изувечен последним моим ударом индийской вазы, и готовым к такому повороту он не был.
Я не и не заметил сразу, как мой старый, кухонный нож для мяса, вошел в твердую, здоровую плоть Джеймса Адлера. Моя левая, бледная и слабая, рука ухватилась за ствол ружья, и Джеймс выстрелил. Угодил в мой новый паркет. Черт с ним. Полиция, уже ломилась в дверь.
Это был конец. Конец всему.
- Мистер Джонс, это полиция, откройте дверь, - говорили они.
Я всё ещё держал нож в груди Джеймса, все сильнее пытаясь вдавить его вглубь. Но глубже уже не могло быть. Мы оба были в его крови, и он все еще беззвучно шевелил губами.
У меня все плыло перед глазами. Слова полицейских доходили до меня не сразу. Я все медленнее и слабее вдыхал пропитанный кровью воздух.
- Мистер Джонс, мы сейчас выломаем дверь! - послышалось из-за входной двери.
Мне уже не спастись. Сначала, я подумал, что мог бы застрелиться из ружья Джеймса, но быстро отбросил эту мысль. У меня бы даже сил на это не хватило. Теперь меня посадят надолго. Лет на двадцать, не меньше. Но тело, мертвое тело Джеймса лежало на моих руках, и это означало победу.
10
Первое, о чем я подумал, когда очнулся в камере: какого черта я написал это признание во всех этих убийствах? Если убийство жены скрыть было почти невозможно, то про отца и Э. Скотта они бы никогда не узнали. Хорошо, что я не написал там про изнасилование сестры Эндрю, и несколько достаточно крупных краж в университете. Об этом никто никогда не знал, кроме меня.
Моя голова была похожа на искрящуюся, старую лампочку, полную мух, которая висела у меня над головой. В камере я был один. Сколько времени я тут находился, я не знал. Воздух был очень тяжелым, и вонючим. А мне так хотелось дышать.
После того, как Джеймс умер, я не отпускал его из рук. Я упал с ним на пол, голова кружилась, левая рука совсем ослабла, а ноги, были похожи на кривые камыши. Я думал, что они у меня переломаны. Не помню, как меня увозили, я потерял сознание раньше, чем они схватили меня.
Тот день мелькал у меня смутно, и я не хотел его вспоминать. Единственное, что я понял из того дня, это то, что я не ощутил никакого освобождения, никакого облегчения, ничего. Я думал, что после того, как я его убью, мне уже будет плевать на все остальное. На арест, на работу, на дом, на руку. На все. Но ничего такого не было. И я не знал теперь, как мне быть; что говорить, когда меня поведут на допрос; как себя с ними вести, ведь они все знают, и ведь они будут правы. Мне даже пришла в голову мысль, что жена Джеймса будет мстить мне. Или его друзья, ведь у него было много хороших друзей. И вообще очень много людей любили его, и отдали бы за него многое. Это теперь меня волновало. Я не знал, что с этим делать, и как от этого избавиться.
Нет, мне не было жаль. Абсолютно. Я, как и прав был Джеймс, никогда не вдумывался в то, что делал. Я всегда считал, что все делаю правильно, и ничто не давало мне повода в этом усомниться. И сейчас я в этом не сомневался, только понять никак не мог, почему меня теперь так волнуют все эти последствия. Я должен был принять наказание с честью, как мне всегда казалось. Но сейчас понимал, что не в силах.
На меня давили мысли, боль в ногах, боль в руке, боль в голове. Мне хотелось на свежий воздух. Мне хотелось испить стакан чистой холодной воды. Мои руки по самые плечи в крови, а я хочу быть чистым.
Кое-как мне удалось заснуть. Думаю, часа на три, не меньше. Меня разбудил молодой полицейский, который принес мне большой ломоть хлеба и стакан воды.
- Руки! – закричал он, когда я потянулся к тарелке, - сиди на месте, пока я не закрою.
Он повернул ключ в замке и ушел. За две минуты я все съел и выпил. Как бы не было больно есть, я ел с ужасным удовольствием. Клянусь, что никогда ничего вкуснее в жизни не пробовал.
Был уже вечер. Я пробыл здесь не меньше двух суток, и чувствовал себя ужасно.
Я пытался думать о чем угодно, только не о том, что меня ждет. Например, вспомнил последнюю прочитанную книгу; пытался вспомнить день, когда я познакомился с Джеймсом, но он очень плыл. В общем-то, у меня не важно выходило вспоминать, а время тянулось ужасно долго. Меня арестовали впервые, и я был совсем к этому не готов.
Ночью. Я опять проснулся ночью. У меня был сильный жар, и голова просто взрывалась. Очень хотелось пить, но пить было нечего. Я не мог даже подняться с пола, да я спал на полу. Видимо упал во сне. Все пытался и пытался заснуть но не мог.
Жар усиливался, виски сдавливались, казалось, до невозможного. Я думал позвать кого-нибудь, может мне дали бы таблетку. Но я даже рта открыть не мог…
Мое первое воспоминание, после долгой отключки, и когда я ещё осознавал себя – яркий, противный свет, и грубые выкрики полицейских. Опять принесли мне хлеб и стакан воды, к которым, в итоге, я так и не притронулся.
Я не только двигаться или говорить, я даже думать почти не мог. Я чувствовал боль, осознавал боль, принимал боль. Только и всего. Ноги я наверное все-таки сломал, а рука, кажется, начала гнить. Это был уже, наверно, третий или четвертый день здесь. Ко мне никто так и не пришел, никто так и не позвал меня на допрос, как будто они специально ждали моей смерти. А я и не представлял, что смогу еще вернуться к нормальным ощущениям. Так же двигаться, так же ходить, или хотя бы говорить.
Я бы сдался, я бы отдал все, что у меня когда-либо было, ради глотка свежего воздуха.
11
- Уважаемые господа присяжные... – начал читать, с того самого листа, адвокат покойного Р. Джонса, Р. Круг.
Во время чтения в зале суда была идеальная тишина. Лицо миссис Адлер выражало сильное недовольство, но она умела держать себя в руках. Мистер Сэлтер был совершенно спокоен, даже проскользнула легкая улыбка согласия, или точнее сказать понимания. Что же на самом деле понимал мистер Сэлтер, или с чем соглашался, для всех, оставалось загадкой. Донна и Мэри Скит, были абсолютно невозмутимы, будто бы совершенно не понимали в чем дело. Впрочем, так и было. Эрик Баркет стоял в углу комнаты, и, возможно, слушал внимательнее всех остальных. Он был грустен и умиротворён, не смотря на то, что опоздал на заседание. Только он, и мистер Сэлтер, не держали на Роберта Джонса зла, не смотря на все, что они о нем узнали.
После заседания, мистер Вайнер, прокурор, подошел к миссис Адлер, со словами:
- Прошу Вас, дорогая, не расстраивайтесь. При таких обстоятельствах, Вы в выигрыше.
- Возможно Вы правы, мистер Джонс. Но я хотела видеть его сидящим за решеткой на тридцать лет минимум. И никакие тысячи долларов, сколько бы их там ни было, не смогут в полной мере восполнить мою утрату. Тут уже ничего не сделаешь. Видимо, он любимчик Господа.
Говорили они тихо, старались, что бы никто не услышал. Мистер Вайнер был человеком суетливым, что не давало ему быть хорошим прокурором. Но вместе с тем, он был добрый, в меру честный, и искренне желал миссис Адлер возвращения к хорошей жизни, какой она заслуживала.
На улице было пасмурно, но совершенно сухо. Легкий, теплый ветер, создавал идеальную температуру, что бы находиться на улице как можно дольше. Мистер Сэлтер и мистер Баркет вышли из здания суда, остановились на ступеньках и закурили.
- Когда это случилось с ним, мистер Сэлтер? – спросил Эрик Баркет.
- Ты про что именно спрашиваешь? – спросил старик, и немного улыбнулся своей свойственной улыбкой.
- Про смерть Мистера Джонса.
- Да вот уже три недели как у него случился сердечный приступ, пока он сидел в камере. Такое не редко случается. Мне не впервые приходиться видеть подобное…
- Я никогда не подумал бы на него такого, - Баркет немного заикался. А заикался он, обычно, когда волновался, - по мне, так он был отличным парнем, я знал его десять лет.
- Никто и не говорит, что это так, - сказал мистер Сэлтер, а затем прокашлялся, - но знаешь, я долго наблюдал за ним, а после того, как все это выяснилось, я вдруг понял, что следующим, после этого Адлера, мог оказаться ты.
Мистер Баркет никак не ожидал такого предположения. Хотя, по мнению мистера Сэлтера, оно было настолько очевидным, что каждый мог заметить это, совершенно не внедряясь в суть дела. В чем-то он был прав. Но с этих пор, как Баркет услышал это, он уже не сможет спокойно вспоминать своего начальника, своего лучшего начальника, каким он его считал.
Миссис Адлер вызвался подвести мистер Вайнер, и они уехали. Донна и Мэри Скит уехали самые первые. Ещё какие-то люди продолжали выходить из здания суда, они то толпились, то расходились.
- Где же его сестра? Он часто рассказывал, про свою сестру в детстве, – сказал Э. Баркет, - кажется, её звали Эми.
- Она не смогла бы приехать, Рик, - мистер Джонс остановился, вдохнул щедрый глоток воздуха и сказал, - Её звали Кэролайн Эмили Джонс, и она была его женой.
Небо было серо-голубым. Но чистым, свежим, легким. Солнца не было видно, и о его существовании в такие дни, можно было забыть.