ГЛАВА СТО ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ,
ШАХ-ВЕЛЕД ОТКРЫВАЕТСЯ С НЕОЖИДАННОЙ СТОРОНЫ, РАЗМЫШЛЕНИЯ О "КРАСНОМ ДЕРЕВЕ"
На следующий день после завтрака Ларт пригласил Тимотея, Пау-Тука и Кристофера Барклея, и о чём-то говорил с ними довольно продолжительное время. Гретхен сочла за лучшее не присутствовать при этой беседе - вовсе не обязательно превращаться в неотвязный хвостик Ларта, даже если хочется быть с ним постоянно. Никогда-никогда не пресытится она возможностью близко видеть его прекрасные глаза, улыбку, слушать спокойный, завораживающий голос, случайно, невзначай прикоснуться к нему. Ну да, можно, конечно, видеть его издали, но как трудно противиться магнетической тяге, от него исходящей!
Гретхен попыталась занять себя чем-то. Помогла прибраться после завтрака, но больше работы для неё не нашлось. Теперь, когда столько людей опекали её и заботились, ей и делать-то стало нечего. Сопровождаемая Арсом, Гретхен подсела к Шах-Веледу, который что-то выстругивал из деревяшки. Пёс теперь почти всегда был рядом с нею, как будто сделал для себя вывод, что за этой женщиной нужен постоянный присмотр.
- Что вы делаете, Авари? - заинтересовалась она спустя несколько минут, глядя, как ловко он снимает ножом маленькие стружки - ими было усеяно у его ног.
Шах-Велед стряхнул стружки и молча протянул Гретхен свою работу. Она увидела, что деревяшка не бесформенна, как ей показалось, - резец будто высвобождал из обрубка фигуру женщины с ребёнком на руках. Уже можно было различить, что голова женщины покрыта чем-то вроде большого платка или покрывала, а концом его женщина укрывает ребёнка. И ткань, будто наполненная ветром, образует полусферу, завершая единство матери и ребёнка.
- Да вы художник! - Гретхен изумлённо взглянула на Шах-Веледа.
- Мне хочется что-то оставить вам на память о себе.
- О!.. - Гретхен умолкла, рассматривая фигурку, осторожно проводя пальцами по плавным линиям. - Это великолепно, Авари.
- Она ещё далека от завершения, - ответил Шах-Велед, - надеюсь, я успею, - он забрал статуэтку из рук Гретхен и снова принялся снимать тонкие белые завитки.
Обняв Урса за шею, Гретхен, смотрела, как работает Авари. Уверенные движения смуглых сильных рук завораживали.
- Вы так ловко управляетесь с ножом и деревом. Уж верно это не первая ваша работа. В вас виден мастер.
- Иногда приходит желание чем-то занять руки. А деревяшку всегда и везде можно найти.
- Мне казалось, я знаю о вас так много, - задумчиво проговорила Гретхен. - И вдруг открывается совсем новая сторона. Почему же никогда раньше я не видела в ваших руках ничего подобного?
- Мне нравится прикасаться к дереву, оно как будто живое - тёплое, шершавое. Нравится, как послушно оно моей фантазии. Но всякое удовольствие пропадает, если что-то тяготит мне душу. А вот когда на сердце покой, тогда и мысли, и дело, и чувства - всё входит друг с другом в гармонию, тогда я часто вырезаю деревянные фигурки.
- Значит ли это, что сейчас вы обрели душевную гармонию? Или вырезаете только потому, что торопитесь закончить работу?
- Нет, не потому, что тороплюсь. У меня на душе хорошо оттого, что я вижу - ваш супруг именно такой, как вы говорили о нём. Я очень этому рад. Признаться, опасался, что вы смотрите на него глазами влюблённой женщины.
- Да, - улыбнулась Гретхен. - Именно так я и смотрю на моего мужа. Разве это дурно?
- Не лукавьте, - с улыбкой взглянул на неё Шах-Велед. - Вы и сами знаете, что ничего такого я не подразумевал. Я имел в виду, что далеко не всегда мужчина соответствует тому образу, который рисует себе женщина, окружив его ореолом своей любви и её же сиянием ослепленная. Ваш Ларт очень достойный человек.
- Он лучший из достойных, - поправила его Гретхен.
- Согласен, - кивнул Шах-Велед. - Потому я рад за вас и спокоен, оставляя под его надёжной защитой.
- А я рада, что Ларт вам понравился, Авари. Будь иначе, меня бы это сильно огорчило.
- Меня тоже.
- Теперь, когда мы достигли абсолютного согласия, я поняла, что такое гармония, - рассмеялась Гретхен.
А между тем, вопрос, по которому Ларту понадобился совет товарищей, заинтересовал бы Гретхен. Ларт хотел отблагодарить двух мужчин, что сохранили его любимую, стали ей опорой и защитой в трудные, смертельно опасные дни. Он ещё не знал, что сможет сделать для Шах-Веледа, но в отношении юного индейца у него появились идеи. Однако для их реализации ему нужен был совет людей более сведущих, чем он. Ларт не желал допустить какой-то случайной неловкости, бестактности из-за незнания индейских обычаев и условностей.
- Ларт, спору нет, Уитко вправе рассчитывать на вашу признательность, но, должен сказать… ваши намерения превосходят все ожидания, - Траппер Барклей развёл руками. - Я не нахожу слов для определения вашего великодушия. Однако подумайте вот над чем. Мы ведь не знаем наверняка, чем руководствовался Уитко, когда решил пробраться на судно и вместе с ним покинуть Флориду. Нет-нет, я не хочу сказать о нём что-то плохое! Я лишь призываю к осторожности! Что, если он преследовал собственные цели? Что, если они имели какое-то отношение к вашей супруге? Что, если ещё и теперь он намерен их достичь?
- Ваше предложение, Кристофер? Дожидаться, когда предполагаемые тайные планы Уитко выйдут наружу? Нет, друг мой, я не прислушаюсь к вашему совету. Во-первых, этот индеец мне нравится. Ещё на Флориде, по одним лишь рассказам о нём, у меня сложилось об Уитко благоприятное впечатление и с тех пор оно не только не развеялось, но многократно окрепло! Да одно слово Гретхен перевесило бы все мои сомнения и колебания, а она называет его ДРУГОМ. Во-вторых, даже если бы он был с нами не искренен, - он спас Гретхен. Ради неё, сознавая нешуточную опасность, он подверг себя угрозе смерти, терпел лишения. Он не устрашился гнева кровожадного бога, отнимая у него жертву, ему предназначенную, не устрашился могущественного колдуна-шамана! Так неужели я стану вынашивать подозрения против него и медлить с изъявлением благодарности?!
Кристофер Барклей молча склонил голову.
- Уступая моему мнению, вы всё-таки не согласны со мной? - спросил Ларт.
- Согласен. Вы правы. А свои слова я беру обратно.
- В таком случае, не станем обсуждать целесообразность моих намерений. От вас нужно другое: помочь мне воплотить их в лучшем виде, не упустить каких-то промахов, из-за которых мои благие намерения обернутся бессмыслицей. К примеру, как если бы я одарил Уитко пуховыми одеялами и перинами, абсолютно никчёмными в климате этих мест и в быту индейцев.
Отправляясь к берегам Нового Света, Ларт имел об этой стране представление, сложившееся под влиянием рассказов людей, побывавших там, либо слышавших о ней из других уст. Молва рисовала картину богатейших земель со многими диковинами и райским изобилием. Рассказывали о стране озёр и водопадов, обширных степей и девственных лесов. Одна лишь досадная ложка дегтя неизменно портила картину земного рая, а именно - дикие воинственные племена, свирепые каннибалы, населявшие Америку. Ларт привык составлять мнение по собственным впечатлениям. Но далёк он был и от того, чтоб совершенно отбрасывать чужой опыт. Поэтому определённое отношение к Америке и её обитателям у него всё же было, когда он отравлялся в тяжёлое, полное опасностей и тревог путешествие. Однако за время, прошедшее с того дня, как "Летучий" встал на якорь вблизи Джорджтауна, представления Ларта претерпели большие изменения. Знакомство с многоопытным Барклеем, немногословным и сдержанным Пау-Тука, визит в индейское племя, разговоры и наблюдения позволили Ларту усомниться в истинности рассказов о коренных обитателях Америки. А благородный, самоотверженный поступок Уитко окончательно утвердил Ларта во мнении, что разошедшаяся по миру слава об индейцах, как о "безжалостных свирепых каннибалах", за редким, может быть, исключением, - клевета.
А клеймить надо не их, а европейцев, которые незвано явились в чужую страну, силой оружия насаждая свои законы и порядки. Несогласных же, свободолюбивых и гордых индейцев уничтожают и теперь, истребляя целые племена и народы. Так можно ли обвинять индейцев в жестокости и требовать от них радушного отношения к бледнолицым?
Первые белые явились в индейские племена, как торговцы, но быстро и охотно поменяли кочевую жизнь на осёдлую, основывая торговые фактории. А ещё через несколько лет появились плантаторы. В благодатном климате, на плодороднейшей земле, отвоеванной у джунглей, возникали обширные поля. А между тем, это ведь были земли, испокон веку принадлежащие индейским племенам. Согласия у законных владельцев не только не спрашивали, их самих изгоняли с обжитых территорий, теснили в самые непригодные для жизни места.
Что ещё хуже, для работы на плантациях постоянно требовались люди. И кто как не индейцы оказались обречены на эти работы - кому больше? Правда, были ещё негры. Но суда с трюмами, набитыми "чёрным деревом", ещё надо было ждать. И потом, работорговцы старались подороже продать свой товар, тогда как индейцы всегда были рядом, под рукой. Правда, среди них не находилось добровольцев на адски тяжёлый труд. Но можно было обманом завлечь их на поля; либо заполучить в качестве пленников. Причём пленными они становились благодаря индейцам враждебных племён. Были такие, промышлявшие охотой на людей. Они нападали на поселения, захватывали в плен сильных, здоровых мужчин и женщин. Пленники становились "красным деревом", их переправляли на плантации испанцев, голландцев, англичан. Европейцы разжигали вражду между племенами, подкупая и задабривая одних, натравливали на других. Дурная слава племён, подобных карибам, свирепым и воинственным, скоро гремела по всему побережью.
Непосильный, рабский труд выжимал человека всего за два-три года. Плантаторы не были заинтересованы создавать хотя бы минимально сносные условия для своих рабов, экономили на всём, в том числе на питании. Из джунглей рабы поставлялись без перебоя, цена им была смехотворно мала, выгоднее было купить нового, чем постоянно тратиться на содержание имеющихся. Тот, кто оказался на плантации, был обречён. Бунты и побеги влекли за собой чудовищные по жестокости расправы. Бесчеловечность и неотвратимость наказания призвана была устрашить остальных. И если уж говорить о жестокости, то индейцам было куда как далеко до дьявольской изобретательности цивилизованных европейцев.
http://www.proza.ru/2015/05/13/1926