“…Sing us a song, you're the piano man
Sing us a song tonight,
Well, we're all in the mood for a melody
And you've got us feeling alright…”
В этом месте стойкий запах виски и одиночества. Кажется, что этот томный полумрак только делает коктейль еще более терпким. Каждый, кто приходит сюда вечером – капля в стеклянном роксе с янтарной жидкостью, отравляющей жизнь.
Вон тот старик, что подергивает клюкой вместо правой ноги – военный. Он лишился конечности где-то на Кавказе много лет назад, но до сих пор, когда напьется, то воображает её присутствие. Порой даже, хватая молоденькую Ли за попку, порывается закружить девчушку в танце. “Хэй, Эндрю,” — кричит он мне – “подсоби?”.
Чуть ближе ко мне сидит скромняга Джек. Он сидит аккурат под тусклой лампой и пускает кольца дыма из вонючей самокрутки. Его взгляд всегда туманен и красноречив одновременно, возможно, это из-за джина, который он все время пьет, а может быть это из-за Мэри, которая красиво выгибается, ставя перед ним очередной стакан. Ей хочется заиметь большую семью и пузатых спиногрызов, а ему просто хочется прижать её покрепче, но он слишком стеснителен и горд. Потому, он каждый раз, проходя мимо меня, бросает салфетку с одной и той же просьбой. “Эндрю, мне как обычно” – а я вздыхаю, но что поделать?
Вот тут в углу всегда сидит Красотка Бетси, чье лицо разрезает молнией уродливый шрам. Это метка, напоминание о том, какой ценой дается свобода красивым женщинам вроде неё. Когда то она была первой среди женщин этого затхлого городка, а теперь она каждый вечер приходит сюда, чтобы хорошенько надраться и вспомнить былое…В кармашке у неё всегда припасена пара монет на тот самый случай, когда она срывающимся пьяным голосом крикнет – “Эндрю, давай как в старые добрые” и закружится в танце. Конечно же, неловким движением изящной ручки она опрокинет свой бокал и пойдет в туалет отмываться. Никто не вспоминает о ноже Сутулого Сида, что разрезал не только нежную кожу, но и жизнь девушки, никто, кроме отражающей поверхности зеркала, о которое она обязательно попытается раскрошить свой стакан. Нет, зеркала в нашем городишке не так дешевы, просто Бетси всегда промахивается, потому платить приходится только лишь за разбитый стакан.
За барной стойкой засыпает Билл. Когда-нибудь он обязательно станет известным писателем, по крайней мере, он в это искренне верит. Каждый вечер он приносит сюда очередную главу своего будущего романа, я не всегда улавливаю суть его повествования, но я и не всегда внимательно слушаю. Главное, что “роман” нравится барменше Люси, владелице бара по совместительству. Она внимательно слушает каждое слово, произнесенное Биллом, а в конце покупает главу за бутылку гавайского рома. Как знать, может быть, Люси в конце продаст роман и отобьет деньги за растраченный алкоголь, а может быть ей просто жалко беднягу, а его пьяные дифирамбы греют одинокой барменше сердце. В конце концов, как сказал один известный — “Да, они делят напиток, который называют одиночеством”. И как только горе-писатель присасывается к заработанной бутылке, Люси кричит мне – “Эй, Эндрю, за что я тебе плачу? Сыграй уже что-нибудь”.
И я тушу горькую сигарету, выдыхаю тонкую струйку голубоватого дыма, щелкнув костяшками, я вновь припадаю пальцами к клавишам.
За пианино сидит Эндрю, на нем затертый до дыр фрак и вельветовые брюки с кучей заплат. На голове волосы уже начали редеть, а в уголках глаз проявились “гусиные лапки”. Он считает себя звездой этого городка, по большому счету так оно и есть. Эндрю вылетел из музыкального училища за прогулы и развязный образ жизни, вернувшись обратно в городок на отшибе жизни, он больше не имел возможности вернуться в “большую игру”. Но он по прежнему гордо задирал подбородок, каждый раз натягивал свой старый фрак и затягивал одну и ту же песню, которая вcем порядком осточертела, но все продолжали ей подпевать.
Все они продолжали пить коктейль из одиночества и отчаяния в этом богом забытом месте, но делали это с улыбкой на лице. Почему? Возможно, они все были немного сумасшедшими или пьяными от того янтарного напитка в стеклянном роксе, что являли собой.
“О-ла-ла-ла-де-де-да, Ла-ла-де-де-да-да-да”