Иллюстрация - обложка книги (моя работа) на основе фотографии из Интернета.
Фотография - "Сумерки" (http://www.photosight.ru/photos/5934469/)
Автор - (с) B_Barkow (http://www.photosight.ru/users/441765/)
***
Когда мы слышим имя Гилберта Кийта Честертона, мы всегда вспоминаем его "Рассказы об Отце Брауне" (серия сборников, вышедших в 1911, 1914, 1926, 1927, 1935 годах). Пожалуй, это действительно лучшие из его детективно-приключенческих рассказов. Но Честертон — не только «отец отца Брауна», не только автор множества других детективных и приключенческих историй. Его основной профессией была журналистика. Честертон — автор нескольких десятков эссе, остроумных и часто философских, но лёгких, как приключенческий рассказ.
Я хочу рассказать о двух его книгах, которые недавно прочитала — "Человек, который знал слишком много" и "Клуб удивительных промыслов".
***
Про Отца Брауна сказано много и хорошо — он давно заслужил любовь множества читателей. Поэтому я расскажу о том, о ком говорится гораздо меньше, но который заслуживает не меньшего внимания — о Хорне Фишере, главном герое сборника рассказов "Человек, который знал слишком много" (1922 год).
Начну с цитаты:
«Сэр Генри Гарленд Фишер занимал в министерстве иностранных дел какой-то пост, куда более важный, чем пост министра. Видимо, так уж повелось в семье; к примеру, второй брат, Эштон Фишер, занимал в Индии пост, пожалуй, более важный, чем пост вице-короля. Сэр Генри Фишер держался очень вежливо, но тем не менее Марчу показалось, что он смотрит сверху вниз не только на него, но и на собственного брата (Хорна Фишера). Последний, надо сказать, чутьем угадывал чужие мысли и сам завел об этом речь, когда они вышли из высокого дома на одной из фешенебельных улиц.
- Как, разве вы не знаете, что в нашей семье я дурак? - спокойно промолвил он.
- Должно быть, у вас очень умная семья, - с улыбкой заметил Марч.
- Вот она, истинная любезность! - отозвался Фишер - Полезно получить литературное образование. Что ж, пожалуй, "дурак" слишком сильно сказано. Я в нашей семье банкрот, неудачник, "белая ворона".»
Почему-то вспомнилось начало русской сказки: "У старинушки три сына: старший умный был детина; средний сын — и так, и сяк; младший вовсе был дурак." Такого мнения придерживаются все, и у них есть на то основания, пока жизнь идёт своим чередом, без особых волнений; но когда происходят события нестандартные, необычные и трудные, выясняется, что какими бы умными ни были старшие братья, именно тот, кого считали дураком, оказался самым толковым человеком во всём семействе.
Только в русской сказке всё заканчивается хорошо: Иван женится на девушке, которую любит, получает достойное место в жизни и живут они вместе долго и счастливо. И это правильно: так и должно быть. Сказка на то и сказка, что она отвечает на первый вопрос: "Как должно быть?". Но "в нашем несовершенном мире" (как говорил Шерлок Холмс) довольно часто всё происходит не так, как должно быть, а так, как возможно в сегодняшних условиях. И тут уже встаёт второй вопрос: "А почему происходит не так, как должно быть?" На этот вопрос и стараются не столько ответить, сколько дать подсказку для решения более "взрослые" книги. Решение читатель во многом ищет сам. Затем возникает третий вопрос: "Что надо сделать, чтобы всё происходило так, как должно быть?" И на этот вопрос ищет ответ уже сам человек.
Именно этот третий вопрос и встаёт перед читателем после прочтения сборника "Человек, который знал слишком много": "Что можно сделать? Что нужно сделать? И что могу сделать я?"
Этот-то вопрос и решал всю жизнь младший брат в своём семействе, Хорн Фишер, "белая ворона". Родившись в обеспеченной и влиятельной семье, где все так или иначе принадлежали к правящему классу Великобритании, он стал свидетелем всего, что творилось "в верхушке общества". Поначалу это было общее представление о том, что страной управляют совсем не те люди, которые для этого пригодны, — точно такое же, как и у многих рядовых граждан; потом он узнал, как эти люди попадают в правительство и на собственном опыте убедился, что нарушить это безобразие непросто, и одного только здравого смысла для этого явно недостаточно; затем он узнал, как преступный мир может быть связан с управляющими структурами государства, и насколько тесно они могут быть переплетены.
Всякое знание — это испытание. Знание о подлинной жизни того круга, который правит обществом, страной и государством, легло на Фишера тяжёлым грузом. От природы человек пессимистичного характера и флегматичного темперамента, но с довольно крепким внутренним стержнём и твёрдыми принципами, он не мог относиться к этому спокойно и равнодушно, как к нормальной вещи, и в то же время не видел выхода из этого веками запутанного лабиринта, основанного на извечной закономерности: чем большей власти достигает организация, тем больше непорядочных людей стремится в неё проникнуть. Несмотря на то, что Хорн Фишер прожил всю жизнь в этом окружении, он так и не начал делать то, что делали большинство окружавших его людей. Хотя и не всегда мешал им. Он не мог бросаться "в бой", не будучи уверен в результате, не умел растрачивать энергию на то, что не могло принести улучшения здесь и сейчас. Быть может, если бы на его месте был более энергичный и деятельный человек, он мог бы сделать больше. Но в любом случае положение было не из лёгких, несмотря на всю свою внешнюю благополучность.
В семье его искренне любили, но не уважали. И то, и другое было абсолютно взаимным. В высшем обществе его не то чтобы не любили или не уважали — просто не считали авторитетом. Причина, пожалуй, была в том, что он был для них хотя и "свой", но всё-таки не совсем "свой" человек. Но тем не менее Фишеру доверяли — по той же самой причине, по которой не считали авторитетом. Ведь те, кто знал его хорошо, понимали, что из него вышел бы отличный шантажист, и знали, что он никогда им не станет. Он умел молчать. И на это были свои причины: многие тайны, доставшиеся ему, он не раскрывал потому, что это могло принести огромный вред вместо пользы; другие — потому что это не дало бы результата; некоторые преступления были настолько хорошо замаскированы, что ему просто никто бы не поверил, если бы он попробовал рассказать.
Это не значит, что Хорну Фишеру пришлось бездействовать всю жизнь. Благодаря своему независимому мышлению, острому уму и природной интуиции он умел не только определять, когда перед ним открывается возможность сделать что-либо полезное, но и находить путь достижения поставленной цели, часто весьма нестандартный, действовать с полной самоотдачей и весьма непредсказуемо, делая то, что никто, кроме него, не сделал бы. Таких моментов в его жизни было не слишком много; сам он считал, что их было слишком мало; но всё же нельзя было сказать, что его присутствие в политических кругах прошло напрасно.
"Что надо делать?" Пожалуй, это и надо делать: внимательно наблюдать и думать; делать всё, что в твоих силах, когда видишь возможность что-то изменить; а когда не видишь такой возможности — хотя бы не повторять те глупости и подлости, которые делают рядом с тобой другие. Только и всего. Это кажется очень малым. Но на деле оказывается, что это очень много.
***
У последнего рассказа о "человеке, который знал слишком много", трагический конец, и главная тема рассказов — очень горькая, но что удивительно: в них нет того духа давящей и обессиливающей безнадёжности, который внушает, что нет и не может быть ничего светлее, чем сегодняшний мрак, а есть дух горечи и сдавленного протеста от того, что всё должно быть лучше, всё могло бы быть светлее, но темно.
Это стало возможным потому, что о жизни пессимиста рассказывал убеждённый оптимист.
У Честертона есть эссе "Хор", в котором он протестует против безнадёжного пессимизма, который в те времена был, наряду с откровенным цинизмом, сильно распространён в литературе. Он говорил о том, что какой бы грустной ни была песня или книга, в ней всегда должен быть жизнеутверждающий припев, напоминающий и читателю, и писателю, "что это ещё не всё".
В большинстве рассказов Честертона всегда есть этот припев. А если его нет и быть не может в сюжете — тогда он звучит тихо, но отчётливо, где-то на фоне рассказа, без слов.
***
Если серию рассказов "Человек, который знал слишком много" можно назвать трагедией, а "Рассказы об Отце Брауне" — трагикомедией, то "Клуб удивительных промыслов" (1905 год) — это чистой воды комедия, весёлые приключенческие рассказы детективного вида, но со счастливым и неожиданным концом, чисто развлекательные, но отнюдь не лишённые смысла. Главный герой — мальчишка лет пятидесяти с хвостиком, мечтатель и мистик, бывший судья, очень умный и наблюдательный человек по имени Бэзил Грант.
Он стал судьёй, потому что хотел нести справедливость. Он перестал им быть, когда увидел, что выбрал неподходящий метод для достижения этой цели. Почему? Во-первых, как это ни удивительно, закон, при всей его сложности, оказался слишком прост для сложностей жизни. «День за днем проходили передо мной сложные и живые дела, которые я пытался разрешить глупыми штрафами или заточениями, хотя простой здравый смысл подсказывал мне, что лучше разрешить их поцелуем, или пощечиной, или дуэлью, или коротким объяснением, или поездкой в Шотландию. Чем больше я это понимал, тем больше чувствовал, как это все громоздко и нелепо.»
Юридические законы (в их чистом виде) — это попытка вывести правила для приведения к справедливости любых жизненных ситуаций. Справедливость по сути одна, но жизненные ситуации внешне многообразны, и если классификация ситуаций основана на внешних признаках, а не на внутренней сути, то при составлении единых правил на все случаи жизни всегда приходится брать некий усреднённый вариант ситуации. Естественно, что жизнь часто не укладывается в эти рамки: одного человека требуется посадить на год в тюрьму, но для него это совершенно излишне и может быть даже вредно; а другого негодяя просто необходимо упечь в тюрьму лет на пять — но закона такого нет...
Во-вторых, каким бы важным оружием в борьбе с бесчеловечностью ни был закон, он борется лишь с теми случаями, когда безобразие заходит уже очень далеко — пока оно потихоньку растёт, не касаясь областей, защищённых законом, он бессилен. Суды разбираются с последствиями, с результатами тех мыслей, страстей, привычек, которые растут и накапливаются в течение долгой человеческой жизни. А Бэзилу Гранту хотелось приблизиться к устранению причин. Много есть в жизни мест, где бессильны государственные установления, вне зависимости от того, хороши они или плохи. Эгоизм и тщеславие, сплетни и козни, мнительность и подозрительность, глупость и отсутствие юмора — со всеми этими вещами суд, как правило, не разбирается, он не для того предназначен. Но именно они в конечном счёте приводят к трагедиям. И в глазах Бэзила Гранта излечивание и прекращение их было важнее, чем даже раскрытие убийств.
Придя к такому выводу, уважаемый и заслуженный судья решил, что больше не может заниматься тем, что считает бессмысленным, и выносить приговоры, которые считает неправильными. Конечно, лучше такой закон, чем совсем никакого, и порядочные судьи всегда нужны, чтобы вносить хоть какую-то долю справедливости. Но Бэзил Грант был идеалист, и «какая-то доля справедливости» его не устраивала — справедливость должна быть целой, иначе она перестаёт быть справедливостью. И он ушёл из здания суда прямо во время судебного процесса — как всегда не сочтя нужным пояснить окружающим причины своего поведения. Естественно, все решили, что у него помутился разум. С тех пор он жил в маленькой бедной квартирке на те скромные средства, которые выручал из своей новой профессии, которую сам же и изобрёл...
Именно к этому «послесудебному» времени и относятся случаи из жизни чудака Гранта, которые рассказывает его друг Чарльз Суинберн, не чудак, обычный хороший человек с обычной фантазией, обычной наблюдательностью, обычной интуицией и обычной логикой.
О том, каким образом Бэзил Грант нашёл способ нести справедливость без всяких частичностей, рассказывается в самом конце последнего рассказа. Это способ, который не мог заменить обычного суда, но зато делал то, что обычный суд совершить не в силах.
Рассказы из серии «Клуб удивительных промыслов» - это чисто развлекательно-приключенческие рассказы, именно так они и читаются, и только позже, когда в связи с какими-то жизненными ситуациями всплывают в памяти эпизоды из этих рассказов, начинаешь понимать, что в них, кроме веселья и интригующих сюжетов, ещё и немало смысла.
Как и все честертоновские рассказы, эти истории отличаются потрясающей непредсказуемостью. Такое ощущение, что автору нравится поставить читателя в тупик, в течение всего рассказа наращивать стены этого тупика, отчего в читательской голове получается нечто похожее на первозданный хаос, а в конце парой слов разрушить эти стены, сказав: "Не видно выхода? Да вы же на нём стоите!". Но не это главное у Честертона. Пожалуй, немало найдётся писателей, которые умеют морочить голову доверчивому читателю до самого конца книги. Но рассказ Честертона хочется перечитывать и тогда, когда уже знаешь развязку. И после чтения читатель выносит одно твёрдое убеждение: жизнь разумна, за грудой противоречивых с виду следствий скрывается простая и ясная причина, и безвыходных ситуаций нет, нужно только догадаться посмотреть вокруг с правильной точки зрения.
В заключение приведу несколько цитат, которые, мне кажется, можно назвать ключом к парадоксальным рассказам Честертона, к их странной логике редчайших исключений, неправильно понятых по причине их непривычности, и типичных обыденностей, незаметных по причине их привычности, удивительных случайностей и поразительных закономерностей, удачных совпадений и интуитивных аналогий, к их нестандартности и непредсказуемости.
«Я понял, в чём ваша беда. Вы слишком серьёзны. Умное лицо — это ещё не признак ума, господа. Все глупости на земле делаются именно с этим выражением лица. Улыбайтесь, господа! Улыбайтесь!»
(Слова барона Мюнхаузена. Фильм "Тот самый Мюнхаузен", 1979 год.)
« Много сейчас симптомов упадка, но один опасней всего: мы носимся с мелочами поведения и забываем об основах нравственности, о вечных узах и правилах трагической морали человека. Нынешнее укрепление третьестепенных запретов еще хуже, чем ослабление запретов первостепенных. Упрек в плохом вкусе гораздо страшнее теперь, чем упрек в распутстве. Чистоплотность уже не идет вслед за праведностью; чистоплотность - важней всего, а праведность не в моде. Драматург может нападать на брак, пока не затронет светских приличий; и я встречал пессимистов, которые возмущаются пивом, но не возражают против синильной кислоты.
Нам грозит большая опасность: механизм поведения работает все четче, дух слабеет. На самом деле мелкие, будничные действия могут быть свободными, гибкими, творческими, а вот принципы, идеалы - твердыми и неизменными. Теперь все не так; наши взгляды то и дело меняются, завтрак - неизменен. Я бы предпочел, чтобы у нас были твердые взгляды, а завтракать можно где угодно - в саду, на крыше, на дереве… Мы угрожающе много толкуем о манерах; а это значит, что мы превозносим добродетели непрочные, условные и забываем о других, которые не введет и не отменит никакая мода, - о добродетелях безумных и прекрасных, об острой жалости, о вдохновенной простоте. Если вдруг понадобятся они, где мы возьмем их? Привычка поможет, если нужно, вставать в пять часов утра. Но нельзя привыкнуть к тому, чтобы тебя сжигали за убеждения; первая попытка чаще всего оказывается последней. Обратим чуть больше внимания на то, готовы ли мы к неожиданной доблести.» (Г. К. Честертон. Эссе "О лежании в постели". Первод Н. Л. Трауберг)
«Мы слишком часто забываем, что не только нарушения условностей, но и условности могут быть ненормальными. Конечно, еще никто не определил сумасшествия — обычно мы называем сумасшествием странности других людей. Глупо и неверно считать, что каждый из нас безумен, но все мы не совсем нормальны, точно так же, как все мы не совсем здоровы. Если бы в мире вдруг появился абсолютно нормальный человек, его бы тут же упекли в сумасшедший дом. Он так легко перешагнул бы через наши мелочные обиды и унылые претензии, с такой непомерной простотой презрел бы наше самодовольство и наши нелепые условности, что показался бы нам грозным и непостижимым, как гром или хищный зверь. Многих великих пророков считали безумными; на самом же деле, быть может, из них била ключом бессильная нормальность.»
(Г. К. Честертон. Эссе "Безумие и учёность". Перевод Н. Л. Трауберг)
«За расплывчатыми складками земли, за мягким хаосом лесов море стоит на фоне неба, серое, зеленое, синее, вечно меняющее цвет, никогда не меняющее формы, и не дает забыть, что за всеми компромиссами, за всем простительным разнообразием жизни высится стена разума и справедливости, непререкаемая, последняя истина.»
(Г. К. Честертон. Эссе "Морской огород". Перевод Н. Л. Трауберг)
ПРИМЕЧАНИЕ
Моя первая статья о Человеке, который знал слишком много - http://www.proza.ru/2015/03/13/996
Статья "Рассказы, в которых отражается весь Честертон" - http://www.proza.ru/2015/05/21/461
Где можно прочитать и скачать книги Честертона, о которых идёт речь в статье:
— сборники рассказов
https://ru.wikisource.org/wiki/Гилберт_Кийт_Честертон — статьи и эссе
Хорошие переводчики:
Наталья Леонидовна Трауберг
Александр Яковлевич Ливергант
Тамара Яковлевна Казавчинская
Нина Михайловна Демурова
Виктор Александрович Хинкис
Елена Александровна Суриц
В. Ильин
О. Атлас
Г. Головнев
К. Жихарева
А. Синодов