«И НАША КОПЕЕЧКА НЕ ЩЕРБАТА»
П. КАРПОВ — ПЕРЕВОДЧИК МУСЫ ДЖАЛИЛЯ
«У дяди в Москве мне часто приходилось видеть письма знаменитых людей», — неоднократно подчеркивала в разговоре со мной племянница писателя Пимена Ивановича Карпова Лилия Александровна Цуканова. При этом Лилия Александровна называла имена Маяковского, Есенина на и др.
П. И. Карпов (1884-1963) прожил долгую и интересную жизнь. Приехав из глухой провинции в Санкт-Петербург, он удостоился внимания и поддержки самого Максима Горького. В 1915 году вошел в литературно-художественное общество «Страда», председателем которого был известный литератор И. И. Ясинский. Кроме П. Карпова в обществе состояли Сергей Городецкий, Николай Клюев и целый ряд других поэтов и писателей. Дружеские отношения Пимен Иванович поддерживал с Сергеем Есениным. Поэт подарил ему свою фотографию с шуточной надписью: «Друг ты мой, товарищ Пимен, кинем мы, с тобою камень в небо, кинем. Исцарапанные хотя, но доберемся до своего берега и водрузим свой стяг, а всем прочим осиновый кол поставим».
Трудно поверить, что не осталось зримых следов связи нашего земляка с кем-либо еще из прославленных представителей русской и советской литературы.
…В феврале оренбургский журналист Р. Енакаев в подарок прислал мне книгу Рафаэля Мустафина, исследователя творчества Героя Советского Союза лауреата Ленинской премии, автора знаменитой «Моабитской тетради» Мусьы Джалиля, погибшего в фашистском застенке в годы войны.
Коллега обращал внимание на следующие строки книги: «В архиве Джалиля есть письмо поэта и переводчика Пимена Карпова из Курской области».
Можно представить мое волнение. Ведь если существует письмо Карпова к Джалилю, вероятно, существует и письмо татарского поэта к П. Карпову. А может быть, даже не одно. Разве такое нельзя допустить?
И вот держу в руках ксерокопии письма Карпова от 12 июня 1936 года и почтовой карточки Мусы Джалиля от 5 июня этого же года. Первый документ выслал на мой запрос архив Казанского филиала института языка и литературы, второй — Центральный государственный архив литературы и искусства СССР в Москве. Да, как видите, инициатором переписки является Муса Джалиль. Вот что он пишет:
«Дорогой Пимен Иванович! Шлю Вам горячий привет. В эти дни ждал от вас письмо вместе с переводом I и II главы поэмы. Но почему-то Вы не пишете. Мне очень хотелось бы познакомиться с переводами этих двух глав до того, как Вы сделаете поэму целиком. Потому что могут быть существенные замечания и пожелания с моей стороны, и Вы могли бы учесть их в дальнейшей работе.
Причем тт. Шенгели и Ерикеев торопят сдачу книги на производство. По плану она, оказывается, должна быть сдана на этом квартале.
Я очень прошу Вас срочно ответить мне: как обстоит дело с переводом! И пришлите образцы I, II главы.
Я жду ответ в эти дни.
С приветом.
5/VI-36 г. М. Джалиль.»
Речь идет о поэме «Джиган», которую Муса Джалиль написал довольно быстро, находясь в январе 1935 года в Доме творчества Союза писателей под Москвой. Поэма рассказывает о девушке-ударнице из колхозной деревни.
Письмо П. И. Карпова привожу с небольшими сокращениями:
«Дорогой тов. Джалиль!
Я получил Вашу открытку вчера. Почта у нас черепашья, наш район — в 40 килом. от ж. д., почему с посылкой перевода Вашей поэмы я опоздал. Шлю его Вам теперь. В ГИХЛ (Государственное издательство художественной литературы — Н. Ш.) т. Шенгели я послал его (вместе с подстрочником) еще 8-го, о чем известил Вас открыткой тогда же.
Несколько слов о поэме и переводе. Я уверен, что в подлиннике, на родном Вашем языке поэма — значительное произведение. Жаль, конечно, что я не знаю татарского языка (за исключением отдельных слов, взятых из словаря). В подстрочнике поэма, разумеется, проигрывает (кажется несколько сентиментальной). Тем не менее, замысел и общая структура, несмотря на кажущуюся шаблонность темы — оригинальны (почему именно, — скажу в конце). Я за перевод принялся с жаром.
Быть может. Вас удивит в двух начальных строчках маленькое несоответствие с подстрочником. Но дело в том, что всякое стихотворение (тем более поэма) должно начинаться с некоего музыкально-поэтического образа, дающего тон произведению, — иначе читатель охладевает к дальнейшему его восприятию. Слово «колхоз» непоэтическое слово, и образ деловитой способной «бригадирши» — не образ. Я предпочел остановиться на образе пшеницы, над которой «плавится из лучей золотой аркан», а вместо слова «колхоз» взял слово «табор», как равнозначащее (тем более, что полевой табор в колхозе теперь — основное) и отсюда, сочетав образ пшеницы с образом славящейся на весь табор бригадирши-ударницы Джиган, — повел поэму.
В дальнейшем, как вы можете убедиться, я не отступал от подстрочника и только в конце 2-й главы, для четкости архитектонической линии прибавил 2 строки. («Вот о чем, разгоняя тоску, вспоминала Джиган на току»).
Теперь о ритме. Я не поклонник «спотыкачей» в поэзии. Я считаю, что дисциплине образов должна соответствовать дисциплина звука, мелодии. Каждому характеру, каждой коллизии присущ свой определенный ритм. Вот почему я менял ритм в соответствии с ходом положений и развитием характеров поэмы. Характер Гиряя, как Вы вероятно, заметили, я усилил в сторону его суровости и динамичности в начале, а комичности в конце (в подстрочнике он несколько сентиментален). Характер Джигана я старался углубить с таким художественным расчетом, чтобы обаятельный этот образ (образ женщины - ударницы) стоял на голову выше других».
Заканчивает П. И. Карпов следующим любопытным наблюдением:
«Вы, тов. Джалиль, вряд ли подозреваете, что структура Вашей поэмы напоминает «Сказку о рыбаке и рыбке» Пушкина, взятую в образном (подчеркнуто П. Карповым. — Н. Ш.) смысле и наполненную не сказочно-былинным, а реально-будничным содержанием. Образ и характер привередливой пушкинской старухи - «владычицы морской» невольно ассоциируется с характером привередливого Вашего Гиряя — «Хозяина», а образу пассивного старика-рыбака опять таки... противопоставляется действенный образ Джиган. Конечно, гений Пушкина — неотразим и недосягаем, тягаться с ним никто не думает, но Вы, тов. Джалиль, да и я, Ваш переводчик, мы должны проникнуться сознанием, что и «наша копеечка не щербата».
Почтовую карточку из Москвы Муса Джалиль послал Карпову по адресу: «Курская область, Хомутовский район, Амонский сельсовет, колхоз имени Коминтерна». Между тем, с начала двадцатых годов Пимен Иванович имел постоянную прописку в столице. Почему же он оказался в июне 1936 года в деревне?
Послушаем снова племянницу П.И. Карпова Л.А. Цуканову: «Дядя любил бывать в родной деревне Турке. Пожалуй, ни одного лета не пропускал. Обычно задерживался дома месяц, а то и два. Все перелески, луга и поля обойдет. Каждой ромашке, каждому васильку в пояс поклонится»...
В сельской местности Пимен Карпов, понятно, не только любовался красотами природы. Он еще, как видно из письма его Джалилю, плодотворно работал, в частности, переводил.
Возникает вопрос: было ли продолжение у переписки писателя-курянина и его товарища из Татарии, или она прекратилась, по-существу только начавшись? Думается, на этот вопрос еще предстоит дать ответ. Как предстоит еще выяснить, почему не появился в печати перевод Пимена Карпова.