Альманах Орь 8

 Хочу поделится с вами уважаемые прозоряне! У нас, в глубокой провинции литературная жизнь:)), кипит и пенится! Вот уже наше Лит. объединение выпустило в свет восьмой номер Орского городского Альманаха "Орь", который периодически издаётся у нас силами литературного объединения "Сонет" с 2009 года.
 И пусть мы не великие писатели и поэты, и состав наш разношёрстный, и по возрасту и по мастерству, но встречаемся мы часто, и находим общий язык между собой. Хотя и спорим, и ссоримся, обсуждаем и набираемся у друг друга энергии, мастерства, опыта или просто доброты и терпения.
 На страницах альманаха вы не встретите, скорее всего, выдающейся прозы или стихов. Но это наше детище и наше самобытное творчество, которым мы всегда старались показать, что мы все, от Москвы и до Находки, один народ, одна страна. И что самое главное, что нас всех объединяет - ЭТО НАША РОДИНА РОССИЯ, которая состоит в том числе, и из таких провинциальных городов как наш любимый ОРСК! Прошу вас! Возможно, что вам тоже будет интересно!


 К сожалению, настоящий экземпляр могу представить вам только в гранках печати. Почему-то уже готовый продукт:)), с фотографиями Аллеи Героев, и авторов не хочет копироваться хоть убей!

Литературно-художественный альманах
ОРЬ №8



ПОСВЯЩАЕТСЯ
70-летию Великой Победы
и 280-летию со дня основания
города Орска


               
г.Орск
2015г.

               

    
«Орь» №8, 2015
        Альманах

        Учредитель:
 Орская городская общественная
 организация литераторов «Сонет»

      Редактор – составитель:
Городскова Любовь Николаевна,
председатель Орской городской общественной
организации литераторов «Сонет»

Редакционная коллегия:
Упоров Сергей Александрович – прозаик
Сурина Елена Александровна – поэт
Иллюстрации: К.Захарова, А.Корольчук, Артик
      часть III – работа из яшмы Сансызбая Буркут   баева

В материалах альманаха сохранены особенности      авторской орфографии.

ЧАСТЬ  1



Г Л А В А  1


 

АЛЛЕЯ ГЕРОЕВ



Аллея героев


Утро 8 мая 2008 года выдалось дождли-вым. Капли дождя барабанили в разноцветные зонты и струйками стекали на бетонные плиты сквера Славы, затем с журчанием они устрем-лялись вниз по проспекту Мира.
 В этот день, несмотря на моросящий дождь, собрались ветераны войны, люди в во-енной форме, молодежь, журналисты, родствен-ники героев-орчан и представители городских властей. Они пришли на открытие Аллеи Геро-ев.
 Орчане и гости города привыкли к со-временному виду сквера Славы. А раньше, на этом месте был пустырь, где  в день празднова-ния 20-летия великой победы у стадиона «Аван-гард» в торжественной обстановке была открыта памятная мемориальная доска. Позднее на этом месте планировалось установить памятный обе-лиск Победы.
 Об этом событии можно прочитать в книге писателя Лукерченко М.П. "Орск. Исто-рический очерк" (Челябинск, Южно-Уральское кн. изд., 1968) и на сайте Сергея Раковского history.opck.org .
 Благодарные потомки в память о тех, кто воевал и трудился в годы Великой Отечест-венной войны создали в центре города сквер.
Теперь, в этом сквере установлены де-вять бронзовых бюстов Героев Советского Сою-за и один Героя России. Назовём их поименно:



Герой Советского Союза
 Андреев Анатолий Михайлович
      (15.07.1922, с. Усть-Уда - 04.10.1968, г. Орск)
Родился 15 июля 1922 в селе Усть-Уда, (ны-не пгт.) Иркутской области, в семье рабочего. Член КПСС с 1951. Окончил начальную школу в городе Бузулук Оренбургской области.
Работал прицепщиком на тракторе, кочегаром, слесарем в городе Орске. В Советской Армии с октября 1941, а в 1943 году окончил Ульяновское танковое училище. Гвардии лейтенант Андреев особенно отличился в январе 1945 года в боях на территории Польши.
Звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали "Золотая Звезда" (№ 7187) присвоено 10 апреля 1945 года.

В 1946 году капитан Андреев был уволен из Советской Армии по болезни, позже окончил Орский машиностроительный техникум, работал заместите-лем начальника цеха Орского машиностроительного завода. Умер 4 октября 1968 г.


Герой Советского Союза
 Авдеев Николай Дмитриевич
(06.01.1919, д. Олеговка - 02.09.1944, г. Киев)
Авдеев Николай Дмитриевич штурман эскадрильи 8-го гвардейского авиационного полка (8-я гвар-дейская авиационная дивизия, 2-й гвардейский авиационный корпус, Авиация дальнего Действия) гвардии капитан.
Родился 6 января 1919 в деревне Олеговка ныне Кокпектинского района Семипалатинской области в семье рабочего. Член КПСС с 1941г.
В 1937 окончил среднюю школу в городе Орск Орен-бургской области В Советской Армии с 1938 года. В 1940 окончил Харьковскую военное авиационное училище, служил штурманом дальнего бомбарди-ровщика.
Звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали Золотая Звезда Авдееву Николаю Дмитриевичу присвоено 19 августа 1944 года.
Умер от ран 2 сентября 1944 г.. Похоронен в Киеве. Его имя высечено на одной из гранитных плит в Ки-евском парке Вечной Славы. На здании школы № 10 в городе Орск установлена мемориальная доска, одна из улиц города названа его именем.


 Герой Советского Союза
 Давыдов Павел Федорович
(17.01.1902, с. Верхняя Платовка - 1994, Орск)
Родился в селе Верхняя Платовка Новосер-гиевского района Оренбургской области. На действительной военной службе находился с 1924 по 1927 гг. После увольнения окончил Оренбургскую областную партшколу, работал секретарем райкома партии в Кувандыке.
В 1941 был призван в армию и в том же году окончил военно-политическое училище. В действую-щей армии находился с 1942. А 10 апреля 1945 г. Давыдов во главе батальона он вышел к Зеелов-ским высотам, где заменил погибшего командира полка и во главе части форсировал р. Шпрее. В чис-ле первых он ворвался в Берлин, штурмовал рейхс-таг.Звание Героя Советского Союза с вручением ор-дена Ленина и медали Золотая Звезда Давыдову было присвоено 15 мая 1946 года.
После войны Давыдов вернулся в Кувандык, работал председателем райисполкома, потом жил в Орске.

Герой Советского Союза
 Чернышев Аркадий Петрович
(1917 — 26.03.1944, Финский залив)
Командир эскадрильи 1-го гвардейского минно-торпедного авиационного полка (8-я минно-торпедная авиационная дивизия, ВВС Балтийского флота), гвардии капитан
Родился в 1917 года в городе Орск. Член КПСС с 1942 г. Образование неполное среднее. Окончил аэроклуб.
В ВМФ с 1937 года. Окончил военно-морское училище в 1939 году.
В боях Великой Отечественной войны с 1941 года.
Звание Героя Советского Союза присвоено 22.01.44 г. Награжден орденом Ленина, 3 орденами Красного Знамени.
26 марта1944 года погиб при выполнении боевого задания в Финском заливе. В память  о нём установлена мемориальная доска на здании поссо-вета поселка Борки Выборгского района Ленинград-ской области. Именем Героя названо морское судно.




 Герой Советского Союза
 Ивкин Иван Михайлович
(01.09.1923, с. Кувакино - 18.06.1982, Артемовск)
Родился 1 сентября 1923 в селе Кувакино Алатырского района Чувашии в семье крестьянина. Член КПСС с 1945. Учился в школе № 8 г. Орска. Окончив школу поступил работать слесарем на Орский никелевый комбинат. В Советской Армии с 1942 года. Окончил Бердичевское военное пехотное училище в 1942.
Звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали Золотая Звез-да Ивкину присвоено 10 апреля 1945 года, за отвагу и мужество, проявленные при форсировании Одера, захвате и удержании плацдарма на западном берегу реки юго-восточнее города Бреслау (Вроцлав, Поль-ша).После войны Ивкин командовал мотострелковым батальоном. В 1948 окончил курсы "Выстрел", в 1957 г. Военную академию имени М.В. Фрунзе. Работал преподавателем военной кафедры Белоцерковского сельскохозяйственного института, был военкомом Артемовского ГВК Донецкой области.
Умер 18 июня 1982 года. Похоронен в городе Артемовск.


Герой России
 Новосёлов Дмитрий Геннадиевич
(1976, Орск — 1 марта 2003, Аргун).
Оперуполномоченный отряда специального назначения криминальной милиции (ОМСН) УБОП УВД Оренбургской области, капитан милиции.
Участник второй чеченской войны. Принимал участие в четырёх служебных командировках в Северо-Кавказский регион, участвовал в 15 спецоперациях, задержал 10 участников незаконных бандформирований, двоих преступников находившихся в федеральном розы-ске. С его помощью было изъято большое количест-во оружия и боеприпасов.
19 февраля 2004 года указом Президента Российской Федерации № 1217 за мужество и геро-изм, проявленные в ходе контртеррористической операции на Северном Кавказе, капитану милиции Новоселову Дмитрию Геннадьевичу посмертно при-своено звание Героя России.
Похоронен в Орске.



                Герой Советского Союза
Пузиков Анатолий Михайлович
(22.06.1925, г. Орск - 11.11.2001, г. Орск)
Родился 22 июня 1925 года в Орске в семье рабочего. Окончил 7 классов средней школы № 10. До призыва на военную службу работал токарем на Орском механическом заводе. В действующей армии с февраля 1943 года до июля 1944 года.
После излечения отважный сержант вернулся в свою часть и продолжал воевать за наше правое дело. За героический подвиг, проявленный при форсировании Западной Двины и удержание плацдарма младшему сержанту Пузикову Указом Президиума Верховного Совета СССР от 27 июля 1944 года было присвоено звание Героя Советского Союза.
В 1947 году в жизни нашего земляка про-изошли знаменательные события. Его приняли в ря-ды КПСС, в этом же году он окончил Муромское во-енное училище связи. До 1955 года майор А. М. Пу-зиков служил в Советской Армии. Потом работал главным инженером городского узла связи в Орске.  В фотолетописи Мурома хранится его фотография (1966 г.).
Скончался 11 ноября 2001 года. Он был по-следним Героем Советского Союза жившим в Орске. Похоронен на Первомайском кладбище.

   Герой Советского Союза
 Шелухин Николай Прокофьевич
(1922, с. Львовка - 14.10.1969, Орск)
Родился в 1922 году в селе Львовка Аркадак-ского района Саратовской области в семье крестья-нина. В 1952–1969 годах проживал в городе Орске. Член КПСС с 1945 года. В январе 1942 года с 3-го курса Астраханского речного техникума был при-зван в Красную армию и направлен в Астраханское пехотное училище. С октября 1942 года до победы над Германией воевал на Воронежском и 1-м Укра-инском фронтах, участвовал в Острогожско-Россошанской наступательной операции, Курской и Корсунь-Шевченковской битвах, освобождении Ук-раины, Польши, Чехословакии, в разгроме врага на территории Германии. Тяжело ранен дважды.
В марте 1944 года, получив инвалидность, Шелухин был демобилизован из армии. Но уже через полгода он вновь добровольно ушел на фронт и воевал до конца войны. Звание Героя Шелухину присвоено 3 июня 1944 года за отвагу и мужество, проявленные при форсировании Днепра, захвате и удержании плацдарма на правом берегу реки. В 1946 го-ду Шелухин по состоянию здоровья уволен в запас. В 1952 году окончил Ташкентский институт инженеров железнодорожного транспорта, работал инженером локомотивного депо станции Орск. Умер в 1969 году, похоронен в Орске. Его именем назван теплоход  и улица.




  Герой Советского Союза
 Синчук Василий Прокофьевич
 (15.02.1921, п. Херсон – 01.02.1944, п. Уторгош)
Капитан, заместитель командира 254-го ис-требительного авиационного полка.
Родился в 1921 году в поселке Херсонском Кост-Истеского района Актюбинской области в семье крестьянина. В 1931 году с родителями переехал в Оренбургскую область, жил в Орске и Оренбурге. Член КПСС с 1943 года.
Окончил Орскую школу № 1 (ныне средняя школа № 10), аэроклуб, Оренбургское (Чкаловское) военное училище летчиков в 1939 году.
Получил  назначение на Дальний Восток, где и застала его Великая Отечественная война. Служил в Краснознаменном истребительном авиационном полку. С сентября 1942 года до дня гибели — 1 февраля 1944 года — воевал в составе 14-й воздушной армии на Волховском фронте, участвовал в обороне Ленинграда.
Звание Героя Советского Союза В. П. Синчуку присвоено посмертно 13 апреля 1944 года за 305 боевых вылетов, 18 лично сбитых самолетов противника, одного из них — тараном.

 Герой Советского Союза
 Сорокин Виталий Андреевич
(25.11.1921, г. Орск – 14.11.1985, г. Орск)
Командир звена 24-го бомбардировочного авиационного полка (241-я бомбардировочная авиационная дивизия, 3-й бомбардировочный авиационный корпус, 16-я воздушная армия, 1-й Белорусский фронт), лейтенант
Родился 25 ноября 1921 в городе Орск ныне Оренбургской области в семье служащего. Член КПСС с 1947. Окончил 10 классов и аэроклуб.
В Советской Армии с 1940. В 1941 окончил Оренбургскую (Чкаловскую) военно-авиационную школу пилотов. В действующей армии с мая 1943 г.
Звание Героя Советского Союза присвоено 15 мая 1946 года.
С 1946 г. старший лейтенант Сорокин — в отставке. Жил в Орске. В 1957 г. окончил Орский нефтяной техникум. Работал заместителем директо-ра нефтеперерабатывающего завода.
Награжден орденами Ленина, Красного Зна-мени, Отечественной войны 1 степени, Красной Звезды, «Знак Почета», медалями.
Его именем названы  пионерские дружины школ № 10 и № 52 в Орске. Умер 14.11.1985 г.




  Герой России
 Туркин Андрей Алексеевич
(21.10.1975 г., Орск — 03.09.2004 г., Москва)
Родился 21 октября 1975 года в Орске, По-том уехал с мамой в станицу Донскую Краснодарского края. Там и учился в школе. В 1993 году был призван на военную службу в пограничные войска. По окончании службы поступил в Краснодарский институт маркетинга и социально-информационных технологий.
В 1997 году зачислен в группу специального назначения "Вымпел". Участвовал в боевых действиях на территории Чеченской республики в период второй чеченской войны, в операции по освобождению заложников в театральном центре на Дубровке в Москве в октябре 2002 года ("Норд-Ост").
Группа "Вымпел" прибыла в город Беслан Республики Северная Осетия - Алания, в котором 1 сентября 2004 года террористическая группа в со-ставе 32 боевиков захватила свыше тысячи детей и взрослых в здании школы № 1. На третий день этой варварской акции в школе произошли взрывы, вы-звавшие пожар и обрушение части стен. Заложники стали разбегаться через проломы в стенах. Террористы открыли по убегавшим автоматный и пулеметный огонь. Подразделения спецназа получили приказ на спасение заложников любой ценой и уничтожение террористов.
Туркин в составе своего подразделения под огнем боевиков ворвался в здание школы. При этом получил ранение, но не вышел из боя. Прикрывая огнём спасение заложников, лично уничтожил одного террориста. Когда другой бандит бросил в заложников гранату, офицер бросился на неё и закрыл своим телом. Погиб при взрыве. Последние шаги лейтенанта Андрея Туркина спасли жизнь десяткам осетинских и русских детей.
За мужество и героизм, проявленные при выполнении специального задания Указом Прези-дента Российской Федерации от 6 сентября 2004 го-да лейтенанту Туркину присвоено звание Героя Рос-сийской Федерации (посмертно).
Похоронен на Николо-Архангельском клад-бище города-героя Москвы. Имя Героя России лей-тенанта Туркина присвоено кадетскому клас-су Орской кадетской школы № 53
(Перепечатано без сокращений http://www.orsk.e9.ru/


Ч А С Т Ь II

 


«ЗДЕСЬ ПАМЯТИ МОЕЙ
ПРОСТОРНО…»

МУСА ДЖАЛИЛЬ
               
Муса Мустафович Залилов, татарский совет-ский поэт, родился в 1906 году в селе Мустафино Шарлыкского района Оренбургской области в семье крестьянина. Член ВЛКСМ с 1919 г., КПСС — с 1929 года. Учился в совпартшколе в Оренбурге, был бойцом части особого назначения. После окончания татрабфака работал инструктором Орского уездного комитета комсомола, затем в Оренбургском губкоме комсомола. В 1927 году был избран членом бюро татарско-башкирской секции при ЦК ВЛКСМ. Позже переехал в Москву, работал и одновременно учился заочно на литературном факультете Московского государственного университета, который окончил в 1931 году.
                В предвоенные годы Джалиль жил в Каза-ни и работал председателем Союза писателей Тата-рии. На второй день войны Муса прибыл в военко-мат, просил отправить его на фронт. В июле 1941 года был призван в Красную Армию. Окончил шести-месячные курсы политработников и в звании старшего политрука был направлен на Волховский фронт. До июля 1942 года работал военным корреспондентом армейской газеты «Отвага».
                Звание Героя Советского Союза М. М. За-лилову присвоено 2 февраля 1956 года посмертно за исключительную стойкость и мужество, проявленные в борьбе с немецко-фашистскими захватчиками. Джалилю — первому среди советских поэтов — была присуждена Ленинская премия за поэтический цикл «Моабитская тетрадь».

ЕГО ВСЕГДА ТЯНУЛО В НАШ ГОРОД

Татьяна Даргевич-Рудз, педагог Дворца пио-неров и школьников
(Перепечатано из газеты «Орская хроника№ 24-25, от 11 февраля 2006 г)

 Каждой песней отчитываюсь перед страной.
Эти песни, как лозунг,
Военный пароль,
Как путевка, которая вечно со мной.

Эти строки были написаны Мусой Джалилем, когда он работал в уездном комитете комсомола Ор-ска в должности инструктора по работе среди нацио-нальных меньшинств.
Увидев безусого мальчишку, комитетчики разочаровались, но виду не показали, встретили нового работника радушно, подыскали ему квартиру на ул. К.Маркса, рядом с укомом, помогли устроиться. Обычный жилой дом, белый, мазаный, в полтора этажа. И все-таки он не такой, как соседние. Нынче на нём мемориальная доска: «В этом доме в 1925-1926 гг. жил инструктор Орского укома комсомола, татарский поэт, лауреат Ленинской премии, Герой Советского Союза Муса Джалиль (Залилов)».
















В этом доме, в Орске, в 1925-1926 годах работал инструктором уездного комитета комсомола Муса Джалиль.
Целый год жил Муса в этом доме. Отсутствие бытовых удобств не удручало его. Было очень много работы — политучеба, лекции, поездки по уезду, создание новых ячеек, спектакли, субботники, молодежные вечера.
Молодого инструктора сразу же полюбили в городе. В Кумаке с его помощью был создан драм-кружок и поставлена написанная им пьеса «Разру-ха», в Камейкино долго беседовал с крестьянами, которые не разрешапи своим детям вступать в ком-сомол. В аул Жана-жан Муса привез из Орска учите-ля для ребятишек. Одно из первых самостоятельных заданий Мусы — провести комсомольскую конференцию в Домбаровской волости. 20 сентября (через 10 дней после начала работы) она состоялась. Джалиль выступил с двумя докладами: «О международном положении» и «Об очередных задачах коммунистического союза молодежи». На состоявшемся затем вечере отдыха Муса читал свои стихи.
Аулы Орского уезда растянулись на огромной территории. Транспорта своего в укоме не было, приходилось добираться на попутных подводах или пешком. Не было и телефонной связи, что создавало немалые трудности. Выручали молодость, неистощимая энергия и комсомольский задор. Муса отвечал за деятельность национальных ячеек. В первую очередь необходимо было наладить комсомольскую работу в глухих казахских аулах. Большая часть казахской молодежи была неграмотной. Поэтому Джалилю приходилось не только создавать комсомольские ячейки в далеких аулах, но и много внимания уделять просвещенческой работе.
С наступлением зимы работать стало еще трудней. Когда нужно было читать лекцию у комсо-мольцев Орского выселка в 7 км от Орска, Муса шел на факел, который зажигали комсомольцы поселка.
Но не только бураны и метели поджидали в пути Джалиля. В степи часто звучали выстрелы, были нападения — отголоски гражданской войны.
18 апреля 1926 г. в Орске состоялось совеща-ние комсомольского татарского актива, на котором Муса Джалиль был выбран старшим пионерским во-жатым города. С приходом Мусы пионерский отряд Орска вырос в несколько раз. Джалиль работал по 17-18 часов в сутки и редко возвращался домой раньше полуночи.
6 июня 1926 г. Муса подал в ячейку Орского укома партии заявление с просьбой принять его в ряды РКП(б). На собрании первичной организации он был принят единогласно. О Джалиле сохранилось немало ярких воспоминаний его соратников.
В 1924 году Евдокия Алексеевна Берчанская была избрана в бюро укома комсомола. Она вспоми-нает, как осенью 1925 г. бюро пополнилось Мусой Залиловым, поехавшим в Орск по направлению Оренбургского губкома комсомола.
Евдокия Алексеевна вспоминает случай, как однажды Муса, не раздумывая, пошел в далекий аул пешком, чтобы провести там собрание с молодежью.
На очередное заседание бюро укома он попал толь-ко через неделю. Товарищи, которые очень за него волновались, начали упрекать: стоило ли подвергать себя риску. В ответ Муса сказал: «Без риска жить нельзя. А здесь риск был оправдан необходимостью. Бураны у нас всю зиму бывают, так что же теперь — сидеть сложа руки?».
Все комсомольцы, от рядового до секретаря, был и участниками художественной самодеятельно-сти, отмечала Е. Берчанская. Спектакли тогда не сходили со сцены клубов. Муса писал сценарии, со-чинял музыку и стихи. Сам играл на мандолине, пел с комсомольцами революционные песни. А как хо-роши были в его исполнении татарские напевы!
В числе тех, кто знал будущего героя-поэта, был и директор вечерней школы № 18 г. Орска Л. Юдохин. В 1925 г. Леонид Николаевич работал инст-руктором школьного отдела в уездном комитете ком-сомола. Вот его воспоминания о Мусе Джалиле: «Однажды к нам в отдел вошел стройный сухощавый паренек.
— Давайте знакомиться,— сказал он и протя-нул руку. — Зовут меня Муса, Муса Джалилов. Буду работать у вас инструктором в отделе национапьных меныиинств.
Улыбнулся и добавил:
— Так что прошу любить и жаловать. Думаю, сработаемся».
По словам Л. Юдохина, с первых дней Муса Джалиль, что называется, ушёл с головой в дело. Он, как правило, был запевалой в самых интересных молодежных мероприятиях.
Леонид Николаевич вспомнил, как однажды комсомольцы посмотрели заграничный фильм «При-видение». По окончании сеанса долго обсуждали его. Через несколько дней Муса написал для драматического кружка небольшую инсценировку. Это был своего рода ответ на тот зарубежный фильм с привидениями и мистикой.
А о том, каким требовательным к себе был Муса, говорят следующие строки из его письма: «Работаю сейчас инструктором. Ничего серьёзного за последнее время не удалось создать. Совершенно нет времени писать. Постоянно в разъездах...»
Свои воспоминания о встречах с М. Джалилем оставил и орчанин Г. Бурдастов: «1925 год. В то ясное осеннее утро мне довелось в Орске в укоме комсомола слушать Мусу Джалиля. Он рассказывал нам о том, как печатались его первые стихотворения в газете Туркестанского фронта «Красная звезда», показывал свои неопубликованные произведения.
Я помню Мусу Джалиля — быстрого, горячего, весёлого. Он часто появлялся то у нас на мельнице, то в библиотеке им. Шевченко, то в какой-нибудь орской школе, то бродил вместе с нами по Уралу и ловил рыбу.
Бюро укома комсомола поручило Мусе Джа-лилю оказать помощь нашей комсомольской ячейке на мельнице №174. Он интересовался трудом и бы-том молодых рабочих, бывал у них на квартире, вы-езжал вместе с нашими ребятами и девчатами в подшефное село Хабарное».
Бурдастов запомнил ораторский дар Мусы: «Идет собрание комсомольцев. На повестке дня — вопрос о политической учебе. Докладчик М. Джалиль горячо говорил о необходимости политического просвещения, чтобы каждый комсомолец обязательно учился. Всё было ясно, никто как будто не собирался спорить с докладчиком. все понимают важность этого вопроса. И вот Муса Джалиль называет мою фамилию — Бурдастов. Говорит, что я пропускаю занятия и плохо усваиваю историю комсомола. Я действи-тельно слишком увлёкся своей работой и забросил учёбу. Джалиль был прав, критикуя меня за это. На-до сказать, что с этого вечера я засел за книги».
С именем Джалиля связано создание пионер-ского отряда в селе Хабарном в 1926 году.
Одна из первых комсомолок города, поэтесса Евгения Даниловна Чебанова, также работала с Му-сой. В память об этом она обращала к нему строки:
«Ты был, Муса, тогда со мною рядом,
Живой, а не закованный в гранит...»
Об орском периоде в жизни М .Джалиля вспо-минает сестра поэта Хадича Залилова в своей книге: «Муса, помню, с восторгом рассказывал и об орских комсомольцах, об этих замечательных рабочих пар-нях и девушках, о том, как интересно среди них жить и работать. Его тянуло в Орск после того, как пере-ехал он в Оренбург. Часто вспоминал орских друзей по работе, свою тихую, уютную комнату, в которой жил...

 
На снимке: бюро укома 1925 г. Сидят: Зайцев, Юдохин, Яковлев, стоят: Заикин, Джалиль, Си-вожелезов
Однажды, когда мы уже жили в Оренбурге, съездили с ним туда. Муса на время оставил меня у своей хозяйки, а сам ушёл в уездный комитет комсо-мола. Я ждала его почти весь день. Вернулся взвол-нованный. Радовался, что бывшие друзья не забыли его, встретили приветливо, что в городе многое пе-ременилось к лучшему. Вечером, когда мы ехали в Оренбург, всю дорогу улыбался, находясь под впе-чатлением встречи с друзьями. Орские комсомольцы до сих пор из поколения в поколение передают и бережно хранят память о своем вожаке».
В декабре 1962 г. Хадича Залилова была при-глашена в Орск на комсомольское собрание. Так она рассказывала об этой поездке: «Трудно передать с каким интересом и вниманием слушали меня со-бравшиеся. Увидела я, как любят здесь Мусу Джалиля и как гордятся тем, что его имя связано с их родным городом.
Комсомольцы водили меня по местам, где увековечена память о моем брате. Своими руками они сделали мемориальную доску с именем поэта и установили её в здании, где в далекие годы поме-щался уездный комитет. В Доме пионеров есть ком-ната Мусы Джалиля, в которой орские школьники расстаются с пионерскими галстуками, где им торжественно вручают комсомольские билеты. Вступающие в комсомол дают обещание любить родину, как любил её Муса Джалиль».
И сейчас в Орске чтят память поэта. Мы вспоминаем о Мусе Джалиле и в день его рождения, и в день комсомола, и в день рождения комсомоль-ской организации в Орске, и в дни памяти о Великой Отечественной войне. Во Дворце пионеров и школь-ников постоянно в течение учебного года проходят экскурсии «Жизнь, как песня боевая» и «Комсомол меня сделал поэтом».

МОАБИТСКАЯ ТЕТРАДЬ

Предисловие к книге «Муса Джалиль. Красная ромашка». Избранное (Казань. Татарское книжное из-дательство,1981г)
   До нас дошли две маленькие, размером с детскую ладошку тетрадки с моабитскими стихами Джалиля. Первая из них содержит 62 стихотворения и два фрагмента, вторая-50 стихотворений. Два-дцать из них, очевидно, те, которые поэт считал наи-более важными, повторяются в обеих тетрадках. Та-ким образом, моабитский цикл содержит 92 стихо-творения и два отрывка. Первую тетрадь вынес из Моабитской тюрьмы бывший узник этой тюрьмы, советский военнопленный Габбас Шарияов. В лагере Ле-Пюи во Франции он передал тетрадку военнопленному Нигмату Терегулову. В марте 1946 г. Н. Терегулов приехал в Казань и передал тетради Мусы Джалиля и Абдуллы Алиша вдове А. Алиша Р. Тюльпановой, которая, в свою очередь, отдала их председателю Союза писателей Татарии А. Ерикею.
   Тетрадь Джалиля сшита из разрозненных клочков бумаги и заполнена убористым арабским шрифтом. На обложке написано химическим каран-дашом по-немецки (для отвода глаз гитлеровских тюремщиков): "Словарь немецких, тюркских, русских слов и выражений. Муса Джалиль. 1943-44 г." На по-следней страничке поэт оставил свое завещание: "К другу, который умеет читать по-татарски, и прочтет эту тетрадь. Это написал известный татарский поэт Муса Джалиль... Его история такова: он родился в 1906 году. Имеет квартиры в Казани и Москве. Счи-тается у себя на родине одним из больших поэтов. Он в 1942 году сражался на фронте и взят в плен. В плену испытал все ужасы, прошел через сорок смертей, затем был привезен в Берлин. Здесь он был обвинен в участии в подпольной организации, в распространении советской пропаганды и заключен в тюрьму. Его присудят к смертной казни. Он умрет. Но у него останется 116 стихов, написанных в плену и в заточении. Он беспокоится за них. Поэтому он  из 116 старался переписать хотя бы 60 стихотворений. Если эта книжка попадет в твои руки, аккуратно, внимательно перепиши их набело, сбереги их и после войны сообщи в Казань, выпусти их в свет как стихи погибшего поэта татарского народа. Таково мое завещание. Муса Джалиль. 1943. Декабрь".
   На обороте Джалиль написал список тех, кто был арестован и брошен в тюрьму вместе с ним. Их -12 человек. "Они обвиняются в разложении та-тарского легиона, в распространения советской про-паганды, в организации коллективных побегов",- разъяснил поэт. Затем он провел жирную черту и приписал фамилию тринадцатого - предателя, вы-давшего подпольную организацию. Кроме того, в блокноте указан адрес семьи Джалиля и Союзов пи-сателей в Москве и Казани.
   Вторую тетрадку, напитанную латинским шрифтом, Муса передал соседу по камере, бельгий-скому патриоту Андре Тиммермансу. Тиммерманс смог переслать ее вместе с другими личными веща-ми на родину, а после войны, уже в 1947 г., передал в Советское консульство в Брюсселе. Эта тетрадь заполнялась позднее. Последнее помещенное здесь стихотворение - "Новогодние пожелания" - написано 1 января 1944 г. В тетрадке есть адрес Джалиля и краткие сведения о нем для тех, кто обнаружит тет-радку: "Муса Джалиль - известный татарский поэт, заключенный и осужденный к смерти за политику в Германии. Тюрьма. М. Джалиль". Слова эти написа-ны по-русски (на случай, если тетрадь попадёт в руки тех, кто о не умеет читать по-татарски). Джалиль выражался осторожно; "за политику", то есть по обвинению в политической деятельности против фашизма.
   Вторая тетрадка тоньше первой. Сшитая часть содержит всего 33 стихотворения, после кото-рых поэт оставил горькую надпись: "В плену и в за-точении-1942.9-1943.11 - написал сто двадцать пять стихотворений и одну поэму. Но куда писать? Уми-рают вместе со мной".
   После этого Джалилю, видимо, удалось раздобыть несколько листков бумаги, и он записал на них еще семнадцать стихотворений. Листки эти не подшиты, просто вложены в блокнот.
Стихи датированы автором. Там, где нет ав-торских дат, дается предположительная датировка, сопровождаемая знаком вопроса.
   
 Стихи из моабитской тетради

   Песня девушки
   
   Милый мой, радость жизни моей,
   За отчизну уходит в поход.
   Милый мой, солнце жизни моей,
   Сердце друга с собой унесет.
   Я расстанусь с любимым моим,
   Нелегко провожать на войну.
   Пусть он будет в боях невредим
   И в родную придет сторону.
   Весть о том, что и жду, и люблю,
   Я джигиту пошлю своему.
   Весть о том, что я жду и люблю,
   Всех подарков дороже ему.
                Июнь 1942


Платочек
   
   Простились мы, и с вышитой каймою
   Платок родные руки дали мне.
   Подарок милой! Он всегда со мною.
   Ведь им закрыл я рану на войне.
   
   Окрасился платочек теплой кровью,
   Поведав мне о чем-то о родном.
   Как будто наклонилась к изголовью
   Моя подруга в поле под огнем.
   
   Перед врагом колен не преклонял я,
   Не отступил в сраженьях ни на пядь.
   О том, как наше счастье отстоял я,
   Платочек этот вправе рассказать.
                Июль 1942

   Неотвязные мысли
   
   Нелепой смертью, видно, я умру:
   Меня задавят стужа, голод, вши.
   Как нищая старуха, я умру,
   Замерзнув на нетопленной печи.
   
   Мечтал я как мужчина умереть
   В разгуле ураганного огня.
   Но нет! Как лампа, синим огоньком
   Мерцаю, тлею... Миг - и нет меня.
   
   Осуществления моих надежд,
   Победы нашей не дождался я.
   Напрасно я писал: "Умру смеясь".
   Нет! Умирать не хочется, друзья!
   
   Уж так ли много дел я совершил?
   Уж так ли много я на свете жил?..
   Но если бы продлилась жизнь моя.
   Прошла б она полезней, чем была.
   
   Я прежде и не думал, не гадал,
   Что сердце может рваться на куски,
   Такого гнева я в себе не знал,
   Не знал такой любви, такой тоски.
   
   Я лишь теперь почувствовал вполне,
   Что может сердце так пылать во мне,-
   Не мог его я родине отдать,
   Обидно, горько это сознавать!
   
   Не страшно знать, что смерть к тебе идет,
   Коль умираешь ты за свой народ.
   Но смерть от голода?! Мои друзья,
   Позорной смерти не желаю я.
   
   Я жить хочу, чтоб родине отдать
   Последний сердца гневного толчок,
   Чтоб я, и умирая, мог сказать,
   Что умираю за отчизну-мать.
                Сентябрь 1942
   
   Раб
   
   Поднял руки он, бросив винтовку,
   В смертном ужасе перед врагом.
   Враг скрутил ему руки веревкой
   И погнал: его в тыл под бичом,
   Нагрузив его груза горою,
   И - зачеркнут он с этой поры.
   Над его головой молодою
   Палачи занесли топоры.
   Словно рабским клеймом ненавистным,
   Он отмечен ударом бича,

   И согнулось уже коромыслом
   Тело, стройное, как свеча.
   Разве в скрюченном этом бедняге
   Сходство с воином в чем-нибудь есть?
   У него ни души, ни отваги.
   Он во власти хозяина весь.
   Поднял руки ты перед врагами -
   И закрыл себе жизненный путь,
   Оказавшись навек под бичами.
   То, что ты человек,- позабудь!
   Только раз поднял руки ты вверх -
   И навек себя в рабство ты вверг.
   Смело бейся за правое дело,
   В битве жизни своей не жалей.
   Быть героем - нет выше удела!
   Быть рабом - нет позора черней!
                Январь 1943
 
 Последняя песня
   
   Земля!.. Отдохнуть бы от плена,
   На вольном побыть сквозняке...
   Но стынут над стонами стены,
   Тяжелая дверь - на замке.
   
   О, небо с душою крылатой!
   Я столько бы отдал за взмах!..
   Но тело на дне каземата
   И пленные руки - в цепях.
   
   Как плещет дождями свобода
   В счастливые лица цветов!
   Но гаснет под каменным сводов
   Дыханье слабеющих слов.
   
   Я знаю - в объятиях света
   Так сладостен миг бытия!
   Но я умираю...И это -
   Последняя песня моя.
                Август 1943
   
Осужденный
   
   Приговор сегодня объявили:
   К смертной казни он приговорён.
   Только слезы, что в груди кипели,
   Все иссякли... И не плачет он.
   Тихо в камере... С ночного неба
   Полная луна глядит, грустя.
   А бедняга думает, что будет
   Сиротой расти его дитя.
                Сентябрь 1943
 
 Другу
                А. А.
   
   Друг!
   Не горюй, что рано умираем...
   Мы не из тех, кто мог с пути свернуть!
   Мы умираем - на переднем крае,
   Нас перед смертью не в чем упрекнуть.
   
   Ведь жизнь не измеряется годами,
   А в списках смерти - мало ли имён?
   Но, может быть, и нашей крови пламя
   Ещё взойдет бессмертием знамён.
   
   Я клятву дал - служить своей Отчизне,
   Пока живая кровь гудит во мне.
   Да если б ты имел и сотню жизней,
   Ты разве их не отдал бы стране!..
   
   Когда сквозь гул фронтов доходят вести,
   Ты знаешь, друг, я становлюсь сильней.
   Как будто я дышу со всеми вместе
   Могучей грудью Родины своей.
   
   Но если, шкуру бренную спасая,
   Я отступлю, когда земля в огне,-
   Мне каждый будет вправе крикнуть:
   "Каин -
   И пусть в лицо Отчизна плюнет мне.
   
   Такой не надо "жизни" и вовеки,
   Где под тобой огнем горят следы...
   На всей земле ни родники, ни реки
   Тебе ни капли не дадут воды...
   
   Не хмурься, друг,- мы только искры жизни,
   Мы звездочки, летящие во мгле...
   Погаснем мы, но светлый день Отчизны
   Взойдет на нашей солнечной земле.
   
   И мужество, и верность - рядом с нами,
   И всё - чем наша молодость сильна...
   Ну что ж, мой друг, не робкими сердцами
   Мы встретим смерть. Она нам не страшна.
   
   Нет, без следа ничто не исчезает,
   Не вечен мрак за стенами тюрьмы.
   И юные - когда-нибудь - узнают,
   Как жили мы И умирали мы!
                Октябрь 1943

   Четыре цветка
   
   Преграждая путь гремящим "тиграм",
   Ждут в овраге пятеро солдат;
   Разложив гранаты и бутылки,
   Зорко за противником следят.
   
   Вот один из гадов стальногрудых,
   Остановленный, пройти не смог
   И свалился набок у кювета,
   К облакам задрав свой черный рог.
   
   Рвутся "тигры", изрыгают пламя,
   Всё теснее их зловещий круг.
   И средь пятерых солдат нашелся
   Жалкий трус, он руки поднял вдруг.
   
   Но сосед-боец, приятель прежний,
   Гневно в спину штык ему вонзил:
   "Смерть прими от земляка, предатель,
   Если ты насквозь душой прогнил!"
   
   Бой закончен. Вражеские танки
   Не смогли пробиться под огнем.
   Пятеро солдат лежат в овраге,
   Успокоившись последним сном.
   
   И четыре алые гвоздики
   Славные могилы осенят,
   Но репейник вырастет на пятой,
   Где схоронен трус, а не солдат.
   
   Вы придите, девушки, к могилам,
   Вырвите репей, что вырос там,
   И отдайте всю любовь и ласку
   Алым, незапятнанным цветам!
   
                Декабрь (?) 1943

  Песни мои
   
   Песни, дети солнечного дара,
   Расцветайте на земле моей!
   Сколько будет силы в вас и жара -
   Столько права жить среди людей.
   
   Вы - мой свет, незамутненный, ранний.
   Вы - слеза чистейшая моя.
   Вы умрете - и меня не станет.
   Не умрете - буду жив и я.
   
   Слов родных кружащаяся вьюга,
   Ты мне больше жизни дорога.
   Нежной песней - утешал я друга.
   Грозной песней - побеждал врага.
   
   Не обманет маленькое счастье,
   Мирное, уютное житье.
   В бедах мира кровное участье -
   Вечное призвание мое.
   
   И пред смертью - никому в угоду
   Не нарушу клятву я свою.
   Песнь свою я посвятил народу.
   Жизнь свою народу отдаю.
   
   С жаркой песней по родному краю
   Шел я, травы росные топча.
   Песнь свою последнюю слагаю -
   Под нависшей сталью палача.
   
   Брезжится заря полоской алой.
   Скоро хлынут белые лучи.
   Жизнь моя - как песня прозвучала.
   Смерть моя - как песня прозвучи!
   
                26 ноября 1943.



Александра ЧЕРНЫШЕВА
«Родной земли певец звонкоголосый…»


Бывает так, встретишь, однажды, незнакомого тебе ранее (ЛИШНЕЕ) человека и, вдруг, покажется, что ты его знаешь всю свою жизнь. Так случилось и со мною, когда я впервые встретилась с Ларионовым Михаилом Василь-евичем, в памятном для меня 2000-ом году. Ещё не зная о нём ничего, я, как-то внутренне, всей душой, потянулась к нему. Интуитивно почувствовала в нём человека необыкновенной доброты, открытости и одухотворённости. О всех его многогранных талантах мне посчастливилось узнать позже. При более близком знакомстве  я с удивлением об-наружила, как тесно перекликаются наши взгляды на многие аспекты жизни; какими одинаковыми глазами мы смотрим на окружающий нас мир; как похоже наше чувство любви к людям, к родному Оренбуржью, к своей большой и «малой» Родине. Ко всему прочему мы с ним оказались земляками, выходцами из одного района Оренбуржья – Новосергиевского. Его трепетная любовь к своей «малой» Родине была сродни моей. И это ещё больше нас сближало. Он любил свой край до самозабвения, до слёз.

Среди леса водою талою
Умывался я после сна.
И как будто губами алыми
Целовала меня весна.
…………………………………………..

С песней звонкой, тропою узкою,
Забреду в хоровод берёз.
И увижу природу русскую
Сквозь счастливую вспышку слёз.

Михаил Васильевич родился 16 сентября 1936 года в селе Ключёвка, Оренбургской области, Новосергиевского района, в семье сельского труженика. Отец его, Василий Петрович, прошёл всю войну 1941 – 1945 г.г. и домой вернулся с тяжёлыми незаживающими ранениями, которые не дали ему долго пожить. В 1953 году его не стало.
Мать Михаила Васильевича – Фёкла Михай-ловна, воспитывала детей одна (а их у неё было пя-теро) на свой крестьянский лад.
 
 
Как и другие деревенские дети, Михаил Ва-сильевич с ранних лет был приучен к тяжёлому кре-стьянскому труду. В деревне не принято было открыто выражать свою любовь и нежность к близким. Так и Михаил Васильевич, питая к матери нежнейшие чувства, смог выразить их только на бумаге и то только после её кончины, испытывая при этом острое чувство раскаяния:

«…Прости меня, мама, за поспешные встречи,
за редкие письма, за то, что не сказал
тебе главные слова, слова добрые, нежные,
которые так тебе были нужны…».

Тяготы военных и послевоенных лет не убили в душе любознательного юного Миши романтические порывы, которые проявлялись в нём с раннего возраста и порой становились предметом насмешек со стороны школьных друзей. В свободные часы, а их выпадало не так уж много, Миша пропадал в лесах, на реке, на озёрах, в полях, впитывая в себя всю окружающую красоту природы и её целительную силу.
Возвращался домой переполненный впечатлениями и, украдкой, пытался выразить их словами на бумаге. С годами это переросло в насущную потребность, без коей он уже не представлял свою жизнь.
Его стихи, этюды, миниатюры и рассказы бе-рут за душу своей чистотой и свежестью языка, неизбывной любовью к земле, людям, окружающей природе.
Уже находясь в Армии, Михаил Васильевич не раз вспоминал своего отца, как бы проводя па-раллель между ним и собой. И хотел быть похожим на него, гордо нести звание солдата Советской Армии.

 «Вот и возрастом мы сравнялись,
Время мчится сквозь стук сердец.
Только фото твоё осталось
На столе у меня, отец…»
«Сохранил ты нам мирное солнце,
Под снаряды подставив грудь.
Если трудно стране придётся,
Я продолжу, отец, твой путь!».

После службы в армии, в 1957 году Михаил Васильевич приехал в г.Орск погостить у брата. Да так и остался в этом городе навсегда. Устроился работать на никелькомбинат агломератчиком. Здесь он встретил свою судьбу, свою любовь, будущую жену Татьяну Ивановну.

 

 35 лет проработал на никелькомбинате бок о бок со своей супругой. Город Орск стал для него родным и любимым. До последнего вздоха он был активным участником общественной жизни города.. Состоял в литературном объединении «Сонет», ока-зывал неоценимую помощь в издании заводской га-зеты «Никельщик». Его рассказы, стихи и миниатюры о природе печатались в местных и областных изданиях. Это было плодотворное, для его творчества, время. Он писал очень много. И всегда рядом была его любовь, его Татьяна, которая львиную долю хозяйственных работ брала на себя, понимая, как важны для творческого человека определённые условия.
Живя в Орске, Михаил Васильевич закончил Московский университет искусств, факультет рисунка и живописи, а также Высшие литературные курсы по специализации - журналистика. Впоследствии был принят в Союз журналистов России.
Его необыкновенно живые, колоритные рисун-ки украшают не только личные книги, но и коллективные сборники поэтов и писателей г.Орска, а также отдельных авторов. Михаил Васильевич щедро делился с другими не только рисунками, но и своим писательским талантом. Он помогал многим начинающим авторам.
 

Михаил Васильевич являлся внештатным корреспондентом областной газеты «Южный Урал». По заданиям объездил всю область. Бывал он на стройках, целинных землях, в казахских аулах и многих других местах. И каждая поездка рождала новый цикл стихов и прозы. В его домашнем архиве остались десятки рабочих блокнотов с путевыми заметками.
Творчество Михаила Васильевича широко из-вестно не только Орскому читателю, но и читателям других регионов. Особенно чтят и хранят о нём па-мять в родном Новосергиевском районе и в селе Ключёвка. В сельской школе, где он когда-то учился, открыт краеведческий музей, где все вехи жизни и творчества Михаила Васильевича, а также его многочисленные книги, занимают почётное место.
Творчество Михаила Васильевича, будь то стихи, рассказы и миниатюры, уводит нас в мир при-роды, в мир добра, в мир любви. Все его произведе-ния пронизаны и согреты каким-то сердечным ли-ризмом. Хочется перечитывать их вновь и вновь. Я бы даже сказала, что творчество его врачует. Его последняя книга «Здесь памяти моей просторно», у меня всегда под рукой. Я её уже перечитывала, по крайней мере, раз 12.
В 2007 году Ларионова Михаила Васильевича не стало. В последний путь пришли проводить его сотни людей. Вся улица была запружена народом.
Ушёл из жизни человек ярчайшего таланта, но остались его необыкновенно интересные книги и светлая память о нём.


 


Михаил ЛАРИОНОВ


Михаил Васильевич родился 15 сентября 1936 года в селе Ключёвка Новосергиевского района Оренбургской области. Окончил горнопромышленную школу, служил в армии. Почти 40 лет проработал на комбинате «Южуралникель». Поэт, художник, прозаик. Печатался во всех коллективных сборниках орских авторов. В 2001 году издал свою книгу «Пою тебе, жизнь!», через год вышла книга «На то она и память», а в 2006 году - сборник рассказов и этюдов о природе «Здесь памяти моей просторно».
Скончался 20 сентября 2007 года.


Солдатская дорога
(Из   армейских блокнотов)

Поезд

Темнело. Поезд шёл куда-то,
И громыхали буфера.
Призывники, дружки-ребята
Орали песни до утра

И мне казалось, вдоль перрона,
В платочке сереньком своём
За ускользающим вагоном
Бежала мама под дождём.
И становилась тоньше, тоньше...

Вот будто веточка она
И в каждой пролетавшей роще
Её я видел из окна.

Отцовская наука

А гармошка плакала навзрыд,
Из конца в конец село качала.
Так с подворья у седых ракит
Путь мой в службу брал своё начало.

Плакала украдкой тихо мать,
И крепился батя , чтоб не дрогнув,
Что-то очень важное сказать,
Мне вручив солдатские погоны.

Но, а я - какой же там солдат.
Не видал пока солдатской формы.
Соком вишен истекал закат
На рушник сиреневой платформы.

Изгибаясь ящерицей вскользь,
Полз состав сквозь синий сумрак леса.
Отчий край, родимый мой колхоз
Канули за дымным занавесом.

...Шёл в атаки в стужу и в жару,
Пот такой, что гимнастёрка тлела.
Окопаться. И окоп к утру
Углублял до”пятой параллели”

Суть бесед комбатовских учел.
Каменели ноги и заплечье...
Но, а батя мой - к Берлину шёл
Но, а бате разве было легче.


Солдатская школа

Гремел оркестр наш полковой-
На плац нас выводили.
Но выгибался строй дугой,
Не вписываясь в уставной.

Ведь мы четвёртый день служили,
И от заботы не устав,
С утра по распорядку
Серьёзный младший комсостав
Нас приучал к порядку.

-На ле...На пра...
-Твёрже шаг!
-Тянуть носки повыше!
А на флагштоке красный флаг
Парит над самой крышей.

Порой усталость подопрёт,
На флаг посмотришь-вытрешь пот
И продолжаешь дальше
Тянуть носок, ползти, стрелять,
Траншеи рыть к рассвету,
Но должен честно я признать-
Трудна наука побеждать...
Но ведь другой-то нету.

Ученья

А старшина с простудным хрипом
Кричит юнцу: «Вперёд ! Вперёд!»
И тот бежит, зубами скрипнув,
А если надо – и ползёт.

Песок забил глаза и уши,
А шею жжёт, как жар углей.
Солдат уже наелся суши,
Ну дайте ж моря поскорей.

Не надо моря, дайте речку,
хотя б живительный глоток.
Или бодрящее словечко,
Или соснуть бы на часок.

Ну а покой нам только снится,
А наяву – ”Вперёд! Вперёд!”
А сердце пойманною птицей
Стремится вырваться в полёт.

Пусть ноет тело от натуги
И есть неровности в строю.
Суворов прав: «В ученье туго,
Но будет легче нам в бою».
Встреча
Под старой елью, на поляне,
Вспугнув лесную тишину,
Сошлись друзья-однополчане,
Прошедшие через войну.

- Вот там был штаб, здесь – роты наши,
Там – узел связи за рекой…
Как будто только днём вчерашним
Стояли все перед бедой.

И эти пни, бугры и скаты,
Землянок еле видный ряд,
Далёкой болью и утратой
Им снова душу бередят.


Вздыхает роща голосисто,
И тосты скромные звучат:

- За нас, живых, и тех связистов,
Незабываемых ребят.

Их сердце трепетное ищет,
Сквозь шум берёз ответа ждёт,
Как будто к нам, на пепелище
И вправду прошлое придёт…

Сквозь дым костра, прищурив веки,
Вдруг ощутимо видит он,
Как, раздвигая тихо ветки,
Проходит павший батальон.
Ветераны
Есть у солдата Родина и дом,-
Ему не жаль труда и пота,
Чтоб никогда не знали в доме том
Строк похоронок, ужасов налёта.

За ту войну с лихвой пролито слёз;
Хотя, на вид, зарубцевались раны,
И потому, как прежде, не спеша
Уходят памятью в былое ветераны.

Уходят в тот взорвавший сердце бой.
Сквозь дым и гарь, сквозь холмик со звездою,
Сквозь мин жестокий, леденящий вой –
К друзьям, обретшим вечность за чертою...

И вот незримый строй, где все навек равны,
Встают они и в солнце, ив ненастье.
Одной чертой от нас отделены,
Хранящие отечество и Счастье.


Дмитрий Ильич СТУДЕНИКИН 

Дмитрий Ильич родился 5.11.1922 года в селе Верхняя Маза, Верхне-Хавского района Воронеж-ской области, в крестьянской семье. В 1938 году поступил в Воронежскую фельдшерско-акушерскую школу, которую окончил 5 мая 1941 года и был направлен на работу в Молдавию.
5 сентября 1941 года был призван в РККА. Служил военфельдшером. С марта 1942года нахо-дился на юго-западном фронте в составе 914 стрелкового полка  батальонным фельдшером. В мае 1942 года часть попала в окружение и он попал в плен. Д.И.Студеникин  прошёл лагеря для военно-пленных на Украине, в Польше, Германии и Норве-гии.
С мая 1946 года, после репатриации, начал работать в депо станции Орск. С 1950 года по 1993 год работал в железнодорожной поликлинике станции Орск фельдшером неотложной помощи. Инвалид 1 группы.
В 2008 году стал членом Орского ЛИТО. Пе-чатался в журнале «Пчеловодство» и в альманахе «Орь» №3, №4, №5, №6. Его рассказы напечатаны в альманахе «Гостиный двор» №31. В 2009 году на собственные средства издал книгу «Что было - то было», в 2010 году книгу «Непридуманная жизнь», в 2011 году книгу «Не в свои сани…», в 2012 году кни-гу «Пропавшая весна».

Ушёл из жизни 17 декабря 2012 года.
Антиродство

Среди военнопленных красноармейцев в лаге-ре Байсфиорд, что находиться в заполярной Норве-гии, международная комиссия сделала опрос: кто желает вернуться на Родину в Советский Союз, а кто хочет остаться жить на Западе. И началось томительное ожидание отправки на Родину. Чтобы как-то коротать нудное время, русские люди вечером стали устраивать концерты. Вечер в Заполярье летом считается условно, т.к. в Заполярье всё лето «белые ночи».
Среди пленных были не только музыканты – любители и любители художественной самодеятельности, но и были профессиональные музыканты и артисты.
Исполнялись народные, национальные танцы и пляски. Потом танцы для всех: танго, вальс, фокстрот. Из города Нарвика каждый вечер к нам в лагерь на концерт и танцы приезжали на велосипедах норвежцы: девушки и парни, женщины и мужчины, молодые и не очень. Было интересно! Не то, что современная толчея на дискотеках.
Наконец англичане начали нас готовить к от-правке на Родину. Выдали каждому нательное белье из белой овечьей шерсти, очень мягкое, не вызывающее кожного зуда. Выдали так же английскую солдатскую униформу, состоящую из брюк и куртки серо-желтого цвета. Униформа была в употреблении, но довольно крепкая. На голову дали по берету. У кого была плохая обувь - дали ботинки. Выдали по два байковых одеяла и по одному пакету сухого пайка.
Не знаю, как поступили англичане: то ли без-возмездно нас снабдили, то ли Советскому Прави-тельству предъявили счёт. Советский народ воевал с фашистской Германией. Советские люди проливали кровь за свободу и независимость нашей Родины – Советского Союза. В Великой Отечественной войне погибло 26 миллионов человек Советского народа.
Наши союзнички – США и Англия, хотя счита-лись в состоянии войны с Германией, воевать не очень стремились. Больше старались прибыльно торговать с Советским Союзом.
После войны нахальные американцы стали на-гло уверять, что они сыграли главенствующую роль  в войне с Германией.
После экипировки, англичане погрузили нас в вагоны и поездом отправили в Швецию. В Швеции уже чуть-чуть пахло русским духом – цвели одуван-чики, встречались и другие травы, которые произра-стают в России.
К нам присоединили десятка полтора интерни-руемых красноармейцев, которым удалось бежать из Норвегии в Швецию. Рассказывали, что некоторые пленные красноармейцы в г. Нарвике договорились со шведским паровозным машинистом, залазили в паровозный водяной тендер, переезжали границу и сдавались шведским властям. 
Нас обслуживали мужчины в военной форме. На груди у них были нашиты контуры красного кре-ста. Сам крест был желтого цвета. Видимо шведы относились к красному цвету, как испанские быки на корриде.
Нас усадили за столы обедать, причем столы были отдельно для офицеров и рядовых. На нас не было ни советской военной формы, ни знаков разли-чия – попробуй, определи, кто рядовой, а кто офи-цер, хотя еда для всех была одинаковая.
Нам выдали по пакету сухого пайка, и повели грузиться на пароход.
Море было тихое, ласковое, словно творило доброе дело – возвращало многострадальных людей на Родину. Солнце высоко светило в голубом небе, обогревая всё вокруг своими золотыми лучами. Наконец мы избавились от сумрачного Заполярья. Все разделись до пояса и на палубе наслаждались солнечным теплом. Так доплыли до Финляндии. Из уст финнов услышали отборный русский мат. Значит не за горами матушка-Россия. Финны не были к нам благосклонны.
В Выборге НКВДэшники  кое-кого выдернули из нашего эшелона и увели в своё, недоброй славы, заведение. От Выборга поехали к Ленинграду. Поезд мчится. Мимо мелькают телеграфные столбы, деревья, деревни, стрелочные посты. На постах стоят стрелочники со свёрнутыми жёлтыми флажками на вытянутой руке – путь свободен. Стрелочники в рваной одежде имели неприглядный вид. Сердобольные красноармейцы начинали им выбрасывать одеяла и другие вещи.
На первой остановке к нам обратился по гром-коговорителю начальник станции:
- Граждане пассажиры, убедительно прошу вас, не выбрасывайте вещи нашим стрелочникам. В основном стрелочниками работают женщины. Несколько дней назад проходил точно такой же эшелон. После этого женщины-стрелочницы стали являться на работу в лохмотьях. Я сделал распоряжение, чтобы на работу являлись только в железнодорожной форме. На работу стали приходить в форме, но в сумках приносить тряпьё, чтобы при случае у проезжающих вызвать жалость и сострадание. Поймите, наши железнодорожники не беднее и не несчастнее вас.
Красноармеец Малынаев Иван был сильно возбуждён. В вагоне всем рассказывал, что ближе к Ленинграду будет проезжать свою родную станцию, на которой он родился, рос, учился и жил до самой службы в Красной Армии.
- А что если мне из эшелона сбежать домой? Как думаете, ребята?
- Ваня, выброси глупую мысль из головы. Мало тебе одной беды, что был в плену? Хочешь вторую нажить, стать дезертиром? Пойми ты, наконец, велик Советский Союз, а спрятаться негде. Найдут тебя военные власти и сурово накажут.
Ваня, вроде, внял голосу благоразумия. Все стали заинтригованно ждать въезда поезда на стан-цию – малую родину Ивана. Наконец она появилась. Поезд остановился. На перроне народу – пушкой не пробить. Иван рванулся к дверям вагона. Из толпы вынырнула к вагону девушка – голубоглазая блон-динка в цветастом платье.
- Оля!.. Сестрёнка!.. Родненькая!.. – Иван прыг-нул из вагона.
Оля уставила на Ивана свой лучистый взгляд и сказала:
- Вы мне не брат! Вы – изменник и предатель Родины!
Девушка нырнула в толпу.
Иван влез в вагон, забился в дальний угол, сел на нижнюю полку и залился горькими, навзрыд, сле-зами. Ребята долго его уговаривали.
- Перестань, Иван. Что можно взять с глупой девчонки? Её ещё жареный петух не клевал в задни-цу. Придёт время и она у тебя будет просить проще-ния. Иван долго сидел в ступорном состоянии. Потом повалился на полку, сжался в комочек и уснул, как бездомный бродяга.

Октябрь 2011г.

                «Благодарность».

                Мы в Германии побыли.
                Жизнь подробно изучили.
                А в Германии хуже, чем в аду.

                От немецкой культуры,
                Баланды и фашизмнатуры
                И от толстой палки по спине.

                Говорят: «В Норвегию плывём».
                Горная Норвегия страна.

                Немцами она покорена.
                Говорят: «Там много рыбы».
                А мы видели камней глыбы
                И в желудках у нас пустота.

                (Из песни неизвестного автора –
                военнопленного красноармейца).


Норвежское заполярье - не очень привлека-тельное место для человеческого обитания, хотя теплое течение Гольфстрим несколько смягчает суровый северный климат. Норвежцы – народ добродушный. Несмотря на жестокие немецкие приказы, они старались помочь нам, военнопленным, в нашей нелёгкой судьбе. При случае, норвежцы помогали нам в питании рыбой, в основном треской и печенью трески. Один раз норвежец вручил мне кусок соленого мяса, внешне похожего на свинину: шкурка, слой сала, слой мяса со вкусом рыбы. По-немецки называлась: вальд фиш. Дословно – лесная рыба. Я так и не узнал, чьё это было мясо. Предположил, что это было мясо какого-то морского зверя. Иногда перепадала сушёная треска. Норвежцы ею кормят песцов. До того она твердая, как саксаул в пустыне. Ножом не урежешь, только топором можно разрубить. В ко-телке плохо разваривалась, да и в желудке не очень хорошо переваривалась, но всё же лучше, чем ниче-го.  Речь норвежцев мягкая, нежная, словно детский лепет. Хлеб по-немецки – брот, словно лай стороже-вого пса. По-норвежски ласково, тягуче, словно пе-ние: брё-ё…Рыба по-немецки – фиш, словно шипе-ние потревоженной змеи. По-норвежски – фиске, как посвист маленькой певчей птички. «Не понимаю» по-немецки – фарштейн нихт, как собачий лай. По-норвежски – фарштоль ике, как скромное извинение.
Знатоки уверяют, что если хорошо владеть не-мецкий и английским языками, то свободно поймёшь норвежский.
Зимой нас заставляли в горах рубить уродли-вые берёзы на дрова. Бревна грузили на сани и спускали с горы к дороге. Через дорогу была расположена норвежская усадьба. Хозяин усадьбы, узнав, что русские рубят лес, начинал во дворе развешивать для нас сушёную треску. Сам уходил прочь со двора.      Сани с возом березовых брёвен с разгона пересекали дорогу, въезжали на усадьбу. Воз брёвен разваливался. Работа была для всех пленных. Одни таскали бревна через дорогу, складывали в штабель для немцев. Другие таскали вглубь усадьбы для норвежца. Третья группа пленных снабжалась треской. Потом эту треску делили на всех поровну. Так и жили - друг другу руки мыли.
Норвежский город Киркинес по отношению к Нарвику находился на более северной широте. Со-ветские войска успешнее стали наступать с севера на Киркинес. Немцы начали отступать на юг к Нарвику. По пути отступления грабили норвежский народ. Особенно угоняли крупнорогатый скот. Пригоняли в Нарвик, грузили на пароход и отправляли в Германию. Чтобы не доставался немцам скот, некоторые норвежцы резали его на мясо. В поселке Ангинес, где мы, пленные, работали, норвежцы зарезали корову. Гусёк выбросили около ГСМ (горюче-смазочные материалы) с нашей рабочей стороны. Но как его взять? Вокруг ГСМ ходил часовой с автоматом. Опасно. Часовой может прострочить автоматной очередью. Был случай: полярной ночью подгулявший солдат возвращался в часть. Шёл мимо ГСМа. Часовой окликнул его. Солдат что-то нетрезво буркнул и продолжал идти. Часовой пустил очередь из автомата. Пули попали солдату в гениталии. Солдат скончался. (Не даром мужики говорят, что в яйцах сила.)
Когда часовой ушёл за противоположную сто-рону ГСМа, я по-пластунски пополз к гуську, схватил его и назад. Всё в порядке.   Гусёк наш. Эх, если бы была мука, можно было бы изготовить пирожков с ливером на всю бригаду. Гусёк сварили и разделили всем по кусочку. И даже посоленный бульон выпили. Как – то встретился норвежец и спросил:
- Ливер был вкусный?
- Очень! – ответил я.
- А нам и говядина невкусна. Зарезали корову от безысходности, чтобы немцам не досталась. Мы, норвежцы, держим коров для молочных продуктов, особенно когда в семье есть малые дети. Мясо для нас - не главный продукт. Основной продукт питания для нас, дар моря - рыба. Из неё готовиться масса блюд, вплоть до сладких.
- У нас в Росси всё в почёте: и мясо, и рыба, и хлеб, а также овощи, фрукты, грибы и ягоды. Что касается коров, они у нас очень ценятся. Считаются кормилицами.
Приходилось мне наблюдать, как рыбачат нор-вежцы. Это  далеко не то, как рыбачим мы, русские.  Русские обычно сидят на берегу реки или озера с поплавковыми удочками терпеливо вылавливают карасиков, окушков, а то пескариков или синьтюшек для кота или кошечки. И если удаётся поймать рыбёшку в полкило  - восторгу нет предела.
Всякий  уважающий себя норвежский мужчина, имеет вёсельную лодку и причал у берега морского залива. Желающий поймать рыбу отплывает от бе-рега метров на 100, становиться на якорь, берёт в руки строгу, внимательно всматривается в воду за-лива. Медленно подплывает треска, лениво двигая плавниками. И… Раз! Есть! Рыбак с большим напря-жением вваливает в лодку рыбину весом 15 кг. Плы-вёт к берегу, причаливает лодку. Через жабры и рот просовывает рыбине верёвку на конце с коклюшкой. Взваливает рыбину на верёвке через плечо за спину, и домой. Задача выполнена, цель достигнута.
8 мая 1945 г. Рано утром в Норвегию вступили английские и норвежские войска. В иммиграции в Англии находились норвежские войска. На них была очень красивая форма и мне подумалось, что в ней бывать не на фронте, а на плац-параде. В полдень в лагерь Байсфиорд прибыли английские и норвежские военные власти. Они одновременно построили нас, советских военнопленных и немцев. Объявили на русском и немецком языках, что 2-я мировая война окончена. Из этой войны победителями вышли Англия и Соединенные Штаты Америки.
- А как Советский Союз? – задал вопрос один из русских пленных
- А никак. Нам ничего не известно. Приедут ва-ши дипломаты, они всё вам объяснят. А теперь дол-жен произойти обмен жилищами: русские заселяют немецкие здания; немцы заселяют русские бараки. И ещё: советские военнопленные имеют право неограниченно брать продукты с немецких пищевых объектов.
Раздались бурные аплодисменты. Не на всех русских хватило жилья, стали выдавать новые па-латки. Я и Бискин Павел взяли палатку, установили и стали набирать себе компанию. Один красноармеец был ранен в левую щеку. Рана заживала сама по себе вторичным натяжением без операции, без асептики и антисептики. Щека была сильно обезображена. В верхней челюсти около носа была сквозная дыра в ротовую полость диаметром в 1 см. Из отверстия выглядывал белый зуб. Чтобы затянуться табачным дымом, проглотить воду или пищу, несчастный должен закрывать дырку пальцем. Неумные люди называли его крокодилом, брезговали с ним вместе кушать. Я взял в свою компанию этого человека. Он был высокий, плечистый, статный парень. Очень пе-реживал он за свое испорченное лицо.  Я всегда на-ходил для него слова утешения:
- Не грусти! Война кончилась. Остались живы. Скоро вернемся на Родину. Хирурги сделают тебе пластическую операцию. Лицо твое обретет привле-кательный вид. Встретишь милую сердцу своему. Заимеешь семью. Живи и радуйся. Специальность есть?
- Есть. Токарь. ФЗО окончил.
- Отлично! У тебя всё впереди!
За мои слова утешения человек мне был очень благодарен. Он был в отношении  ко мне по-кошачьи ласков, по-собачьи предан. В словах великая сила!
Добравшись до вольных харчей, некоторые сильно истощенные люди, утратив чувство сытости, объедались. В результате - непроходимость кишеч-ника и смерть. Печально, обидно, досадно, но факт. Люди пережили войну и навсегда остались спать в норвежской земле. Через две недели все поправи-лись и стали думать, как бы быстрее вернуться на Родину. Хорошо быть патриотом своей Родины. Хо-рошо любить свой многонациональный народ. Во-преки патриотизму, в стране есть и криминальная нечисть, к сожалению очень живучая. Против неё боролись цари, вожди, генсеки, персеки. Борются и сейчас премьеры и президенты, но, к сожалению, безрезультатно.  Нажравшись как следует, некото-рых типов потянуло на «подвиг», вспомнили свою криминальную довоенную профессию «домушни-ков». «Домушники» начали обворовывать норвеж-ские квартиры. Воровали одежду, обувь, головные уборы, мелкие ценные вещицы. Вот она «благодар-ность» доброму норвежскому народу за участие в нашей нелёгкой судьбе военнопленных красноар-мейцев. Воры – это не люди. Воры – это хищные звери в образе человека. Норвежцы очень доверчи-вые люди. У них всегда открыты двери. Этим и вос-пользовались наши преступники. Появилось шестеро из породы шатии – братии в богатой одежде, явно с чужого плеча. Вот сволочи: ни стыда, ни совести. Норвежцы пожаловались военным властям. Нам запретили выход из лагеря. Из-за какой-то ничтожной шайки мерзавцев страдал весь лагерь. А так было охота гулять на свободе: видеть, наблюдать, сопоставлять. Я и Бискин Паша нашли возможность выбраться из лагеря. Решили побывать в Нарвике. По дороге идти бесполезно – патрули вернут в лагерь. Пришлось пробираться по горной тропинке слева от дороги по ходу движения в Нарвик. Когда до Нарвика осталось километра два, горная тропа пошла вверх и влево. Внизу между дорогой и горным массивом серебрилась вода залива. Мы спустились к берегу. Там был норвежец на лодке. Он перевёз нас к дороге. У подхода и подъезда к городу стоял часовой – немецкий солдат с винтовкой.
Предприимчивые англичане заставили немцев охранять порядок. Немцы, как дисциплинированные люди, рады были стараться выполнить приказ, от какой бы власти он не исходил. Мы прошли мимо немца. На нас он никак не реагировал. Погуляли по городу. Побывали в магазинах, понаблюдали, как машины-автоматы упаковывают купленные товары в оберточную бумагу и перевязывают бумажным шну-ром. Мимо нас прошёл взвод английский солдат. Низкорослые, почти все рыжие, с усиками. Они на-свистывали свой походный марш. В голове вспыхну-ла мысль: «Суслики!» Наконец, почти в упор встре-тились с норвежской четой, примерно сорокалетнего возраста. Мужчина хорошо говорил по-немецки  и ломано по-русски. Он сказал, что до войны служил моряком на торговом судне. Побывал во многих странах, в том числе и в России. Они пригласили нас в гости. Мы с удовольствием приняли приглашение. Пришли в деревянный коттедж. Снаружи он был окрашен голубой масляной краской. Внутри коттеджа идеальная чистота. Полы настелены длинными еловыми брусками, шириной 5 см. Бруски были отшлифованы и покрыты бесцветным лаком. Печь не такая, как в России, из кирпича, а цельнолитая из чугуна с конфорками и духовкой. С отличными украшениями в виде северных оленей и орнаментом. Чугун был воронёный. Норвежцы угостили нас рыбными котлетами. Рыбная масса была перетёрта до тесто-образного состояния. Котлеты были маленькие, ру-мяные, вкусные. Мы посидели, побеседовали, поблагодарили хозяев за гостеприимство, и пошли пешком в Байсфиорд. По дороге нас догнала автомашина. В ней сидели два английский офицера. Они остановили машину. Мы сели и доехали до Байсфиорда.
Приближалось время репатриации советских военнопленных. Была создана международная ко-миссия по репатриации. Каждого пленного персо-нально опрашивали: «Желает ли он вернуться в СССР или хочет остаться на Западе?» Находились такие, которые не хотели возвращаться на Родину. Они не являлись на комиссию. Не явились на комис-сию и те шесть человек в одежде с чужого плеча. Какова судьба этих отщепенцев? Наверное, попали в лагеря «перемещённых лиц» и крутились они по белу свету, как дерьмо в проруби.
 Где только не встретишь русского человека! В зелёной Австралии, в жарких странах Азии и Африки, в умеренной Европе, в холодном Заполярье, в Северной и Южной Америке.
Значит, патриотизм чужд их натуре.
Июль 2011г




Ч А С Т Ь III

 
На фото: работа из яшмы художника-камнереза С.Буркутбаева
ХОЧУ РАССКАЗАТЬ…


Людмила ДЕНИСОВА
"Мозаика из яшмы"

Яшма. Как выразительно в руках та-лантливого мастера она может рассказать о своей красоте (картины и изделия из пейзажной яшмы) и умении художника раскрыть все тайны камня через объединения их в художественные полотна, портреты великих землян или каменные копии знаменитых икон…
Художники пишут, а он выкладывает камнем
Очень часто нашего гостя – Сергея Буркут-баева – упрекают в отсутствии классического худо-жественного образования, но он старается не обра-щать на это внимания. Считает, что у художника мо-жет и не быть образования, если есть умение, жела-ние творить и фантазия. А в случае с Сергеем еще нужно иметь адское терпение. Он работает не с красками, а с камнями.
– Каждый художник стремится сказать свое «я» в искусстве, – говорит Буркутбаев. – Яшма, опал, гранит, кварц и еще множество других, не менее ценных камней, с которыми я работаю, – через них, на мой взгляд, художник может самовыразиться. Список камней, которые можно применять в своем творчестве, велик. Но более подробно всегда хочется остановиться на яшмовом камне, который до сих пор не оценен до конца, потому его просто пилят на шкатулки. На самом деле он больше, чем всем кажется. Берешь иной камень, а на нем уже есть определенный рисунок. Под одним углом зрения – одна картина складывается, под другим – другая. Тут ты пускаешь в ход фантазию и создаешь картину. При-чем, чем меньше влезаешь в природные дары – тем лучше. Я дорабатываю то, что создано природой. Не режу кусочками, а работаю с фрагментами камня. Труд созидательный. Я собираю камни, не разбра-сывая осколков.
– Художники пишут картины, а Вы?
– А я выкладываю, – смеется собеседник. – От слова «клад». Заметьте: не откладываю и не на-кладываю!
Дома у мастера хранится большое количество старых и новых работ: фигуры, подставки, необычные шкатулки, мозаичные портреты, иконы, изображения животных. В гараже – одна из последних работ – огромный портрет родоначальника Орска Ивана Кирилова, который был сделан ко Дню города в этом году.
– Прежде чем приступить к работе, я про-штудировал массу исторического материала, чтобы узнать как можно больше о той эпохе, – рассказыва-ет мастер. – Лет пять провел в поисках портрета Ки-рилова. А тут совершенно неожиданно нашелся его портрет довольно плохого качества: темный, раз 20 перефотографированный. Но для меня этот факт не имел значения. Восстановить лицо – не проблема. Потом я бегал по библиотекам в поисках материала о форме и одежде, которую носили наши предки. Хо-телось быть точным и правдивым в мельчайших де-талях. За время поиска мне попадались некоторые исторические материалы, в которых фамилия Кири-лова писалась с двумя «л». Я так и написал на мо-заике. Оказалось, был неправ. Пришлось переделы-вать надпись. Говорят, дорога ложка к обеду – так вот я опоздал ко Дню города. Теперь просто не знаю, куда пристроить портрет, который собирал по крупи-цам, по камешку… Хотя надежда, что нынешняя го-родская власть заинтересуется работой, все еще остается.
Теперь мастер хочет создать мозаичный портрет Абулхаира, а также картину встречи Абулхаир хана и Ивана Кирилова на орской земле.
– По сути, у нас два основателя города – Ки-рилов и Абулхаир, хан Малой орды, – уточняет Сер-гей Курманбаевич. – Именно последний обратил внимание русского правительства на наши степи. А потом последовала знаменитая экспедиция Ивана Кирилова, позднее на этом месте образовался город. И если портрет Кирилова сохранился в единичном экземпляре, то найти портрет Абулхаира не составит великого труда.
Есть у Буркутбаева и забавные вещи. К при-меру, мозаичный портрет бизнесмена-козла. Он хра-нится дома. В нем использовано 16 цветов различ-ных видов камня.
– В свое время у некоторых бизнесменов средней руки был бзик – иметь собственные портре-ты из яшмы, – рассказывает Сергей о том, как роди-лась идея создать такую вещь, – Это было чересчур, на мой взгляд. Так и появился на свет портрет козла. Я люблю похулиганить. И это не первая моя хулиганская работа. Помните, в России было время, когда появилась мода ставить новые постаменты на месте памятников Ленину и другим представителям коммунистической власти? Каждый представитель новой власти намеревался на оголенные места установить свой постамент…
– Значит, спрос есть на такие вещи?
– На эксклюзивные вещи спрос невероятно мал. Но мозаика из камня очень актуальна в наше время. В России много правительственных зданий, которые можно украсить яшмовой мозаикой. В Орске можно открыть одно большое предприятие по обра-ботке яшмы – всю страну и зарубежные страны обеспечивали бы такой красотой. Но все стремятся к малым формам предпринимательства. Большинству орчан хочется одну гайку закрутить и сразу «Мерседес» заработать. Но чтобы его получить, нужно много работать. И желательно на себя. Хотя я последние два года работаю на себя и хожу пешком. Это потому, что не могу работать на «дядю». И все четыре малых предприятия, которые я помогал ставить на ноги в городе, теперь работают без меня. Не могу работать на поток, мастеря ненужные, похожие друг на друга вещицы. Мне нравится создавать единичные, эксклюзивные вещи. Правда, таких современных мастеров в нашей стране пока не ценят. Почему-то сегодня все смотрят на то, как ты живешь, а не на то, что ты умеешь в этой жизни делать. Да что говорить о нас, когда спортсмены международного класса занимаются в подвалах? А мы и подавно. Я тоже работал в подвале, теперь в гараже.
– На создание одной картины уходят месяцы работы, а труда сколько! Не жалко отдавать массу сил и времени камням?
– Каждый идет по своему пути. Кто-то выби-рает легкий, но только не я. Это красиво в конечном виде, а сам процесс работы – пыльный и вредный. Любой камень – это целый букет руд, и в процессе работы всегда получаешь завидную дозу природной пыли в молекулярном виде. Но у меня, как у спорт-смена, есть определенная цель, к которой иду.
Живет и работает Буркутбаев, как говорится, на полную катушку. Когда-то он занимал должность заместителя главврача по чрезвычайно ситуации в одной из горбольниц. «Горел» на работе. Но два года назад решил, что пора, наконец-то, заняться собственной мастерской и ушел из больницы.
– Целый год я был как в трансе, закрутился в водовороте бизнеса, – делится эмоциями Сергей. – Но никак не мог себя в нем найти. Везде и все требовали денег, на поднятие дела нужны были немалые деньги. Был период, когда я хотел заложить в ломбарде свои старые работы, но никто в городе не смог их оценить. И вот уже год я жду, когда разрешится вопрос с помещением – мастерской у меня нет до сих пор. Мне предлагали помещение в пригороде, но ездить мне туда не на чем, а тем более возить туда камни... Это сейчас я задумался об этом, а раньше, будучи молодым, о благосостоянии не думал. Создавал и отдавал за небольшие деньги картины.
Работы орского мастера находятся в част-ных коллекциях даже за рубежом. Он работал с ад-министрациями президентов: России, Башкирии, Та-тарстана и Казахстана. Представители казахского государства даже приглашали Буркутбаева на постоянное место жительства в Астану и обещали отдельную мастерскую, дабы творил Сансызбай на благо Казахстана, передавая мастерство своим подмастерьям. Но переезжать орский мастер отказался: только в Орске и его окрестностях заложены несметные каменные богатства. Вот оно, все на виду – бери и твори.
– Я знаю вокруг Орска более двадцати ме-сторождений, какие-то разработаны, какие-то нет. Дружу с альпинистами, геологами – они из поездок и командировок всегда привозят мне различные камни. Я как Чингиз-хан, у меня везде свои лазутчики.
– За судьбой своих работ следите?
– Стараюсь следить. Иногда с удивлением узнаю, что их перепродают за большую сумму. Грубо говоря, здесь продаю за рубль, а там продают за сто.
– Не обидно, что кто-то наваривается на ва-шем труде?
– Обидней, когда не замечают твоего труда. И обидно, что моим заказчикам я бываю нужен толь-ко тогда, когда им что-то нужно. А когда помощь нужна мне, то… сами понимаете. Но я научился сдерживать себя. Знаю, что помочь сегодня может редкий человек. Смотришь на небо: звезд много, но поможет тебе лишь одна – Полярная. Это я веду к тому, что у каждого человека есть своя Полярная звезда, которая ведет его по верному пути.
(Перепечатано без сокращений с сайта http://art.ufanet.ru/)


 

Татьяна БЕЛОЗЁРОВА
Старогородской золотистый

Он горяч, как раскаленная на солнце пестроцветная яшма; нежен, как майский черемуховый ветер; золотист, как пшеничное поле. Это всё о нем, орском Старогородском пирожке, которого горожане причисляют вкупе с яшмой, пуховым платком, холодильником марки «Орск», хоккейной командой «Южный Урал» к изюминкам провинциального городка. От которого, кстати, пошла вся земля оренбургская. А сколько лет ему, пирожочку? Да более ста.
Татьяна Черкас, старший научный сотрудник Орского историко – краеведческого музея, уточняет:
-В архивных документах упоминание о нём встречается аж с начала двадцатого   века, когда в уездном городе проходили широкие ярмарки. И он царствовал, и сегодня на каждом углу продаётся. Но назывался особенно, не так, как сейчас, буднично: «Старогородской пирожок с ливером», а нежно и возвышенно – пирожочек с потрошками.
Какая разница, думалось, ливер или потрошка? С.Ожегов в  «Словаре русского языка» толкует: первый - продукт из печени, легких, сердца и т.д. животных, второй - ни что иное, как внутренности птицы или рыбы. Животные или птица? Вот в чём отличие. Выходит, в конце девятнадцатого, в начале двадцатого город разводил птицу в таком количестве, что приспособил потрошка под вкусное «национальное» орское блюдо – пирожки. А, правда, почему бы не разводить, когда прямо за окраинами плескались  маленькие озерца с мелкой рыбкой – раздолье для гуся или утки. И это не предположение, стоит вспом-нить историю.
-Татьяна Григорьевна, а насколько много-людными были ярмарки? Что привлекало народ в Орск?
-В начале двадцатого века Орск был отнесен к 5 разряду среди городов России: имел 2 частные типографии (Яковлева и Жабчинского), кинематограф «Русь», два увеселительных заведения, три гостиницы, пять трактиров, 68 постоялых и заезжих домов, работающих на полную мощь в базарные и ярмарочные дни. Число населения Орска увеличивается почти на треть.
Толчок на Большой улице (ныне Советской) заполнялся  разноязычными продавцами и покупате-лями всех возрастов. Продавались не только горячие пирожки с потрошками, но и колбаски, кренделя, булочки, шанежки и другие лакомства. В Орске обосновывается ряд иностранных фирм по продаже сельхозмашин: сеялок, жнеек, косилок и молотилок, паровых двигателей и запасных частей к ним. Швейные ручные и ножные машинки продавало Орское отделение американской компании «Зингер». Новинки техники привлекали торговцев и покупателей.
А всплеск театральной жизни начала 20 века опять же делает Орск любимым местом посещения. Т.Г.Черкас воспроизводит страницы истории:  в 1902 – 1919 годах здесь живет Мирхайдар Файзуллин, классик татарской драматургии. Родился он на хуторе  Кукшель Орского уезда. В 1909 году Мирхайдар пишет свою первую пьесу «Два Хасана» и ставит ее в любительском театре мусульман. В декабре 1917 года в доме Общественного собрания была показана любительской труппой первая постановка известной драмы Файзи «Галиябану».
В 1906 – 1918 годах жила и работала в Ор-ске и Орском уезде с небольшими перерывами Ли-дия Николаевна Сейфуллина (1889 – 1954 г.г.). Пер-вые ее произведения вышли в 1917 году, в этом же году она избиралась гласным Орского уездного зем-ства.
В Орске в 1908 году прошло представление запрещенной драмы  Л.Н.Толстого «Власть тьмы» в связи с его 80 – летним юбилеем. В любительском спектакле успешно выступала  и Л.Н.Сейфуллина (псевдоним Л.Нелидова), учительница городского Александровского женского училища.
С приходом нового, советского времени, стремительно меняется быт орчан. Начало тридца-тых годов – время строительства мощных заводов и фабрик, определивших лицо города, как «промыш-ленное сердце области». На стройки потянулся на-род из окрестных и далеколежащих местностей. Первые двухэтажки. Не до гусей, когда резко меня-ется уклад жизни. Строятся первые корпуса мясоконсервного комбината. Наверное, с послевоенного времени снова возрождается слава Старогородского пирожка. Теперь комбинат союзного значения получает столько скота, что не успевает перерабатывать. Есть ливер, дело остается за малым - построить цех по производству пирожков. Помню старое помещение на рынке Старого города восьмидесятых годов. И пирожочки застойного времени: дешёвые, прямо копеечные, вкуснющие, сочные. И снова стали они лицом города. Стоило только переехать в Старый город, из Европы в Азию, чтобы насладиться вкусом.
Теперь о секретах приготовления. Согласи-тесь, любая хозяйка может приготовить замечатель-ные пирожочки с жирной начинкой. Но никогда не по-вторит вкус Старогородских. Потому что фирменные не пекутся в печи, а варятся в раскаленном жире, в громадном котле, откуда их вылавливают мощными дуршлагами. Сколько ни писала о цехе, его работни-цах, так и не открыли мне секрета,  какой же жир бе-рётся для жарки? Состав до сих пор держится в тай-не, как рецепт венецианского стекла. Подсолнечное масло? Оно бы сильно горело. Жиры растительного происхождения? Но не было бы у пирожочка той ко-лоритной, я бы сказала, Тициановой золотистости. Секретов море. Из чего готовится начинка? Понятно, что из ливера. Потому, что комбинат нынче работает с тушами коров и свиней, изредка баранов. Но в ка-ком соотношении смешать  надобно, а также, каким перчиком, солью, другими ли специями, в каком ко-личестве сдобрить, чтоб сочность  была удивитель-ная, так и не ясно. Тесто. Казалось бы, самый легкий компонент? Ан, нет. Опарное или без? На дрожжах или на модных нынче заквасках? Единственный сек-рет приоткрыли: тесто не режется ножами, не раска-тывается скалками, а просто разравнивается руками, чтоб не вышел углекислый газ брожения, иначе оно не поднимется, и не будет таким пышным и мягким.
Цена сегодня, конечно, подскочила. Но все равно доступна. И гости, приезжающие в Орск, пер-вым делом спрашивают про пирожочки Старогород-ские, не свернулась ли эта отрасль? Напротив, набирает обороты. Кому не лень, могут заняться их производством. И занимаются. Только вот бренд чужой «Старогородские пирожки» откровенно воруют. Произведены, быть может, действительно на кухнях Старого города, но ничего нет общего у фирменных и новоявленных.
Как нет ничего общего между начинками пи-рожочков начала 20 века и сегодняшнего времени. Где вы, орские гуси, где вкусные потрошка?  Забыли мы, что Россия когда – то была первой в мире по разведению гусей, которые не только Рим спасли. Наша страна поставляла птицу в невероятных коли-чествах в Европу, с российских окраин и  прямиком к имераторскому столу. Как? Ни в 19, ни в начале 20 века еще не существовало морозильников, рефри-жераторов, способных перевезти убиенную птицу за тысячи километров. Позавидуйте и порадуйтесь рус-скому уму. Стада гусей прогоняли по смоле, чтобы птица хорошенько испачкала лапки, а потом по мел-кому песку. Вот в таких «сапожках» гуси добирались своим ходом в далёкие края, живыми и свежайшими.                Сегодня во всем мире известен паштет из гусиной печени фуагра, деликатес. Чтобы печень гуся стала громадной, его насильно кормят крупными зёрнами кукурузы. Птица не может расклевать, глотает цели-ком, печень не в состоянии  переработать корм, раз-дувается. Жаль, что слава российская мирового производителя птицы меркнет, скоро и детская считалочка переиначится:

Гуси? Гуси?
Га! Га! Га!
Есть хотите?
Фуагра!               










Валентин ФИЛАТОВ
                Валентин Сергеевич родился  в 1936 году в Мордовии в селе Большие Монадыши Атяшевского района. В 1950 году семья переехала жить в Казань. После седьмого класса поступил учиться в Зеленодольский машиностроительный техникум. После его окончания получил направление в Орск, на машиностроительный завод. С 1956 года по 1991 год жил и работал в Орске (исключение составляет один год, когда работал в Заполярье на Кольском полуострове ). В 1991 году переехал в Кваркенский район в село Болотовск, где и живет по настоящее время. Печатался в альманахе «Каменный пояс» (1983г.), в коллективном сборнике «Спасённая весна», альманахах «Орь». В 2011году на собственные средства издал книгу стихов «Тропинкой памяти».

Хочу рассказать…
Село, в котором я живу с 1991 года, - уми-рающее. Зимовать обычно остаются не более пяти-десяти человек. Дома принадлежат, в основном, ор-ским дачникам. Бабушки-дачницы, а изредка и де-душки весной с прилётом птиц открывают, просту-женные за зиму дома, растапливают печки, сушат постели и прочие вещи, наводят порядок после обя-зательного посещения воров и живут, как умеют, до самой глубокой осени, до отлёта в тёплые края птиц. В течение лета их посещают дети, внуки, правнуки, подруги, знакомые и подруги подруг. Для отдыха у нас места неплохие: леса, луга, речка, разнообразие ягод и трав. Правда, ближайший от села лес два года назад сгорел. Жалко, около тысячи гектаров выгорело. И за ягодками и грибочками приходится совершать марафонские переходы, но, как говорят: «Охота пуще неволи».   
А местным предпринимателям лесной пожар оказал значительную помощь. Установили пилорамы (их в нашем селе четыре), на которых распускают обгоревшие деревья на доски и брусья, а затем реализуют, кому-то продают. В работе задействовали человек 30 из соседних деревень и кое-кого из своих.
Семь человек лесников трудятся в местном лесхозе (отделение от Кваркенского лесничества). Под их началом всего-навсего один трактор. Леса захламлены. До них у наших лесоводов, видимо, не доходят руки.
В самом Болотовске условий для нормаль-ной жизни нет и вряд ли когда-то будут. Ни общест-венного транспорта, ни здравпункта, ни почты, ни школы, ни клуба. Отопление в  домах печное, цен-трализованного снабжения газом и водой нет.
Не так далеко от нашего Болотовска три се-ла: Красный огородник, Аландск, Белозёрка. Немного я знаю и о жизни этих сёл.
Среди местного населения, включая жите-лей и окрестных поселений, я прослыл специалистом по поиску воды под будущие колодцы и скважины. И частенько за мной приезжают совсем незнакомые люди и просят, чтобы я помог им и указал место под будущий колодец.
Воду ищу я очень простым дедовским мето-дом. Срезаю веточку с ивы и с этой лозинкой обхожу участок. Свободный конец этой веточки (длиной с полметра) изгибается в сторону подпочвенных вод. Где ближе к поверхности вода и где её много, веточ-ка соответственно и прогнётся круче. Вот и всё. Эле-ментарно, метод доступен и выполним каждым. От-казываюсь, но всё равно уговорят: характер мягкий, наверное. Вот и катаюсь, а отсюда и знаю не пона-слышке о житье-бытье сельских тружеников.
Конечно, и в этих сёлах (Красный Огородник, Аландск, Белозёрка) нынешняя жизнь не райская, но с недавних пор впереди у них блеснул лучик надежды на лучшее. У этого коллективного хозяйства появился небедный хозяин - Орский хлебозавод (директор Брежнев). С чего он начал? Закупал необходимую технику для нужд сёл: тракторы, комбайны и прочее. Три комбайна приобрёл, даже новых. Погасил долги хозяйства в 20 миллионов рублей. Примерно, столько же потратил на приобретение необходимой техники. Обеспечил хозяйство посевным материалом, а также соляркой, бензином, техническими маслами и запасными частями. Итог: своевременно засеяли поля и убрали без потерь неплохой урожай.
Что меня здесь удивило и больно резануло по сердцу: и посевная, и уборка урожая, и отправка зерна на элеватор происходили под пристальной опекой бойцов с автоматами.                Вот к чему нас привёл хвалёный, дикий, кри-минальный капитализм! Я не в восторге был от со-циализма, но в нём значительно больше положи-тельного, чем в этом нынешнем несуразном строе...
Народ этих сёл настроен оптимистично. За-работную плату пока не получают, но надеются - го-да через три будут получать. Осенью подняли зябь. Весной проборонуют, закультивируют, засеют и бу-дут ждать нового урожая. В хозяйстве этих сёл в на-стоящее время два гурта крупного рогатого скота. Один - молочного направления, второй - мясного. Проще говоря, происходит, хотя и медленное, но вы-здоровление хозяйства.
Недалеко от моего Болотовска, возле реки Суундук, расположен посёлок Адрианополь, в кото-ром проживает около трёхсот человек, или семьде-сят - семьдесят пять семей, а в недавнем прошлом проживало полторы тысячи человек. Такова жизнь...
Коллективное хозяйство этого села пришло в полный упадок, народ разбегается, ищет более удобные для жизни места. В селе, с некоторых пор, прекратили своё существование больница, роддом, детский садик, школа-интернат, клуб, столовая. Система централизованного водоснабжения не работает, ей нужен ремонт. Люди «грызут» двенадцатиметровую толщу скалы, чтобы достать до воды. Кое-кому удаётся. Но основное население берёт воду из речки и использует её для всех нужд, в том числе для приготовления пищи.
Техники в хозяйстве нет никакой. Последний комбайн на днях продали какому-то предпринимате-лю. Всё металлическое давно собрано и сдано сборщиками металлолома. Местные свалки перело-пачены много раз. Дороги уже много лет не грейде-руются, грейдеры тоже ушли к перекупщикам метал-ла. Народ пытается выжить. Но как? Всё поголовье (коровы, свиньи, овцы) ликвидировано. Скотина ос-талась только на личных подворьях, но содержать её с каждым годом становится всё труднее и труднее. Цены на «горючку» задушили крестьян, а перекупщики скота на мясо полностью утратили свою совесть. А может, её у них от рождения нет. А это я на своей шкуре испытал. Через пять лет после моего переезда в село на моём подворье было девять голов рогатого скота, две свиноматки с поросятами, шесть овец, три десятка индеек и гусей и столько же куp. Содержать скотину да и птицу стало невыгодным делом, убыточным.
Умирает российское село. Умирает и Анд-рианополь. Прошлой весной у села появился новый хозяин, полковник в отставке из Карталов. Сколотил артель из пяти человек (в эту артель вошёл и сам управляющий - Юрий Дмитриевич Жильников). Заку-пил посевной материал, обеспечил бригаду техникой (2 трактора), соляркой, запчастями. Засеяли поле в 700 гектаров. А вообще, пахотных земель в Адрианополе более 1500 гектаров. Условия договора были таковы: 90 % урожая - хозяину, а остальные 10 % - артельщикам. В  течение трёх месяцев полковник «для поддержки штанов» выдавал работающим зарплату в размере 1500 рублей в месяц. Но до уборки урожая дело не дошло, вернее дошло, но урожай сняли другие, а не хозяин (полковник) и не артельцы, так как полковнику пришлось расплачиваться по прежним долгам.
Одно небольшое поле было засеяно мест-ным фермером. Но и его жизнь нельзя назвать лёг-кой. Насколько мне известно, Айдырлинс кий элева-тор да и другие принимали пшеницу по ценам:
4000 руб. - за тонну первосортной пшеницы твердых сортов,
3500 руб. - за тонну второго сорта,
1800 руб. - за фуражное зерно.
Но так как свой элеватор необоснованно за-нижал сортность злака, то приходилось везти свой урожай в Челябинскую область, в Гочино. Вроде не так далеко, всего-то в одну сторону шестьдесят ки-лометров пути. Но чтобы нанять «КамАЗ», нужно за рейс заплатить четыре тысячи рублей. И дальше. Погреба у сельчан уже давно стали «вегетарианца-ми». Раньше в них, кроме овощей, хранились и до-машняя тушёнка, и сало солёное и копчёное. Сейчас этого, конечно, нет. Крестьяне, выручив какую-то сумму от продажи скота, используют её на покупку самого необходимого: одежды, обуви. А себе остав-ляют только «рожки да ножки». «Картофельное брю-хо» сельского труженика просит какого-то разнообразия пищи, а его всё нет и нет. Зарастают бурьяном наши поля. Разорили нашего сельчанина-труженика, унизили, ниже уже некуда, разве только в землю.
А хочется надеяться на лучшие времена. В одном из своих стихотворений я писал:

Ты сегодня унижен, конечно,
Где твой прежний в работе галоп?
Но, да здравствует, ныне и вечно,
Наш российский мужик-хлебороб!

Немного расскажу о себе. Родился я в Мор-довии, в селе Большие Монадыши, Атяшевского р-на, в 1936 году, 6 июня. Женат. У меня двое детей и четверо внуков. Дочь окончила с отличием Казанский химико-технологичекий институт. Работает мастером в Орске, на никелькомбинате. Сын окончил Орский нефтяной техникум и три курса политехнического института, учебу оставил из-за болезни. В настоящее время я на пенсии, инвалид второй группы.
О своей жизни в довоенные годы мало чего помню, но не забыл: не любил пряники и печенье, предпочтение отдавал сушкам и баранкам. Нрави-лась мне и рыба. Наш сельский магазин был пере-полнен солёной горбушей, кетой, вяленой таранью. Цены на рыбу, наверное, были копеечные, т.к. не-достатка в этих продуктах мы не испытывали.
Запомнился мне и один, на мой взгляд, ин-тересный случай. Незадолго до войны гостил я у своей тёти Тани, на железнодорожной станции Чам-зинка. Тётка моя в то время работала начальником на этой станции. Однажды я увидел длинный, зелё-ный пассажирский поезд. Я стоял на перроне, и меня сильно удивило то, что в каждом вагонном окне стояли большие букеты полевых цветов, над цвета-ми сияли весёлые личики детворы. Дети что-то кри-чали, махали руками, а я смотрел и тоже махал ру-кой, мол, до свидания, ребята. В одном из окон я за-метил очень серьёзное личико черноволосого, куд-рявого мальчика. Мальчик долго и безотрывно смот-рел на меня. И я наконец-то понял: я был похож на него, а он на меня. И даже розовая рубашонка на мне была такая же, как и на мальчике.
Поезд тронулся. К вагонному окну подбежа-ла моя тётя Таня, показала мальчику кулак и закри-чала: «Валька, паразит, слезай!» И постучала кула-ком по окну. Я дёрнул тётю за подол юбки и сказал: «Чего ты?» Тётя посмотрела на меня, потом опять на того мальчика и завопила: «Двойник, ей Богу, двой-ник». Потом шлёпнула меня ладонью по заднице, взяла за руку и повела домой. А весёлый поезд с цветами и ребятишками куда-то уехал. Позднее я узнал. Дети ехали на отдых к Чёрному морю.
Всё это, видимо, происходило в конце мая, или в начале июня 1941 года. Вскоре началась вой-на, и жизнь стала совершенно другой.
Наш дом осиротел довольно быстро. Мой отец, его брат, дедушка, мои дядья и прочие родст-венники-мужички ушли на фронт. Молодые - добро-вольно, пожилые - по необходимости. Мой самый любимый дядя Фёдор до войны жил и работал в рай-онном центре, в Атяшеве, в двенадцати километрах от нашего села. Перед отправкой на фронт вместе со своей семьёй (женой и двумя дочерьми) дядя Федя переехал на жительство в наше село. Помню его большую библиотеку, велосипед и патефон со множеством пластинок.               Однажды его книгами мы топили нашу рус-скую печь. Дядя Федя и его жена приносили из под-вала (бывшее хранилище зерна) стопы книг, а я и моя мама бросали их в огонь. Книг двадцать с красивыми картинками я припрятал в коровнике, под подстилкой. На следующий день в наш дом пришли трое незнакомых мужчин, переворошили всю дядину библиотеку, но «плохих» книг не обнаружили. Дядю Федю, видимо, кто-то предупредил о предстоящем обыске. Возможно, его друг - начальник районной милиции. Дядю Федю провожали защищать Родину, как и всех остальных, со слезами. Моя бабушка сказала ему: «Фёдор, перекрестился бы на дальнюю дорожку». Он посмотрел на бабушку, но молиться не стал.
Вскоре его жена с детьми уехала в Казань, где со своей семьёй жила её старшая сестра. К концу 1941 года в доме нас оставалось трое: мама, бабушка и я.
Летом 1942 года мою маму увезли в район и на полгода посадили за тюремную решётку. И вот за что. Мама со своим звеном работала на прополке кок-сагыза, или коксагыза. Это растение шло на изготовление каучука, стратегического сырья (что это за растение, я до сих пор не знаю, очень, по внешним признакам, напоминает наш молочай).  Однажды кок-сагызное поле посетил «толкач» - уполномоченный из района - и стал ругать работаю-щих за низкую производительность. Моя мама ему ответила: «Не гони коня кнутом, а гони овсом». За эти слова и пострадала, даже домой, за одеждой, не дали зайти, увезли. Зимой к нашему дому подъехал председатель колхоза на лошади, запряженной в сани, сказал мне и моей бабушке: «Едем на суд». Маму освободили из-под стражи прямо в зале суда, признав её политически неграмотной. Домой возвратились на тех же председательских санях, было холодно, но весело.
Через месяц маму отправили на фронт. По-чему? До сих пор не знаю. Она с 1911 года, в 1942 году ей исполнился 31 год. В нашем большом селе не мало было девушек, но почему-то выбор пал на мою маму.
Теперь в доме нас осталось двое: больная бабушка и я. Бабушка с трудом передвигалась на своих нездоровых ногах. На огороде работала на коленях. И копала на коленях, и полола на коленях. Трудно было, очень трудно. И особенно тогда, когда не хватало до нового урожая картошки и когда кон-чились запасы дров и кизяка.
Мама с войны вернулась вдрызг простужен-ной. Приходилось часто спать в зимние холода в окопах.
После войны жизнь стала постепенно нала-живаться. В 1950 году наша семья переехала жить в Казань. Там я окончил седьмой класс и поступил учиться в Зеленодольский машиностроительный техникум. После его окончания получил направление в Орск, на машиностроительный завод. С 1956 года по 1991 год жил и работал в Орске (исключение составляет один год, когда я работал в Заполярье, на Кольском полуострове). В 1991 году переехал в Кваркенский район, село Болотовск, где и живу по настоящее время.
За полвека работы овладел несколькими профессиями, такими как: слесарь по ремонту обо-рудования, слесарь-сборщик домашних холодильни-ков, обрубщик литейного цеха, инженер-нормировщик, инженер-технолог, начальник произ-водства механосборочного цеха, инженер-куратор в отделе технического снабжения, диспетчер завода, мастер производственного обучения в ГПТУ N 25 г. Орска.
Сейчас, наверное, мне можно себя немножко похвалить. Один мой знакомый говорил: «Если я се-бя с утра не похвалю, то целый день хожу как опле-ванный.» А это письмо я тоже пишу утром, пока мои бурёнки спят и молчит зануда-печь. Я всегда любую работу выполнял старательно, с детства привык трудиться. Половину моей трудовой книжки занимают благодарности, но сейчас ценится не это. Где-то я слышал "Деньги есть - Иван Иваныч, Денег нет - Ивашкин сын".
Извините меня, Геннадий Фёдорович, пишу от руки в деревне нет возможности отпечатать что либо, а а город пока поехать не могу, жене одной не справиться с домашними делами.
 Подумал и решил ещё несколько строк до-бавить. Ведь я ни единым словом не обмолвился о серьёзной и затяжной болезни сельского мужика. Пьёт он, очень много и пьёт гадость, отраву.


Что я пью?
При Леониде Брежневе
Я пил вино "Прибрежное".
При Михаиле меченом
И пить- то было нечего.
Теперь, всё перестроив,
Я перешёл на "Трою",
Дожив до понедельника,
Врачуюсь "Можжевельником",
Могу и похмелиться я,
Когда есть "Композиция".

К этому ещё нужно добавить технический спирт и самогон, который доведён до "кондиции" тем же, сомнительного качества спиртом. Вот и мрут на-ши мужики, как мухи. В Болотовске, из мужчин, я са-мый старый.

30 января 2006 г. с. Бопотовск, Кваркенский район



Москва.
 
Желтокожие лица
Да бараньи папахи,
Что-то наша столица
Нынче Русью не пахнет.
Где ты, город, вчерашний?
Я к тебе шёл с приветом,
Даже то, что здесь наше -
Всё с не нашим акцентом.
Ничего от былого
Я в Москве не заметил,
Кроме кепки Лужкова
На рекламном портрете.
Жаворонок

Просятся песенки в небо,
Воздух лучами прошит...
Пой, дорогой, на потребу
 Собственной птичьей души.
Много ли надо пичуге,
Чтобы так радостно петь?
Горстку птенцов да подругу.
Марева моря да степь.

Пой - золотой, поднебесный,
В зное всех солнечных дней.
Не от твоей ли я песни
 Стал, замечаю, добрей?

О птицах
Люблю я наших птиц за постоянство -
Воробышков, синиц, сорок и прочих.
А тех, которые с "двойным гражданством",
 Я понимаю, но люблю не очень.

Молотьба

В три цепа молотим просо:
Мама, бабушка и я.
Молотить цепом непросто
 На восьмом году, друзья.
Вся семейка рада наша,
Выговаривает цеп:
"Будет каша, Будет каша,
Будет тюря, Будет хлеб".

Красно солнышко во вкусе,
Словно рядышком оно.
Откати его, бабуся,
К Тёте Любе за гумно!
«Погоди, соколик ясный,
Ты умаялся, поди?
Принеси нам ковшик кваса
Да под липкой посиди...››
В три цепа молотим просо,
Скачут птахи у ноги,
В небе чистом, купоросном,
Коршун делает круги.
- Перекур! - кричит маманя
А кому у нас курить?
Мой отец и дядя Ваня
Приказали долго жить.
Где соколик тот курносый?
Трутся внуки у ноги...
В небе чистом, купоросном
Коршун делает круги.

(Перепечатано с незначительными сокращениями из антологии Оренбургского областного литобъединения им. В.И.Даля  «Друзья, прекрасен наш союз!..» изд.2014г.).



Александра ЧЕРНЫШЕВА


Александра Ивановна родилась 07 ноября 1942 года в селе Ягодное, Новосергиевского района, Оренбургской области. Детство и юность прошли в деревне. Закончила Орский нефтяной техникум, Уральский пединститут и Израильский университет. Стихи и прозу пишет с 12-лет. Пе-чаталась в местной прессе, в альманахе «Орь» №1,2,3,4. Вышли в свет четыре её сборника: «Не покорюсь тебе судьба» - 2002 г., «Ещё не вечер…» - 2005 г., «Родники моей жизни» - 2008 г., «Хлебное поле» - 2009 г. Песни на её стихи звучат в исполне-нии Орского городского хора, ансамблей «Славяне», «Поющие Ангелы» не только в Орске, но и далеко за его пределами. В 2010 году награждена дипло-мом и муниципальной премией «Культурное насле-дие» г. Орска. Вышли в свет два новых сборника - "Не предадим забвению..." и роман "Орские тайны", написанный совместно с Александром Ивановым.
Рождение города

         Когда-то, в давние предавние времена наш край назывался «диким полем». И он действи-тельно был таким. За многие сотни лет он перевидал много всякого народа – хазары, печенеги, кипчаки, ногайцы, татаро-монгольские орды, башкиры, казахи.
Все эти племена кочевали по обширному привольному краю, нигде подолгу не задерживаясь. Они зачастую воевали друг с другом, в основном, за лучшие пастбища, за воду, а порой и просто, чтобы доказать свою силу и превосходство над другими племенами. Племена приходили, уходили, но нико-гда осёдлой жизни в крае не было. Всё обширное пространство занимали ковыльные степи и неболь-шие перелески. Только по берегам рек Урала (в те времена он назывался Яиком), Сакмары, Губерли и других рек росли непроходимые пойменные заросли деревьев и кустарников. Паслись огромные стада сайгаков, диких лошадей. Водились здесь в изобилии дикие кабаны, бобры, выдры. В прибрежных чащах встречались даже медведи и лоси. На ковыльных просторах важно вышагивали стаи голенастых дроф. У своих нор столбиками застывали сурки. Суслики оглашали степь своим писком. На вершинах древних курганов неподвижно сидели огромные беркуты. Издали их можно было принять за стадо молодых барашков.
В начале XVIII века на этих необъятных про-сторах кочевали казахи, как их в те времена называ-ли киргиз-кайсаки. Казахи делились на три орды – малую, среднюю, большую. Несмотря на то, что и меж ними существовали распри и соперничество, это всё же был один народ и он, в свою очередь, подвергался постоянным набегам со стороны других племён, настроенных очень воинственно. Здравомыслящим, просвещённым казахам виделось спасение только в том, чтобы перейти под могущественную руку России. Они неоднократно обращались к Российскому правительству с просьбой принять их в своё подданство. И в 1731 году произошло воссоединение русского и казахского народа.
Если кому-нибудь доведётся прочесть книгу «Абай», там как раз повествуется о тех временах. А Абай Кунанбаев был знаменитым казахским акыном( По нашему это поэт и певец),человеком высокой культуры. Он слагал песни о трудной доле своего народа, о любви к своему краю, о надежде на светлое будущее.
          После принятия в подданство казах-ского народа, в просвещенных кругах России неоднократно  обсуждался вопрос о необходимости строительства ряда крепостей на новых границах Российской империи для охраны ее рубежей. В 30-е годы XVIII столетия Россией правила царица Анна Иоановна. Именно ей подал свою докладную записку известный в те годы ученый географ Иван Кирилов. В ней он обращает внимание царицы на то, что вновь присоединённые земли принесут государству Российскому немало пользы. Он представил также проект экспедиции и строительства нового города.
Иван Кирилов, радея о пользе отечеству, считал, что освоение природных богатств и исследование окраин России имеют не меньшее значение, чем открытие Америки. Своими планами он увлёк царицу Анну Иоановну.
В 1734 году была создана специальная экс-педиция, начальником которой был назначен Иван Кирилов. Ему даны были широкие полномочия. При-нято было решение основать первую крепость на слиянии рек Урала(в те времена носящего название Яик) и Ори. А имя городу дать - Оренбург. Анна Иоа-новна вручила Кирилову особый документ под на-званием «Привелегия городу Оренбургу» из 20 пунк-тов. В их числе был и такой, где предписывалось в первые три года ни с каких товаров в казну пошлин не брать, а тем, кто хочет селиться в новых местах оказывать помощь из казны.
          Экспедиция под началом Ивана Кири-лова была создана не только для того, чтобы по-строить военную крепость на южных рубежах Рос-сийской империи, но и для широкого исследования этого огромного, совершенно необжитого края.
В состав экспедиции входили: ботаник, ас-троном, математик, живописец, геодезисты.
Среди участников экспедиции особо выде-лялся Пётр Иванович Рычков, будущий член-корреспондент Российской академии наук. А в экспедиции он занимал скромную должность бухгалтера, но на него были возложены очень ответственные обязанности. С первых дней экспедиции он вёл все хозяйственные, финансовые и канцелярские дела.
Членами экспедиции составлены карты, да-ны описания Яика (Урала), проводились геологиче-ские работы. Ими открыто месторождение знамени-той Орской яшмы на горе Полковник, что стоит на другом берегу Ори, за Форштадтом. Это место, на-верное, известно каждому жителю Орска. Орская яшма необыкновенно красочной раскраски. «Пестро-цветная», как её называют в народе.
В порядке справки-
Орской яшмой облицованы стены и колонны станции метро «Маяковская» в г.Москве. Туристы, приезжающие в столицу, обязательно спускаются на эту станцию, чтобы полюбоваться красотой нашего уральского самоцвета.
Уже в августе 1735 года Иван Кирилов ра-портовал императрице Анне Иоановне не только о закладке первой оренбургской крепости, но и о бо-гатствах этого края. Он докладывал о том, что «по рекам Яику (Уралу) и Ори обнаружены медные и се-ребряные руды, мрамор, яшма и иные каменья раз-ных видов».
Ивану Кирилову не удалось закончить начатое им дело. В пути из Орской крепости в Самару он жестоко простудился и умер в 1737 году в г.Самаре в возрасте 42-х лет. Но он навсегда остался в памяти потомков, как основатель города Оренбурга (Орска), первой военной крепости на южных рубежах России.
Тебе, город!
Возник он в глуши азиатских степей,
Чтоб наше беречь порубежье,
Стена крепостная, а дальше за ней
Ковыльного моря безбрежье.
Раскинулся вольно, вдоль двух берегов
Седого красавца Урала.
Зимой он укрыт одеялом снегов,
А летом – цветным  покрывалом.
Три века без малого город стоит,
Сияют церковные главы.
Заводы-гиганты – его монолит,
И честь трудовая и слава.
Сегодня над городом лёгкий туман,
Звенят в перекличке трамваи…
А в небе кружат, как гусей караван,
Снежинок пушистые стаи…

Поклон им всем

Со мною рядом
не рвались снаряды,
И грома пушек не слыхала я.
Деревней нашей русские солдаты
На запад шли, чтоб защитить меня.

Клубилась пыль просёлочной дороги,
От пота липли
гимнастёрки на спине…
Их провожали матери в тревоге,
Проклятья посылая злой войне.

А я, совсем зелёная девчонка,
Из-за плетня
чуть-чуть была видна, -
Со всеми вмести голосила тонко,
Не понимая, что идёт Война.

…Минули годы тяжких испытаний,
Зарубцевались раны на земле,
И только чаша горькая страданий
До наших дней у многих на столе.

Поклон им всем
кто пал на поле брани
В родном краю и на чужой земле,
Чтоб мы могли
с тобою утром ранним
По росным травам
проскакать в седле.

Чтоб мы могли быть счастливы с тобою,
Чтоб нам открыты были сто дорог…
Поклон им всем,
израненным войною,
Вернувшимся домой без рук, без ног.

За то, что небо мирное над нами,
За Майский день,
цветущие долины,
Поклон им всем,
Кто трудными шагами
Проделал путь до самого Берлина.
День Победы

В день Великой Победы –
девятого мая,
Победы над страшною силой,
Сыпал дождь, пеленою рассвет
закрывая,
Море Чёрное слабо штормило.
Вдруг, как солнце проглянуло
сверху из туч,
Так стремительно всё засияло! –
Это дети с цветами
на площадь идут.
К гранитному пьедесталу.


Их звёздочки, галстуки
маком горят,
Серьёзны, торжественны лица.
За ними – колонна героев-солдат,
С гвоздиками в медных
петлицах.
Ни холод, ни ветер
дождливого дня
Не портят торжественность эту.
У вечно пылающей точки
огня
Сегодня всё души согреты.
Торжественный митинг
и слёзы в глазах,
В волнении сердце кричало…
Четыре матроса, печатая
шаг,
Встают у морского причала.
Под траурный марш, под
печальный напев.
Замедленно вёсла взлетали,
Последние почести в память
о тех,
Что в этих краях погибали.
Цепляются мысли одна
за одну,
Застыли в безмолвии люди,
И пышный венок опустился
в волну
Под залп корабельных орудий.

Молодому поколению

Редеют с годами ряды ветеранов,
Рвётся с прошлым живая связь.
Одних уносят старые раны,
Других убивает людская грязь.

Больно и горько услышать злое:
«Опять эти с книжками лезут вперёд!».
В жестоких боях искалеченный воин
С обидою в сердце прочь отойдёт.

За вас проливали кровь – не водицу,
В окопах стыли, в танках горели.
И как могло такое случиться?! –
Голос повысить на них вы посмели.

Чтоб дети ваши и внуки ваши
Могли учиться, смеяться и петь,
Сотни тысяч без вести пропавших,
А миллионам пришлось умереть.

Женщины России

О, женщины прекрасные, России!
На вас ложились тяготы тех лет,
Когда мужчины ваши уходили
На бой кровавый в сумрачный рассвет.

Вы хлеб растили и детей растили,
С восходом солнца в хлопотах, трудах,
А по ночам в подушку голосили,
Чтоб ваших слёз не мог увидеть враг.

И даже страшные листочки-похоронки,
Что рвали и терзали сердце в кровь,
Надёжно прятали в свои схоронки
И принимались за работу вновь.

Вы, матери, невесты, сёстры, жёны
На хрупких столько вынесли плечах,
Когда вернулись в города сожжённые,
Когда работали на доменных печах.

Когда голодные в блокадном Ленинграде,
Вы сутками стояли у станков,
Ни о какой не думали награде,
Лишь только бы разбить своих врагов.

Какою можно мерою измерить
Ваш небывалый подвиг трудовой?
В дни лихолетья продолжали верить –
Конец войне уже не за горой.

Земной поклон вам, женщины России,
Вы были сильными во все века.
У недругов пощады не просили,
Не продались за жемчуг и шелка.

И в наше время, смутное такое,
Когда нужда таится по углам,
Вы с поднятой идёте головою
Наперекор невзгодам и ветрам.

Пусть вам во всём сопутствует удача,
Пусть будет полной чашею ваш дом,
Пусть будет только так, а не иначе,
В тревожном мире, где сейчас живём.
Ветер времени

Вольный ветер гуляет по полю,
Расшалился совсем озорник.
Наигравшись колосьями вволю,
Тихо к травам шелковым приник.

И уснул. Ему снилась другая
Необжитая степь в ковылях,
Где кочуют кибитки ногаев,
Да порою проскачет казах.

На вершинах могильных курганов
Только беркуты гордо сидят,
А под ними идут караваны,
Бубенцы на верблюдах звенят.

По степи тлеют белые кости:
След сражений в былые года.
Приходили незваные гости.
Полегли они здесь навсегда.

Отряхнул ветер сонное бремя.
Ах, как радостно стало ему,
Что живёт в настоящее время –
Не в веках, уходящих во тьму.


Ч  А  С  Т  Ь  IV
 
ПОЭЗИЯ


Илья АБДРАХИМОВ

Родился 25 марта 1986 года в Орске в семье желез-нодорожников. Получил начальное и основное образование в школе №5, полное общее – в гимназии №1. Высшее образование получил в Самарском университете путей сообщения, инженер. Лауреат конкурса авторской песни «Снегири», Самара; фестиваля «Белая река», Уфа; конкурса поэтов восточного Оренбуржья; «Бабье лето», Орск. Автор и исполнитель песен. Творческая страница в социальной интернет-сети: http://vk.com/ai_orsk. Место жительства и работы по специальности-город Орск.

Уйти

Уйти куда-нибудь.
Уйти куда-нибудь наружу,
где в рукава мне будет дуть
колючий снег вечерней стужи;
где деревянные коты
мяучат на холодный воздух
и переменивают позы,
спасая лапы и хвосты.
Горят огни и сыплют снами;
оледенелыми усами
переполняется трамвай.
Свою усталость усмиряй,
дождись: неделю, три, четыре, -
и будет солнце: в этом мире,
в твоей замёрзшей голове,
в дровах, что мокнут на траве…
Вернее нет в вечерний холод
узнать про истину: во мне
растёт обычный зимний голод
по наступающей весне.
Я жду

не астероида свыше,
сосульки, рухнувшей с крыши,
горячих ядерных зим;

не краха римских империй,
еврея с цифрами зверя,
инопланетных верзил;

не изверженья вулкана,
слепой ракеты Ирана,
исхода южных племён;

не торжества оппозиций,
последней лопнувшей спицы
на колесе всех времён;

не смерти от сигареты,
большой куриной котлеты,
кареты кабриолета;

не новых гаджетов спорта,
упрямой клетки кроссворда
ежевечерних газет;

не беспроцентной кредитки;
статьи, добытой по скидке;
волшебной книги Айн Ренд;

На жёлтой подлодке
ты – в радиорубке, -
ты ждёшь конца света,
ты ждёшь конца звука.
Дом

Пионерлагерь по имени Дом,
Новая кровь.
Лев Толстой написал ещё один том,
Опять про любовь.

Звёздочки теста, куриный бульон,
Бромистый чай.
Ждём наступления смутных времён,
Друг, не скучай.

Азбука леса. Ива да клён,
Кто же судья?
Кто тебя обнял средь девственных крон?
Ветер да я.

И с головой простынёю укрыт,
Тихий такой,
С тюбиком пасты неслышно парит
Рядом с тобой.

И окружён не кирпичной стеной,
Это – профлист,
Город - артист. У ворот часовой –
Тоже артист.

***

Не говори мне о любви:
Я полон этих изнываний.
Мой ум помешан на крови
Твоих пророческих признаний.


И мне мерещится закат
Над нашей жизнью вдохновенной.
Не говори, – я буду рад
Остаться с памятью надменной.

И мне не нужно слов твоих,
И бледных рук, и губ, и ласки.
Нам смерть не будет – на двоих,
Как в эпилоге доброй сказки.

Не говори… И пусть слова
Играют пеной мутных строчек.
Твой слог беды не напророчит:
Любовь – сожжённая глава.

***

Карманы, полные любви,
по ветру расшвырял я лихо.
Рубаха-парень, как свежо, какой сквозняк!
Из глубины души на свет искал я,
беспокойный, выход,
И плетью песен погонял коня.

Как над рекою Салават,
гляжу на выбритые кроны.
Осенний лес гудит и воет из груди.
Ты мне помашешь, уезжая,
из последнего вагона
Такого долгого и горького пути.

И больше нечего ловить.
Судьба зовёт хромую в гости.
Я в леденеющей степи на сече пал.
И Ярославна на стене мои оплакивала кости,
И чёрный ветер волосы трепал.

Зачем минуты коротки?
С лихвой ловя столетний шум,
Мы не поймаем встреч и расставаний.
Я камнем вечность сторожу,
и долго вслед тебе гляжу,
Моя надежда смутных обладаний.

*  *  *
Детство – это когда:
гиганта Тарапаку не смывает вода;
в пещере Альтамира резвятся стада
быков и бизонов;
мамонт рождает льва
с телом человека, с душой, как дрова,
готовою вспыхнуть от мысли, едва
появится солнце.

Детство - это когда:
легко уснуть, забрав под одеяло кота,
кому-то доказать, что мир спасёт красота
из параллельного класса.
Упорство не знает границ,
жадно консервируя узоры таблиц,
лишь каплю выжимая с кубометра страниц
сквозь горлышко глаза.










Ирина АЛЕКСАНДЕР

Родилась в Орске 22 декабря 1987г., в 19 лет уехала в Петербург. Начатое филологическое об-разование (была отчислена с 13-ю «хвостами» со второго курса ОГТИ) породило глубокий интерес к русскому  фольклору, а когда в руки попала книга В.Я.Проппа «Исторические корни волшебной сказки», появилось самоопределение – сказочник. К тому времени стихи Ирины  действительно более всего походили на сказки и баллады.
Сейчас активно читает со сцен петербург-ских клубов, а осенью 2014 года стала одним из ос-нователей гильдии живых авторов «Похожие про-хожие» со сверхзадачей ни больше ни меньше как сохранить чистоту искусства.
Пишет Ирина с 1998г. Печаталась в альма-нахах «Орь», а также в воронежском конкурсном сборнике «Стихоборье 2010».
         С 2010 года первые опыты работы с прозой.


Оттого, что твои намерения чисты…

Оттого, что твои намерения чисты,
Ты не станешь без веской причины марать листы,
Не возьмёшься впустую за кисть, не раскроешь рта –
Но в словах твоих будет правда и красота.
Оттого, что твои намерения чисты,
Ты летишь над собой, несмотря на страх высоты.
Высоко горишь, не сжигая собой мосты,
По которым пройдёт кто-то новый, уже не ты.

Оттого, что твои намерения чисты,
Ты в себе распознаешь тёмный и жгучий стыд
И не станешь выбрасывать скомканные листы
Оттого, что твои намерения чисты.

Вике снится

Вике снится: кроме её измерения есть ещё как мини-мум два.
В одном из них торгует травами шизофреник,
В другом известный писатель ведёт на бойню слова,
Чтоб их агонию обменять на бумажки денег.

Вике снится: после последнего шанса всегда есть ещё один.
Это, конечно, неправда - и первого-то не бывало.
Но это удобно, Вике снится реальный мир,
В котором историю можно перепрожить сначала.

Вике снится что-то про скоротечность эмоций и веч-ность чувств,
А я просыпаюсь в холодном поту от крика.
Вдруг померещилось: что, если и я ей всего лишь снюсь?
Что со мной будет, когда?..
                Просыпайся, Вика!

Уехать подальше…

Уехать подальше от каменных лиц,
Затарившись мёдом (а вдруг кто простудится?),

Снять маленький домик с окном на залив
У самого моря, с сортиром на улице.

У дальней стены изразцовый камин
Покрыт неумело дурными рисунками,
Напольная ваза династии Мин,
И крыша течёт в непогожие сумерки.

На солнце вывешивать клетчатый плед
И клетчатый шарф – пусть он тоже посушится.
А впрочем, ни пледа, ни шарфа там нет:
Ведь мы избегаем идиллий пастушеских.

Пускай будет турка, чтоб кофе варить,
Испанский коньяк, сколько в ящик поместится,
И книги по стенам: мадам Бовари,
Поэзия скальдов, судьба розенкрейцеров…

Ну нет, я опять подалась в пастухи!
Достаточно кофе в прессованных гранулах.
Из книг оставляем, пожалуй, стихи
И, может, историю дома Романовых.

Уехать подальше от мёртвых идей,
От споров, препон и пустых нареканий,
От сытых, ленивых, нормальных людей –
Стоять и смотреть, как живут великаны.

И щит и меч…

И щит и меч
с грохотом
под ноги вам –
с плеч!
Открывайте ворота,
я иду говорить и слушать.

Не лезу в душу –
открою свою.
С белым флагом стою
и рисую на нём
днём
с огнём
человека без кожи,
который может,
который дышит,
который слышит.

Это мчится високосный трамвай...

Это мчится високосный трамвай
Сквозь размеренно текущую жизнь.
А живому говорят: "Оживай!"
А неспящему кричат: "Проснись!"

Это ноги отбивают фокстрот,
Это руки рассекают бетон,
А живому говорят: "Всё пройдёт".
А неспящему кричат: "Это сон!"

Это падает, коленки содрав,
Оголтелый паренёк-сорванец,
А живущему диктуют устав,
А начавшему пророчат конец.

А встречающего просят: "Прощай!"
А летящего жалеют: "Держись!"
Так и мчится високосный трамвай
Сквозь чужую идеальную жизнь.

Молитва за Воинов Света

Когда, в бесславье чужой войны,
Мы ищем силы, а не ответа,
Приходят Солнечные Сыны,
Приходят Воины Света.

Они приносят не мир, но щит,
И выбивают из рук отраву,
А за плечами у них стоит
Не истина, но святая правда.

Я видела одного из них,
И попрошу им особой доли:
Храни их волю, Архистратиг,
Покуда им не вредит их воля.

Кого застанешь в конце пути,
Кого-то – в самом его начале…
Храни их души, Архистратиг,
От однозначности и печали.

Огромный мир нелюдим без них
И ни за грош никому не нужен.
Храни же тело, Архистратиг,
Пока мы будем хранить их душу.

Сказка о крыльях

Там копьями мерили путь, ожидая броска.
Под первым копьём он упал – и уже на исходе.
Нелюбый, не мой… Так откуда такая тоска,
Как будто вся радость из мира с ним вместе уходит?

Без крика кричала, звала угасающий свет,
Рвалась перевязывать раны, кидалась на камни.
Я белою птицей ему бы летела вослед…
Но ты – ты держал мои плечи большими руками.

Заплакала тихо, сдалась, опустилась в траву,
О нём говорила с землёй и её родниками.
Искала во снах его, грезила им наяву…
Ты просто держал мои плечи большими руками.

Тоску мою, ветер, над полем осенним развей.
Я слышала травы, ткала небывалые ткани,
Пекла пироги и растила твоих сыновей,
Чтоб выросли добрые люди с большими руками.

Я верила: солнце когда-нибудь снова взойдёт,
Согреет поля и растопит холодные камни.
Я птицей была – и я птицей закончу полёт.
И белые крылья не станут вовеки руками.

Хозяйка Границы

Этим лесом не ходят ни гении, ни пророки,
Только я ненароком плутаю в твоём лесу.
Ты позволь посидеть в тишине на твоём пороге –
Я её сохраню, обещаю, и унесу.

Ты ни слова в ответ даже шёпотом не сказала,
Лишь позволила долго смотреться в твои глаза.
Я увидел, как ты легко говоришь глазами,
Но на дне их не встретил «можно» или «нельзя».

Время замерло. Память являла года и лица,
Чтобы с ними проститься, как с горстью простых мо-нет.
Я, пожалуй, пойду. Проводи меня до границы,
За которой дорога длится в один конец.

Невесомое «мы»

Удушающий дым благовоний чадил однобоко,
Подменяя летящее «я» на весомое «мы».
Но погасли одно за другим иллюзорные окна,
Только теплится свечка у самого края зимы.

Перемётной сумы никогда не скудели запасы
(Сколько там за плечами оставленных рек и дорог?).
Из неё доставала обрывки непонятых сказок,
Чтоб на каждом привале разжечь небольшой косте-рок,

И платила оброк Собирателю Высших Оброков,
Чтоб не дал захлебнуться словами в беззвёздной ночи.
Он позволил увидеть бредущей впотьмах одиноко
Невесомое «мы» в тонком пламени тихой свечи.

Сказка странствий

Я блуждал в темноте, моей музыкой было молчанье.
Я держал его словно бокал с драгоценным вином.
Не терзали ни чаянья душу мою, ни печали,
Кроме ветхой мечты: я искал в этом мире свой дом.

Я в селенья входил боязливым и чутким прохожим,
Я вступал в города победителем и гордецом,
И распахивал двери, и в окна смотрел осторожно –
Но нигде в городах и селеньях не ждал меня дом.

И тогда я искать перестал на земле незнакомой.
Я шагнул в своё прошлое с ясным, открытым лицом
И увидел там боль и усталость, любовь и законы,
И из этих крепчайших основ я построил свой дом.

Было всё в нём знакомо до ручки дверной и понятно,
Было всё в нём усвоено с опытом и молоком…
Я вошёл в этот дом, постоял в нём и вышел обратно.
И во мне зародился огонь. И поджёг этот дом.


Татьяна БЕЛОЗЁРОВА

Татьяна Белозерова родилась в Оренбурге, окончила факультет журналистики УРГУ, работала  собственным корреспондентом газет «Южный Урал» и «Оренбуржье» по востоку Оренбуржья, Член Союза журналистов  и Союза пи-сателей РФ. Серебряный призер  ВВЦ в области журналистики, дипломант конкурса им. Аксакова.  Со стихами публиковалась в газетах Оренбуржья, альманахах, автор  первого сборника « Привет уходящему». Сейчас живет в Орске.

Из цикла «Танго слёз»

Сарабанда декабря

В темноту декабря провалюсь,
Словно в пропасть.  Не видно ни зги.
Далеко  до рождественских люстр,
Холодны межсезонные  сапоги.
Надеваю любимую мамину шаль.
Семена – погремушки на клёнах гремят.
Лихо скрученные в спираль
Жухлые листья  ещё  торчат,
Будто крепко прибиты гвоздём,
Злым и  сильным ветрам вопреки.
Молодые давно облетели  дождём,
 Остались одни старики.

Только в мае прошьёт их зелёная нить,
Будут падать не пылью – махрой.
Дворник  выйдет:  вот дал  прикурить
Клён - и старый, и молодой.
               
 Вальс  января

Щёки  отморожены. Всё равно горю
По нежному июню, не по январю,
Где вы, земляничные поляны?
Снег заметает сухие бурьяны,
Они  превращаются в айсберги мигом.
Я, как  только что пойманная рыба,
Едва дышу приоткрытым ртом,
Хотя горло  замотано тёплым шарфом.
Но ты  тихонечко шарф отодвигаешь,
Целуешь, как  кипятком обжигаешь.
И взлетает твоя молитва к Богу,
Чтобы у нас  стала общей дорога.
У меня же щёки  опять онемели   
От хлыстов новогодней метели,
Что вьется миллионом позёмок,
Рыбий  мех непростительно тонок.
Январь бьётся  в слабенькую аорту:
Настоящие поцелуи
случаются только в аэропортах,
Искренние   молитвы –
Бывают только  в палатах больничных,
А сейчас эти дубли смешны и циничны.
Уцелевшая  ягода молодого шиповника
В смертельных  руках  ледяного  садовника
Красным фонариком светит: осталось
Потерпеть до весны какую – то малость,
Месяца два, не больше, родная.
Но как их прожить, я не знаю.



Гавот февраля

Любовь  хуже ненависти убивает,
Ужасная мука: ждать. 
Прошли  двенадцать трамваев.
Газелей не сосчитать.
Холодрыга.  Но тянет  пиво,
Странный мужик, не  бросая окурка,
Подмигивая   игриво:
Околела совсем, снегурка?
Иди, я тебя согрею.
Под курткой пуховой моей
Немало сиротского зверя,
И тысячи голубей.
Я – месяц метелей и вьюг,
Уснёшь под моей рукавицей,
Замкнув бесполезный  круг,
Египетской нежной царицей.
Я кутаюсь в тёплую шаль.
Узорные  валенки крепки.
Оглядываюсь:  февраль
Ломает деревья в щепки.
Метель заметает пни
В формат моего желанья.
Февральские тёмные  дни.
Твои  длинные совещанья.
    
 Джига марта

Пришёл ожидаемый добрый марток.
К нему прилагаются сорок порток?
Тепло без шапки, без шубки лисьей.
Очень слабенький  ручеек,
Только что новорождённый,
Пробиваясь сквозь снежные  склоны,
Задыхаясь от собственной миссии,
Пробивает себе дорогу,
И оседает снег понемногу,
Оставляя мой городок.
На Пролетарской топятся печи,
А всё равно холодает под вечер.
Сестра тревожится: дрова дымят,
А на уголь нет в доме рубля.
Из глубокого  и сырого подвала
Тетя Шура, которой сто лет,
В глубокие лезет калоши,
Спешит посмотреть белый свет,
Хотя зиму вообще не вставала,
Открывает дверь кое – как,
И  взбирается кверху, на свет Божий.
Улыбается бабка столетняя,
Трогая  тёплый от солнца косяк:
Весна! Дай - то Бог,  не последняя,
Болеро апреля

А  снег сошел. Чего деревья ждут?
Боятся выбросить хоть маленькую  почку,
Так хочется молоденьких листочков,
Но вязы голыми синеют на ветру.
И не стыдятся этой наготы  Адамы
Клёнов,  Евы многочисленных  берёз.
Чуть прикрываются  обрывками туманов,
И ждут дождей или апрельских рос.
И эта грязная, размытая картина
Болячкой  катится к вискам - весенний криз.
Температура. Горло красное. Ангина
Ломает ещё крепкий  организм.
Спать! Тёмный прошлогодний  мёд
Мне кто – то в ложке часто подаёт,
Таблетки,  обжигающего  чаю,
И я покорно это всё глотаю,
Проваливаясь в забытьё.  И чудища толпой
Меня приподнимают над землей,
И  я кричу от боли и от  страха
И вижу тени умерших друзей,
Восставших вдруг  из забытья и праха,
Они мне машут: приходи скорей,
В мир параллельный, без  живых страданий,
Где  стёрта боль и нет воспоминаний.
Нет, я боюсь, но вас я помню ежечасно,
Но жизнь земную обожаю страстно.
На странном сочетании сама себя ловлю:
Природу до безумия люблю.
И рыб, и птиц, зверей, морскую дребедень.
Они  проваливаются  каждый Божий день
В   желудок  мой.  Люблю и обожаю,
А то, что я люблю -  я запросто сжираю?
Температура сходит.  За окном капель.
Берёза выбросила первые листочки.
Весёленьким зелёненьким платочком
Cтучит по ставням молодой апрель.
Пасодобль мая
«Надоело, как толпы  паломников,
Идущие  кланяться  камню,
Ходить у тебя в поклонниках,
Стучать в надоевшие ставни.
Постоянно слышать: ушла на свиданье.
А куда и с кем, родные  не знают.
Чувствительные,  до состраданья
Тюльпаны в руках моих вянут».
Рубашка пропахла  машинным маслом,
Запах завода – далеко не духи.
Я, голенастая  и глазастая,
Тороплюсь записать  стихи.
Парнишка с завода «Тракторзапчасть»
К носу очки от солнца  прилипли.
Кудри спутаны, не расчесать,
Настоящий стиляга – хиппи.

Почему не пошла я тогда в токаря?
Восторг ли писательский мучил?
Надо мной проплывают седые моря,
Я иду по колено в тучах.
               
Румба июня

Мой синеглазый ласковый приятель -
Июнь на крыльях белой стрекозы-
Кружился над клубникой, словно спятил.
И на клубнике появлялась завязь,
Соседскую притягивая зависть.
Ах, ягоды! Краснеющая зыбь
Листвы зеленой, словно моё платье.
В резных шапчонках, в утренней росе,
Они, как дети, прыгали ко мне
В корзинку ароматною гурьбой,
Просились в рот, раскрашивали  щеки.
Сосед, вихрастый, рыжий, муж чужой.
Ходивший долго у открытых окон,
Зашёл ко мне, к клубничине большой.
Мы пробовали ягоду с куста.
Пытались ртами рвать её  на части,
Смеясь и понимая – это счастье.
Но не смогли от грядки оторвать.   
 Клубничная поляна – как кровать.
Тень от ресниц заманчиво густа,
И что – то шепчут сладкие уста.
О том, что раньше  не могли сказать.
А мимо  бородатых два   бомжа,
Шли, а вернее, просто  плыли
Над огородной утреннею пылью,
Смотря на нас и даже не дыша:
Опять Адамы с Евами грешат,
Как будто слаще страсти естества
Потерянного в рае волшебства.
« Как грешен всех любовников  уют!
Но ты простил грузинскую Тамару,
В которой голубая  билась кровь.
Ей Демон обещал бессмертную любовь,
Назвать ее царицей Мирозданья. 
За связь с нечистым, адовым созданьем,
Быть может только ад.  Но ты прощаешь блуд.
 Но почему,  Божественная  сила?»
« Она любила».
             
 Джайв июля
 
 И было жарко  так, как возле печки,
Но люди  радовались: туча  день висит,
Несёт желанный дождь. Всем будет легче:
И людям, и кустам, успевшим  зацвести.
А духота  давила в  мокрый пол.
Сердечники, отведав корвалол,
Водою брызгались, рука с ночи немеет. 
Скорей бы дождь! И воздух посвежеет.
Но туча разразилась не дождем, а градом.
Он, словно снайпер, бил из автомата
По завязи мельчайших огурцов.
Желтеющим цветкам упавшего томата,
Он бил по серединкам, по мишени,
Дырявил листья у кустов сирени,
И вновь бомбил нечастный огород.
Металась женщина под зонтиком нелепым,
Да легче было мне с утра ослепнуть,
Чем видеть, как рассаду убивает лёд.
В калошах рваных хлюпает вода,
Как тяжело рассаду  было выходить,
Но Ирода, увы, не переиродить,
Над Орском плещется Давидова звезда.
 

 
Менуэт августа
Режу яблочки на варенья,
А мысли текут во всех направленьях.
И вдруг ловлю себя на одной,
Неожиданной для летнего дня,
День сегодня какой – то другой,
Будто со старых картинок снят,
Где  с ранетками медный таз,
И пена льётся  на керогаз.
А двое забыли  о сладком вареве
Целуются в августе,  в мареве.
Пена бежит кружевным платочком,
И некому просто сказать: не вари,
Как в сказке с волшебным горшочком.
Горшок, перестань – раз, два, три.
Но что им ранетки, не ими питаться,
Еще две недели – и лето уйдёт,
Друг от друга никак оторваться.
Не могут.  Пятидесятый  идёт.
А я забыла имя  первой любви.
Хотя многое помнится, вроде.
Нож скользнул по руке, таз в крови:
Виктор? Аркадий? Володя?
Ставлю яблочки под струю,
Вода  бежит  пеной багряной.
Зачем мне тревожить память свою
Именем окаянным.
С годами устанешь друзей  хоронить,
Помолюсь я за царство небесное.
Жизнь и смерть – непрерывная нить.
Страшная, но неизбежная.




Елена ВАЛЯВИНА

Родилась в г.Орске.
В 1992 г. - выпускница ДХШ (Детской художест-венной школы г.Орска),  в 1995 г. – средней общеоб-разовательной школы №2, в 2000 г. - факультета педагогики и методики начального образования ОГУ. Работает преподавателем изобразительного искусства в школе. Печаталась в периодической печати и в альманахах «Орь». Лауреат Второго турнира поэтов Восточного Оренбуржья в 2011 г. В 2014 г. удостоена премии «Культурное наследие» (г.Орск).
С 2015 г. – член «Союза художников России» (ВТОО «СХР»).

* * *
                И.У.
Кухня. Приторный торт с ванилью.
Чай остывший возьму и вылью.
Все стихи, что с пометкой «срочно»,
так надуманны, всё неточно.

Ночь окрасилась в басму. Больно
вне полёта мне, и невольно
жду твой голос. Средь звуков прочих -
многоточия многоточий.




* * *
К   А.А.А.
В своих наставлениях критики резки,
Мол, «тут вам не здеся и здеся не тут!»
Ах, Анна Андреевна, знали б Вы если,
Как Вашей перчаткой по морде дают!

Ахматова, снились мне Ваши перчатки…
Ах, мат-овой были фактуры они.
Я еле проснулась, напялила тапки,
Да, видно, не с той я вставала ноги.

Запуталась в мыслях, не то, чтобы в тапках.
В кромешной ночи; где же их отыскать?
Ах, Анна Андревна, мне б Ваши перчатки,
Чтоб ими зубастые рты затыкать…

* * *
В одном ряду Толстой, Лесков и Чехов,
и Лермонтов, и Пушкин, и Бальмонт:
на чьей-то полке стали вдруг помехой
(затеял переезд ли кто, ремонт).

И вот уже разбросаны у баков,
средь мусора на тающем снегу,
близ гаражей и выцветших бараков,
и мимо сделать шага не могу.

Лежат себе бездомные, и благо,
что ни один бродячий местный пёс
не наложил своё на них эмбарго
и до меня никто их не унёс.

* * *
Живут средь нас такие «кто-то»,
они несчастны отчего-то.
Наверно, нет нужней заботы,
чем добираться до других.

И если б нос – глаза и уши
суют в распахнутые души:
чего да где, да как подслушать,
не говорят ли там о них.

И не загружены работой,
лишь примеряют вечно чьё-то:
чужие шкуры, платья. Что ты!
Себя рифмуют в каждый стих!

И глупость их до абсолюта
доведена, но почему-то
не понимают, что кому-то,
да всем, пожалуй, не до них!

* * *
Я вспоминаю убогую серость советских дворов
 и собачью ментальность,
Несовершенство корявых домов, коммуналок
 пещерную неандертальность,
В зиму – колонки с водою замёрзшей,
 приросшей к дороге, аорто-брутальность,
Что придавала подходу к ней метрами
 лентами с вёдрами орнаментальность,
Тот туалет, что один да на всех, на проспект
 и литую в нём монументальность,
Баки, помои, зловонье, разбросанный ветрами
мусор - жилую реальность.
Помню: соседи, не мэны, не леди,
бывало, до мата, до драки ругались,
Но при такой срамоте так рвались к чистоте,
 красоте и людьми оставались.



Любовь ГОРОДСКОВА

           Любовь Николаевна родилась в г.Бугуруслане в 1955 году. В 1975 году закончила Бугурусланский нефтяной техникум, факультет «Промышленное и гражданское строительство». С 1985 года живёт в г.Орске. Работала в строительстве инженером-сметчиком. С 2007 года – председатель орской го-родской общественной организации литераторов «Сонет»  Печаталась в коллективных сборниках орских авторов, в альманахах «Орь», «Гостиный двор», «Вечера в Академическом». Выпустила на свои средства книжки стихов «Испытание време-нем»(1996г.), «Солнцеград» (2009г.), «Берестяная грамотка» (2014г.)


Слепой и зрячий.

На дороге на просёлочной горячей
Повстречались как-то вдруг слепой и зрячий.

Первый - палочкой ощупывал дорогу,
Пел душевно про девчонку-недотрогу.

А в кармане запылённой телогрейки
Завалилась среди семечек копейка.

Что купить? На что потратить это диво?
Только спички и гори огнём красиво.

А второй летел вертлявою походкой,
Раззадоренный стаканом крепкой водки.

Из-под кепки вьётся чубчик кучерявый,
Впереди него бежит дурная слава.

Эх ты, силушка, хозяйская причуда,
На горбу таскать мешочки по два пуда.

А кому охота жить за ради бога?
Вот и вышел на бандитскую дорогу.

В парусиновых туфлях послевоенных,
В сапогах ли из времён военнопленных,

Вот и встретились. Кому какое дело?
Видно жить спокойно очень надоело.

- Ты давай-ка, выворачивай карманы,
Да смотри, чтоб до копейки, без обмана.

- Как зовут тебя? Случаем не Ерёма?
Что-то голос твой мне очень уж знакомый.

- Вот я ножичек тебе приставлю к горлу,
Посмотрю ужо – какой ты у нас гордый.

- Точно, факт, Петро Ерёмин, друг лукавый,
Мы с тобой горели в танке под Варшавой.

- Обознался ты, браток, я не служивый.-
Только голос как-то дёрнулся фальшиво.

- Да иди ты. – оттолкнул его неловко.
И куда девалась прежняя сноровка.

Разошлись они. Ну что же, так бывает,
Даже сильного танкиста жизнь ломает.

На дороге на просёлочной горячей
Повстречались как-то вдруг слепой и зрячий…
Голубиные перья

Для полёта души не хватает усилья,
Ни к чему и карабкаться на подоконник.
Даже если под корень обрезаны крылья,
Ты ещё не покойник, ещё не покойник.

Я в тебя уплывала – скрипела подлодка,
Я в тебя улетала, на стропах повиснув,
О тебе я читала военные сводки,
Я тебя не любила своей больше жизни.

Голубь смотрит печально, растрёпаны перья,
Не взлетит – у него вместо лапки – обрубок.
Отпечаток остался на фреске нательной,
Или в школьной тетрадке, срисованный грубо.

Вот и всё. Попрощались под сенью деревьев.
Даже крошек тебе ни одной не осталось.
А наутро летят в небе сизые перья,
Или мне это только во сне показалось.
Берестяная грамотка

Да пойду в лесок во берёзовый,
Срежу бересту с две ладошечки,
Приложу её да к своим глазам,
Приложу к губам, остужаючи.
Ах ты, береста, словно белый шёлк,
Охлади моё сердце девичье,
Да уйми мою боль горючую,
Боль горючую, каждодневную.

На живице, на мягкой кожице,
Напишу тебе я с изнаночки.
Буква к буквице – острой спицею,
Нацарапаю слово огненно,
Чтобы знал ты всё о моей душе,
О любви моей, о печалюшке.
Обовью её алой ленточкой
И отправлю в ночь сизым голубем.

Только голубь тот пропадёт в пути,
От ночной беды, от неясыти.
Грянет оземь и обагрит моё
Письмецо к тебе малой кровушкой.
Заметут письмо листья жухлые,
Ляжет ранний снег да на Покрова,
Затаит письмо тонкой трубочкой,
Алой ленточкой перевязано.

Ты пойдёшь в лесок через тыщу лет
За груздями да за волнушками.
Срежешь прут ножом от орешника,
Чтобы гриб искать, ворошить листву.
Вдруг найдёшь моё письмо-грамотку
Береста,  ей что? Всё живёхонька.
И прочтёшь моё слово огненно,
Нацарапано острой спицею.
Добре, друже

Снова нам впереди крикнут: "Полный вперёд!"
Даже если ползут все обратно.
Если танковых траков порвётся звено,
"Нам конец",- в голове многократно.
Верховой только выкрикнет: "Поберегись!"
Черный всадник умчит чёрной ночью.
Здесь не видно ни зги, слышно чьи-то шаги,
Хохот выпи и стрёкот сорочий.

Очень рано светает на том берегу,
Миномёты утюжат станицу.
Только мы все в окопах и нас стерегут,
Не дай бог убежим «заграницу».

Пусть коровы мычат и кричат петухи
И на том берегу и на этом.
«Добре, друже!», встречают рассвет пастухи,
И сосед да поможет соседу.

Всадник алый с востока на крыльях летит,
Дай-то бог, никого не поранит.
Если малая кровь землю вновь обагрит,
Сатанинское войско восстанет.

Сенокосы

Мимо сада-огорода
И распахнутых ворот,
Парни, девки хороводят –
Приворот и отворот.

Сенокосы, сенокосы,
Необъятные стога,
Здесь Савруши водоносной
Заливные берега.

По лазоревым цветочкам,
Средь лазоревых полей,
На телеге полной сена
Едет Лазарев Андрей.

Здесь и я… По над дорогой,
Над полями, высоко…
Позабыть легко и просто,
Помнить – это нелегко.

*  *  *

Дензнаки и  знаки отличья -
Куют их, не перекуют.
Отца наградят для приличья
Медалью «За доблестный труд».

Ему все военные годы
Работать пришлось за отца,
Тянула лошадка подводу
И лёд покрывал пол лица.

Какая промозглая темень,
Какая голодная мгла…
Деревня, забытая всеми,
Мальчиков уберегла.
Вешняя благодать

Так на так – разменяем последнее,
Баш на баш – ни к чему голытьбе…
Разменяем на солнце весеннее,
Что мелькает в худой городьбе.

Променяем на чистое золото,
С детства было, быльём поросло.
Жерновами  в муку перемолото
Всё исконное ремесло.

Если прошлое не приукрашено,
Обретённого -  не потерять.
Над полями, лесами и пашнями
Только вешняя благодать.


Птицы России

Знаю, место есть на чужой земле,
Врос по плечи здесь, на крутой горе,
Камень бел-горюч, камень Алатырь,
Спит тяжёлым сном русский богатырь.

Попрошу его, что есть силушки:
Призови своих птиц невиданных,
Птиц невиданных и неслыханных.
Птиц - помощников для родной земли.

Ты пошли на юг птицу сильную,
Птицу Гамаюн - за живой водой.
Птицу Сирина – в снеговую даль
Растопить тоску,  разогнать печаль.

Птицу Феникса - что всем птицам мать,
За неё могу я и жизнь отдать.
Держит белый свет под своим крылом,
Грянет молнею под моим окном.

Возродись-восстань Русь единая,
Русь единая, неделимая.






Наталья ЗАХАРОВА

 Наталья Захарова родилась в Орске в 1981 году. Закончила культурологический факультет Челябинской Государственной Академии Культуры и Искусств и магистратуру факультета журна-листики Санкт-Петербургского Государственного Университета. Работала в местных СМИ в каче-стве журналиста, радиоредактора и телекоррес-пондента. Пишет стихи с шести лет. Является номинантом литературных премий интернет-портала "Стихи.ру" в категории "Поэт года" 2013 и "Поэт года. Лирика" 2013. Получила право публика-ции на страницах альманахов с одноимёнными на-званиями. Печаталась в московском поэтическом альманахе "Золотая строфа" в 2009г. В альманахе "Орь" участвует во второй раз.

Твой чайный путь.

Как ветер легки улуна листы,
Сливаясь с прозрачной водою…
Однажды придёшь в чайный домик и ты,
Разделим мы чашу с тобою. 

Вдохнем запах лета, зимы и весны,
Разбудим букеты дыханьем.
А осенью листья желты и красны, -
Как мысли твои безмятежно грустны! 
И полнятся очарованьем…
Иди же и помни, что путь – это вкус,
Оттенок которого – время.
Безмолвно исследуй змеиный укус, 
Неси судьбоносное бремя.

И если когда-то твой куст отцветёт – 
Покинь этот мир бесстрастно.
Всегда кто-то чаю для друга нальёт…
Последняя чаша прекрасна.
Вечность мига
Ускользающий миг одинокого бранного солнца
Я тебе подарю, как надежду на вечную жизнь.
Даже если мечта твоя пеплом в миру обернется...
Ты на мудрое сердце свое, не стыдясь, положись.

Если очи твои не застлала кручина тумана,
Если грязь и болота не сбили тебя на пути,
Значит, ты не попался в земную ловушку обмана.
Значит, ты, когда падал, - вставал, продолжая идти.
Ухожу

Ты думаешь солнце тебе улыбнется с рассветом,
Ты веришь в мечту, разбиваясь на сотни вещей...
А я, ожидая ухода волшебного лета,
Стараюсь как можно скорее остаться ничьей.

Мне больно немного, но все это лишь от незнанья:
Творим, что не ведаем, жаждем чего не творим.
Кому-то для счастья достаточно слов и лобзанья,
А нам только вспышки и сразу же оба сгорим.

Не верю в твое одинокое сердце ни капли.
Минуты не дам за отрезок длиною в сезон.
Есть те, кому близки по духу кукушки и цапли,
Я их не сужу, только лебеди - птицы времён.

Когда же с рассветом ты встретишь улыбку светила,
Представь будто я зажигаю твой радужный день.
И вспомни... И помни одно: Я ЛЮБИЛА.
Так ярко, что свет моей жизни размыл твою тень.
Беспредельная глубина

Сапфировым дождём извергнуты мечты
на образ рукотворный и ранимый.
Разрежу криком плоть безмолвной пустоты,
Споткнусь об твой штрих-код
полярной мерзлоты
И удивлюсь сигналу жизни мнимой.

Под толстым слоем льда нащупаю твой пульс,
Разреженный, нечёткий, хоть стабильный.
Ты дышишь, значит я не шелохнусь,
и не сбегу... как sms в мобильный.
Ноябрьским дождём умоюсь пусть...

Вот так и свет сотрёт мою судьбу,
Когда перо, не обмакнув, заброшу...
И нарушая строгие табу,
Свою любовь с моста в Урал не сброшу,
А для чего-то снова сберегу...

Вода, вода... Хранилище веков,
Основа человечьего движенья.
В очах, окрашенных в цвет льда и снов
Читается осадок пораженья.
Вливаю горечь в кровяные провода,
Реанимируя былое отраженье.

Я обезвожена, смотри-ка, а ты нет!
И дождь сапфировый тебя прикрыл завесой
кручёных мыслей. Больше не секрет,
что угрызенья совести мозги не грызли.
Хотя душа "прости" шептала вслед.

Разрежу пополам ранимый образ наш,
И удивлюсь сигналу противостоянья
Штрих-кода твоего, что плыл на абордаж,
планируя захват лиричного сознанья...
Но глубины твоей предельной,
я буду глубже на этаж.
Том и Джерри

Она курила деланно беспечно,
Но выдавали подлые глаза
погибель духа
(эта тема вечна) -
С мольбой собачьей по щеке
текла слеза!..
А он, напротив, наливая виски,
И, разбавляя
горький вкус водой
Сидел, крутя всё те же диски
В мозгу, не знавшем
стадию: "покой".
И в сотый раз ответил:
- Я - не твой!
- Не уходи, наш сын уже заснул!
Побудь со мной, мне плохо
без тебя!
- О, Боже... Я опять чуть
не заснул! Пойми, ребёнка
я люблю, но не тебя!
- Прости, что я поверила тебе!
- Ну, хватит повторять,
что я урод! Не верю в то,
что кровоточит год, никак
не сдохнет, но в аду живёт!
Давай, как Том и Джерри
заключим
свод правил для игры,
чей time прошёл???
Не хочешь, чтобы я ушёл -
Глотай ключи!
Ну, ладно, мы не звери!
Я пошёл.
Он не остался. След его простыл.
И публикуя в твиттере посты,
Народу простодушно сообщил,
Что в сорок постареешь ты.
И не останется ни капли красоты.
Ах, женщины, творенья сантиментов!
Как верить после этого
в правдивость комплиментов?



Не важно

(Моя версия одноимённого стиха Иосифа Бродского)

Не важно, что жизнь ты считаешь игрой,
А я свои карты раскрыла.
Не важно, кого мы любили с тобой, -
Я лица других позабыла.
Не важно, какое количество сил
Растрачено было впустую.
И скольких ты зайцев, щадя, не убил, -
Смиряясь, стрелял вхолостую...
Не важно, что рыба - тебе не еда,
А я не питаюсь икрою.
Ведь плечи твои, если грянет беда,
Объятыми будут не мною...
Не важно, что мы целовались спеша,
Как будто боялись разрыва!
Что грифелем острого карандаша
Едва обходили нарывы.
Не важно, что я не курю сигарет,
Но дозу табачного дыма
Впечатал губами в меня, как секрет
Печали, годами хранимой.
Не важно, что я прожила вдалеке
Три лета и столько же вёсен.
Что часто встречали тебя в кабаке,
И знают, кого ты бросил.
Я вырву безжалостно их языки!
А ты за меня, словно папа
Готов будешь, даже крича от тоски
Лететь в ненавистный Запад.
Не важно, какое сегодня число,
И то, что тебя я старше.
Мы будет смертям и "друзьям" назло
Шагать нашим праведным маршем!
Не важно, что ты - не командный игрок,
И люди вокруг продажны...
А важно, что даже израненный волк
Заводит стаю однажды.
Письмо Знакомцу

Свой срок догуливал ноябрь,
Мечтала я не о тебе,
Но, вот сейчас, в моей судьбе
Январь уже сменил декабрь,
И я участвую в борьбе.
Ты знаешь, мне не приходилось
Давать ответ своим страстям,
Где, как Алиса, заблудилась,
Доверив пыл худым вестям...
Мне без тебя светило солнце,
Вот только грело как-то так...
По случаю, когда придётся.
А в принципе, был полный мрак.

Но я привыкла видеть ночью,
Ведь глаз зелёных силен свет,
И даже тысячи планет
От блеска их летели в клочья!
Не думал ты, что между нами
Зажжётся искра в будний день?
Не знал и то, что страхов тень
Затянет сердце проводами?
Ты созерцал другой портрет,
Крестясь возвышенным плененьем,
А я жила под властным пеньем
Украденных у грёз побед,
И заблуждалась лицезреньем
Топтавших мир дешёвых кед.

Но время так неумолимо,
И столь прозрачна тишина,
Когда в неё глядишь незримо.
И вдруг, родная сторона!
Зачем сюда я воротилась?
Неужто снова заблудилась?
И как по пьесе, из-за туч
Выходит очень яркий луч.
Теперь я вовсе не Алиса;
Я не брожу по чердакам,
Где обитали только крысы,
И никому не нужный хлам!

В завалах памяти нашёлся
Прекрасной встречи эпизод.
В нём по мечте моей прошёлся
Доподлинно чеширский кот!
Своим хвостом смахнул пушистым
Всю пыль с былого жития.
И стал мой домик вновь лучистым!
И вновь увидел ты меня!
По незнакомым лабиринтам
Шагают миллионы снов.
Коряво выполненным принтом
Обозначают дикий зов
Об избавленьи от оков!

Борюсь и я за добрый ветер,
Метущий сор гнетущих слов!
И чтобы мы с тобой, как дети,
Отважно верили в любовь!
Борюсь за веру в силу смысла,
Околдовавшего наш ум.
За чувства добрые и мысли,
Нейтрализующие шум.
Смотря в компьютер ежечасно
В потоке натиска Мальвин,
Не думал ты, что жизнь прекрасна?
И что теперь ты не один?
Качели

В "Долине нищих" в городе одном
построили приватные качели.
Их обернули красочным холстом,
Чтоб голодранцы подходить не смели.

Приставили охрану, фейс-контроль,
билеты стали продавать за баксы.
И даже самый стрёмный мумийтроль
отныне мог всю ночь на них кататься.

Вот жирный фраер подкатил с чиксой,
одетой в платье ёлки новогодней,
сверля шарами зону пропускной,
он выскочил из тачки, как из преисподней.
Его чикса вела себя поблагородней.


Толкая пузом плотную толпу,
мясистый папик бойко рвался в випы.
И для острастки крикнув "Зашибу!",
зачем-то косо посмотрел на типа,
тихонечко стоявшего в углу...

Тем типом оказался Фреди Крю,
по паспорту: Выдрыгинский Евгений.
Он только что словил удар в ноздрю,
и было всё ему до полной фени.

А вот стоит ломака - Капризе,
напялившая розовые капри.
Ещё недавно лопала бизе
с руки провинциального Дикаприо.

А он затянут чуть ли не во фрак,
интеллигента из себя изображает...
Но у него большой стальной кулак,
как выпьет, сразу женщин унижает!
Его жена об этом лучше знает.

Красуются поодаль голубки -
Наряжены от Кляйна специально
чтоб всякие босые сосунки
не лезли на чердак из недр подвальных!

Она сказала: "Фи, какой урод!
Из джипа вылез вместе с тощей тёлкой".
А он, как попугай пропел: "Вот-вот!
Позор носить такую бабе чёлку!"

Охаянная, пьяною была,
но слух от виски только обострился,
без промедленья отыскав козла,
горой напала, еле он отбился!

Качели продолжали свой разбег,
И рядом с ними появилась баня.
Не та, что деревенский дядя Ваня
латал зимой, счищая с досок снег.

А та, что терме греческой под стать,
и в ней купаются почти что сами жрицы.
И мужики, любящие поддать,
и пацаны, привыкшие резвиться...

Друг перед другом хвастают дружки,
кого они катали ночью прошлой,
пока их детям чистили горшки
супруги верные. Понять их можно -
мужчинам находиться дома тошно.
Особенно богатым, без любви.

Поэтому они идут тусить,
сорить баблом и лапать борзых самок,
налево и направо помелом
провозглашать доступный клубный амок.

"Долина нищих" стала процветать
от ежедневной ярмарки тщеславия.
Ну, что, братки, хотите полетать?
В борьбе за статус не до равноправия.

Дешёвый понт не проканает тут.
У нас в провинции - московские раскаты!
Культурный отдых! Вас здесь точно ждут -
мажоры, куклы и дегенераты.




Галина КОЛИНИЧЕНКО

Галина Алексеевна родилась в селе Ащебутак Домбаровского района Оренбургской области. С 1966 года по настоящее время живёт и работает в г.Орске. Подборки стихов были напечатаны в альманахах «Орь».

Ностальгия.

Ночь. Приходит ностальгия.
Все картины дорогие,
Где стоит мой кров родной,
Проплывают предо мной.

Затуманившимся взглядом
Сквозь года, а будто рядом,
Наблюдаю я с горы,
Моего села дворы.

За селом на косогоре
Карагач стоит  в дозоре.
Месяц, уронив кольцо,
Робко смотрит на крыльцо.

Струи дыма, спицей в небе
Пишут: «Долго здесь ты не был…»
Открывает путь домой
Небо «Северной звездой».
       Спасение

Распушистилась зима,
Позаснежила дома,
Красит щёки нам мороз,
Словно струны щиплет нос.

Воробей, открывший рот,
В снег упал, спасенья ждёт.
Наклонилась низко я,
Подхватила воробья.

Но куда его нести,
Бедолаге жизнь спасти?
Дома ждёт нас рыжий кот.
Он спасёт – наоборот!

И в подъезде у дверей
Был оставлен воробей.
Ранним утром слышу я
Щебетанье воробья.

Мой край

Родился я в селе Ащебутак,
В краю степей и золотого хлеба.
Сейчас тот хлеб не купишь за пятак
Мне дорог край, давно в котором не был.

Не видел с детства лучших я красот,
Чем ширь степей, настоянных ветрами,
Душистей чабреца, что на полях растёт,
Теплее нет песка под босыми ногами.

Знаком до боли каждый уголок.
И в синем небе жаворонок вьётся,
пускай я далеко и в серебре висок,
Он в памяти моей, как солнце остаётся.
Солдат

Дождём омыты обелиски,
Их здесь оставила война.
Своею лапою когтистой
Все зачеркнула имена.

Земля в крестах и грудь в медалях
Вновь заволнуются весной.
В день праздника стоит в печали
Дед со склонённой головой.

Боями шёл, друзей терял он,
Был жизнь свою отдать готов.
Безжалостное пули жало,
Разило молодых бойцов.

Нам трудно до сих пор поверить,
Как выстоял тогда солдат.
- Для мира распахнул он двери.
- Для жизни, через боль утрат.
Девушка со скрипкой

Звучала скрипка в девичьих руках.
Вздыхала скрипка.
И робкая улыбка на губах,
Дрожала зыбко.

Так плавно музыка волною шла,
Нас чаровала.
Высокой нотой за собой звала,
Соединяла.

И кажется всего дороже мне,
Лишь эта нота.
И сердце птицей бьётся в глубине,
За миг полёта.

Та музыка со мною вознеслась
До - апогея!
И чувству добровольно отдалась
Душа, хмелея…
Река Весны

Про неё я знаю отроду, на весенней моей реке,
В половодье встречали воду, в том далёком далеке.

Эту воду огнём встречали, жгли по берегу костры.
С треском в небо искры взлетали под восторги дет-воры.

Не сравнится с рекой Кумачкой, хоть её берега зеле-ны,
Это речка – Ащебутачка. - Она только река Весны.

Разливалась она упрямо, ежегодно по весне.
Посреди посёлка прямо, отражаясь в моём окне.

Мимо домика на пригорке, необузданно неслась.
Загоняя людей в каморки, утверждая свою власть.

Тяжелы сугробы в марте, а в апреле ручьи дружны.
Этой нет реки на карте. Это только река Весны.

Заснежье

Белой ватой кружась, снег летит суетливо,
Покрывая тропинки сплошной белизной

И, продрогшие ветки подняв сиротливо,
Держит лес, удивлённый святой новизной.

Снег сильней и сильней засыпает дорогу.
Ветра злобного вой нервно слышу в ушах.
А машину несёт, словно плот на порогах.
В моё сердце занозой вонзается страх.

Впереди кораблями идут снегоходы,
Побеждая заснежье, всё гудят трактора
И лишь милости той я прошу у природы,
Чтоб до дома добраться мне дала до утра.

Вода отцу

В начале зимы ослепительно яркое солнце,
Лучами своими её освещает красу.
В ведёрко моё заглянуло до самого донца,
В котором студёную воду отцу я несу.

В колонке вода холодна и, как будто парная,
Бела от напора в ведре, словно там молоко.
Что любит отец мой холодную воду, я знаю.
Его я уважу и делаю это легко.

Я в мыслях, нередко, отца своего вспоминаю.
Его доброту, теплоту мягких ласковых рук.
Несу ему воду, из кружки глоток отпиваю.
Запрет нарушая, меня повторяет мой внук.


Ольга КОМОВА

Родилась в 1994 году в г. Орске. Закончила 11 классов МОУ СОШ №11. Стихи начала писать в 13 лет. В 2011 году стала победителем в номинациях «Молодо не зелено» и «Лаконичность» в творче-ских конкурсах поэтов Восточного Оренбуржья. В 2012 году стихи опубликовались в литературно-художественном альманахе Орь №6. На данный момент живет и работает в г. Челябинске. С 2012 года учится в Челябинской государственной академии культуры и искусств, в стенах которой заняла первое место в поэтическом конкурсе «Академия – наш поэтический взлет!» и выпустила первый сборник стихов «Неформат».

Утро
Проснулась улыбчивая, все льнет и виснет на шее,
Ну прямо как сахар, как сладкая вата, как пончик,
Целуется в щеки, в губы и носа кончик,
Не знает, что будет дальше и как я испорчен,
Не знает, что сейчас она - море, а я на рее.
И мне либо прыгнуть, либо обратно на борт,
Где пьянки, стрельба, дым от пороха и ножи,
Где возглавляешь самые яркие и жестокие мятежи,
Где все просто, понятно, но море, оно зовет.

Приносит кофе, смеется, толкает, трясёт за плечи.
Да тут я, тут...Смотрит глазами щенка,
И этот взгляд хуже асфальтового катка,
Куда теперь деться, я уже наверняка
Каким-то жучком, сигналом, биркой отмечен.
Влюблён.
Бесповоротно и, может быть, навсегда.
Привет
Привет, моя широкая река,
В которую вхожу я раз за разом,
Родная и знакомая страна,
В которой я теряюсь несуразно.

Те грабли, что сшибают с ног
Не первый раз, и не второй и третий,
Привет, мой ядовитый смог,
Закат, восход и вольный ветер.

Ты счастья и безумия коктейль,
Но  как же я по-детски тебе рада!
Не думай. Не планируй. Просто верь.
Ответь "привет" и больше ничего не надо.

Внутри

И хотел же сказать: «Ты красивая,
На тебе вдруг сошелся весь свет»,
Но замялся и смог только вымолвить
Одиноко-сухое - « привет».
И хотел же обняться нечаянно,
Ощутить дивный запах волос,
Но ответил развязно и сдавленно
На какой-то невинный вопрос.
Так хотелось сказать что-то ёмкое,
Поразить, рассмешить хоть на миг,
Вместо этого мимика строгая
И клеймо "я – брутальный мужик".
Ты молчишь, отвернувшись в сторону.
Ты уходишь. Я молча курю.
Но внутри я кричу: «Мне не все равно,
Я тебя безнадежно люблю!»
Не те мысли
Знаешь, как хочется в чью-то голову
Влезть и забыться, как в чёрном омуте,
Вытащить целые строчки по слову
И записать их потом на листе?
Ночью не пишется, мысли не те.

Вот уже несколько лет в промежутках
Я ищу кнопку для быстрой прокрутки
Мыслей, желаний и скучных дел.
Только не ври, что ты не хотел
Что-то стереть или просто "проехать".

Ведь для того ты висишь в интернете,
Смотришь новинки без вкуса и цвета,
Вечером ходишь такой разодетый,
Чтобы цеплять малодушных особ
Блеском обложки и золотых проб.

Ты меня знаешь, я слишком упёрта,
Чтоб потерять ко всему интерес.
Ты же приедешь лечить новый стресс
Водкой, шампанским, а лучше тортом?
Если же нет, то неважно, забудь -
Верни только сердце, заштопай грудь.



Юрий ЛИФШИЦ
               
Родился в 1957году в г.Новотроицк. Поэт, переводчик, писатель, член Союза российских писателей. Перевел семь пьес Шекспира: «Гамлет», «Макбет», «Король Лир», «Ромео и Джульетта», «Как вам это понравится», «Двенадцатая ночь», «Много шума из ничего». Перевел также Л. Кэрролла («Алиса в Стране чудес», «Алиса в Зазеркалье», «Охота на Снарка»), А.Милна («Винни-Пух», «Домик на Пуховой опушке»), А. Рембо («Пьяный корабль»), выполнил переложение «Слова о полку Игореве». Написал роман-CD «И мы»,который был опубликован в журнале Вологодская литература №10 в  2011. Автор пособия «Как переводить сонеты Шек-спира».
Когда погаснут русские глаголы...

Люблю я не глаголы, а наречия.
Они мне существительных родней.
В наречиях я слышу голос вече
И речь волхвов, и клич богатырей.

Числительных или местоимений
Близка мне многоликая печаль.
И пылких прилагательных стремлений
До слез порою мне бывает жаль.

Но только в них, в наречиях, трепещет
Исконный пульс родного языка
И каждой вещи колокольчик вещий,
И вечных смыслов влажная тоска.

Наречия пришли со всех окраин,
Нестройных слов веселая толпа.
Их ведали и царь, и Ванька Каин
Сыздетства, спрохвала или сглупа.

Наречия живого просторечье —
Завет неизреченной старины.
Наречия — ведь это же наречья,
И мы хранить их бережно должны.

Они одни от века неизменны,
Им не до существительных причуд,
Они не прилагательные сцены
И, как глагол, они не предают.

Они одни не знали окорота,
Не признавали никаких оков.
Они прошли сквозь узкие ворота
Голландских и немецких мастеров.

Промчалось время гулких междометий,
Союзов и частиц пора пришла,
Но в каждом слоге каждого столетья
Стозвонные я слышу купола.

Наречий колокольные калики,
Они звучат впопад и невпопад,
Они звучат по всей Руси великой,
Они над всей Вселенною звучат.

Где мы — в начале поприща земного
Или в конце — как знать наверняка?
Но, все науки превзойдя до слова,
Мы без наречий — как без языка.

Родной язык рожден не для нагрузки —
Пускай английский ходит в прикладном.
Нам, русским людям, говорить по-русски,
По-русски надо с русским языком.

Когда погаснут русские глаголы,
Иссякнет существительных родник,
Уйдут местоимения из школы, —
Наречия спасут родной язык!
В небе отражается окно...

И так же будет неба дно
Смотреть в открытое окно...

И. Бунин. Настанет день — исчезну я

В небе отражается окно,
я гляжу на небо из окна,
и в глазах моих отражено
небо, отраженное до дна.

Небо, мы давно с тобой на «ты» —
отчего же пусто мне с тобой?
В глыбе голубиной пустоты
взор твой затерялся голубой.

А когда я выйду на карниз
и пойду по скользкому лучу,
небо, ты меня потянешь вниз
тем, что от тебя я получу.

Шаг... другой... и третий... и еще —
по лучу бреду я, как в бреду.
Можно не сбивать меня пращой,
я и сам, наверно, упаду.

Все равно — восход или закат,
все равно — надир или зенит, —
тонкий луч натянут, как канат, —
по нему нога моя скользит.

Я гляжу по-прежнему в окно,
вижу — кто-то выпал из окна,
а в глазах немых отражено,
небо, отраженное до дна.

* * *
Помирал старик долго,
поминал старик Бога.
Старика стало чересчур мало,
Бога — чересчур много.

Бог для старика — время,
Бог для старика — бремя.
Не снести ноши, если ты брошен,
кроме Самого, всеми.

«Знаю, что Ты есть, Боже,
порами своей кожи.
Внёс Ты мне в поры семена-споры,
в землю вбил моё ложе.

Вот из моего чрева
ветви поднялись древа,
а ветвей кроме, поползли корни
справа от меня, слева.

Древо проросло в небо,
влезть на небеса мне бы,
чтоб Тебе, Отче, посмотреть в Очи,
преломить с Тобой хлеба.

Но куда мне лезть-рваться,
мертвецу, считай, старцу.
Всё, что в могилу, небу не мило,
все мы там чужестранцы.

Ты теперь ко мне, Боже,
Сам по древу слезть можешь,
снять мою муку, мне подать Руку —
я Твоей коснусь тоже.

На часок оставь Град Свой,
со Своей побудь паствой,
а серафимы и херувимы
пусть себе летят мимо.

Видишь, что со мной стало.
Видишь, как меня мало.
Как Тебя много, ну Тебя к Богу.
Хоть поправь одеяло.

Нету мне с Тобой сладу.
Нацеди-ка мне яду,
умасти миром, отпусти с миром,
пожалей Своё чадо.

Чтоб душа моя пела,
опростай моё тело:
телесам — сушу, небесам — душу, —
это ведь Твоё дело.

Но чисты Твои Очи,
горечь мне они прочат.
Стар Ты стал, Отче, но не стал кротче.
Что Тебе мои корчи!
Что Тебе в моей боли!
Боль моя с Твоей в доле...
Но уже поздно, ждут Тебя звёзды,
шёл бы Ты к Себе, что ли.

На земле Тебе тесно,
над землёй Твоё место.
Сыпь себе манну, слушай Осанну,
ношей утомлён крестной».

Помирал старик долго,
поминал старик Бога.
Старика стало чересчур мало,
Бога — чересчур много.

Кто там в тишине плачет,
в рукаве лицо прячет?
Ни тебе скрипа, ни тебе хрипа —
отошёл Господь, значит...

Те же бесы

Истомилась мостовая,
оступаясь по холмам,
потому что вьюга злая,
заблажила сквозь туман.

Сыплет стылые кошмары
с перестуженных полей
в перетруженные фары
перепуганных зверей.

Оснежённая рулетка,
тоже русская поди:
ни разметки, ни разведки,
на запретки впереди.
И, бросаясь под колеса,
полоса за полосой,
бесы россыпью белесой
сеют смерть на мостовой.
Моей Тане Стихи

* * *
Ты никогда такою не была,
такой желанной, солнечной и страстной,
что ворон уронил свои крыла,
а значит, то, что было, не напрасно.

Того, что было, не было вовек,
а если было, ничего не значит.
Пусть все засыплет подвенечный снег
и первозданный дождь — переиначит.

И пусть выкаркивает воронье
завистливо-крикливые мотивы,
мы все-таки возьмем с тобой свое,
необратимо счастливы и живы.

Я буду петь, ты будешь танцевать,
наш дом не будет никогда простужен,
и нам с тобою будет наплевать,
что делать утром — завтрак или ужин;

когда нам лечь — сейчас или вчера,
когда вставать — сегодня или ночью.
Ни в юности, ни в грусти, ни с утра
счастливые не размыкают очи.

Не головой, а бурями живем,
небесный купол возложив на пяльцы,
и, окольцован нами, окоем,
сжимает наши сцепленные пальцы.
Солнечная глазунья

Что приготовить тебе, родная?
Право, не знаю... А впрочем, знаю!
Утренний кофе из нежных слов
с белыми сливками облаков!

Блюдечко неба звенит лазурью
с легким намеком: вставать пора...
Милая, солнечную глазунью
я приготовил тебе с утра!
Света нет...

Света нет. Света нет.
Но еще светло в квартире,
потому что в целом мире
не иссяк заветный свет.

Света нет. Но есть свеча.
И по стенам, словно тени,
побегут стихотворенья
от неяркого луча.

Света нет. Но не грусти:
свет любви неугасимой
для тебя одной, любимой,
я держу в своей горсти.

Света нет. Но за окном
появился свет небесный
и осыпал, бестелесный,
нас с тобою серебром.

Света нет. Света нет.
Но светло у нас в квартире.
Было бы темнее в мире,
если бы не наш рассвет.

* * *
Все свое скоромное наследье
я тебе, родная, завещаю.
Быть стихам окисленною медью
иль судьба им выпадет иная,

я не знаю. Ты не знаешь тоже.
Что — стихи? Всего лишь горстка пыли.
Право, не идет мороз по коже
от грядущей небыли и были.

Главное не в них, а мы с тобою.
Что нас ждет, не скажут даже святцы.
Но уйду я летнею тропою,
не забыв с тобой поцеловаться.

Господу я Богу не перечу,
не скажу, что у Него на сердце,
но не бойся: я тебя там встречу,
чтобы ты могла поосмотреться.

Мы с тобой и там найдем местечко:
в облаке уютнее, чем в кресле.
Ты присядешь к Богу на крылечко,
я — у ног твоих, позволит если...

* * *
Бродит по комнате тигр саблезубый,
в клетке чирикает птеродактиль,
я ж, очарован тоской сугубой,
в руки беру электронный дактиль.

Чайник посвистывает в пещере,
бьются о форточку телепророки,
я же слагаю свои химеры
мирно сопящей питекантропке.



Евгения МИРОНЕНКО

Родилась в 1992 в г. Орске. С 1999 – 2008 обучалась в общеобразовательной школе № 13.
В 2012 г. Окончила «Орский колледж искусств» по специальности дирижер хора.
С 2013г по сей день, работает в МОАУ «СОШ» № 15 г. Орска по специальности учитель музыки.
Стихи начала писать с раннего возраста. В 2014 вступила в литературное объединение г. Орска «Сонет». Участвовала в семинаре молодых поэтов в сентябре 2014 года (Бугуруслан-Аксаково)
Любимые мои поэты  С. Есенин, А. Блок, Н. Рубцов.

*  *  *
Брожу по синему простору
Какая ночка – благодать!
Под ослепительной луною,
Деревьев золотится рать.

И тишина… Какая щедрость!
Спокойствие души степной.
Моя оставшиеся нежность
Скатилась к заводи речной!

И оттого ничуть не надо,
Всё здесь отставлю, не скупясь,
Ночная синяя прохлада,
И свет небесный фонаря.

*  *  *
Полюбила тебя вешним ветром
Отпустила тебя в ветер пеплом,
Позабыла тебя виноградом,
И кружит жизнь моя листопадом.

 *  *  *
Ветер - безумец
С тусклой луной.
Дуба трезубец
С жёлтой листвой.

Ночка глухая,
С хрупкой звездой.
Только одна я,
Ты – не со мной.

*  *  *
Не лгу себе,
Обмана не длинна дорога.
Прости грех мне,
Как грешников прощает Бог.
Молюсь во тьме,
В киоте старом нет иконы,
Молюсь тебе,
Испытывая горький рок.

Зачем всё так?
За что такая неизбежность?
Ты мрак, ты враг,
Мой подлый, лицемерный друг,
На сердце мрак-
Моя утраченная нежность,
Что кое- как
Исходит от шершавых рук.

Я лгу себе,
И от лукавого дорога
Ведет к тебе,
А значит – ложь моя судьба.
Прошу во тьме
Я исцеления у Бога,
Слеза - щеке,
Обману – непутевой, я.

*  *  *
Зацелую, заласкаю,
Обниму, прощу обиду,
Ты любовь моя дрянная,
Принимаю сердцем кривду.

Принимаю жизнью свежей,
Пусть прогонит ветер гордость,
Буду верной, буду нежной,-
Здравствуй, неизбежна пропасть!

 *  *  *
Опустели поля - опустела душа,
Серый дождь - жизнь моя,
безлюдно,
Всё, что вспомнилось мне,
всё, что помнила я,
Пустота...
Бесконечность...
Люто...
Мне бы снова, как впредь,
На вишнёвый рассвет,
И самой, по- весеннему, лязгать,
Пред тобою зарёй в белом облаке рдеть,
И шептать и молчать...
Светла память!

 *  *  *

Монотонно тикают часы,
Ровность чувств,- столь выучено утро!-
Сыпет снег с монетные рубли,
И на улице спокойно и безлюдно.

Знаю я, вот этот, ранний час,
Оттого, что пятый день не спится,-
Отражение в стекле усталых глаз,
Снег кружит и робко серебрится.

Миновал веселый Новый год,
Рождество осталось за плечами,
Кто теперь со мною проведёт,
Час усталый с тихими часами?

Кто мне скажет добрые слова,
Приобнимет, скромно улыбнётся?
Лишь одна болезная зима,
По окну как старый кот скребётся.

И тоскливо и печально мне,
Это утро сонного начало,
Я бы прочитала стих луне,
Но она украдкой убежала.

Тикают дурацкие часы,
Выдерну им стрелки до заката,
Может быть, тогда вернёшься ты,
Тихо скажешь: Ты не виновата.



Татьяна РЫБАКОВА.

Родилась в селе Сосновка Ульяновской области, 24 февраля 1959 года.
Родители по комсомольским путевкам в мае 1959 года уехали на строительство г. Гая, Окончила Московский Государственный Университет заочно, по специальности экономика и управление на предприятиях цветной и горнодобывающей промышленности.
Работает старшим диспетчером в железнодорожном цехе Гайского горно-обогатительного комбината вот уже 38 лет.
Татьяна Рыбакова – член  Союза писателей и Сою-за  журналистов  России,  член  Ассоциации по-этов  Урала, лауреат  Всероссийских и Междуна-родных поэтических конкурсов.
Автор поэтических  сборников  «Струны души» и «Дорога к Храму».
  Ее стихи,  наряду со стихами дру-гих авторов, вошли в сборники:  «Мысли вслух»,  «Весенний перезвон», «Поэт года», «Наследие», «А спасает планету-нежность!», «Георгиевская лен-та».  Напечатаны в альманахах поэзии Российского Союза писателей  и  альманахах  «Золотая стро-фа, в журналах «Легенс» и «Новое слово – 21 век». 
Удостоена  одиннадцати  дипломов,  Почетной  Грамоты правительства и департамента  куль-туры города Москвы и Благодарности  от Цен-трального Совета  Горно-металлургического профсоюза России и Фонда Милосердия «Сплав».
Письма с войны

Я помню то время - преддверие зимы
За серым забором - ноябрь опустелый,
Последним дождем день холодный омыт,
По озеру рябь, как мурашки по телу.

За старым овином из окон видны
Лишь неба заплатки, да край непогоды,
А бабка читает нам письма с войны
Из августа сорок четвертого года.

Мы знаем те письма почти наизусть,
Но слушаем, молча, как будто впервые.
И в сердце такая щемящая грусть,
И окна роняют слезу, как живые.

И пахнет тот каждый конверт треугольный
Полями сражений, горящей травой,
И каждый тот запах знаком нам до боли,
И кажется дед, где-то рядом, живой.

C годами oстыла военная гарь,
Но осенью каждой мне целится в темя,
Кленовым листом со стены календарь,
И память зовет в то далекое время,

Где бабка, читая нам старые письма,
Опять вытирает, вздыхая тайком,
И с мокрых ресниц овдовевшие мысли,
И слезы на окнах все тем же платком.

Видать и ко мне подбирается старость,
Все чаще теперь посреди тишины
Приходят ночами в седую усталость
Тревожные мысли, как письма с войны.

***
Как расплывчатый старик
На картине у Дали,
Август занемог и сник,
Бросив лодку на мели.

Скоро, повенчавшись с летом,
Где-то на краю земли
Осень вспыхнет ярким цветом
И стихами отболит.

Будет мир зимой распластан,
Небо к ране ножевой
Белоснежный клеить пластырь,
Дай Бог, к маю заживет.
Опять октябрь
Опять  октябрь  былое  ворошит,
И белых простыней, развесив флаги,
Я  растопить пытаюсь  лед  бумаги
Тем, что  еще  сталось  от  души,

Тобой  однажды  строки  отболят,
И  по  совету  опытной  соседки
Я настежь распахну грудную клетку
И   выпущу   на   волю   журавля.

Туда, где разжигая страсти, осень
Тебя  узнав,  по  имени  окликнет,
Где это небо, рваное  от  клиньев,
О  прошлом никогда уже не спросит...

Прости, но осень это тоже смерть,
В  ее  объятьях  угасают  листья,
Ее костры сжигают чьи-то письма,
И  простудившись, обещает  присно,
Хранить  молчанье  колокола  медь...
Покаяние
Ты знаешь, нынче ранняя зима,
А на морозе ноги быстро стынут,
Эти носки тебе связала я сама,
Шептала мать у памятника сыну.

Ты тут, сынок, поди, совсем замерз,
Из снега белого не греет покрывало
И каплями своих горючих слез
Опять могилу сына согревала.

Из старенькой авоськи узелок
Нехитрый материнский доставала,
Я хлебца принесла тебе, сынок,
Склонившись над землею, причитала

А в зиму насолила огурцов,
Позавчера заквасила капусту,
Давно прогнило старое крыльцо
И пусто без тебя, сынок, так пусто...

Седые пряди, пряча под платок,
Губами, от беды белее мела,
Шептала, ты прости меня, сынок,
Что уберечь от смерти не сумела.

Как много было вымерено верст
Ее душой к порогу покаяния
И слушал вновь заснеженный погост
Той материнской боли причитания.

И боль ее набатом разносилась,
Не требуя, для утешенья слов.
Она у Бога о другом просила -
Не отнимать у матерей сынов.

Бродит память моя

Бродит память моя по окраинам города,
Где весны запоздалой заметнее след,
Чтобы там, после долгого зимнего холода,
Из небесных проталин пить солнечный свет.

Пусть латает апрель дыры ран серой ватой,
Лишь бы только душа оставалась чиста.
Быть всегда и во всем без вины виноватой,
Может в этом и есть на земле правота?

За апрельской межой снова майские грозы
Зазвенят на ветру уходящего дня,
И опять бинтовать будет память березы,
Что когда-то отец посадил у плетня.

И опять разольются кровавым закатом
Отголоски, давно отгремевшей войны,
Чтобы в память мою безымянным солдатом
Вновь и вновь возвращать это чувство вины.

Бродит память моя косогорами синими,
Эту память в себе, как Святыню храня,
Я готова предстать перед Богом без имени,
Пусть солдат будет с именем вместо меня.

Старые дворы

Открыты настежь двери во дворах
И окна здесь, и души нараспашку,
По подворотням в ситцевой рубашке
Гоняет ветер с самого утра
Заштопанный отцом футбольный мячик..
Здесь Бродского меняют на Золя,
С получки каждой прячется заначка
Достоинством, аж в целых три рубля
На чёрный день, на светлое потом...
С таинственных подсолнухов Ван Гога,
Стекает солнце ярко-жёлтым соком,
Обогревая нас своим теплом...
Здесь прошлое у памяти в плену,
И кажется, вот-вот окликнет кто-то,
И ты прильнёшь к знакомому окну,
Закованному в ржавчину решёток,
И поспешишь сквозь лампы тусклый свет
Туда, где был когда-то в детство вход,
Но он закрыт на свой секретный код,
В него для посторонних входа нет...
Эхо войны

Майский гром - опалённое эхо войны…
Мне родиться пришлось, когда залпы уже отзвучали,
Но тогда отчего?  Так её отголоски слышны…
Но тогда почему? Иногда она снится ночами….

Горькой «Правды» листок с пожелтевшей заметкой на память,
Да мешок сухарей, что достался от бабки в наслед-ство
Вот, пожалуй, и всё, что себе я хотела б  оставить,
Из того февраля, на котором закончилось детство.

Сколько было потом кротких зим и заносчивых вё-сен…
Скорбный город хранит тех, кого я любила когда-то,
Там недавно зима, дотянувшись верхушками сосен
До аорты небес, истекала кровавым закатом.

И опять этот май с липким запахом спелой сирени,
Он за мной по пятам, как охотник по снежному сле-ду…
И опять этот вой, гулким эхом военной сирены
На машине с крестом рано утром приехал за дедом...
Есенину
За окном грустит пора осенняя,
Солнца луч ложится на портрет,
И глядят с него глаза Есенина,
В мою душу, проливая свет.

День прохладой на задворках дышит,
Колокольный по деревне звон,
А за нею на дорогу вышел
Твой приятель, захмелевший клен.

Собираясь на чужбину, гуси
Режут плачем голубую тишь,
Знаю, это ты болеешь Русью,
Клином улетающим скорбишь.

На пригорке деревянный домик
Машет занавеской тебе вслед.
И хранит, стихов, потертый томик
Строчки твоих радостей и бед.

Жизнь своей повернута изнанкой,
В ней поэты нынче не в чести.
Только Русь под плач твоей тальянки,
О тебе по-прежнему грустит.
Дорога к Храму
Тяжела ты, дорога в Храм,
Когда слякоть и бездорожье,
Когда в храме души грехам
Уже тесно до невозможного.

Если плачет твой каждый грех,
Значит, время слагать стихи,
Я пойду, помолюсь за всех,
Да простит нам Господь грехи.

За отцов помолюсь, матерей,
Сединою утрат покрытых,
За сынов помолюсь, дочерей,
Без войны на войне убитых.

За несчастных больных стариков,
Помолюсь, нам давно пора,
Ни к чему сорок им сороков,
Им бы просто чуть-чуть добра.

Ну, а мне бы свой путь найти,
Тот единственный, верный самый,
Ну, а мне бы успеть дойти,
До заката к Святому Храму.

Я тогда помолюсь за всех
За врагов, за друзей, за милых,
Да прости Ты нам тяжкий грех,
Сохрани Ты нас и помилуй.

Помолюсь за родных детей
Я душою своей калекою,
Да еще помолюсь за тех,
За кого помолиться некому.
Последний бой
По рассказу Валерия Тихонова
"Последняя пуля"
www.pravoslavie.ru/smi/37520.htm

Осенний дождь, казалось, лил рекой,
Бил по лицу и под ногами чавкал,
Когда солдат, с протянутой рукой,
Ходил просить у Родины надбавку.
Ходил солдат, и сам не понимал,
За что ему оправдываться надо,
За то, что кровь на фронте проливал?
Что жив ещё? Что не продал награды?

И горько было слышать старику
Про то, как попрошайки надоели...
С трудом, превозмогая боль в боку,
Спустился по ступенькам. Еле-еле

Добрёл до остановки. По щекам
Струился дождь, скупые пряча слёзы
На выцветших глазах фронтовика,
И не было ответов на вопросы

За что же так? Помилуй их, Господь.
Откуда в людях столько нынче злобы?
И он глотал, на вкус солёный, дождь,
И сам не помнил, как вошёл в автобус,

Смахнул слезу застиранным платком,
Давил на плечи жизни тяжкий крест,
Душил обид, застрявший в горле, ком,
Просил кондуктор оплатить проезд.

И ныла рана, где-то глубоко,
В него швыряли ветеранской книжкой,
Ему кричали: "Льготы нет такой,
Покинь автобус, ты, старик, здесь лишний!"

Дверной проём, как дзот, накрыв собой,
Застыл солдат, кругом рвались снаряды
И, проиграв, последний в жизни бой,
На остановку, будто в бездну падал.


Заметка на память

Газеты, пожелтевшая страница,
Страна быльём. И нет ничьей вины…(?)
Что в чёрных рамках потускнели лица
Героев, не вернувшихся с войны.

И чёрствым сухарём больная память,
Хранит в  котомке старой имена,
Которые для нас в лихую заметь
На чёрный день оставила война.

Та память на осьмушки хлеб поделит,
Но видно невдомёк, забывшей ей,
У матери  не восемь их, а девять
На той войне погибло сыновей.

И горло обовьёт верёвкой тонкой,
(Что может быть осьмушки этой горше?)
И с каждой умираешь похоронкой,
Оставленной в калитке почтальоншей.

И будут губы причитать:" О, Боже!"
Но голос мой перед бедой бессилен,
И ничего на свете нет, что может
Сравниться с этой женщиной России!

Мне бы упасть пред нею на колени…
Мне бы узнать почём сегодня память?
Чтобы её грядущим поколениям
Смогла  я  в назидание оставить.





Александр СТАРОДУБОВ

Александр Леонидович родился в 1950 году, в совхозе «Оренбургский». С семьёй переехали в Орск. Окончил школу №38, затем ПТУ 24 г.Орска по специальности электрик. Работал на мехзаводе, ЮУМЗе, в строительных организациях, был предпринимателем. Окончил трудовую деятельность мастером в ООО «Ринг».
Имеет пятеро детей и 11 внуков.
Сочинять начал ещё в юности.
Гроза

На перекрестке дорог
забыть свое детство не смог.
Деревню мою над рекой
с легкой, как дымка, тоской.
Там мама, под образами,
стирает бельё руками.
И стол покрыт рушником,
и крынка стоит с молоком.

И я уж давно не малец,
с войны не вернётся отец.
Мне снится наш домик с крыльцом,
на нём мы сидим с отцом,
А мама под образами
стирает бельё руками.
И стол покрыт рушником,
и крынка стоит с молоком.

Сквозь сон слышу утренний гром,
в тумане – родительский дом…
Мне страшно, гремит гроза,
боюсь я открыть глаза.
Дурак

Я знаю, что мужчина пожилой
Проехал на трамвайной колбасе.
Да, он дурак, он не такой как все.
Он по двору шататься не мастак,
Он на завод, к станку, ведь видно, что дурак.
И защищать страну он в армию идет,
Ну, сразу видно – идиот.
Ну, а помочь рояль вам на этаж - 
Дурак, он тут как тут, готов и за кураж.
Ведь мог бы стибрить ведь, никто не видел,
Никто не обозвал бы, не обидел.
Ходить вокруг добра, а взять – никак – дурак.
Ему хоть водки, хоть воды налей -
Дурак других не злей, с ним веселей.
На женщин смотрит с обожаньем,
Хотя от них не ждёт вниманья.
Невзрачен он и небольшого роста
И обмануть его так просто.
Дурак он верит всем на слово.
Обманешь ты его – поверит снова.
И пусть он звёзды не хватает с неба,
Неприхотлив и счастлив просто хлебом.
В одежде ходит он, какой придется,
Ну а пошлёшь его, пойдет, не обернётся.
Таких их много, ты увидишь,
Болтают на английском и на идиш.
Весь мир стоит на дураках
Ну а без них он сразу рухнет.
Без дурака  свет на земле потухнет.
Стихи пишу и для души и для забавы,
За них ведь – ни рубля, ни славы.
Ведь это я тогда, на колбасе…
Наверно я дурак, раз не такой как все.
Памяти…

Вот и нет тебя на этом свете.
Догорел и минул год второй,
И над миром солнце также светит,
Также день по-прежнему встает.

Также месяц и луна нам светят,
Бьют о берег волны без конца.
Словно в тяжком сне, кто нам ответит
Почему два года нет отца.

Так и жизнь проходит незаметно.
И в такой же тяжкой кабале,
Сотни тысяч граждан неприметных
 Умирают также в сентябре.

Так и мы, отбывши наказанье
В этом мире счеты подведем,
И с тобой последнее прощанье
Нашей встречи станет первым днем.
Памятник

Стонали горы, реки, степи позади.
Ведь ты, солдат родной, нас грудью защитил.
Не сосчитать теперь кровавых ран,
Стоит здесь слава всех родных нам Россиян!


И может век, и больше лет пройдет
Не позабудет его подвига народ,
И нет семьи, чтоб не коснулись эти сны
Про память наших, не вернувшихся с войны.

И если строй солдат погибших встанет в ряд,
То цепью опояшет шар земной.
И жизнью не одной, а целым поколеньем
Просыпались на землю мы листвой осенней.
Сон

Я жил, как жил
Работал, веселился и грустил,
Но никогда при всём при этом,
Не причислял себя к поэтам.
Но мне казалось – божий дар,
Открыл заслонку – сильный жар -
Теперь пиши, не трепещи,
Как бабка, сидя у печи.
И, в общем-то, вопрос не в этом,
Стал ты поэтом или не стал поэтом.
Поэт не только просто очевидец,
Но он немножечко провидец.
Он может, под напором вдохновенья,
Рассеяв всякие сомненья,
На амбразуру…, но нельзя
Откроет людям кто глаза
На то, что ото всех закрыто?
И видит, что поэт душой открытой
Навстречу бурям и ветрам.
Иль может, то приснилось вам?
Иль в незабвенной тишине,
То может быть, приснилось мне?
Предвосхищать и угадать
Не может лживый или тать.


Но почему сей божий дар -
И у меня? И вот удар,
Я избран, хоть и не поэт.
Но для чего? Пролей мне свет!
Теченье жизни мне не изменить.
Не буду я себя потом винить
За то, что знанием своим
Не поделился, не открыл ответ
На то, что жизнь, живя, все люди ищут
Жизнь губя, и уповают на тебя.
Но как я людям дам совет
Сказать, что знаю я ответ
На то, что с ними вдруг случится.
И может же такое мне приснится…













Елена СУРИНА
 Родилась в 1966 году в Орске. По образованию – математик и экономист, преподает в Орском гуманитарно-технологическом институте–филиале Оренбургского государственного университета. Стихи  стала писать  с 2005 года. Публикуется в интернете на Стихи.ру, альманах 45-ая параллель. Есть публикации в печатных сборниках – «Отражение», «Башня», «Поют любовь вам ангелы-поэты», «Времена года», в альманахах «Гостиный двор» и «Орь».
Разделим,  Родина, с тобою…

Разделим,  Родина, с тобою
По-сестрински, напополам,
Всё то, что взято было  с бою,
И даровалось свыше нам, -

Огромных городов кипенье,
Жужжанье луговой тиши,
Стремленье к счастью и смятенье
Российской  раненой души,

Степную ширь и гор громады,
Цвет яблонь,  журавлиный клин…
Разделим дедовы награды -
За кровь, отвагу, за Берлин.

Как дар, добычу, как наследство
Разделим честно – на двоих
Мы песни мамины из детства
И этот немудрёный стих, -

Всё пополам – и мир,  и  малость, –
От солнца до свечи в окне...
А ты, глазами улыбаясь,
«Да всё – твоё…»– сказала мне.
О будущем не ведает никто

О будущем не ведает никто,
Никто не знает воли высших сил. -
Не дай лишь Бог страдать потом за то,
Что получил все-все, о чем просил.

И не пытайся меж библейских строк,
Найти своей знамение судьбе, -
Пусть совершится в надлежащий срок,
Что   свыше уготовлено тебе.

Все просто!  - Верь. И не твори греха,
Насколько это может человек…
А если жизнь, по-твоему, плоха,
Начни сначала новый день и век.
Илья-пророк

Ох, и копится гроза за рекой, -
Аж вода в реке почти не течет,
Отражая лик Ильи грозовой, -
Очи сини, седина по плечо.

Страшно так, что позвонил бы, крестясь,
Богу с криком: «Ой, прости меня, Бог!»,
Да не  действует мобильная связь,
Коль  грохочет в небе грозный пророк.

Он не шутит, не берет на испуг,
О пощаде ты Илью не моли,
Ярких молний приготовленный пук
Рассекает мир с небес до земли.

Ты стоишь под ними словно нагой,
Ждешь ударов за грехи и дела,
Ох, как страшно… Но, смотри, - стороной
Грозовая туча снова прошла.

И  блистает снова солнце в тиши,
Улетел Илья в призвездную высь…
Но забыть его, дружок,  не спеши, -
Помолись ему, дружок, помолись.
Умирай, Осенняя Империя!
Умирай, Осенняя Империя!
Исчезай без слез и без овации. -
Ты давно расчетливо промерена
Взорами иной цивилизации.

И Зима, подросшая, голодная,
Изучила царственные слабости
И войска, от старости  негодные,
И вельмож, раздувшихся от жадности.

На нее сейчас с с усмешкой гордою,
Ты глядишь, кичась златыми  листьями, -
Но тебе  пред северными ордами
Снежных хлопьев даже дня не выстоять.

И от Солнца не придет спасения, -
Ты его давно прикрыла тучами…
Умирай, Осенняя Империя!
Без тебя намного будет лучше нам.
Приготовился ангельский дом
Приготовился ангельский дом
Встретить утро под божеским глазом,
Юный    ангел с подбитым крылом
Все еще не вернулся    на базу

Вон, - летит он, теряя венок,
Перья белые выдраны  клоком, -
Кто ловил, кто стрелял – знает Бог,
А до Бога ужасно далёко.

Ах, нельзя  же нарушить табу, -
Не пропеть под бряцание лиры,
Прикусив от волненья  губу,
Машет крыльями он,  что есть силы.

Но уже начинает светать,
Вот и песнь завели на линейке,
И закрыл золотые  врата
Сонный Петр в меховой телогрейке.

Замирает сердечко комком, -
Не помочь ни словами, ни делом,
Юный  ангел с подбитым крылом
Тихо плачет на облачке белом…
Ворота осени открыты
Ворота осени открыты, -
Сентябрьский  ветер, первый гость,
Кладет на храмовые плиты
Листвы накопленную горсть.

Беззвучно катится   монета,
Но ей не искупить утрат…
На жертвенниках пепел лета
Струит медовый аромат,

Узором паутинных ниток
Покров на алтаре расшит,
И солнца потускневший  слиток
В голубизне его лежит.

Но за колонной  знака  длани
Ждут тучи… Он им будет дан,
И меж землёй и небом грянет
Дождей стремительный орган.
Я под лампочкой в углу
Я под лампочкой в  углу
Вышиваю жизнь крестом,
Пальцы тонкую иглу
В жизнь втыкают под углом.

Жизнь как жизнь – дела, слова,
Рыжий кот сопит у ног,
Скоро выпадет канва,
С пялец снимется платок, -

Гладь седого полотна -
То ли небо, то ли лёд,
В уголке – едва видна –
Незабудочка цветёт.
С тихой улыбкой спускается вниз
Бог еженощно спускается вниз
Белою лестницей из облаков,-
Нашу жестокую темную жизнь
Светом и словом исправить готов.

Смотрит направо Бог –  бойня и стон,
Смотрит налево - разрушенный дом...
Пламя рассветное ширит Восток,
Запад пылает закатным огнём.

Кровью и злобой заполнена твердь, -
Значит, опять Он - непрошенный гость.
Что ж,Он уходит... бросая нам смерть
Словно собакам - желанную кость.
Крыжовник

Дом заброшен, и калитка заперта, -
Палисадом бы махнуть, да только вот
Там охранный пост колючего куста,
Что ни ягод, ни прохода не даёт.

Впрочем, нет, - висят две ягодки, смотри,-
Зеленеющий крыжовниковый взор,
Даже больше на глазище – целых три,
Как у старшей из Хаврошкиных сестер.

Часто-часто в золотые  вечера,
Подоив пришедших с выпаса коров,
Вслух читала тетя Маша, - детвора
Притекала ручейком со всех дворов,

И дошкольная внимала молодежь
Страшной сказке про сиротское житьё,
А когда вели Бурёнушку под нож,
Начинались вопли, слезы и нытьё.

«Что ж Хаврошка позабыла про глазок!»,
Волновалась ребятня вокруг стола.
На тарелке ждал  крыжовенный пирог…
Неужели тетя Маша умерла?...

Что ты, что ты, дорогая, Бог с тобой!
Просто в город сыновья забрали мать…
Спи себе, один глазок, и спи,  второй ,
Ну а третьему, как водится, не спать.


 
Татьяна ФИЛИППОВА

Татьяна Филиппова – орчанка, родилась в 1997 году. Оканчивает школу №50 им. В.Поляничко. Пишет стихи и прозу. Публиковалась  в газете «Оренбуржье», альманахах «Гостиный двор»,«Орь», в коллективных сборниках «Здравствуй, это я!», «Ручейки», «Небо детства». .Лауреат Всероссийской премии им.А.С. Пушкина «Капитанская дочка», Участница  Международных семинаров молодых дарований в Литературном институте им. А.Горького. Награждена Дипломом первой степени  областного конкурса  детского литературного творчества «Рукописная книга».  В  региональной  научно – практической конференции  «Ученье разум просвещает» заняла второе место  за творческую работу «Анализ переводов форменного стихотворения Льюиса Кэрролла».  Победитель конкурса исследовательских работ учащейся молодежи  студентов Оренбуржья, посвященного 10 – летию Ассоциации «Оренбургский  университетский учебный округ в секции «Русский язык и литература». В 2013 году выиграла областной конкурс «Золотая молодежь Оренбуржья». Является редактором школьной газеты «Свой голос», которая в 2013 году заняла первое место в городе. Стала победителем проекта «Смотрю на мир сквозь пламя Вечного Огня». Участвовала в Некрасовском Всероссийском  семинаре молодых литераторов. В 2015 году работа «Особенности перевода поэзии М.Ю. Лермонтова на английский язык» в региональной научно-практической конференции заняла первое место. Ее стихи вошли в альманах, посвященный   55-летию  областного  литературного объединения им. В.Даля и книгу «Орские авторы» к 280 -  летию Орска. Вышла ее первая книга «Будто мы незнакомы».

Фронтовику
Войну встречал безусым
Мальчишка  - сорванец.
Решил: не будет трусом,
А станет, как отец.
Определился в роту,
Где был и мал, и стар.
И вот пошла пехота,
Земной вращая шар.
Друзья у пулемётов,
Он держит карабин.
Но полегла вся рота,
Остался он один.
Очнулся у дороги.
Немецкая шрапнель
Пробила грудь и ноги,
Разорвала шинель.
В палате провалялся
Пять месяцев иль шесть.
И  письмеца дождался -
Нерадостную весть.
Село его родное
Враги сожгли  огнём.
Он поседел от горя,
А был еще юнцом.
Решил остаться в Орске,
Ведь по душе пришлись
Уральские берёзки,
Налаживалась жизнь.
И был он ветераном,
Три сына, внуков пять.
Но фронтовая рана
Напомнила опять.
И звёздочки слетали
На обелиск его,
А правнука назвали
Иваном в честь него.

Красная могила

Посвящается Виктору Поляничко

Сюда издалёка машина спешит,
Гружёная  яшмою орской,
И в камешке каждом уральском горит
По капельке крови геройской.
Ах, Виктор Петрович, России посол,
Как вами гордится подшефная школа!
В Афган посылали, по долгу он шёл
Герой и вожак комсомола.
Он жил, чтобы только России служить,
Не знала душа тишины и  покоя,
Никто бы не смог его защитить -
 Страны своей светлой героя.
А время бежит, и который уж год
Он семье не напишет ни строчки,
И внуков своих уже не назовет:
«Мои вы хранители – ангелочки».
И к красной могиле идут и идут
Москва, Питер, Орск- поклоняться.
Гвоздики кладут в замерзающий грунт
И плачут,  и слёз не стыдятся.
Медали «За отвагу»
Посвящается прадеду моему, Ивану Алексееви-чу.
 Я перелистываю старенький альбом,
Рассматриваю жёлтую бумагу.
А это кто? Ты молодой? Наш дом?
На пиджаке медали «За отвагу».
И дед закуривает трубочку свою,
«Ну,  слушай, правнучка, историю мою:
Мы шли по главной улице страны
На юго – западе, за нашею границей.
Теснили немца. Громко пели птицы
Начало было доблестной весны.
А улица была пустынна и тиха,
Мы шли  по центру с миром и любовью.
И вдруг упал наш командир полка
От пули в сердце, захлебнулся кровью.
За ним другой, и третий полегли,
Шеренга поредела. Стало ясно,
Что где – то снайпер спрятался в тени,
Кто следующий?  Как идти  опасно.
Я тоже снайпер, осмотрел дома,
Готический собор, немая тишина.
Приделал зеркальце  к ружейному прицелу,
Вдруг на балконе что – то заблестело.
Прицелился, и снайпер замолчал.
Попал я точно в цель и снял вражину.
Друзей мы хоронили по ночам,
На кладбищах враждующей чужбины.
Так появилась первая медаль,
Друзей погибших до сих пор мне жаль,
В конце войны, почти в начале мая,
Война – такая штука непростая.
А первая медаль блестит, звеня.
Я друга вынес прямо  с поля боя.
А он стонал: оставь, оставь меня,
На землю положи, так хочется покоя.
Но я все полз вперед, тащил его на ветках,
Царапнул пулей немец, и оставил метку
На искривленной до сих пор ноге.
Но дотащил я друга на себе.
Он вылечился.  Мы, однополчане,
Писали письма длинными ночами,
Потом все как – то разом замолчали,
И были наши светлыми печали.
А почему же связь оборвалась?
Да потому, что жизнь оторвалась.
Ушли тихонько други и  подруги,
Туда, где связи нет, и только память вечна,
Она, как космос, страшно  бесконечна,
В  таинственном, но обреченном круге».
Я выросла, и мне частенько снится,
Затихшая враждебная столица,
И снайпер, притаившийся в кустах,
И друг, которого дед тащит с поля боя,
И мамина тревога: почему так стонет
Большая дочка с зеленью в глазах?

Дети красного снега
Мы – дети красного снега.
Мы – незваные гости.
Солдаты стреляли из пушек,
Люди кричали: «Победа!»
А мы собирали кости
Наших убитых игрушек.
Мы – дети нового века,
Мы – бездарные гении.
Наши кровавые грёзы
Весной сиреневые.
Страх маленького человека -
Лететь  через тернии,
Чтоб обжигали звёзды.



Александр ЦИРЛИНСОН


Цирлинсон Александр Матвеевич родился 22 декабря 1935 года в г. Запорожье.
В 1941 году с мамой и маленькой сестрёнкой был эвакуирован в г. Сталинск (Новокузнецк).  С 1960 года живёт в г. Новотроицке.
 Служил в рядах Советской армии. Учился в Новотроицком  вечернем металлургическом техникуме и заочно в Новокузнецком педагогическом  институте, Работал электриком, проектировщиком, аппаратчиком химического производства, спортивным работником.
Стихи публиковались в областной и город-ской периодической печати, в альманахах «Поэзия», «Гостиный двор», «Вечерние огни», в журналах «Физкультура и спорт»,«Молодежная эстрада», «Дон», «Москва», в антологии « Русская поэзия.  21 век », в  антологии военной поэзии «Ты припомни, Россия, как всё это было!...» в московских и обла-стных коллективных сборниках..
Автор книг стихов: «Осенняя нежность»       ( псевдоним Александр Матвеев), «Часы благополу-чья», «Вечная смута», «Високосный год», «Пока любовь во мне живёт» ,  «По вечному кругу», «Сту-пени» и др. Автор полного перевода сонетов Уиль-яма Шекспира, автор-составитель книг  на спор-тивную тему: «Шахматные силуэты», «Новотро-ицк  спортивный», «Оренбуржье  спортивное», «Штанга - на всю жизнь», книги о культуре и искус-стве Новотроицка «Мастерство и вдохновение».
Руководитель общественного консультаци-онного пункта при отделе искусств центральной городской библиотеки г. Новотроицка.
Член Союза писателей России, Отличник физической культуры и спорта России.
Награждён благодарственным письмом гу-бернатора Оренбургской обл.«За развитие лите-ратурного творчества в Оренбуржье»

9 МАЯ
Над городом застыла тишина.
Ночные окна отражают звёзды.
Давным-давно закончилась война.
И город спит. Ему не снятся грозы.

Давным-давно закончилась война.
Победные салюты отгремели.
Отплакала солдатская жена,
И сын солдата встал из колыбели.

И вновь весна бушует над страной.
И первый дождь грозит вот-вот пролиться.
А память, как надёжный часовой,
Нам сохраняет дорогие лица.

И хочется, так хочется порой,
К святым могилам нежно прикоснуться.
Солдаты шли в последний правый бой,
Чтоб победить. И чтоб домой вернуться.

И город спит, объятый тишиной.
Вздыхает он спокойно и устало.
И охраняют города покой
Солдаты на гранитных пьедесталах.
                1970г.

Воспоминание о  военном   детстве

Как трудно осмыслить такое соседство:
И сводки войны, и букварь на уроке.
Ах, дальняя память! Ах, память-наследство.
И сроки твои — бесконечные сроки.

И дальняя память покоя дороже.
Пока я дышу — не считаюсь с годами.
Пока, словно совесть, живёт и тревожит
Далекий мальчишка с моими глазами.

Как вспышки пронзительно-яростных молний,
Те годы оставим потомкам в наследство.
Чтоб каждый живущий взволнованно помнил
Про наше суровое, взрослое детство.

1
А эта тишина подобна передышке.
Как задремавший гром. Как легкая волна.
Ещё шумит весна... Веснушчатый мальчишка –
Забавный милый гном — укрыт завесой сна.

Пока он мирно спит. Он видит сны лихие:
Вот поднялась волна. Вот пробудился гром...
А мир в страстях кипит — грядут сороковые.
И тёмная война вползает в светлый дом.

2
А ёлка стояла высокая, стройная.
Как чудо лесное, как облако хвойное.
И ёлка сверкала, играя игрушками,
Шарами цветными, дождём и хлопушками.

И мы веселились — кружились и пели.
А где-то разрывы.

Снег, смешанный с кровью.
И наши усталые мамы глядели
На нас, с затаенной надеждой и болью.

3
Придет с работы мама ночью.
На кухне примус разожжёт.
Она снаряды фронту точит.
Всё точит их — четвёртый год.

Лишь по ночам я вместе с нею.
Засну. Прижмусь к её плечу.
Я в нашей жизни всё умею,
Но плакать иногда хочу.

4
Я сплю. И снится мне бомбёжка.
Горят вагоны. Крики. Страх.
И братик — маленький Серёжка,
Застыл у мамы на руках.

И я кричу. И крик свой слышу
Во всех концах большой страны.
И мамин голос: «Тише, тише...»
И жуткие уходят сны.

5
Пел песни дружный наш отряд.
А рядом, за стеной,
В палате умирал солдат,
Подкошенный войной.

Ещё косила та коса.
Но весело и в лад,
Звучали наши голоса
Во славу всех солдат!

6
Я перед ним всегда робел.
Был молчалив сосед.
Я знаю — в танке он горел.
Огонь оставил след.

Он шёл — медали в два ряда
Позвякивали чуть.
И было страшно мне тогда
В лицо ему взглянуть.

7
Я мальчик. Я тайком курю.
Глотаю горький дым.
О, как я мысленно парю!
Как жажду быть большим!

А мир кромсается войной.
Здесь каждый боль испил.
Мне повезло: я вот такой
Чинарик подцепил!

8
В который раз иду на «Два бойца».
В который раз в святое чудо верю,
Что вот сейчас, за этой самой дверью,
Увижу на экране я отца.

Я каждый кадрик знаю назубок.
И всё-таки, сквозь шквал огня и стоны,
Отец кричит: «Держись! Живи, сынок!
Нас — два бойца!
И рядом – миллионы…



9
И не поможешь тут словами.
Да и слезами не поможешь.
Украли карточки у мамы.
Несут соседи, кто что может.

Придёт, придет за всё расплата.
Проплачет мама втихомолку.
На юбку новую заплатку
Пришьёт блестящею иголкой.

И новый месяц ждать мы станем.
Мы в этой жизни не сорвёмся!
До новых карточек — дотянем.
Да и отца с войны дождёмся.

10
Когда победные салюты
Войне отметили конец,
Считали дни, часы, минуты,
Когда придёт с войны отец.

Средь ликования и стоны
Впервые поняли тогда,
Что не боимся почтальона,
Что миновала нас беда.

Ложилась пыль от страшной битвы.
И нежность трогала сердца.
И были мамины молитвы
И за меня и за отца.
               
 1983г.



Послевоенная  баллада

У базарной пивной
В шапке и телогрейке
Дядя Гриша, хмельной,
Собирает копейки.

Далеко до зимы —
Осень в самом начале.
От войны до сумы
Только боль да печали.

Были дом и жена.
И тепло было в стужу.
Всё украла война,
Искалечила душу.

Наградила война —
На фуфайке медали.
Но они, как вина,
Чтобы все увидали.

И ему был салют —
Рядовому пехоты.
Но его не зовут
Пионеры на слёты.

А начнут его грызть
Вечно правые люди,
Распроклятую «жисть»
Распекут эти судьи.

И тогда защемит
Сердце раной забытой.
И дымит он, дымит
Махрой ядовитой.

И сквозь режущий дым
Прохрипит виновато:
«Зря остался живым,
Зря пришёл в сорок пятом».
                1981г.

Ветеранам войны
Уже осталось их немного
Из тех, кто был страны солдатом.
Кто шёл тернистою дорогой
Тогда в победном сорок пятом.
Сейчас вглядитесь в эти лица,
Сейчас вглядитесь в их награды.
Ведь может скоро так случиться,
Что никого не будет рядом.
Какие думы их терзают?
Какие боли их тревожат?
Об этом только внуки знают,
Которые потери множат.
Мы, дети времени лихого,
Единственные очевидцы.
Уже и нас не так уж много
И суровеют наши лица.
А рядом с нами наши дети,
Те, кто прошёл Афган когда-то.
Те, кто на том и этом свете
Чечни Российские солдаты!
И нет покоя ветеранам.
И мир – сплошное поле брани.
Саднят на старом сердце раны
И горизонт в седом тумане.
                2005г


Лилия ЧЕРНОВА

Лилия Владимировна родилась в городе Орске. Окончила Оренбургский текстильный техникум, работала на швейной фабрике,  биб-лиотекарем – в ГПТУ № 1, в школе № 50, электрофотографом  на Орском механическом заводе. Печаталась в городской газете «Орский рабочий», в областных газетах «Комсомольское племя», «Южный Урал», в журналах «Мурзилка», «Весёлые картинки», «Дон», в коллективном сборнике: «Я говорю с тобой, мой Гай», в сборнике стихов российских поэтов о Т.Г. Шевченко «Венок России - Кобзарю» (издательство «Советская Россия», Москва, 1989 г.).  Автор 2-х поэтических книг: «Верю берёзе белой» (издательство «Золотая аллея», Калуга, 2000 г.), «Тихий свет» (Оренбург, «Печатный дом Димур», 2008 г.). Член Союза писателей России. Живёт в Орске.

Улыбнись
Улыбнись, неулыба моя!
Видишь, солнце окно осветило!
Просыпается снова земля,
Наполняется доброю силой.

Зазвенела рассвету в ответ
Колокольцами птаха-синица.
Да храни тебя, радость, от бед,
Музыкальная наша сестрица!

Распускайся, зелёный росток,
В незабудку, ромашку, гвоздику…
Превращайся, тетрадный листок,
В долгожданную мудрую книгу.

*  *  *
Ни мысли, ни чувства, ни слова –
Бреду по осенней листве.
Ни дочки, ни сына, ни дома –
Лишь  ветер гуляет во мгле.

Утраты, утраты, утраты…
Всё правильно, скажете вы.
Весной мы несметно богаты,
По осени разорены.

Но всё же, но всё же, но всё же
По утру восходит заря.
Но всё же, но всё же, но всё же
Живу я на свете не зря.

Уходящее лето
Предосенняя тишина.
Небо смотрит глазами ребёнка,
В сердце музыка света слышна
И струна в ней звучит тонко-тонко.

Не порвись, золотая моя!
Нам о нежности мало пропето.
Пусть запомнит родная земля,
С ней и я – уходящее лето.

Ответ на вопрос

Что тебе от жизни надо?
- Ни богатства, ни казны.
Дом родной – души отрада,
Где углы для всех равны.

Ожидание восхода,
Пробуждения земли,
Божьего продленья рода
И немеркнущей любви.

*  *  *
Что же это? Что же было?
До сих пор вопрос.
Ясноглазо, быстрокрыло
Мимо пронеслось.

Хоть и вечер к ночи клонит,
Но, как днём, светло.
Сколько радости и боли!
Что же это? Что?

Тишина вокруг и нега –
Подымаю взор,
Звёздно и влюблённо небо,
Словно мне в укор.

*  *  *
Что такое смех – забыла,
Словно острый нож в груди.
Нет ни воли, нет ни силы
Далее свой крест нести.

Я не жалуюсь, о Боже!
Хочется, ну просто жуть,
В утро или в день погожий
Жизнь с улыбкою вдохнуть.

Удивиться ветру а поле
И игривым облакам,
Мирным звонам колоколен
И твоим, мой друг, стихам.

Помечтать ничуть не вредно,
Мне такое по плечу.
Вот, шагнув навстречу ветру,
Я взлетела, я лечу.

Родное

Зелёная травиночка,
Скворечник на осине.
Моя любовь – кровиночка,
Любезная Россия.

Весенняя проталинка –
Мой город Орск рабочий.
Ты не большой, не маленький,
Живёшь, растёшь, хлопочешь.

Здесь Орь – степная реченька,
Урал – гостям на диво.
Здесь и моё сердеченько
Стучит неудержимо.

Живи, моя проталинка!
Пой скворушка, в зените!
Держитесь, наши ставеньки,
И прошлое храните.








Маргарита ШУМОВА

Родилась в 1986 в городе Орске, где до сих пор и проживаЕТ. По специальности – филолог.
Стихи начала писать с 15 лет, спустя несколько лет начали появляться и песни. В 2007 году стала призером конкурса «Покорение космоса – слава Рос-сии». Её стихотворение было включено в одно-именный сборник авторов со всей страны.
Дочь леса
Меж нами ты бродила словно тень,
Грустна была  в тот странный день,
В последний раз прошла, сказала тихо что-то,
Казалось всем – листва шумела,
Легка была, и плащ, как осень, жёлтый,
Одним движением одела.

С тоской смотрела. Ты прощалась,
Ушла в свой заповедный край,
Ты в людях разочаровалась,
Но мы тебя запомним, знай,

Твоих волос златых убранство
Не повторит никто из нас
И эти песни, что пространство
Пронзали звонко в ранний час.
Дитя природы, будь подальше
От беспощадных, злых людей,
Тебе не превозмочь их фальши,                Блеск глаз твоих твоих из-за ветвей
Порой ловлю в глубокой чаще,               

Но мы не стоим памяти твоей.
Поверь, наш мир не настоящий -
Пустое сборище рабов и королей.
Выхваченное взглядом и умом ранним утром
Рот беззубый и злая усмешка,
Шрам на левой щеке,
Высокие шпильки, напрасная спешка.          
Облака, стая птиц вдалеке

Сизый дым, подхваченный ветром.
Открытие булочной. Восемь часов.
Нищий. Мелочи нету.
Холод. Гряда облаков.

Трамвай. Начавшийся дождь.
Капли. Тихо. Сплетни.
Холод. Тесно. И дрожь.
В угол. Там незаметней.

Прячусь. Шум. Настигает.
Озарение. Жест. Топот.
Мысль. Медленно тает.
Взгляд опять. Осуждающий шепот.

Я и мир. Мир и я.
Безразлично. Пустые стенанья.
Общество. Зло. Большая семья.
Пустота. Пустота. И молчанье...
Ода весне
Прекрасен утра пасмурного взгляд,
Загадочен, туманен и недвижен.
Он обращен на мокрый серый сад,
Что скоро будет бел - цветенья день всё ближе.
Я слышу по ночам, как робко
Крадётся тёплый ветер средь ветвей,
И тает снег, и на дорогах топко,
Ручьи бегут проворней, веселей.
О, как я ждал тебя, весна!
И от волненья был с собою не в ладу.
Ты – целая, огромная страна,
Недолго мы гостим в ней раз в году.
Я – житель той страны, мой дар – свобода,
От птичьих песен ныне духом встрепенулся,
Поняв, о чем они легко, без перевода,
Я миру тотчас благодарно  улыбнулся.
Бог
В ветре прохладном и речке заросшей,
В пасмурном небе, в березовой роще,
В грустных глазах твоих, в звездах горящих,
Ловлю этот взгляд, и все чаще и чаще,
То грустью наполнен, то радостью он,
То песню я слышу, то сдавленный стон,
И есть кто-то в мире, кто глаз не смыкает,
Он с нами всегда, и ОН наблюдает…
               
Размышления последним днем весны
Из старого приемника играют
Гавайские напевы, и в кафе
Столы раз в час, похоже, вытирают –
Но ничего – все нынче подшофе.
Гляжу я на обшарпанные стены,
Давлюсь дешёвым кофе и… страной!
В наш прогрессивный век здесь сюзерены
Вассалов крепко держат под пятой.

Невольно представляю Гонолулу –
(О нем гитара переливчато поет),
Там девушки в венках танцуют хулу
Но с климатом, увы, не всем везет…

У нас не море и не белые пески -
Речушка есть,  ларьки и пыль,
Мы в полдень не ложимся в гамаки,
Цветёт кругом полынь, а не ваниль.
Тут люди неприветливы, угрюмы,
Ругают матом власть и много пьют,
Живут в глуши без пафоса шума,
Однако громко по ночам поют.
Но что-то есть, не описать словами,
В столь неприглядном уголке страны - 
 Лишь здесь так искренне,
 зелёными глазами,
Глядит в упор
   Последний день весны.


Снежная королева

Все замёрзло - мосты и проспекты -
Лишь витрины сияют огнями,
Ты сегодня в городе где-то
Белой птицей кружишь над домами.

Ты шутить уже перестала -
Всё дыханием холод объял,
Шумный город укрыв одеялом,
Чтоб он тихо всю зиму проспал.
След на песке
Не верь печалям, горестям, тревогам,
Они уйдут, исчезнут в бездне лет,
Не плачь о солнце тёмной ночью –
К утру опять вернётся свет,
Твои мечты, страданья, письма
Забвенья захлестнёт волной.
Судьба незримой тонкой кистью
Рисует облик новый твой.
               
Ты  засмеёшься и заботы
                оставишь, улыбаясь, вдалеке.
Любое, даже сильное унынье -
                лишь зыбкий след на золотом песке.
Белый
Белый – траура истинный цвет,
Белый саван зима шьёт земле,
Лик Луны белеет в полях,
Почувствовав ночи кончину.
Краснота, синева, чернота,
Белыми станут, поблекнув.

Как бела и чиста наша память
Об ушедших от нас навсегда…

Я тебя положу над водою
Среди белых, холодных кувшинок,
И в их тихом, неслышном дыханье
Навсегда найдешь ты покой.
Амеба
Средь листьев шороха и лилий белизны
Усну в бездонном озере желаний,
Хоть всплески вод его становятся грозны,             
Во мне нет страха, боли и страданий.               

О, да, амеба, я, амеба,
Смотрю на жизнь бессмысленно, но в оба,
И медленно, но верно понимаю, 
Что равнодушье от неё перенимаю.

Чтоб быть собой, необходимо
Желанья, как ненужное, отбросить,

Тревогам не внимать, остаться невредимым,
Пусть каждый день и горести приносит.
               
И я недвижим, словно истукан,
Во мне стремлений нет, а, значит, нет тщеславья,
Я счастлив, и притом не пьян,
Я – это книга без заглавья.
Деревня
Я - дым. Плыву. Я на закате в небо мчусь,
Но от усталости, порою, лениво по земле стелюсь,
Я вижу все деяния твои, деревня,
Труба печная - мать моя.
Средь чеснока, укропа, ревня
Пройдет незримая струя.
Среди свиней, среди отбросов,
Среди полей, среди покосов -
Везде проникну я насквозь,
Крестьянка месит тесто, крестьянин прибивает гвоздь
Крик звонкий, радостный детей,
Кур говор и шипение гусей,
На сеновале вижу пару молодую,
Плыву, куда попутный ветер дует.
Я вижу, вижу все твои деянья,
И не теряешь ты при том очарованья...

Ч  А  С  Т  Ь  V
 
МАСТЕР-КЛАСС


Геннадий КРАСНИКОВ.

Геннадий Николаевич родился в 1951 году в городе Новотроицк Оренбургской области. Работал электриком, корреспондентом районной газеты. Окончил факультет журналистики МГУ. Автор по-этических сборников: «Птичьи светофоры» (1981), «Пока вы любите...» (1985), «Крик» (1988), «Не убий!..» (1990), «Голые глаза» (Монреаль, 2002), «Кто с любовью придёт...» (2005) и других. Вместе с поэтом В. Костровым в 1999 году выпустил наи-более полную итоговую антологию «Русская поэзия. ХХ век», в 2009 году вышла составленная им антология «Русская поэзия. ХХI век». Статьи и эссе, а также публицистика Красникова по вопросам литературы, культурософии, истории постоянно публикуются в центральных журналах и газетах. Лауреат премии имени М. Горького, имени Б. Полевого, Большой литературной премии, премии имени К.Д. Бальмонта, имени святых равноапостольных Кирилла и Мефодия. Живёт в городе Лобня Московской области.

 * * *
В тех садах, в тех домах и глухих коридорах,
в тех уральских бараках (поклонимся им!),
где в раздорах и драках взрывались, как порох,
где смеялись и пели, где был ты своим...
-
Где смеялись, а песни слезами кончались,
в том немыслимом, послевоенном, году,
где за бедным столом всем двором умещались,
где и смерть на миру, и душа на виду.
-
В той забытой стране, в том году небогатом
всюду был ты своим, отрок света и тьмы,
в той забытой стране под безбожным плакатом
Бог тебя уберёг от сумы и тюрьмы...
-
А теперь золотят купола и столицы,
но людей разделили лукавой межой,
в незнакомой стране незнакомые лица,
где железные двери, где всем ты чужой.

Память
Я всё занесу на скрижали…
                Евг. Винокуров
Всё было:
               верили, грешили,
стальной выковывали дух,
а что запомнили? –
Россия.
Пятидесятые идут.
Никто оценки не завысил.
Все взлёты, слёзы, жизнь и труд –
в рассказе, что недлинным вышел:
пятидесятые идут.
Да, может быть, две-три детали
припомнит каждый, но они
на ход времён не повлияли,
не подняли престиж страны.
Но чтобы завтра не фальшиво
могли узнать нас и понять –
нельзя событьями большими
детали эти заслонять.
Они ведь в чьих-то судьбах были,
да и останутся в цене,
как те, что со станков сходили
в полуразрушенной стране.

*  *  * 

А когда выключается в комнате свет,
и лишь звёзды с луной остаются в окне,
словно в детстве, за тенью следя на стене,
мы не знаем, не ведаем, сколько нам лет...
 
В этом царстве ночном без фальшивых зеркал,
без навязчивой честности календарей –
ты летишь среди звёзд в колыбели своей,
как когда-то давно безмятежно летал.
 
Ты летишь в первородном, забытом тепле,
над сияньем уральских ночей ледяных,
над цветною поляной тюльпанов степных,
над судьбою, ещё не открытой тебе.
 
И такая далёкая песня слышна,
и далёкий единственный голос такой,
и такая защита небес над тобой,
что уже никакая судьба не страшна!..

*  *  *

Опять над нами тёмная завеса,
опять тебе отходную поют,
опять твою страну бесславят бесы,
и снова бьют и плакать не дают!..
 
В глухую стену, как подводник в «Курске»,
стучи сильней, чтоб слышали в Кремле, –
что ты не «новый», а последний русский
в своей стране, на собственной земле.
 
Пора менять кручину на дубину,
мы исчерпали срок терпеть и ждать,
ты помни – кроме жалоб на судьбину
в России есть «наука побеждать»!..
 
Кто рвал хоругви наши и знамёна,
кто в наших детях души убивал, –
мы этих бесов вспомним поимённо,
как никогда никто не вспоминал!..
 
Чего уж там, нас так и так осудят!..
Переживём и этот катаклизм,
и пусть нам общим памятником будет
разрушенный в боях либерализм!

Мы дружили с фронтовиками…
Памяти Е. Винокурова, М. Львова,
Н. Старшинова, Ф. Сухова, В. Шефнера,
М. Соболя, Н. Панченко, В. Карпова,
А. Межирова, М. Борисова...
– поколения фронтовиков

Мы дружили с фронтовиками,
с настоящими мужиками,
быть почётно учениками
у великих отцов своих –
тех, что скрыты уже веками
под осыпавшимися венками,
под летящими вслед плевками
на святые могилы их.
-
Знаем, что они пережили,
знаем, что они заслужили
и какие песни сложили, –
вместе с ними пели не раз…
В майский день за Победу пили,
а бывало, и слёзы лили,
вспоминая, как протрубили
им архангелы – грозный час!..
-
Ну так, что же, дети и внуки,
молча мы опускаем руки,
чтоб могли какие-то суки
пачкать память старых солдат?
Всё сдадим – без стыда и муки?
Впереди – подлый смех и трюки,
пляски под похоронные звуки…
Позади – Москва, Сталинград!..

*  *  *

Пока гром не грянет,
мужик не перекрестится.
            Русская пословица

Уже давно твой дом стоит вверх дном,
в твоё окно давно беда стучится, –
какой ещё ударить должен гром,
чтобы собрался ты перекреститься?!

Чужая речь, чужой Содом кругом,
чужим богам ведут тебя молиться,
какой ещё на свете нужен гром,
чтобы собрался ты перекреститься?

Со всех сторон над русским мужиком
любая сволочь ржёт и веселится, –
какой тебе ещё придумать гром,
чтобы собрался ты перекреститься?

Горит земля родная за окном,
ни сын, ни брат живым не возвратится,
какой ещё обрушить нужно гром,
чтобы собрался ты перекреститься?

Ужели непонятно, что добром
вся эта канитель не прекратится, –
какой ещё потребуется гром,
чтобы собрался ты перекреститься?

Усталый ангел над твоим одром
неужто безутешно прослезится,
когда последний в жизни грянет гром,
который никогда не повторится?..
Вот и славно, вот и чудно, старина ...

Вот и славно, вот и чудно, старина,
вот и дожили, спасибо, гран мерси,
мир становится опасней, чем война,
от такого мира, Боже, упаси!

Были хуже и подлее времена,
но безумней, всё же, не было времён,
если ЭТО мир, то, что же есть война?
Нынче каждый сам себе Наполеон.

Сотрясаются от мира сотни стран,
доживут ли наши дети до седин?..
Нынче каждый сам себе и Чингисхан,
и Аттила, и Тимур, и Саладин.

Так начался двадцать первый скверный век,
всяк над миром хоть на полчаса - халиф,
каждый сам себе отныне печенег,
каждый сам себе хазар, и гунн, и скиф.

Отыскать бы да зарыться в тишину,
где звенят цикады в холоде росы,
но они напоминают нам войну,
как шахидом заведённые часы.

Много их, кому в музей…

Много их, кому в музей
русский штык прибрать охота,
пусть идут они в болото,-
у России нет друзей,
кроме Армии и Флота!

Сам Архангел Михаил,
первый воин в Божьем войске,
с васильками да с березкой
ратный путь наш осенил,
ведь Кутузову он был
и Калашникову тезкой!

Было так и будет так!
Знают враг и доброхоты,
если же забудет кто-то,
память им вернут в два счета
русский штык и русский стяг -
Слава Армии и Флота!

Птицам вослед, что летят косякам ...

Птицам вослед, что летят косяками,
детям вослед, что глядят босяками,
спеть ли нам новую песню потерь?
Были когда-то и мы рысаками,
были когда-то и мы русаками,
кем же мы стали теперь?

Спеть ли, как деды ходили походом,
всяк атаманом был и верховодом,
где же сегодня тот век золотой?
Были раздольным, веселым народом,
как же случилось, что стали мы сбродом,
жалкою, нищей толпой?

Жили собором, великим простором,
ныне раздором живем и позором,
матушка плачет, да некому внять...
Хватит уже умирать под забором
и перед каждым лукавцем и вором
голову хватит склонять!

Родина!.. Пусть мы живем бестолково,
глянешь на клин журавлиный, и снова -
ты нам последней надеждой дана,
только твое материнское слово
вымолить может со дна ли морского,
с самого темного дна...

*  *  *
И в любом неказистом селе,
равнодушные к славе и шуму,
о душе, о любви, о земле
люди думали думу большую.

Пусть неспешный славянский наш ум
лежебокством никак не насытишь,
но какой-нибудь там тугодум
знал такое, что в книгах не сыщешь!

То он в звёздное небо глядел
То грустил, тяжело прозревая,
собираясь шагнуть за предел,
 где забвенье, да глина сырая…

Но своею дорогой земной
проходил он достойно и просто,
всех богатств у него за душой:
речка в поле, берёзы, да звёзды.

 Что о жизни нелёгкой он смог
 Передумать? Никто не узнает!
 Чей- то холмик, где, словно дымок
 и светлеет берёза и тает?..

 *  *  *

Невыносима, огромна, страшна -
вечная братских могил тишина...
Тысячи шумных, веселых ребят -
не шелохнутся, не зашумят...

Тысячи - приняли смерть за страну,
разные судьбы слиты в одну.
Вместе пришлось наступать, отходить,
мокнуть в болотах, пайку делить.

Ночи не спать, на морозе дрожать,
в братской могиле вместе лежать.
Тот - могилевский, другой - из Орла...
Вместе война их навеки свела.

Всех этот холмик земли породнил...
Горькое братство братских могил.



Игорь САХНОВСКИЙ.

Родился в 1958 году в городе Орске. Окончил филологический факультет Уральского государ-ственного университета. Живет в Екатеринбурге.
Член Союза российских писателей и  Международного ПЕН-клуба.
Публиковался в журналах: «Урал», «Новый мир», «Знамя», «Октябрь», «London Courier», «Новый очевидец», «Большой город», «Lettres Russes», «La Revue des Deux Mondes», «Русский репортёр» и других.
Книги издаются в Германии, Великобритании, Италии, Франции, Болгарии, Сербии, Ливане. Три романа в переводе на французский язык выпущены парижским издательством «Галлимар».
Лауреат премий: «Русский Декамерон», Fellowship Hawthornden International Writers Retreat (Великобритания), «Бронзовая улитка», имени П. Бажова и Губернаторской премии. Финалист «Рус-ского Букера», «Национального бестселлера» и «Большой книги».
Автор сборников стихов «Взгляд» и «Лучшие дни», а также прозаических книг: «Счастливцы и безумцы», «Насущные нужды умерших», «Человек, который знал всё», «Заговор ангелов», «Острое чувство субботы».

Нелегальный рассказ о любви.

(отрывок)

Погода, казалось, позабыла о своём существовании. Город выглядел по-курортному южным и ленивым, хотя на самом деле это был южноуральский рабочий город.
Сидельников и Роза спускались по безлюд-ной улице Шкирятова. Незадолго до этого её пере-именовали в улицу Нефтяников, и новое название ещё не успело прижиться.
Привычное молчание прервал Сидельников, спросив Розу о причине переименования улицы. Нельзя сказать, что его это сильно интересовало, но всё же… Роза слегка поморщилась, давая понять, что её это интересует ещё меньше, но после некото-рой заминки выразилась в том духе, что этот самый Шкирятов, видишь ли, ни с того ни с сего оказался плохим человеком.
Сидельников попробовал сострить:
– А нефтяники не окажутся потом тоже пло-хими людьми?
Роза не восприняла остроту и ответила не-ожиданно серьёзно:
– С них достаточно, они уже были плохими.
На этом разговор выдохся. Но прежнего на-звания всё-таки было немного жалко – в нём Си-дельникову чудилось жутковатое бандитское обая-ние. Упразднённая фамилия однажды выкажет себя, документально слившись с неописуемой мордой, уместной разве что в ночных кошмарах: когда через уйму лет, копаясь в завалах букинистической лавки, Сидельников возьмёт в руки нарядную книгу с жиз-неописаниями всех тех, кто сподобился быть похо-роненным у Кремлёвской стены и в самой стене, со случайно открытой страницы его одарит нежной лю-доедской улыбкой деятель с бычьими глазами, рас-ставленными на ширину чугунных скул, – незабвен-ный Матвей Шкирятов.
Но пока это только улица, где живёт Роза, где за провинциальностью места и неподвижностью времени, за убогой роскошью предстоящей воскрес-ной прогулки укрывается, то есть едва прячет себя, неизбежная близкая радость. Именно ей служило, для неё было создано всё, что попадалось им на пу-ти.
А попадался, во-первых, магазин «Галанте-рея», куда нельзя было не заглянуть. Это называ-лось «пойти поглядеть бриллианты». Роза, правда, предпочитала отдел с нитками и пуговицами, где и глазу не на чем остановиться, зато Сидельников сразу приникал к прилавку с драгоценностями. Солнце еле протискивалось через немытое магазинное окно и снова входило в силу на этой витрине благодаря великолепной бензиновой луже, разъятой на крупные гранёные осколки по два с чем-то рубля за штуку. Здесь же плавали, переливаясь, бутылочная зелень и остекленевшие винные ягоды такой глубины и прозрачности, что это не могло быть ничем иным, кроме изумрудов и рубинов. Перечисленные красоты никогда не убывали, поскольку их никто не покупал. Впрочем, Сидельникову не приходило в голову, что сокровище может быть куплено кем угодно, взято в руку, положено в карман. Впечатление усугубляли неземные запахи пудры «Кармен» и одеколона «Шипр».
После галантерейных изысков уличные воз-дух и свет оказывались пресными и блёклыми. Но это не означало разочарования. День стоял с откры-тым лицом, где каждая черта была твёрдым обеща-нием баснословного будущего, которое невозможно отменить.
Свидетельства являли себя сами: возглас тётки, забредшей из пригорода с тяжёлыми бидона-ми («Кому молока-а?»); приветливость коротконогой встречной дворняги; лёгкая походка Розы; и уже на повороте к проспекту Ленина – фанерные афиши у кинотеатра «Мир» с «Королевой бензоколонки» и «Возвращением Вероники». Из этих незнакомых на-званий Сидельников умудрялся вычитывать гораздо больше, чем вообще может уместиться в любом, самом потрясающем фильме.
Всё видимое навлекало на себя голод и жа-жду – кусты волчьей ягоды посреди газона, радуга на побегушках у поливальной машины или категоричная надпись на стекле магазина: «Если хочешь быть красивой, будь ею!» Спросил бы кто-нибудь в тот момент Сидельникова, чего ему не хочется, – он не смог бы ответить. Потому что хотелось – всего. Тем приятнее была мука молчаливой сдержанности, поощряемая их негласным уговором с Розой.
И не было ничего странного в том, что при заходе в ближайший гастроном Роза немедленно покупала Сидельникову стакан томатного сока за 10 копеек, даже не спрашивая о его желании. Пока про-давщица, повернув краник, нацеживала сок из высо-кого стеклянного кулька, Сидельников выуживал алюминиевую ложечку из банки с водой, чтобы по-скрести окаменевшую соль в другой банке. Он долго брякал, размешивая соль в своём стакане, затем топил ложку в розовеющей воде и наконец набирал полный рот свежего травяного холода. Вкуснее всего оказывались так и нерастворившиеся кристаллики на дне стакана.
Ещё не успев стереть красные усы, Сидель-ников завладевал крохотным свёртком с только что купленной для него «докторской» колбасой, которую съедал мгновенно.
Ну съедал – и хватит об этом. Хотя придётся упомянуть о той легендарной эпохе, когда варёная колбаса ценой два двадцать за килограмм станет предметом глубокой озабоченности для населения огромной страны. И Сидельников, к тому времени переехавший в другой, более крупный город, научится охмурять надменных продавщиц и, подавляя приступы интеллигентской тошноты, выпрашивать одну-две колбасные палки (сверх положенного по талонам), чтобы потом с победительным видом везти в плацкартном вагоне эти мёрзлые колбасины на родной Южный Урал, где уже подзабыли вкус данного продукта, несмотря на ударную работу местного мясокомбината. Роза до этих грозных времён не доживёт.
…Центральная площадь была такой же ти-хой и отрешённой, как и любая часть города. Возле газетного киоска плавилась толстуха в переднике, прилипшая к лотку с сахарной ватой. Несколько ав-томатов пожарного цвета ради трёхкопеечной мзды были готовы на всё: обрызгать до ушей того, кто за-пустит руку в их белое нутро, или нафыркать в гра-нёный стакан колючей воды с сиропом, или даже гордо промолчать – нельзя же каждый раз фыркать.
Главным украшением площади служили руины будущего драмтеатра – летаргическая стройка, благодаря которой целое поколение горожан имело возможность справлять свои немногочисленные нужды не где-нибудь в кустиках, а за надёжными стенами из красного кирпича. Эту площадь через несколько лет наименуют Комсомольской, а в низенькую бетонную загородку неподалёку от руин, при огромном скоплении унылых школьников, замуруют Послание к потомкам с клятвой верности ленинской партии и прочими неотложными сообщениями.
К остановке, позванивая, подкатывала «чет-вёрка».
– Это наш трамвай? – озабоченно спраши-вал Сидельников, начиная таким образом игру в приезжего, возможно иностранца.
– Это наш, – успокаивала местная житель-ница Роза.
Сидельников на правах гостя усаживался возле окна, а Роза ехала стоя, как бы не замечая свободные места.
Вагоновожатая объявляла остановки регу-лярно, как свежие новости: «Стадион «Авангард»… Машзавод…»
– Это машзавод! – уточнял туповатый ино-странец.
– Маш, – отвечала Роза, глядя на него свер-ху вниз почему-то с нежностью.
Гипсовые мешковатые фигуры труженика и труженицы у Дома культуры «Серп и молот» блиста-ли чистым серебром и получали свою порцию вни-мания, такого пристального, будто были впервые увидены.
Надо сказать, что все трамвайные маршруты в этом городе заканчивались на железнодорожных вокзалах (их здесь было два). И не случайно все другие остановки, как, например, «Колхозный рынок» или «Река Урал», казались чем-то второстепенным, промежуточным на подступах к той идеальной конечной цели, которую олицетворяли собой вокзалы. Именно они, провонявшие гарью и уборными с хлоркой, исполняли роль некой волшебной линзы со све-товым пучком непредсказуемых путей и возможно-стей.
Река делила город на две части – новую, не-достроенную, но уже готовую стать главной за счёт скороспелых пятиэтажек, и так называемый Старый город, который стал бесспорно знаменитым благодаря двум обстоятельствам. Во-первых, здесь отбывал ссылку, проще говоря, служил в армии, народный и, видимо, за это наказанный царизмом поэт Тарас Шевченко. До нас дошли свидетельства того, как сильно он здесь мучился, беспрестанно терзал свои модные усы и вздыхал на родном украинском языке: «Нихто нэ заплаче… Нихто нэ заплаче!..» Вторая, если не первая, причина заслуженной славы Старого города – единственные в своём роде, то есть вообще ни с чем не сравнимые по вкусу и запаху, старогородские жареные пирожки с требухой, настолько любимые горожанами, что они не считали для себя зазорным по выходным дням выстраиваться в километровую очередь, а в рабочее время, перед обедом, засылать гонца от всей бригады или цеха к заветной дымящейся тележке неподалёку от моста. Причём тамошний левобережный аромат был таким дальнобойным, что заставлял обитателей правого берега сглатывать слюну либо немедленно пересекать реку на трамвае по мосту и становиться в хвост никогда не убывающей очереди.
Сидельникова особенно впечатлял тот факт, что эта река была кем-то свыше раз и навсегда объявлена uраницей между Европой и Азией. Поэтому, ещё не разувшись на горячем влажном песке, Сидельников первым делом с любопытством и даже некоторой тревогой вглядывался в противоположный берег, пытаясь высмотреть аборигенов: «Как же им там живётся? Всё-таки Азия!..»
Между тем река соперничала с небом в ос-лепительной яркости и быстроте. Она проносилась мимо разморённого пляжа, ни в ком и ни в чем не нуждаясь.
Роза трогала воду осторожной смуглой ступней, а затем некоторое время шла вдоль мокрой полоски берега, на ходу не спеша убирая волосы под светлую выгоревшую косынку.
Была пора маленьких иссиня-чёрных стре-коз, прилетавших неизвестно откуда, чтобы молча поглазеть на людей и повисеть над водой. Они вдруг слетелись к Розе целой слюдяной стаей так радуш-но, будто увидели в ней родню. Роза почему-то при-нимала это как должное и даже не смахивала самых пылких, когда они садились ей прямо на грудь, отче-го её загар внезапно ослабевал и кожа казалась без-защитно бледной.
Сидельников тушевался, не попадал в такт её шагам, сновал вокруг да около, перехватывая взгляды пляжников в сторону Розы и досадуя на стрекозиный цирк, который, наверно, и возбуждал внимание скучающих мужчин.
А тут ещё возникал Иннокентий собственной персоной, будто специально поджидал Розу, чтобы, как всегда, завести с ней разговор своим обиженно-обожающим тоном. Сидельникова он при этом про-сто не замечал или смотрел сквозь него.
Купаться не хотелось. Оставалось вернуться независимой походкой к синему покрывалу, расстеленному Розой на песке, и лечь загорать. После недолгого разглядывания перистой высоты и произвольных попыток вообразить, что это не высота, а, наоборот, страшная бездонная глубина, Сидельников заметил боковым зрением две пары мокрых ног: волосатые, до щиколоток облепленные песком, словно горчичниками, и другие – безупречно чистые, посеребрённые мелкими брызгами.
– Жаль, что ты сам себя не видишь со сто-роны, – посочувствовал прохладный голос Розы.
– Да я уже вообще забыл, как я выгляжу. Скоро забуду, как меня зовут, – отвечал Иннокентий вполне серьёзно. – Я четвёртый месяц по ночам не сплю, а днём счастливый хожу и глупый, как маль-чишка.
– А ты и так мальчик.
– Роза, мне почти сорок лет, – признался Иннокентий, делая сложную фигуру правой ногой, чтобы стряхнуть песок с левой. Он, кажется, решался на смелый шаг и наконец решился: – Можно я когда-нибудь приду к тебе в гости?
Сидельников не сомневался, что Роза отве-тит:
«Ещё чего?», и даже пожалел Иннокентия, застывшего на одной ноге. Но она вдруг сказала:
– У меня в среду день рождения. Приходи часам к шести. Только я не собираюсь праздновать, и не надо ничего дарить. Тебе адрес…
– Я знаю!.. – хрипло воскликнул Иннокентий и закашлялся. Затем он выдержал неловкую паузу, за время которой положение на облачном фронте полностью сменилось, и, видимо, уже не зная, что сказать, заботливо предложил:
– Давай я сниму с тебя стрекозу?
– Ещё чего? – ответила Роза.
Вечером того же дня, воспользовавшись от-лучкой Розы, Сидельников достал из выдвижного ящика этажерки чернильницу, школьное перо на де-ревянной ручке и пачку открыток, среди которых отыскалась одна чистая, неподписанная. На её ли-цевой стороне был изображен чей-то мощный кулак, сжимающий связку цветов, а внизу туманное поясне-ние: «Мир. Труд. Май».
Он примостился на краю стола, поковырял пером чернильницу и на оборотной стороне открытки старательно вывел первое слово:
Баба!
Немного подумав, он так же старательно за-черкнул это слово и слева сверху написал:
Дорогая!
«Дорогая» вышла как-то косо, зато после-дующие строки двигались уже стройнее:
Поздравляю тебя с днём рожденья.
Желаю тебе ничем не болеть, быть
весёлой и дожить до…
Тут Сидельников задумался. Ему не нрави-лось написанное, но зачеркивать больше не хоте-лось. Подсохшее перо стало похоже на спинку золо-того жука.
Так. «Дожить до…» Он вдруг ощутил себя носителем бесконечной щедрости и, на секунду за-думавшись, вписал в поздравление почти фантасти-ческую дату:
…до 1975 года!
Переполненный добрыми чувствами, Си-дельников обвёл пожирнее завершающий восклица-тельный знак, помахал открыткой по воздуху и понёс её через коридор к почтовому ящику, висящему на входной двери.
Дело было сделано. Вернувшись в комнату, он сразу подошёл к окну: Роза, живая, весёлая, ни-чем не больная, стояла посреди двора и беседовала с чокнутой рыжей Лидой. Слов не было слышно. Ли-да в тот момент могла показаться важной дамой, ес-ли бы не чесала то левой, то правой рукой засален-ный низ живота.
Истекал август неповторимого одна тысяча девятьсот шестьдесят четвёртого. Месяц назад Си-дельникову пошёл седьмой год. Розе через два дня исполнится пятьдесят. Жить ей останется ровно одиннадцать лет.












Ч А С Т Ь  VI

 
ПРОЗА


Сергей ВАСИЛЬЧЕНКО.

Сергей Васильченко родился в 1988 году в Ор-ске. Окончил факультет журналистики Оренбург-ского государственного педагогического универ-ситета с красным дипломом.      
Его стихи и проза публиковались в альманахах «Дыхание земли» (Москва), «Башня» (Оренбург), «Чаша круговая» (Екатеринбург), «Каменский семинар-2», в журнале «Урал-транзит» (Челябинск) и русскоязычном альманахе «Белый ворон» (США).
В 2008 году по результатам межрегионально-го семинара-совещания молодых писателей «Мы выросли в России!» (Оренбург) получил право на из-дание сборника рассказов «Падение» в серии «Но-вые имена», выпускаемой Оренбургским региональ-ным отделением Союза российских писателей.
В 2010 году принял участие в 7-м Междуна-родном совещании юных и молодых литературных дарований в Литературном институте имени Горького (Москва). Участник Всероссийского сове-щания молодых писателей в Каменске-Уральском (2011) и поэтического фестиваля «На глубине» (2011, Челябинск). Его рассказы вошли в сборник «Кафе «Небеса», вышедший в мае 2013 года в из-дательском доме «Оренбургская неделя».
С 2010 по 2012 год работал корреспондентом газеты «Оренбургская неделя». Участник I Всерос-сийского форума спортивных журналистов в Сочи (2012).

В подъезд.

Рассказ.

Когда у тебя нет своего дома и ты вынужден передвигаться на костылях, жизнь не кажется саха-ром. Жизнь вообще не кажется жизнью.
А еще и декабрь на дворе, лютый декабрь. Именно такая лютость когда-то помешала немцам дойти до Москвы.
Бомж Виталий Петрович, мужчина за пятьдесят, при-кинул свои шансы на выживание этой зимой и ре-шил, что не так уж они и велики. Это его опечалило.
Он тут же постарался отбросить эти глухие и беспо-лезные мысли. Не надо зацикливаться. Надо просто найти теплое место. А там полегче будет.
Главное – не замерзнуть. Главное – не останавли-ваться.
На календаре было 29-е число. Это означа-ло, что Петровича в этом году больше не покормят в местном Красном Кресте или в столовой при жен-ском монастыре. Потому что у всех уже начались новогодние каникулы. А ведь эта кормежка была на-стоящим спасением.
В общем, Петрович передвигался по рынку города N на костылях и не мечтал ни о шампанском, ни о ман-даринах. Максимум – о тепле и самогоне.
Вчера вечером произошла дикая неприят-ность. У Петровича отобрали варежки. Собственно, отобрал их «коллега по бомжеванию», человек, ко-торого звали Игорь-«Стакан». Это было не так уж трудно сделать. Ведь Игорь сильнее Петровича, да и костыли ему пока не нужны. «Стакан» издевался над Петровичем, а потом глубокой ночью и вовсе выставил его вон из подвала. Петровичу ничего не оставалось, кроме как подчиниться. Он оказался на морозе. Вот уже одиннадцать утра, а он до сих пор не смог нигде нормально погреться.
Игорь – та еще скотина. Петрович считал, что в нем человеческого вообще ничего не осталось, ни ка-пельки. Бухает, мычит что-то. Правда, в глазах, по-мимо бессмысленности, еще и хитреца какая-то све-тится.
Рынок. Шумный рынок.
              Какая-то девушка надрывается из громкого-ворителя:
             - НОРКОВЫЕ ШУБЫ В ПАВИЛЬОНЕ НОМЕР ДВА – ЗАХОДИ И ПОКУПАЙ!
ЗАХОДИ И ПОКУПАЙ!
ЗАХОДИ И ПОКУПАЙ!
            - Братан, тебе обувь не надо? - спрашивает кавказец-торговец у парня, идущего позади Петровича.
Они все смотрят будто бы сквозь бездомного.
              Рынок. И повсюду плакаты, сообщающие о том да об этом. Вот на одном написано:
«ПОСУДА ОТ ФАБРИКИ ТАКОЙ-ТО. НАШИ ЦЕНЫ УДИВЯТ!»  А под надписью изображена улыбающаяся семья с этой посудой. Улыбающиеся, везде улыбающиеся лица, всегда улыбающиеся лица.
            Красная тряпка и повод для злости тех, у кого нет причин улыбаться.
           Все смотрят сквозь Петровича, Петровича будто бы не нет. Вообще. Бомж уже давно жил вне реальности, выпал из нее, очутился на самом дне. Шаблонные фразочки, за которыми кроется кошмар.
Когда-то ведь он тоже был «нормальным че-ловеком». Просто оступился. Оступился и не повез-ло. Когда-то все было. Было да сплыло. Ушла жена, он запил, потерял работу. А вскоре предприимчивые родственнички лишили его прописки и документов.
N – городок маленький. А вот по дорогам все равно, бывает, ездят большие красивые машины. У людей здесь есть деньги. У некоторых здесь есть много чего.
Петрович, когда еще не был бомжем, все удивлялся, как люди так сильно могут разбогатеть. Теперь и вовсе непонятно: он и те, кто сидит в этих машинах, существа одного рода, одного вида или нет?
                В мире Петровича не было машин. Был только холод.
                Отношение к бомжам, как к недолюдям, невероятная брезгливость – это ведь тоже в какой-то степени фашизм. А вот собак часто жалеют, в отличие от бездомных людей. Мол, она же собака, она же ни в чем не виновата.
                В сознании общественном бомж – это че-ловек, растерявший человеческое. По собственному желанию решивший превратиться в ничто. И что уж тут поделаешь?
               Петрович присел на лавку на остановке, спрятал руки в старый рваный полушубок. Руки при-обрели ярко-розовый цвет – страшно смотреть. И ноги замерзли жуть как. Потому что валенки дыря-вые.
«Сейчас бы в подъезд. Добраться бы до него».
              Он понял, что самый реальный вариант – это подъезды соседней девятиэтажки. До нее метров двести. Петрович когда-то уже бывал в этих подъездах. Люди там живут злые, постоянно выгоняли его.
               Да они почти везде злые. Время, говорят, такое. Чушь. Время здесь не при чем. Просто люди нехорошие.
Петрович вставил в беззубый рот последнюю папи-роску и задымил. Как глупо кончается жизнь. Начи-налось же все, как у всех. Яркий свет, первый крик, врачи перерезают пуповину. Потом у каждого свои пути: кто-то возносится до короля, а кого-то закиды-вают камнями.
              «Согреться бы, выпить бы. Бы...»
                У собак на холоде не отмерзают конечно-сти. А Петрович буквально вчера видел бездомного, которому отрезали полступни – застудил, нагноение пошло. Кому это нужно? Чего хорошего в том, чтобы доводить людей до такого, чтобы они превращались в такое?.. Социальный ужас.
              - Мы хуже собак, - часто горько констатиро-вал Петрович, проглатывая очередные пятьдесят граммов на свалке или на теплотрассе. Среди «сво-их».
   Петрович встал со скамейки и медленно двинулся к многоэтажному дому. Там восемь подъ-ездов, хотя бы в один должно получиться проник-нуть. Должно... Он поймал на себе короткий взгляд какого-то мальца лет двенадцати, державшего мамку за руку. Взгляд, в котором смешивались жалость и непонимание. Дети прекрасны, в детях еще живет сочувствие.
                Ветер внезапно усилился. Сбил с ног на-шего героя, он очутился в снегу. Поднимался долго, словно жук, перевернутый на спину. И никто не по-мог, что совсем уже не удивительно. Банальность, привычка, можно и не упоминать.
                Петрович, лежа в сугробе, на мгновение подумал:
             - Ну все, занесет сейчас, усну и...
               Нет. Все-таки поднялся.
               Вот и первый подъезд. Петрович дернул ме-таллическую дверь – бесполезно, закрыта.
               Затем – еще медленнее – добрался до вто-рого. Та же самая история. И дверь такая колюче-холодная... Казалось, она завезена на Землю с Плу-тона. Петрович шевельнул дрожащими, приобрет-шими черный оттенок губами – ругнулся на весь этот мир. Третий подъезд, четвертый, пятый – закрыто, закрыто, закрыто...
            Скорость движения Петровича, и без того низкая, падала. Он чувствовал, что, может, уже некоторые пальцы на руках не спасти. И тут бы заплакать, но слез уже нет.
На морозе слезы превращаются в лед.
  Последний подъезд, и неожиданно - удача. Видать, кто-то, подростки, наверно, совсем недавно здесь выломали домофон. Петрович зашел внутрь и облегченно выдохнул. Поднялся на площадку между первым и вторым этажами. Приставил костыли к стенке, присел. Начал дышать на руки. На красные застывшие руки.
          Двадцать минут спустя он услышал шум. Он доносился с верхних этажей. Кто-то вышел из своего теплого дома и стал спускаться вниз.
         Вскоре Петрович увидел этого «кого-то» - муж-чина лет 30 в дорогой куртке, чистых кожаных боти-ночках, вертит в руках ключи, видимо, от автомоби-ля.
Мужчина увидел Петровича и произнес:
            - А ну пшёл отсюда, гад вонючий!
              Громко, начальственным тоном произнес.
Петрович не отреагировал.
              - А ну пшёл отсюда, кому говорят!
                Петрович знал, что этот выход на мороз может стать последним. Петрович устал, он хотел остаться здесь.
               Молчание больше не имело смысла. Петро-вич тихо, но уверенно, с достоинством произнес:
             - Я отсюда никуда не пойду.
Глаза бездомного при этом стали такими жесткими, что мужчина в пальто понял: бомж костьми здесь ляжет, но не сдвинется с места.
              Костьми ляжет, но не уйдет. Умрет, но не сдвинется.
              Эти глаза загорелись достоинством. Досто-инством человека, готового идти на смерть. И муж-чина не выдержал взгляда этих глаз. Он решил, что, в конце концов, выгонять бомжей из подъезда – это не его дело. И просто спустился вниз.




Ирина ВОРОБЬЁВА

 Родилась в 1934 году в г.Алейске Омской области. В Орске с 1965 года. Здесь закончила  литера-турный факультет педагогического инсти-тута. Работала преподавателем русского языка и ли-тературы в школе, аппаратчицей на Никельком-бинате. Печаталась в коллективных сборниках ор-ских авторов. В 2009г. вышла книга  прозы «Я видел вас во сне…».

Ты похож на меня и ты должен вернуться домой.
(Первая глава из повести)

         Коротко о себе. Зовут меня Марининым Кон-стантином Андреевичем. В прошлом я командир - боевой командир - вся грудь в орденах.
А сейчас я - слесарь сборщик высокого клас-са. Мои портреты висят на цеховой и городской дос-ках почёта. После работы, как всякий теперешний мужчина, люблю я на диване полежать с газетой-книгой, или в мягком кресле перед телевизором ку-рить. Но жена моя, Зина, на меня не в обиде, потому, что я лёгок на подъём, если нужно почистить картошку, сходить в магазин, развесить бельё… А если нужно что-нибудь наладить-подчинить, внести или вынести тяжёлую мебель на любой из этажей - я вот он, здесь, в квартире №47, - я всё могу, вынослив и селён и на бутылку с вас не спрошу.
       Об этом знают все соседи. По земле я хожу, ходил, вернее, уверенно и гордо. Не алкоголик, как намекнул об этом выше… Нет, не подумайте чего-нибудь такого… В гостях я, сложа руки, не сижу, уп-рашивать меня не надо. Не пьяница, не алкоголик в том смысле, что, высунув язык, я не гоняюсь за бу-тылкой. Наоборот,- она, бутылка, и даже не одна, всегда стоят у меня в баре и ждут случайного гостя или изредка моего собственного настроения, когда что-то неясное и смурное вдруг начинает томить ду-шу. Тут уже больше ничем не поможешь, тут уж хлопнешь стакан, будто примешь от гриппа таблетку аспирина, и сразу сделается легче, потому, что всё это не всерьез.
       Только не все ещё о себе я рассказал. Дом мой - полная чаша. Зайдите в мою квартиру с лоджи-ей на 2-ом этаже… И у вас зарябит в глазах от хру-сталей, сервизов столовых и чайных, ковров, поли-рованных мебелей. Сменили третий в зале мебель-ный гарнитур и ещё неизвестно, сколько будем ме-нять, если жене моей, Зине, скажут, что есть где-то  мебельные гарнитуры лучше, чем у нас. Книжный шкаф с инкрустацией набит новыми подписными из-даниями - любо-дорого посмотреть - корешок к ко-решку. Есть у нас машина, гараж, сад-огород с двух-этажной каменной дачей. Там мы всё лето с Зиной не покладаем рук. И солений-варений – садитесь за стол, - каких угодно вашей душе! Кроме того, жена моя, Зина, работает завзалом в рестаране «Неза-будка» и с пустыми руками не приходит домой. По-этому, к солениям и варениям, если случится вам к нам заглянуть, Зина таких нажарит антрекотов-эскалопов, такого нарежет балыка, окорока, копчёной колбасы – оближите пальчики! Каждый праздник у нас гости. Или мы с Зиной в гостях у наших гостей. Одеты мы с Зиной не в ширпотреб. Дородная моя Зина, словно боярыня, вся в золоте и чернобурках. Я тоже весь в импортных куртках, мокасинах и джинсах, с лейблами, замками и карманами даже там, где их не должно быть. Про нашу единственную дочку Зою - нечего и говорить - принцесса на горошине! Если встретите на улице нашу Зою, то не решитесь у неё спросить - «который час?» - так она спесива, так горда. И есть отчего! Уж на ней всегда такие шубки-шапочки, сапожки и всякие там шкуры-муры, каких в городе нет и не скоро ещё появятся. А ношеные её вещи в комиссионном магазине рвут из рук не по сниженной цене… «Всё это значит - уметь жить»,- говорит жена моя, Зина. И у меня это не вызывало сомнения. Ведь тунеядцев и проходимцев не было в нашем роду. Зина, например, днюет и ночует в своём ресторане «Незабудка». И все эти блага от неустанных трудов и знакомств с такими же, как мы, трудовыми-деловыми людьми.
          И дочка наша работает давно. Правда, не сразу у неё сложилось семейная жизнь. С фокусами оказался первый наш зять. А мы для них старались. Мы их вне очереди втиснули в строящийся коопера-тив. Нашему первому зятю всё казалось, что как-то неправильно мы живём. И Зоя с ним разошлась. Но это никого особенно не огорчило. «Таких умников, как наш зять,- сказала жена моя, Зина,- мы сколько хочешь найдём, пусть он такую, как наша Зоя, по-пробует найти!». А мне, признаться, очень нравился первый наш зять.
          Но Зина сказала «золотые слова»: трёх меся-цев после развода не прошло, как появился у нас новый зять. Они с Зоей уехали в соседний город, поближе к его родителям, и, слава богу, не жалуются, живут. А сына её от первого мужа - двухгодовалого, похожего на меня, Васютку - «вылитый дед» - так говорили Зина, Зоя и бывший мой первый любимый зять,- оставили нам. Но мог ли быть в тягость нам с Зиной единственный внук? В этом году нашему Василию исполнилось 16 лет. Особенным умом в учёбе и старанием Василий наш не отличался. После 8-го класса пошёл в ПТУ, и в этом нет беды. Мы тоже университетов не кончали, но, дай бог каждому, такую жизнь, как мы живём. Зато красавец наш, Василий - весь в меня. Я вам ещё не рассказал, каким красавцем я был. Конечно, не скромно об этом говорить, но никогда я этим не кичился и для порядка скажу. Даже сейчас, в мои 58 лет, я нравлюсь многим женщинам и даже молодым. Не толстый я и не худой - высокий крепкий. Зимой хожу на лыжах по пять и десять километров по спортивной лыжне.
       Летом играю на пляже в волейбол. Правда, мои кудри начинают сидеть и четыре зуба у меня золотых, но вам бы и теперь понравилось моё лицо. Робкие женщины всё ещё смотрят на меня с затаён-ной надеждой. Бойкие женщины делают мне разные намеки. Я хорошо отношусь к женщинам, всегда охотно с ними разговариваю и шучу и даже бойким женщинам как бы обещаю глазами то, чего они от меня хотят, чтобы их не обидеть.
          Моя жена, Зина, всегда тихо и напрасно стра-дает от ревности ко всем женщинам, которые при-ближаются ко мне, и от этого очень меня любит. Я верен жене своей, Зине, не потому, что я такой хо-роший, а потому, что жена моя, Зина - хорошая жена. И потому, что моей возлюбленной нет на земле, что ещё ко всему этому можно бы добавить? Деньги во-дятся у нас. И наш Василий на приличную сумму за-страхован до совершеннолетия уже. Ну, как по-вашему? Я вам нравлюсь? Нравилось всё это до вчерашнего случая и мне. То, что вчера случилось… Трудно об этом говорить… Пришёл я, как обычно, после ночной смены домой. Хорошая работа - ра-дость для меня всегда, я плохо не работаю. С рабо-ты я всегда прихожу в хорошем настроении.
        Выспался до обеда, потянулся за папироса-ми,- почти пустая пачка. Идти в магазин не хотелось. Слышу Васька, мой дорогой внучек, гоняет музыку за стеной. У каждого из нас по комнате - широко живём! Порадовался я по привычке. И Васька тихо так гоняет музыку, не на всю катушку, как обычно,- понимает, что я сплю. Пойду, думаю,  Ваську попрошу,- пусть сбегает в магазин за папиросами. Мой дорогой внучек никогда ещё ни в чём мне не отказывал. Правда, и просьбами я его не особенно замучил. Зашёл к Ваське. Васьки в комнате нет. А на диване разбросаны какие-то открытки. Подошёл посмотреть - похабные открытки - тошно смотреть. Однако перебрал я все из интереса - ругнулся, плюнув, бросил. Васька на кухне гремит сковородками. Проголодался кобелина. А если бы Зине открытки эти попались на глаза? Я в кухню пошёл, чтобы объяснить неотесанному нашему болвану, что гадость такую и мерзость - не дело порядочному мужчине приносить в порядочный дом. Но оказалось, что срамота была ещё только ла-зоревыми цветочками - анютиными глазками.
          Зашёл я в кухню - Васька в одних трусах при-страивает шипящую с антрекотом сковородку на чу-гунную подставку. Меня увидел, разулыбался, как сытый кот: «садись со мной обедать, дед!». Я приминаюсь с ноги на ногу. Ведь о такой похабщине позорно говорить даже мужикам. У Васька кухонное полотенце,- он им сковородку держал, - на гвоздик метнул, и медальон, который на шее у него болтался, фашисткой свастикой, ударил меня по глазам. Я не поверил сначала… О том, кто такие панки, и что они в нашем городе есть, я слыхал. Но какое отношение могли иметь они ко мне?
       Я же в прошлом боевой командир - вся грудь в орденах. Может, показалось?
Подошёл к Ваське и схватился за медальон. Как бы не так! Не показалось,- вот он черный по бе-лому фашистский знак – страшнее которого нет ни-чего на земле!
       -Что это у тебя такое, хотел бы я знать, доро-гой внучек?
-То, что видишь, дорогой дед!- нагло ответил свой, доморощенный панк.
Я рванул медальон на себя.
    -Осторожнее, дед,- рассердился Васька,- я ведь занимаюсь карате.
Я облапил панка так, как лапил в фашистском тылу языков. Панк только жалобно мыкнул и в руках моих не ворохнулся. Подумал мгновение, что же мне с ним делать - задушить на месте или выкинуть в окно?- потемнело и помутилось всё у меня в глазах.
     -Мы били фашистов и будем бить!- повторял я при этом святые привычные слова.
       -Подожди, дед, ты для чего  лозунгами ты-чешь мне в нос? Мы ведь не в кино!- убеждённо за-говорил панк, и я приотпустил его, немного надеясь на Васькино раскаяние.
    -Ты хоть слыхал, дед, о такой книге «Майн кампф» - «Моя борьба»- ты ведь о ней ничего не слыхал. Ты ведь набит пустыми лозунгами, как попугай.
Руки мои вновь налились злой силой и так сжал панка, что он вскрикнул.
     -Как же я не слыхал об этой мерзкой книге? Я ведь первым в Майданек входил. Кому поверил ты, чьим сделался холуём?
    Не знаю, что бы я дальше сделал  с этим пан-ком, потому что в глазах моих стоял Майданек и детские ботиночки, горы детских ботиночек! Но в замочной скважине скрипнул ключ, хлопнула входная дверь, послышались Зинины шаги.
       -Бааб!!!- дурным голосом завопил струсивший панк,- он же меня покалечит, ненормальный твой дед!
    Зина бросилась к нам. Всё увидела, всё поня-ла. Вцепилась в панка мертвой хваткой.
        -Отпусти его, дед, отпусти! Дураки ведь они, молодые ещё дураки… не понимают они, что цепля-ют и что творят,- отпусти его, дед, отпусти!
И тянула панка к себе, а сила у моей Зины есть. Панка этого мы чуть не разорвали. Опомнился я, увидев, как моя Зина рыдает и дрожит. Плюнул я на них, бросил панка, разорвал руками на шее его цепь, выбросил свастику в клозет и вымыл с мылом руки после неё.
          Зина рыдала - никак не могла успокоиться, понимала, что без неё не кончилось бы у нас с пан-ком добром, а пришла случайно. В это время никогда с работы она не приходила. Входная дверь была открыта. Возле неё валялись сумки и растекалось по полу разбитое яйцо. Я переступил через яйцо и закрыл дверь. Я тоже не мог успокоиться. Что мне было делать? В трудные минуты я всегда обращаюсь к своей возлюбленной, которой нет на земле. Сейчас я тоже мысленно обратился к моей возлюбленной, которой не было на земле, и сразу пришло ко мне нужное решение. Я оделся в белую сорочку и строгий костюм. Даже галстук завязал, очень редко я надеваю галстук, хотя их у меня без счету, потому, что люблю распахнутый ворот, галстук мне всегда мешает и жмёт, если даже завязан на самый слабый узел, но на этот раз я галстук завязал. И очень уверенной походкой вышел из дома.
          -Ты куда?- выскочила Зина на лестничную площадку с опухшим, заплаканным лицом.
           -Не беспокойся мне по делу нужно,- вежливо и твердо ответил я,- через открытую дверь заметил бледное испуганное лицо панка и спустился вниз.
           Через час я сидел в кабинете своего началь-ника цеха, Анатолия Ивановича Федянина, и просил его о невозможном, просил о внеочередном отпуске в самую страдную пору, когда полцеха было на убо-рочной, хотя все свои летние отпуска, сколько можно было за все мои заслуги, отгулял с Зиной на Рижском взморье, на теплоходе «Терешкова», в Сочах и где-то ещё… Чего я там потерял? И сорок лет не был я в родной деревне, где мы когда-то с моей возлюбленной гуляли по цветам и травам. Теперь туда мне было нужно. Пусть я не знал, что я там встречу, но чувствовал, что только там смогу я во всём разобраться, если можно; в том, что случилось разобраться. А вам понятно что-нибудь? Чего нашему Ваське не хватало? Сыт, молод, красив, силён, обут, одет и уверен в завтрашнем дне. Иди себе прямой широкой дорогой, смотри на родителей и будь человеком. А он – куда он повернул?
             Начальник цеха, Анатолий Иванович Федя-нин, рассердился: - «ты, конечно, Константин Анд-реевич не в серьез. И каким бы ты перезаслуженным не был, об отпуске сейчас не заикайся и не шути». Хороши шуточки, когда в доме моём фашистская свастика. Только не мог ведь я об этом ему рассказать. Стали друг друга запугивать. Я вежливо попросил у него ручку и бумагу, и с места не сходя, написал заявление об увольнении по собственному желанию. Анатолий Иванович Федянин, глазом не моргнув, его подписал. А у меня в трудовой книжке одна только запись после армии - «принят», кроме благодарностей, конечно. Я, не говоря ни слова, спрятал заявление в карман и вышел. Анатолий Иванович глаз своих от бумаг не оторвал. Но в конце коридора, возле операторской, меня рассыльная Лидочка догнала. «Анатолий Иванович просит вас к нему зайти». Видали? Как будто я не от него вышел. Я погладил по волосам застенчивую, вежливую Лидочку.
         С Анатолием Ивановичем мы договорились о десяти днях в счёт отпуска. От Анатолия Ивановича я сходил в сберкассу за деньгами. В магазин школь-ных товаров за картой. Зашёл домой. Дверь была заперта. Зины дома не было, а панк дома был, но, заслышав мои шаги, неслышно скрылся в своей комнате и закрылся на задвижку. Только меня ведь не проведёшь, ведь бывший разведчик. Я вижу и слышу сквозь стены, Очень у меня чесались руки снять его дверь с петель и задвижки, чтобы показать этому панку, что для настоящих разведчиков не существует дверей и задвижек. Но я сдержался, быстро покидал в небольшой, дорожный чемодан всё необходимое.
    Оставил на кухонном столе записку:- «Дорогая Зина, не переживай, уехал по делам на десять дней в счёт отпуска. Твой Константин». Раньше я без Зины не ногой.
        И через полтора часа ехал уже на своей ма-шине среди полей  подсолнечника в свою родную деревню. Панка я выбросил пока из головы.
          Я ехал туда, где были чистыми 40 лет назад наши помыслы и дела, где 40 лет назад невозможны были ни панки, ни свастики. Серой колеей вилась в траве дорога, по сторонам, словно младшие братиш-ки, кивали головами жёлтые подсолнухи, руки при-вычно держались за баранку, глаза привычно заме-чали всё впереди. Сам я предался дорогим мне вос-поминаниям.
        Начну всё по порядку. Родился и вырос я в Оренбургской области в деревне Зереклинка…

(продолжение следует)




Ирина ЗАДОРОЖНАЯ


Родилась и всю жизнь живёт в г. Орске. Работает в ЗАО «Завод синтетического спирта». В ЛИТО «Сонет» пришла летом 2009 года. С этого же времени пишет прозу. Печаталась в альманахах «Орь».

Петька.

- Петька, быстро домой, - крикнула Танька осипшим и прокуренным голосом, свесившись с бал-кона.
Мальчишка поднял голову и, откинув со лба светлый завиток волос, посмотрел вверх на мать.
«Опять напилась, - подумал он и побрёл к подъезду. Лучше не нарываться, а то опять доста-нется »
Мальчуган заигрался с ребятами и не видел, когда мать со своей подружкой Валькой прошла мимо.
- Петька, ты выйдешь? – крикнул  ему  вдо-гонку друг Сашка.
- Не а, -  пробурчал он и, опустив голову, по-тянул на себя дверь подъезда.
Забежав в лифт, Петька нажал кнопку пятого этажа и, прижавшись лбом к дверям, стал ждать, когда лифт остановиться.
Дверь в квартиру была не заперта, и он шаг-нул через порог.
Мать с подругой сидели за столом на кухне.
- Где шляешься, недоносок? – не злобно крикнула она, затянувшись сигаретой.
- Весь в отца, такой же проныра, - сказала Танька, подруге отстраняя руку с сигаретой в сторону и выпуская дым.
«Фу, пронесло», - подумал Петька и улыб-нулся.
- Иди в магаз, купи хлеба и колбасы, - про-бурчала мать и открыла рваную, замусоленную кос-метичку.
Петька подскочил к кухонному столу и замер в ожидании.
Мать достала мятую сторублёвку и положи-ла на стол.
- Сдачу принеси, - сказала она и вновь затя-нулась.
Мальчишка исчез в дверях.
  Валька взяла початую бутылку и стала разливать. Её рука слегка вздрагивала, и она напря-глась, стараясь не пролить ни капли.
 «Блин, скоро закончится, надо опять к бабе Дусе идти», - подумала Танька глядя на почти пустую бутылку и перевела взгляд на Вальку.
  Подруга выглядела неважнецки. Крашеная блондинка, у которой корни волос уже давно отрасли и приобрели от природы естественный тёмно – русый цвет, выглядела старше своих двадцати восьми лет. Выщипанные брови были грубо подведены чёрным карандашом, курносый нос густо усеян веснушками.
«Я так вообще, красавица, - подумала Тань-ка. И волосы у меня каштановые не крашенные и глаза карие, брови чёрные дугой, да и на три года я младше Вальки, а Валька выглядит на все три-дцать», – продолжала размышлять Танька, разгля-дывая подругу.
Валюха, поставила бутылку на стол, взяла свой стакан и только тут подняла свои голубые вы-цветшие глаза на Таньку.
- Давай выпьем за нас, - сказала она и, сглотнув набежавшую слюну, стала медленно цедить самогонку.
- За нас, - повторила Танька и быстро опро-кинула содержимое в рот. Выдохнула, и с шумом поставила стакан на стол.
Потянулась за маленьким ломтиком солёно-го огурца, который одиноко лежал на тарелке. Отку-сила от него половинку и протянула остаток подруге. Валька же сложила губы трубочкой, вытянула шею вперёд как утка, губами взяла огурец из рук подруги и медленно, наслаждаясь, стала жевать.
Вновь закурили и продолжили прерванный разговор.
Когда Петька забежал в квартиру и положил на стол колбасу и хлеб, бутылка была пуста.
Мать взяла сдачу, которую сын высыпал из кармана на стол и, отсчитав двадцатку, сказала под-руге:
- Пошли к бабе Дусе, ещё возьмём.
Та быстро кивнула головой в знак согласия и поднялась со стула. Слегка пошатываясь, они вы-шли. 
Петька взял со стола нож, быстро и не ровно отрезал полбулки хлеба и колбасы, сложил в пакет и спрятал в газовую плиту. Остальное пытался тонко нарезать и положить на тарелку. Он торопился, и тонко нарезать у него не получалось, и всё же когда он закончил, то услышал, как мать и тётя Валя уже спускались с верхнего этажа. Мальчишка быстро схватил кусок колбасы, хлеб и прошмыгнул в комнату. Дверь открылась и на пороге появилась мать.
- Чё, уже стащил наш закусон? – сощурив глаза и скривив губы, спросила она.
- Нет, - тихо ответил Петька, пряча за спиной бутерброд. Я вам там нарезал.
- Смотри мне, - погрозила она пальцем и прошла вслед за Валькой на кухню.
   Через час подруги еле разговаривали. Пьяные выкрики слышались из кухни всё сильнее и сильнее. Петька включил телевизор, понимая, что теперь им не до него, сделал звук тише, и стал смот-реть детский канал, где шла программа: «Азбука для детей».
  В животе урчало и сосало, одного кусочка хлеба и колбасы было мало, и, как бы он не старал-ся, но запомнить буквы, которая говорила тётя с эк-рана, не мог.
  «Сегодня и тёти Светы нет дома, она уеха-ла. У неё всегда вкусный суп и хлеба вдоволь», -  думал мальчишка, уставившись в экран. От этих мыслей у него набежала слюна, которую он шумно сглотнул, но легче ему не стало. Он не решался пой-ти на кухню и попросить хлеба. Теперь это было опасно. Он мог попасть под горячую руку своей ма-тери, а рука у неё и впрямь была горячей. Если стук-нет, так стукнет, мало не покажется. На днях она его так налупила, что щека горела огнём до самого утра, а на спине остались синяки. Вскоре он незаметно для себя заснул.
Сквозь сон он услышал:
- Разлёгся тут, а ну пошёл на пол, - мать крикнула ему в самое ухо, и скинула с дивана.
  От удара о пол мальчишка проснулся, хло-пая глазами и не понимая, что происходит. И всё же он быстро отполз к телеку и замер. Мать и тётя Валя пытались разобрать диван, а Петька смотрел на них с замиранием сердца. Диван заскрипел, но под дружным натиском подруг всё же разложился. Бро-сив две маленькие подушки, не раздеваясь, подруги, тут же рухнули и забылись тяжёлым сном.
  Только когда они засопели, мальчишка бы-стро покинул своё убежище, и поспешил на кухню, прихватив с собой рваное одеяло. Он был рад, что смог добраться до воды. До краёв наполнил стакан и с жадностью стал пить. После достал пакет, в котором припрятал хлеб и колбасу, отрезал немного и медленно начал жевать. Встав у окна, Петька смотрел на одинокий фонарь, который каждый вечер ярко светил в окно кухни,  так что зажигать свет не приходилось. Мальчик ещё хотел отрезать кусок колбасы, но подумав, что матери может не хватить, убрал её в пакет, а вот кусок хлеба он всё - таки отрезал. Правда у него всегда это получалось плохо, и поэтому с одной стороны хлеб был толстым, а с другой - тонким. Неторопливо жуя хлеб, мальчишка вновь подошёл к раковине открыл кран, налил себе воды. На ладони остались крошки, он осторожно поднёс и опрокинул их в рот, запивая.  Лёгкая улыбка тронула его губы, когда он почувствовал, что насытился. Подмигнув фонарю, мальчуган постелил одеяло под подоконником, и, свернувшись калачиком, заснул.
Утром Танька пнула сына ногой и спросила:
- Куда еду дел? 
Петька тут же проснулся. Быстро подскочил к плите, достал пакет и протянул ей.
- А, затырил себе, - ехидно сказала мать и положила пакет на стол. Я знаю твои замашки, недо-носок, меня не проведёшь. Весь в отца, такой же гад, всё, что плохо лежит к рукам приберёт. Вот и сидит теперь по своей дурости,  - говорила она, разворачивая пакет.
Петька хотел спросить, где сидит его отец и почему он его никогда не видел, но побоялся. Поэто-му он быстро проскочил мимо неё, и скрылся в туа-лете.
Тётя Валя выползла из комнаты и спросила осипшим голосом:
- Танька, у нас там чё осталось?
- Ага, ты же вчера всё трындела «давай по последней». Так и выпили всё. Чё, не помнишь? – спросила Танька и скривилась от воспоминаний.
- Не а, - ответила подруга и прислонилась к дверному косяку.
- Давай деньги, сбегаю к бабе Дусе, а то она в долг уже не даёт, - злобно сказала Танька.
- Так у меня нет, - жалобно ответила Валька.
- А я вчера раскошелилась, колбасу купила и хлеб, так что денег тоже нет, - сердито произнесла Танька. Чё, звони Гришке, пусть приходит и прино-сит, а то фигово мне. Да и ты не лучше выглядишь, - вновь проговорила она и уставилась на подругу.
Валька немного оживилась, и стала искать свой старенький сотик, который ей так заботливо подогнал её дружок Гришка. Тут она вспомнила, что вчера он лежал на кухонном столе. Прошла в кухню и, обнаружив его на подоконнике обрадовалась.
- Щас, - просипела она.
 Набрав номер своего дружка, Валька застыла в ожидании.
 Когда на том конце провода ответили, Валь-ка засмеялась и сказала:
- Приветик. - Да я. Я у Таньки. Приходи и принеси выпивки, ну и закуски. Ага. Жду.
 И отключила трубку.
- Когда придёт? – тут же спросила Танька подругу.
- Скоро, – ответила та.
- Знаю я это скоро. Позвони ещё, скажи, что-бы бежал, а то хреново.
Валька послушно набрала вновь и пролепе-тала;
- Ты, короче, давай быстрее, а то фигово нам.
В трубке послышалось сопение, шёпот, но ответ всё - таки прозвучал.
- Минут через двадцать, - проговорила Валька, отключая телефон.
- Блин, мутит меня уже, - сказала Танька. Пойду к бабке, может, даст в долг.
 И вышла из квартиры.
  Валька присела на стул, обхватив голову руками. Её тошнило, в висках стучало, ей было так плохо, будто она разрывалась на части.
Петька выглянул из туалета и, прикрывая дверь, прошёл на кухню. Он старался не смотреть на тётю Валю, которая с отрешённым видом сидела за столом. Мальчишка достал спички, зажёг газ, налил в железный ковш немного воды и поставил на огонь. Вода быстро закипела. Из шкафа он достал пакетик чая, который давно припрятал, осторожно налил кипяток в стакан  и положил туда пакетик, немного подержал и вытащил. Пакетик же положил на пластмассовую крышку и убрал в шкаф. Быстро отрезал кусок хлеба и колбасы,  прихватив всё с собой, поспешил в комнату. Едва он ушёл, как на пороге появилась торжествующая Танька с криком:
- Ура! Бабка чекушок дала в долг, - и радостная влетела на кухню.
Подружка ожила и засуетилась.
- Ну, ты молодец, уболтала бабку, - сипло проговорила она.
Трясущимися руками Валька поставила два стакана и потянулась за выпивкой, но Танька пере-хватила её руку и резко сказала:
- Сама налью, а то ещё прольёшь.
- Танюха, ты чё, да я никогда, - промычала подруга, но руку от бутылки убрала.
От радости Танюха  приободрилась, и быст-ро открыв пробку, плесканула жидкость по стаканам.
Валя, подхватила стакан, медленно запроки-дывая голову назад, начала  пить, смакуя. Танька же залпом опрокинула содержимое в рот и, причмокнув на доли секунд, замерла, ощущая, как жидкость го-рячительной волной стекает по горлу.
- Кайф, - процедила она, когда ответный го-рячей шквал ударил ей в голову.
Валька же уронила голову на стол не в силах сдержать эмоции, тихо прохрипела:
- Да а а…
Тут же на столе появилась пепельница, и за-клубился дым сигарет.
- Давай ещё по пять капель, а остатки в за-начку оставим. Гришка же ещё принесёт, - реши-тельно сказала Танька и разлила самогонку по ста-канам. Заботливо завинтив крышку, припрятала бу-тылку в шкафчик от посторонних глаз.
  Петька несколько раз выходил на балкон и сверху смотрел на улицу в надежде увидеть  Валь-киного друга, который ему всегда приносили сладо-сти и украдкой совал в руку.
  В дверь постучали. Мальчуган стрелой бросился её открывать. На пороге стояли два парня. Одного Петька знал, а другого видел впервые. Но не это было главным. Мальчишка замер в ожидании чего – то вкусного. И ожидание оправдалось. Гришка сунул ему горсть карамелек и чупа – чупс, которые Петька тут же  спрятал в карман своих потёртых шорт.
  Девчата с радостными возгласами встрети-ли парней. Валька бросилась на шею Гришке и по-висла на нём, целуя в губы. Танька же смотрела на новенького парня, которого привёл Гришка,  улыба-лась и строила ему глазки.
- Знакомьтесь -  Вован! Мой кореш, - сказал Гришка, снимая с шеи Вальку. Принимай харчи и на-крывай поляну, - сказал он, протягивая  гружёный пакет с продуктами.
  Валька перехватила пакет из его рук и по-несла в кухню. Девушки быстро разобрали содержи-мое. Кое - что нарезали, а остальное убрали в холо-дильник.
Ребята прошли на кухню и стали рассажи-ваться вокруг стола.
Гришка ловко открыл крышку у бутылки и разлил водку по стаканам.
- Ну, за знакомство, - проговорил он и протя-нул стакан вперёд. Все дружно присоединились к нему и чокнулись. Шумно разговаривая, они закуси-ли.
- Тань, давай, свари пельмени и пообщайся с Вовкой, а мы ненадолго с Валькой отлучимся, - проговорил Гришка и подмигнул Вальке, та тут же поняла намёк и кокетливо захихикала.
- Знаю я ваше «ненадолго», всё остынет, по-ка придёте, - сказала хозяйка.
- А мы далеко и не пойдём, - сказал Гриша.
Он встал и зашептал Таньке что – то на уш-ко. Та кивнула ему в ответ и сказала:
- Музон принеси сюда.
  Гришка быстро принёс затёртый магнито-фон и поставил кассету. Музыка заиграла, и он при-обняв Вальку, удалился с ней в ванную.
Вовка стал помогать Таньке, налил воды в кастрюлю, которую она ему подала и сказал:
- Мальца покорми и пусть идёт гулять.
- Петька, иди сюда, - крикнула она.
Петька тут же появился в проёме двери, она сунула ему колбасу с хлебом, помидор и огурец и сказала тоном, не терпящим возражения:
- Ешь и на улицу, пока не позову, не приходи.
  Петька сгрёб всё и выпорхнул за дверь. Дверь тут же закрылась на щеколду. Он поднялся на шестой этаж и присел на корточки, не торопясь всё съел и весёлый выскочил на улицу.
Танька сделала музыку громче, когда из ванной стали доноситься громкие возгласы и постанывания.
Вовка разлил по стаканам водку и тихо, словно ничего не произошло, сказал:
- Давай ещё раз, за знакомство.
- А они? - спросила Танька, бросая взгляд туда, откуда была слышна возня.
- Они потом догонят. Надо, ещё возьмём.
- Так ты богатенький? – лукаво спросила она и приблизилась к Вовке.
- Есть малость, - ответил он и притянул её к себе.
Они быстро, не сговариваясь, чокнулись и опрокинули содержимое стаканов.
- Чё время терять, после пельмени сварим, - как – то уж самодовольно сказал Вован и потянул Таньку в комнату.
Ей всегда нравились такие парни, которые берут быка за рога и она охотно пошла за ним.
А Петька был на седьмом небе от счастья и ликовал, что сегодня он наелся и даже получил кон-феты.
  Стояла ранняя осень. Днём было ещё теп-ло, но деревья уже роняли красно – жёлтые листья по которым было так весело бегать с мальчишками.  Вечером, когда все разошлись, Петька  усталый си-дел на лавке у подъезда и ждал, когда мать позовёт его с балкона.  Редкие прохожие спешили по домам. Уже давно горели фонари, и стало прохладно, но мать так и не вышла на балкон. Его тонкая ветровка уже не согревала, как днём. Холодный ветер прони-зывал его, и худые плечи мальчика вздрагивали. Он поднимал голову и старался рассмотреть, горит ли свет в зале. Так и не дождавшись материнского зова, он зашёл в подъезд. Поднимаясь в лифте, он предвкушал, что ему ещё удастся поживиться сладостями от пиршества. Он и предположить не мог, что спать ему придётся в подъезде.
Стоя у квартиры, он отбил себе руку, стуча в дверь, но ему так никто и не открыл. Только громкая музыка неслась из-за двери. Петька так и уснул, прижавшись спиной к двери, со слезами на глазах.
  Утром дверь открылась, и он чуть не сва-лился за порог квартиры.
Выскочил Гришка, с помятым лицом крикнув на ходу:
- А, малец, иди поешь.
Протирая сонные глаза, Петька встал и про-шёл в дом. Мать лежала на диване в обнимку с не-знакомым дядькой.  Тётя Валя спала на полу, подло-жив под подушку руку. Петька прикрыл дверь в ком-нату и прошёл на кухню.
  На столе стояли тарелки с остатками еды: немного колбасы, ломтик помидора, надкусанные куски хлеба и несколько остывших пельменей. Пе-пельница была полна окурков. Мальчишка с жадно-стью накинулся на пельмени, он проглотил их так быстро, что даже не ощутил вкуса, съел помидор и подобрал куски хлеба, надкусил колбасу. И только тут обратил внимание на магнитофон, он был вклю-чён и давно издавал шипение, так как кассета закон-чилась, и Петька отключил его, выдернув из розетки.
Входная дверь открылась, и на пороге поя-вился Гришка.
- Чё, поел? – спросил он, обращаясь к паца-ну.
 Петька кивнул и затолкал в рот остаток кол-басы.
- Я тут ещё принес, возьми чего-нибудь, - проговорил он, и протянул ему пакет.
   Мальчишка подскочил к Гришке взял пакет и понёс его на кухню. Он отрезал немного колбасы, хлеб, взял один огурец и пластмассовую коробочку с надписью. Всё это он быстро спрятал в газовую плиту.
 В комнате послышалась возня и смех, и вскоре на кухне появились заспанные лица матери и тёти Вали.
- Чего крутишься, пошёл на улицу, - сказала мать.
- Дай ему колбасы и хлеб, - сипло сказала Валька.
- Обойдётся, итак всё сожрал, - грубо отве-тила Танька.
Валя всё же отрезала немного колбасы и хлеб и незаметно протянула их Петьке.
Петька с радостью схватил и выскочил за дверь.
  День выдался жарким, и солнце палило нещадно. Петька несколько раз бегал на колонку и пил ледяную воду. Есть хотелось нестерпимо, но он так и не решился пойти домой. Он всё время  вспо-минал о хлебе и колбасе, которые припрятал в газо-вой плите и боялся, что их могут там найти. Уже к вечеру, пробегая возле магазина, Петька заглянул в мусорную корзину и увидел надкусанный и брошен-ный пирожок. Мальчишка  украдкой достал его и, отбежав за угол, быстро съел.
  День тянулся долго и Петька никак не мог дождаться вечера, чтобы попасть домой и съесть свои припасы. Настала ночь, и он вновь поднимался в лифте в надежде попасть домой. И вновь он спал на холодном каменном полу у закрытой двери.
  Ему снился сон, как бабушка Клава качает его на руках и поёт ему песенку своим тихим и при-ятным голосом. Она ласково прижимает его к своей груди и шепчет, что когда он вырастет, то станет очень хорошим мальчиком и будет помогать ей по хозяйству. Она гладила его по голове, и от её при-косновений ему становилось приятно и спокойно. Он тянул к ней свои руки и просил, чтобы она взяла его с собой. Он не помнит, куда делась бабушка, но слышал, как взрослые говорили, что она умерла.
  Сон его был беспокойным. Петька то от-крывал глаза и чувствовал, как холод пронизывал его, то ему становилось жарко, и он пытался снять с себя ветровку. Под утро у него жутко разболелась голова, и он метался, то прижимаясь к двери, то от-страняясь. Когда же, наконец, он попал в квартиру, то первое что он смог сделать, так это наполнить стакан воды и выпить его. У него не было никакого желания и сил что-нибудь поесть. Ему хотелось спать, спать…
  Украдкой от матери он взял рваное одеяло и пробрался на балкон. Утро было пасмурным и дул холодный ветер, Петька сел на пол, прислонился к стене, и, укрывшись одеялом, заснул. Он то и дело просыпался и смутно видел тёмное небо и малень-кие яркие звезды, мерцающие на бескрайнем небо-своде.
  Ночью мальчик с трудом поднялся и про-шёл в комнату. Она была пуста. Придерживая одея-ло рукой, он еле дошёл до кухни. И там никого. Он налил себе воды и жадно выпил. Открыл дверцу га-зовой плиты и достал свои припасы. Есть не хоте-лось. Он  долго всматривался в знакомые буквы на маленькой коробочке и пытался вспомнить.
«Вот буква «С» она первая, а вот «Р», она стоит последней, а эту я не знаю. Закорючка и пря-мая палочка стоит в середине слова. Я ещё не вы-учил её» – думал Петька, напрягая память.
  Он открыл коробочку, разорвав с одной стороны слюду. Под ней оказалась мягкая масса, и Петька запустил в неё свой палец. Зачерпнул немного белой массы, мальчишка облизнул палец и сказал:
- Вкусно.
- «С» и «Р», а вкусно, - вновь произнёс он и его слова эхом пролетели по пустой квартире. Ещё несколько раз он опускал палец в эту массу и обли-зывал его. Но силы вдруг покинули его, и он захотел пить и спать. Стакан воды вновь наполнил его желу-док, и Петька, укутавшись в одеяло, лёг на пол у по-доконника. Он метался во сне, то скидывая с себя одеяло, то вновь укутываясь в него. Его пересохшие губы шептали:
- Бабушка.
Забытье было недолгим. Он вновь просы-пался, поднимался на ноги, которые еле передвига-лись, и добирался до воды. Жадно пил и ложился спать. Голова болела. Время для него словно оста-новилось. Он приоткрывал голубые глазёнки и смут-но видел стены кухни, которые взрывались ярко-красным цветом и, сливаясь в бело-жёлтое пятно, расплывались.
  Настало утро, но облегчение оно не при-несло. Петька совсем ослаб и уже не мог даже до-ползти до раковины. Он едва поднимал голову от пола и вновь падал без сил. Он уже не звал её, она была рядом. Бабушка сидела возле него и гладила по голове, напевая знакомую песню. Петька протянул ей руку и почувствовал, как  её рука сжала его пальцы. Ему стало спокойно и тепло. Он улыбнулся и затих. Взявшись за руки, они вместе пошли туда, где ярко горел свет. Петька даже не оглянулся назад, он знал: там, куда они идут, ему будет хорошо, ведь теперь они будут вместе…
 
  Стоя у могилы сына, Танька не чувствовала ничего. Её затуманенный взгляд смотрел мимо деревянного креста, на котором была лишь табличка с надписью:
  Третьяков Пётр Александрович родился 14 сентября 2008 года и умер 10 сентября 20013 года. Всего четыре дня не дожил до своего пятилетнего возраста.
  Танька моргнула и повернула голову в сто-рону, где стояла компания её друзей.
Улыбаясь, она пошла к ним. Они зашушука-лись и подняли с земли две потрёпанные клетчатые сумки. Раздалось позвякивание бутылок, и Вовка прицыкнул на Гришку:
- Осторожно, не разбей.
 Бутылки ещё раз звякнули и Гришка, приот-крыв сумку, убедился, что бутылки целы, улыбнулся, показывая свои гнилые зубы и сказал:
- Будь спок, братан, не разобью.
-Танюха, ну чё, пошли на речку?
- Ага, надо же помянуть сына.
  Смеясь и разговаривая, они быстро поки-нули кладбище и сели в маршрутку, которая довезла их до реки Урал.
Красно – жёлтые листья издавали лёгкое шуршание под ногами шумной компании, которая брела по берегу  в отдалённый уголок, где никто им не смог бы помешать.
  Через некоторое время там, где располо-жилась компания,  уже раздавался смех и позвяки-вание кружек. Послышался мужской сиплый голос:
- Ну чё, Танюха, помянем твоего пацана?
- Помянем, - икнув, раздалось в ответ.
До самого вечера компания веселилась у реки. Чокаясь, они пили водку, кто из железных кружек, кто из пластмассовых стаканчиков. Тут же лежала закуска, которая быстро исчезала, передаваемая и надкусанная по кругу. И только когда стало темнеть, изрядно выпившая компания собралась домой.
Пустые бутылки, окурки, смятые стаканчики и бумага остались лежать на примятой траве после их ухода.
И где-то вдалеке, под одиноким фонарём, вдруг раздался смех и голос Таньки:
- А пошли ко мне, музон слушать.
И шумная компания с радостными воплями удалилась от тихого журчания реки.












Александр МУЛЕНКО.

Родился в 1961г. в г.Новотроицке. Служил в стройбате. Выполнял огнеупорные, каменные, кровельные и отделочные работы в строительстве. Проживал и работал в Межгорье, Нежине, Новотроицке. В настоящее время - мастер производственного обучения. По-стоянный автор журнала «Неволя», газеты «Моя семья». Кандидат в мастера спорта по шахматам. В составе новотроицкой команды выигрывал обла-стные и российские турниры. Был чемпионом горо-да Новотроицка в 1995 году. Член Союза писателей России.
Монгол Шуудан
(отрывок из повести)
1.Остров Иванушкина Миши

Мне подарили физическую карту Земли. Слов-но художественная картина, она висела на стене, и, мечтая, я часами не мог оторваться от мира, лежав-шего в сетке меридианов и широт. Тонким пунктиром на карте были начертаны государственные границы великих и малых стран. Через неделю я выучил на-зубок все столичные города, а ещё через месяц мог, не задумываясь, ответить, как, например, добраться водным путём из нашего города до Чёрного моря и далее в Америку или на Соломоновы острова. Какие проливы при этом придётся преодолеть, с кем пооб-щаться, торгуясь за пресную воду и пищу. Собираясь в такое суровое путешествие, я даже нашёл рецепт приготовления похлёбки из кожаных сапог - на чёрный день жизни. Её варили, спасаясь от голода, «морские волки» – мои кумиры. Новые игры были нацелены в необъятный мир за пределами дома. Правда река, протекающая за городом, оказалась несудоходной, а море, куда она впадает, материковым - Каспийским и к тому же далёким, чтобы туда податься самостоятельно на час или два, без спроса у близких. Некому было мне подсказать, как устроены настоящие корабли. Но более удручало то, что на свете все земли уже открыты, и моя фамилия потеряна для географии навсегда. Не желая мириться с этой несправедливостью, я всё-таки поставил на карте маленькую чернильную точку в районе Тихого океана и подписал её - остров Иванушкина Миши.
- Это неправда, - заметил Андрюша Сургунчи-ков, мой приятель и одноклассник.
Вместе с ним и Володей Нейманом мы изыски-вали ресурсы для покорения территорий за преде-лами нашего двора. В тот самый день, когда состо-ялся этот разговор, кажется в среду тридцать перво-го августа, все втроём мы ходили на северную ок-раину города к старой водонапорной башне. Словно маяк, она издалека загадочно выделялась посреди угловатых одноэтажных построек, и захотелось уви-деть это оригинальное сооружение поближе. После похода, рисуя схему  воображаемого острова, я тихо сказал.
- Маяк мы тоже поставим, похожий на эту баш-ню как две капли воды, чтобы другие мальчишки быстро нашли дорогу к нам.
Но печаль, повеянная Андрюшей, уже смутила Володю:
 – Вот приплывём мы однажды на место, кото-рое ты отметил на карте обманом, а там никакого острова нет, а один лишь Тихий океан.
Я призадумался и спросил:
- А как появляются на свете острова?
Андрюша тут же ответил:
- В толстом журнале я однажды прочитал о том, что наша планета плотно сложена из больших тектонических плит, словно кирпичная кладка, но только в большом беспорядке. Во время землетрясений такие плиты смещаются друг около друга, передвигаясь то вверх, то вниз. В результате этих перемещений появляются горы, которые возвышаются над морем или впадины недосягаемых нам глубин.
- Если б на нашем острове были горы, то их давно бы уже нашли учёные из Москвы, - усомнился Володя.

Андрюша был начитанным мальчиком. Я осто-рожно спросил:
- Ты помнишь, в каком журнале про это читал?
- В «Науке и жизни».
Он объяснил, где такие журналы пылятся и рвутся.
- В нашей школьной библиотеке есть большая подборка, к примеру. После каникул я их найду и пе-речитаю об этом явлении получше. На обложке того журнала горит вулкан.
Меня осенило.
- Сегодня утром передавали о крупном земле-трясении в районе Камчатки. Значит остров, который мы ищем, уже родился. Нам остаётся только его от-крыть, а чтобы к нему поскорее добраться, нужен корабль. Так давайте его построим.
Моё обращение на время продлило игру и по-вернуло её в новое поисковое русло.
- Как мы его построим? – спросил Володя.
Двести шагов от нашего дома находился овра-жек. Место было пустынное, интересное. Маленькая речушка Безымянка, почти ручей, бойко петляла ме-жду многочисленными побегами ветлы, встречались большие ивы. Мы убегали туда без разрешения ро-дителей почти ежедневно, искали за голышами жал-кую рыбу величиною с мизинец, пытались её пой-мать, но рыбёшка не поддавалась. Одни неуклюжие головастики попадались в наши расставленные ла-дошки. Дома, увидев однажды банку с ними, мама не на шутку рассердилась, приказала не мучить несча-стных и слабых земноводных. На какое-то время интерес к овражку остыл, но сегодня он вспыхнул с новой силой. Я припомнил, что видел одно большое бревно, без дела лежащее на песке.
- Я тоже видел это бревно, - подтвердил Воло-дя. – Мы же были с тобою вместе. Ты помнишь об этом?..
- Айда на речку… - и втроём мы помчались в овражек.
Кряжистый обрубок наполовину был затянут песком и илом. Откопав, мы его оглядели со всех сторон. Снизу обрубок немного подгнил, и в этом месте древесина была податливой, мягкой. Мне уда-лось перочинным ножиком выбрать небольшое от-верстие.
- Нет, пожалуй, это бревно не годится для на-стоящего корабля, - я расстроился.
Но более начитанный Андрюша не согласился и рассказал, что и из таких вот толстых деревьев туземцы или индейцы тоже делают лодки - долбёнки.
- Они успешно перемещаются в них между ост-ровами архипелагов, используя морские течения и приливы.
- Вы мне поможете построить такую лодку?..
Но ребята подняли вопросы более веские.
- В этой мелкой речушке даже тапочка не уто-нет, а до Урала ещё ого-го - километра четыре, а то и более будет, - отказался Володя. - Да и сам-то Урал у нас - несудоходный и старый…
- Только рыбацкие лодки всё-таки плавают, ми-нуя водовороты, а весною воды поднимутся и в этом месте, - я попытался сопротивляться.
- Нет, Миша, - сказал Андрюша. – Сегодня я - пас, у меня недавно вырезали аппендикс. Я не могу участвовать в играх вроде этой. Большие нагрузки на живот. Мне надо время ещё окрепнуть – хотя бы полгода…
Володя увидел ещё одну проблему.
- Чтобы путешествовать по белому свету, нуж-ны большие деньги, а у нас их нет?..
- Давайте научимся торговать или накопим для начала двадцать рублей…
Игра зашла в тупик, а назавтра окончились летние каникулы, времени для досуга почти не ста-ло. Мы перешли учиться в пятый класс.

2. Шишкарь
На улице, в каждой школе были неформальные лидеры - шишкари, как правило, взрослые крепкие пацаны. Они кучковались на задворках: курили, играли в карты, обижали слабых мальчишек. Самый суровый шишкарь из нашей школы Серёжа Зуев начинал такие разборки с тройного удара. Его папаня когда-то служил на флоте и научил сынулю «драться по-матросски», так сказать: «по-мужски». Ударит Серёжа под дых салагу, жертва согнётся, жадно глотая воздух, врежет вдобавок ребром ладони по шее – жертва заплачет. А когда избитый мальчишка попробует разогнуться, всё ещё закрывая живот руками, то получит в лицо - в переносицу, кулаком. Из носа - кровь, и неделю несчастный не ходит в школу, скры-вая стыд и побои, а истязателю хоть бы хны. Словно с гуся вода любые порицания взрослых. Как-то его могучий папаня-моряк устал от жалоб на поведение сына, не выдержал, рассердился и отодрал отпрыска тяжёлым флотским ремнём. Серёжа хвастался, приспуская штаны, синяками от бляшки. Рассказывал, как, удирая из дома, обозвал папашу козлом. Словно клише светился якорь на ягодицах. Дети, которых не лупцевали такими ремнями никогда, глядели со страхом на человека, принявшего побои от взрослых, и подчинялись ему, не прекословя, как командиру, устоявшему на допросе у врага. Четыре дня Серёжа прятался от папаши в школьном подвале, где хранились метёлки.
Каждое утро матушка давала мне деньги на пи-рожки. Желая быстрее скопить на кругосветное пу-тешествие, я перестал питаться в школе. Однажды во время большой перемены Серёжа Зуев увидел моё богатство. Стоя на лестничной площадке, я пе-ресчитывал медяки.
- А ну-ка покажи, а то ударю, - приказал шиш-карь.
Чуть более рубля лежало в моей раскрытой ладошке. Я сильнее сжал её в кулачок, и быстро от-вёл эту руку в сторону. На выручку подошёл Андрю-ша Сургунчиков.
- Мы копим на кругосветное плавание, Серёжа, не отбирай наши деньги, - взмолился он.
- Куда вы собрались? – удивился Зуев.
- Весною мы для начала поплывём на Урал по нашему овражку на маленьком челноке, а далее - в Каспийское море и купим катер.
К Зуеву подтянулись его друзья.
- Покажи-ка деньги, заика, я тебя не обижу. Хо-чешь, вместе с тобою поеду к синему морю?..
Я простодушно поверил и разжал ладошку.
- Это не деньги, - шишкарь презрительно улыб-нулся. Потом он резко меня ударил снизу по руке. Вся мелочь, накопленная за месяц, разлетелась и, бряцая, запрыгала по лестничному маршу к первому этажу. Кто-то из неприятелей презрительно мне за-метил:
- Да тебя же утопят в луже первые городские…
Так называли между собою мы ребят, прожи-вавших в центральной части города, в лучшем его районе. Он начинался сразу же за железнодорожным мостом через овражек. Ходить туда без взрослых было опасно. Городские мальчишки лупили и гнали пришельцев камнями прочь из каждого двора. Впрочем, такой же нерадушный приём им оказывали и наши подростки – шпана окраин. Так был устроен мир, в котором мы росли. Готовясь к большому походу в море, я ещё не задумывался о том, что люди коварны и злы повсюду.
Глядя, как я собираю разбросанные деньги, кто-то из зуевских ребят – подпевала возвышенно заметил:
- Ты погляди, Серёга, а, на этого полудохлого чухана. Заплачет зараза.
Шишкарь обратился ко мне:
- Вытри слёзы, заика… Наши советские деньги в мире это ничто, - он был на два года старше и знал гораздо больше, чем я. -  Тебе нужна валюта…
Я услышал новое незнакомое слово и огрыз-нулся:
- У тебя она есть?
Зуев оскалился и сердито ответил вопросом на вопрос:
- Ты очень хочешь её увидеть?
При этом он меня оттолкнул. Его компания ве-селилась, глядя, как я боязливо сжался, закрываясь руками от новой атаки шишкаря.
- Не бей их, Серёга, это же ябеды и тряпки. Ба-тяня тебя опять отлупит. Пошли отсюда, - сказал подпевала.
- Пошли, - согласился Зуев. - Я покажу ему та-кую валюту… До завтра. Дрожи, салага!..
Они удалились.
Дома я почти никогда не рассказывал об улич-ной жизни и жаловался редко. «Надо уживаться с любыми людьми самостоятельно, без мамы и папы, - учили родные. - Не ссорься, не спорь, не дерись, терпи и прощай». Это надёжные постулаты. Если бы только мои родные узнали, что я вынашивал в душе, то меня ожидал бы нагоняй: за прогулки в овражек, за полуголодную жизнь, за накопительство – они не хотели, чтобы деньги преждевременно испортили мой характер. Нахлобучка была бы ой- ёй -ёй. И всё-таки я раскрылся. Вечером, когда подали на стол.
В детстве я не любил кушать сало и лук, час-тенько оставлял их в тарелке борща или тайно вы-брасывал в мусорное ведро. Чтобы я веселее питался, мама придумала игру. 
- Вот эту тарелку борща моряк съедает за три минуты… А ты за сколько управишься?..
- За две с половиной.
- Но тарелка должна быть чистой.
Я тут же накидывался на пищу и поглощал её вместе со шкварками, с обжаренным луком – с лю-бой заправкой.
- Вот молодец, - хвалила мама. – Ты станешь матросом.
В тот самый вечер я спросил у неё:
- Что такое валюта?
Мамка насторожилась. Это слово в советское время произносилось нечасто.
- Ты где услышал?
- В школе Сережа Зуев пообещал показать мне валюту и задать трепака.
- Он тебя хорошему не научит. Ты избегай этого парня.
- Но всё-таки, что же такое валюта?
- Это денежные знаки, отличные от рубля. В каждой стране своя валюта.
Она рассказала мне о том, что иностранные деньги в России запрещены, их почти невозможно купить, разве только на «чёрном рынке» у самых по-следних барыг, по которым рыдают законы и тюрьма.
- Чтобы поехать за границу нужно много учить-ся. Валюту у нас выдают дипломатам или великим учёным, а также спортсменам для поездок на Олим-пийские игры.
- А как же матросы?
- Им выдает её капитан.
- Но откуда у Зуева такая валюта?.. Разве его родители дипломаты или спортсмены?
- Они металлурги.
- Наверное, твой Серёжа - контрабандист или спекулянт? – улыбнулся папа.
Я уже знал, что спекулянты это люди, живущие от перепродажи сгущённого молока. Они доставали его по блату из-под полы за сорок копеек, а продава-ли за рубль. Когда я был совсем маленьким, моя матушка не могла меня выкармливать грудью по причине тяжёлой болезни и покупала сгущёнку у этих самых людей. Мой одноногий дядя Егор однажды на базаре обозвал такую торговку жидовкой, но они прилично расстались, и я не почувствовал подвоха в той беседе. Дядька был щедрым мужчиной. Он выделял мне на сладости каждый месяц по четыре рубля. Нескоро я понял, что это было непросто для инвалида. Его слова: спекулянт и жидовка в моём лексиконе ещё не звучали ни разу. Я не знал, как опасно их говорить не к месту менялам или продавцам, а также порядочным евреям.

3. Валюта
Серёжа принёс валюту. Измятые тугрики. Три или четыре купюры. Какого достоинства – не помню. На лицевой части был изображён Сухэ-Батор, на реверсе – две лошадки, жующие траву. Но не эти монгольские деньги пленили ребят из нашей школы. Вместе с тугриками Зуев достал из портфеля тяжё-лый кляссер - альбом, в котором хранились марки:
- Их можно продать в любой стране.
Он объяснил, что эти маленькие зубцовые бу-мажки - своеобразные знаки оплаты за пересылку писем и вещей.
- Настоящие коллекционеры не пожалеют ника-кую валюту. Некоторые марки стоят большие деньги.
- Это какие? – спросил Андрюша.
- Редкие… Очень редкие. «Желтый трескил-линг», «Голубой Маврикий», «Тифлисский уникум».
- У тебя они есть?
- Покудова нет…
До этого дня я не видел красивых марок. Напе-чатанные на наших конвертах почтовые денежные знаки были неинтересными, безликими, скучными, а тут… Мы зачарованно глядели на зуевское богатст-во. Словно в художественном салоне на каждой странице кляссера лежала подборка невиданных доселе цветов или животных. Жизнерадостные картинки показались мне близкими, как острова на карте, висевшей дома.
- Дай мне одну такую в подарок, - попросил я у Зуева. – Я приклею её в районе Монголии.
- Могу продать. Ты - богатый салага.
В эту минуту я, наверное, отдал бы все свои сбережения за крохотную бумажку, но деньги лежали дома. Вчерашний поступок нашего шишкаря меня напугал. Собравши разбросанные по коридору монеты, я не досчитался пятнадцать копеек. Может быть, они закатились под лестничный марш, в темноту, где наша техничка сушила тряпки, а, может быть, лежали слишком открыто, и кто-то их быстро присвоил.
На уроке истории я получил записку от Володи: «Миша, не трать ни копейки на зуевские марки. Я знаю, как он разбогател. Можно туда пойти и попы-таться эти марки добыть самому».
Где проживал Серёжа, в его дворе, находилось монгольское общежитие, двухэтажное старое зда-ние, рустованное под камни разной величины, со многими карнизами и пилястрами на фасадах. Про-живавшие в нём ребята из дружественной страны учились в «каблухе» - в профессиональном училище, от нашей школы метров пятьсот. Неказистые, мелкие, в чём-то похожие на мальчишек, всё-таки они были парнями, и водиться с ними я не хотел. Того и гляди получишь втык ни за что – такое практиковалось в каждом дворе. Их воспитатель, не по-монгольски высокий и крепкий мужчина, звали его Батыр, держал своих подопечных в повиновении. Увидев его, монголы гасили окурки или убегали за угол дома, чтобы докурить. Батыр сердито ругался вслед. Эта чужая речь была для меня страшнее родительской трёпки. Даже задиристой шпаны, пожалуй, я боялся меньше, чем этого человека.
Как доставались марки? В тёплые осенние дни, по выходным, когда окошки в общежитии были ещё открыты жильцами, мы запрыгивали на цокольный карниз и, хватаясь пальцами за подоконные жестян-ки сливов, передвигались от комнаты к комнате, предлагая монголам свои открытки или копейки - в обмен. Канючили: «Дай марку, монгол-шуудан». Ча-ще всего иностранцы бывали великодушны: «Маль-цик, а мальцик, ты подосди немноско, постой, поси-ди», - цокали в ответ, искали старые письма. Но ино-гда кончалось иначе. Увидев или услышав наши торги, на улицу выходила сердитая вахтёрша, и, угрожая шваброй, звала Батыра.
- Это международный скандал... Батыр!.. Где Батыр?.. Твои монголы опять меняются с пацанами. Я их сейчас поймаю и отведу за уши к директору школы!..
Мы разбегались, не дожидаясь расправы. В школу она никогда не приходила, и наша дружба с монголами продолжалась.
За право находиться в его дворе Серёжа Зуев отбирал у нас лучшие марки. Впрочем, если распла-каться, то можно было уйти от шишкаря, не выпла-чивая дани, получив по сусалам за непокорность, но не хотелось ни унижаться, ни подчиняться. Крикнет Володя Нейман, стоявший внизу на страже: «Миша, Зуй уже во дворе» или: «Батыр на пороге!» - мы спрыгивали с карниза на землю, бросались в бега. Так и вертелись от страха, спасаясь от сильных этого мира.
Однажды Володя остался дома больной, а Ан-дрюша уехал в гости, и я подался за марками безо всякой поддержки - один. К этому времени безумная любовь к филателии у многих мальчишек уже пропа-ла. Только, пожалуй, я да Серёжка мешали друг дру-гу жить. Он застукал меня около углового окошка.
- Слышишь, заика, спускайся и покажи свои марки.
Всего одна лежала в кармане. Зато какая!.. Большая редкая треуголка с изображением верблю-да. Я уже надумал её приклеить на географическую карту в районе пустыни Кара-Кум. Зуев мог её ото-брать. Рустованные угловые пилястры монгольского дома выступали из плоскости главных стен на четверть кирпича. Разбитые полочками, как лесенки, они вели под самую крышу. Такие формы архитектуры себя изжили, но сегодня их возрождают зажиточные люди, украшая, как правило, личные постройки: виллы, коттеджи, особняки. Даже придумали этому стилю патриотическое название: «под русскую старину».
- Слазь, заика, на землю, а то залезу к тебе сам и скину по-моряцки – безо всякой пощады. На этот раз ты попался. Не убежишь…
Я шагнул к рустованному углу и стал подни-маться. Через минуту уже забрался на карниз второ-го этажа. Зуев попробовал подтянуться на пальцах за мною вслед, но не решился на восхождение, сде-лал два пробных шага вверх по пилястре и спрыгнул.
- Слазь, кому говорю, заика, а то упадёшь и ра-зобьёшься, - сердито буркнул он. – Тебе же лучше.
Шишкарь лицемерил.

- Ты меня отравишь в больницу.
Я понял, что враг бессилен. Он испугался высоты.
- Сейчас, разогнался, уродина, я тебя спасать. Я - не пожарная машина. Где упадёшь, там и подох-нешь.
Он оставил меня в покое. Передвигаясь по по-лочке карниза, я стучался в чужие окна, дружился с новыми людьми. Из мальчишек ещё никто не заби-рался так высоко.

4. Дорога по вертикали

Я выменивал у монголов марки даже зимой. У нас она начинается в ноябре. Чтобы теснее прижи-маться к стене, оставлял пальтишко внизу и пере-обувался в старые тесные калоши. В отличие от бо-тинок они никогда не скользили по штукатурке. Сброшенную верхнюю одёжку прятал в сугробе. Шапка, подвязанная под скулы, заштопанные брюки да свитер недолго хранили от холода. Но в этой эки-пировке я держался более часа. Коченели пальцы и рук и ног. Чтобы цепче хвататься за русты, я подни-мался без рукавиц. Часто царапался о льдинки, об острые кромки подоконных жестянок, о водосточные трубы. Через раны сочилась кровь.
Сухие восточные стены монгольского общежи-тия приносили удачу. Здесь не бывало ветра, и жильцы обращались со мною по-братски. Велико-душно отдавали марки, значки, открытки. Но пода-рочные фонды у них иссякли, и ближе к Новому году я подался на западную сторону общежития, где ещё никогда не бывали менялы снизу. Сюда, на местами разрушенный фасад, опасно было даже дышать. Ве-тер атаковал, не прекращаясь ни на минуту. Сырая тяжёлая штукатурка держалась на честном слове. Схватишься посильнее за полочку в стене, и кусками осыпается под ноги старый раствор, оголяя кирпичную кладку. Попробуй-ка, удержись. Полураздетую душу продувало насквозь.
Придерживаясь одною рукою за ржавую водо-сточную трубу, такую же ненадёжную, как и вся дорога наверх, я поднялся ко второму этажу. Русты на штукатурке оказались забиты жёстким, колючим снегом. Карнизы обледенели. Сбивая ногами льдинки, я добрался до близлежащего окошка и постучался.
- Кто там?.. – поинтересовался хозяин.
- Это - Мишка Иванушкин из пятого «Б» класса.
Так меня называли жильцы, с которыми общался. Так представлялся сам.
- Чего ты хочешь?
- Дай марку, монгол-шуудан.
Стёкла были покрыты морозными узорами, че-ловека за ними было почти не видно. Если бы я только знал, кто проживает в этой секции дома, то никогда бы не постучался в окошко. Не насторожила, почему-то, русская речь - без акцента, присущего молодым монголам. Захрустели оклеенные бумагой переплёты. Окно распахнулось. Я увидел Батыра.
- А вот и попался мне в руки, Иванушкин Мишка из пятого «Б» класса!..
Слухи о пацане, ходящем за марками по верти-кали, до него уже доходили неоднократно. Летом я успешно удрал бы обратно к углу, но сегодня, отсту-пая, сорвался с карниза и повис на руках, схватив-шись за подоконный железный слив.
- Не упади, - закричал Батыр, навалился на по-доконник и поймал меня за запястья.
- Дяденька, отпустите, ой –ёй –ёй, и простите…
Я нашёл опору ногами. Мужчина оторвал меня от стены и затащил на подоконник.
- Ты у меня сегодня в гостях. Я дам тебе марки.
Он достал из кармана маленький двухстранич-ный кляссер. На марках, лежавших в нём, были изо-бражены буддийские маски. Их было пятнадцать.
- Они мои?..
Я спустился в его квартиру, как герой.
- Вместе с альбомом… - заверил хозяин. - Но почему ты раздетый, Иванушкин Миша, почему ты в калошах?.. На улице минус пятнадцать градусов - зима…
В эту минуту посыпал снег. Мы закрыли окошко, в комнате потемнело. Я рассказал Батыру, как другу, все свои секреты передвижения по стене.
- Хотите, дядя Батыр, я выйду сейчас обратно на улицу и залезу на стену снова, тем же путём?
- Это опасно, Миша… Чтобы зимою сюда под-няться нужен особый дар. Ты - смелый мальчишка. Даже я - взрослый мужчина этого не сумею. Дай мне сегодня, пожалуйста, слово больше не рисковать так глупо из-за мелких почтовых марок и приходи ко мне в гости тепло обутый и одетый хоть каждый день. Только по коридору.
Я дал это слово, сражённый похвалой. Батыр оказался опытным педагогом. Мы расстались на ко-роткой ноге, и больше на стены монгольского обще-жития я никогда не поднимался.




Сергей УПОРОВ.

   Сергей Александрович родился в городе Орске 02 сентября 1967г. В 1986 г. Окончил Орский индустриальный техникум по специальности «Металлургия редкий тяжелых и цветных металлов». С 1986 по 1988 г.г. служил в рядах Советской Армии в Закавказском Военном Округе.
С 1989 г. по 1997 г. служил в Органах внутренних дел, в Октябрьском РОВД г. Орска в должности участкового инспектора милиции.  В 1991г. посту-пил, а в 1997г. окончил заочно Московскую Государ-ственную юридическую Академию. В настоящее время занимается частной юридической практи-кой. Автор трёх книг: «По замкнутому кругу» (2010г.), «Страх за будущее» (2011г.), «Откровен-ный разговор» (2013г.) Печатался в альманахах «Гостиный двор» и «Орь».

Обыкновенный дурак.

(отрывок из повести, глава 22)

Геннадий закашлялся и приоткрыл глаза. Пронзительно белый свет резанул по глазам, как горсть брошенного песка. Он попытался пошеве-литься, но смог двинуть только рукой, и движение отдалось в мозгу далёкой болью. Поморгав, Генна-дий увидел перед собой бескрайнее белое поле, и тут же захотелось повернуть голову. Однако боль в шее опять остановила его, а неприятный тягучий и однообразный пикающий звук ещё больше вдавил голову во что-то твёрдое под  головой. Он закрыл глаза и почувствовал, как громко стучит сердце, а ещё как тихо вокруг… если бы не этот пронзитель-ный писк, то можно было бы ещё поспать.
          «Сильно вчера перебрал…» - только и успел подумать он, как  в тишине раздался знакомый хриплый голос Аркадия.
- Ну, с возвращением, брат!
- Ты где…? – удивлённо разлепил запёкшие-ся губы Геннадий, и не узнал свой голос.
- Я рядом, Гена, рядом. Ты только головой не дёргай. У тебя шея забинтована…
- И где мы?
- Да, вообще-то во второй городской, Гена, насколько я понял. А конкретнее - в реанимации по-ка.
 От слов Аркадия пахнуло лекарствами, и запахом больницы, который Геннадий до этого не чувствовал, а ещё чуть заметным налётом страха. Но страх был какой-то безликий, и будто бы не на-стоящий. Будто бы это был не его Геннадия страх, а страх, который шёл от слов Аркадия, и уплывал ми-мо в какой-то зыбкой туманности. Эта туманность успокаивала,   давила на веки, звала за собой куда-то протяжным и нудным сигналом, исходящим кажется из центра мозга,  и белое поле перед глазами плыло.
- Так! Что вы тут бубните, Казак? – раздался пронзительный женский  голос, заставивший Генна-дия вздрогнуть, и поднять уже почти закрывающиеся тяжёлые  веки.
- Лохматов очнулся? Почему же вы молчите? Что, не могли меня позвать?
- Не ори на меня, девочка! – прохрипел Ар-кадий, - Зарплату мне свою отдавай, тогда и работу за тебя буду делать…
- Вы хам, Казак! – взвизгнул голосок, - Вас с того света  Дмитрий Петрович достал, а вы ведёте себя, как мальчишка…
- Сама ты ещё ребёнок. У меня дочь, почти такого возраста…. – лениво огрызнулся Аркадий.
- Как вы, Лохматов? – в туманности, перед лицом мелькнула склонённая голова, пряди волос, размытый контур лица. – Сколько пальцев?
 Геннадий напрягся, и различил растопырен-ную пятерню.
- Ладонь… - выдохнул он с трудом, и опять закрыл глаза.
- Я побежала за доктором, а вы Казак, кричите, если что. Тут рядом  по коридору люди ходят. Сейчас обед…
 Раздались торопливые шаги, и запоздалый голос Аркадия.
- Ну, и где же ты его найдёшь, доктора-то, если обед?
- Гена! – громко позвал Аркадий, - Ты это… Не спи пока, ладно? Пусть действительно, придёт эскулап. Поглядит тебя.
- Эх! – громко вздохнул он, - Не успел ты не-много, Гена! Часа три назад наши жёны приходили. Твоя ничего – молодцом держится, а моя на удивле-ние выла, как побитая. Сколько с ней живём – никак бы не подумал о ней, что она такая впечатлительная. Даже целовала меня. Я ей говорю: «Воняет от меня, Танюха!», а она в крик. Эта девчонка, медсестрёнка шалопутная,  даже оттаскивала её от меня. Порвёте, кричит, трубки и провода. А ведь кремень казалось бы, баба моя. Чего только в жизни не повидала…Да! Ты не спи, Ген!
- Нет! – с трудом, через силу откликнулся Геннадий, - Нога болит…
- Да! Ногу они тебе располосовали, и забин-товали по самый пояс. Врач говорил, я слышал, что все нормально, ходить будешь через месяц, дру-гой… А  Алина твоя, молодец!   Слезы не проронила, хотя тоже с лица сильно сошла, переживает. Всё благодарила меня, что не дал я ей с нами поехать. Спас ты, говорит, меня Аркаша!  Век , мол, не забуду. А чего я спас-то? Она нам по любому в этом деле только помехой была бы…
- Кого спас? – забеспокоился почему-то Ген-надий, - Алину?
- Ну, да… Ты чего? Не помнишь что ли, как я её уговаривал?
- Зачем уговаривал?
Геннадий старался стряхнуть усилием воли стоящий перед глазами туман.
- Э-э! Да ты не помнишь что ли ничего? Как праздновали у тебя на квартире, помнишь?
- Да! – чуть подумав, выдавил Геннадий.
- Ну, а на следующий день на стрелку поехали с Антоном?
- С каким Антоном?
- Понятно! Контузило всё же тебя…
 Они помолчали, и через несколько минут Геннадий ответил.
- Вспомнил я. Антон вечером звонил… По-том не помню…
- Да оно может и к лучшему! – голос Аркадия прерывался булькающим кашлем, - Когда на базар приехали, я и поговорить толком  с этим Антоном не успел. Телефон у него зазвонил, он и отошёл в сто-рону. Мы в углу базарчика, где резиденция Салава-та, кучкой стояли, похмелялись, пиво тянули. Откуда, и от кого  эта граната прилетела?  Теперь уже нам и не узнать. Фитиля в куски порезало, Илюха легко отделался, сейчас в палате этажом ниже лежит. Ну, а у Галагузы, чёрта везучего, вообще только царапины. Он нас привёз на базар на своей маршрутке, он же всех собрал и сюда всех доставил. Приходил недавно, рассказывал, что за два дня еле отдраил от крови салон. Что затаскали его в милицию…
- Ты как, Гена? Не спишь?
Геннадий что-то промычал. В голове крути-лись какие-то яркие воспоминания, как вспышки, но память ничего не выдавала из того, что рассказывал Аркадий.
- А ведь со мной уже такое было, Гена! – вздохнул Аркадий, и Геннадий услышал, как он тя-жело застонал и заворочался, -  Хотелось очень сво-ей Танюше рассказать, пока помню, а ей не до этого. Меня, Гена, этот хирург скорее всего, и правда с того света вытащил! Потому, что вспомнил я здесь то, что давно, казалось, забыл.  И вспомнил, только потому, что опять оказался там, куда люди и по одному разу не попадают.
 Было это по дикой молодости ещё, Гена. Служил я в Афгане, ходил в наряды, как все жрал в горах кашу пополам с песком и горной пылью. Бегал и ездил, как и все, по горам. Стрелял духов, товари-щей уже двоих проводить в цинковых гробах успел, и почти уже дождался дембеля. Чуть осталось! Ну, вот где-то за месяц до дембеля пошли мы в горы малой группой, человек восемь-десять. Ну, как положено, с рацией, с лейтенантом. Прогулка привычная, да привыкнуть только сложно, а с нами ещё и салаги, почти полгруппы первогодок. Анаши покурили перед выходом, как всегда, ну а так как на дембель собирались, то у нас ещё с собой было. Честно говоря, не по душе нам была эта прогулка. И летёха наш нервничал, и разведка  эта какая-то непонятная была. Почему-то направляли нас по дну ущелья, да ещё и на большую глубину. Короче, воротило с души так, что мы ещё на полпути все запасы травы выкурили. Молодым, конечно, не давали, чтобы они не свалились совсем, ну а самим нам так захорошело, что уже всё «до фени» стало. Идём, ржём во всё горло, дом и девчонок в коротких юбках вспоминаем, и летёха наш успокоился малёк. Однако, чин чинарём, строй держим. Молодые в центре цепочки, мы меняемся попеременно, то в голове, то сзади прикрываем.
И вот, стал я опять впереди с одним бачой, сейчас уже и не помню, как звали, хотя с одного при-зыва были. Молчаливый он был, даже когда накурится, много не базарил. Идём значит, к горам прижимаемся, панамы от пота промокли, устали, к земле давит.  А тут ещё вошли в такое место, что и солнца не видно, горы со всех сторон нависли. И вот тут со мной Гена, случилось то, что я бы тебе никогда не рассказал, не окажись мы с тобой в этом поганом месте.
 Короче, почудилось вдруг мне, то ли с пере-грева, то ли с перекура, что душа моя будто бы вы-летела из меня и начинает взлетать. И взлетаю я будто бы всё выше и выше. Страшно мне  брат, ста-ло так, как  и раньше никогда не было. Так вот, взле-тел я как будто над горами, и вижу  цепочкой вытя-нувшийся на дне ущелья  отряд, и всех ребят, и лей-тенанта, и себя, главное, шагающего впереди. Ну, а потом взмыл ещё выше, под облака, и увидел на гребне гор целую кучу духов. Бегают они суетятся, два ДШКа, пулемёты значит крупнокалиберные, на треногах устанавливают, и вообще позицию такую занимают, что нет сомнения, ждут именно нас. Ждут, значит, когда мы из тени выйдем, в том месте, где тропа, что на дне ущелья, на открытое место выйдет.
   Аркадий покашлял, что-то  спросил и про-должал.
- А я знаешь, как над ними оказался, вдруг успокоился, и даже сосчитал, что их пятьдесят с лишним душ. Низко так летал, чуть  за тюрбаны их ногами не цеплялся, и знал будто, что они-то меня не видят. Потом вокруг полетал, нашёл тропу, что идёт в горы и как раз им в тыл выходит.  Короче говоря, когда я у себя в теле оказался, то каким-то образом убедил летёху, что засада впереди, и тропу указал, по которой мы все и пошли духам в тыл.
 Всё кончилось хорошо! Духов мы перереза-ли половину, а остальную добили, но один успел гранату швырнуть, и зацепил меня и ещё одного са-лажонка…
 Только всё это ещё цветочки, Гена! Не то-ропись меня  в придурки записывать!
 Когда я очнулся в госпитале, уже в Кабуле, то всё сразу вспомнил. Только  не бой сразу вспом-нил, не ребят, а то, что со мной было после взрыва гранаты.
 Вспомнил чётко, что летел я по какому-то тоннелю стрелой, навстречу свету, а потом будто бы в пыль шлёпнулся. Упал среди пустыни, оглянулся, вижу не Афганская она. Солнце не то - тусклое, гор нет, а наоборот ровная она, как тот стол. Бреду я, значит, по ней и ругаюсь последними словами. И вдруг упираюсь в ворота. Большие такие ворота, до самого неба, как в сказках о тридесятом царстве. А перед воротами на маленьком стульчике сидит старичок  в белой одежде покрытой пылью, лысый и с седой бородой. Сидит сгорбившись и вроде как на посох опирается руками и подбородком.     Пригляделся я, а старик-то евреистый. На дядю Изю-сапожника похож, из соседнего микрорайона . Помнишь,  его сапожную будку, в соседнем с тобой дворе? Вот, вот! Страх, как похож…
  Поднимает глаза на меня этот старик и го-ворит: «Чего тебе надо, молодец?». А  у меня, аж мороз по коже!  Даже голос у него, как у дяди Изи.
«Так я не знаю!» - отвечаю ему, « Прилетел вот, на свет!». И тогда старик  начинает смеяться, и смех его становится всё громче и громче, а сам он вдруг поднимается со стульчика и становится ростом с  фонарный  столб.
 Потом он резко прекращает смеяться, и смотрю, поднимает он свой посох, а это и не посох вовсе, а меч. Самый знаешь настоящий, двуручный  и огромный такой. Нагибается он ко мне низко, так, что бородой седой щекочет мне лицо, и мечом этим  у меня перед глазами начинает помахивать. … Жуть!
 А потом так ласково говорит: « Нет, милый! Не суждено тебе в бою умереть, как святому мученику. У тебя своя дорога, вот и иди мимо!». И по мягкому месту меня так легонечко мечом – шлёп! Я стал пятиться, и сразу же очнулся  на госпитальной койке.
 Рассказал потом одному земляку, из сосед-ней части, он в нашей палате лежал. Он  парень хоть и образованный, смеяться надо мной не стал, а рас-сказал, что такое бывает с теми, кто  пережил клини-ческую смерть. И ещё, что это архангел Михаил был, скорее всего. Этот Архангел,  всех погибших воинов якобы у ворот рая встречает.
    Я тогда сомневался, всё думал: « Как это рай может быть таким мрачным?» Понятия тогда не хватало ещё, что рай-то был за воротами.  После армии, я на эту тему много книг перечитал. Всё, что нашёл в нашей Центральной библиотеке! Ну, а уж года через три, со временем, забыл всё это напрочь.
  Аркадий замолчал, тяжело дышал, воро-чался. Геннадий лежал с закрытыми глазами и весь рассказ будто бы проходил у него перед глазами, как в кино. Ярко и красочно видел он и Афганские горы, и свист пуль, и крики душманов, и наступившую вдруг тишину, и старика с лицом дяди Изи, и мощные, почему-то дубовые ворота из сплошных почерневших от времени  брёвен с огромными железными петлями…
- Ты, наверное, Гена, не веришь мне? За придурка меня считаешь теперь...?
Аркадий спросил  медленно, покашливая при каждом слове.
 - Верю, - со свистом набрав воздуха в грудь, выдохнул Геннадий, - Чего врать тебе, сами ведь почти покойниками были…
- Правда? – обрадовался Аркадий, как ребё-нок, и заговорил, заспешил, так непривычно, так не похоже на себя, давясь словами, что Геннадию даже стало жаль его.
- Я ведь, Гена, к чему всё это! Я же в этот раз опять там был. У ворот этих. Всё повторилось в точности. Ведь в иную минуту и  сам себе не верю, а так хочется кому-то рассказать, что разрывает  аж всего из нутрии. Такого и не бывало со мной, сам знаешь. А тут как будто прёт из меня само, и удержу нет никакого…
- Да, Гена! Стою я опять перед теми же воротами, вокруг та же пустыня, и ворота те же самые, и старик Михаил  совсем не изменился – смотрит на меня хитрыми глазами дяди Изи. И опять он маленький и на стульчике своём сидит сгорбленный, глаз не поднимает, но грозно так, строго спрашивает.
- Опять пришёл? Я же сказал тебе ещё в прошлый раз. Плохо понял?
- Так я же не своей волей, - бормочу я, а сам гусиной кожей от жути покрываюсь.
- Не страх это Гена! Я тебе даже и расска-зать не могу, как это называется, потому, как слов таких не знаю. Смотрю на него во все глаза, и не бо-юсь, а самого оторопь какая-то всего трясёт. Ступор – не ступор, но что-то вроде столбняка, но не телес-ного, а внутреннего.
- Иди! – говорит он мне, - подобру – по здо-рову. Не свою рубашку на себя примериваешь, вот попадаешь, куда тебе не положено. Не тебе решать, кому жить, а кому умирать. Господь только знает, кто должен спасать, а кто спасённым быть. Ещё раз попадёшь сюда раньше времени, оставлю тебя сидеть у ворот до самого твоего срока. Будешь пыль обметать с ног тех, кого Господь призвал…
 Сказал так, выпрямился, как и в первый раз, в огромный свой рост,  и в лицо мне заглянул. А глаза у него Гена, большие и бездонные. Синие-синие, как башкирские озёра. Губы трубочкой сложил и дунул…
 - Что тут у вас? В сознание пришёл, что ли…? – раздался громкий и недовольный чем-то  мужской голос. И сразу забухали тяжёлые шаги, кто-то крепко взял Геннадия за кисть.
- Быстро вы,  доктор! Даже и поговорить не успели…- раздался уже совсем другой, привычно въедливый и насмешливый голос Аркадия.
- А ты замолчи, Казак! А то я не посмотрю на твои шашни с медсёстрами, плейбой  сладкоголо-сый, быстро клизму пропишу. И даже не думай, что я шучу…









Ч А С Т Ь  VII

 
Литературоведение



Екатерина КОЗЫРЕВА.

       Екатерина Николаевна родилась в пос. Агаповка, Челябинской обл., учитель, поэтесса, член Союза писателей России (1994). Окончила литературный факультет Московского Пединститута (1977). В 1990-ые печаталась в ж. «Слово», «Смена», «Московский вестник», «Наш Современник», «Москва» и др. в газетах «Литературная Россия», «Московский литератор», «День», «Завтра», «Российский писатель» и др. В 1997 окончила ВЛК при Лит. ин-те им. А. М. Горького в семинаре Ю. П. Кузнецова. Книга «Дорога в Болдино» с предисловием В. В. Кожинова издана в Москве в 1993. Под редакцией Кожинова вышли в свет последующие книги: «Свет одиночества» (1995), «Качели над обрывом» (1997), «Неземное кольцо» (1999), эссе «Тайная судьба Пушкина», напечатан. в ж.«Московский вестник», затем издано отд. книгой в Магнитогорске (1999) В 1999 г. под редакцией Козыревой вышел периодический альманах «Вечера в Академиче-ском», второй выпуск 2004, альманах одноимённого литобъединения в Царицыне(Москва) «Царское Се-ло» 2009. Руководила Литобъединением «Тальянка» при Моск. Культ. Центре им. С.А. Есенина, чл. ред-коллегии нового правосл. ж. «Марфа и Мария», член редколл. ж. «Вестник российской литературы», член редколлегии альманаха   «Истоки».

И БЫЛА ПЕСНЯ…
М.Ю.Лермонтов через 200 лет
                Я б желал навеки так заснуть,
                Чтоб в груди дремали жизни силы,
                Чтоб дыша вздымалась тихо грудь;
                Чтоб всю ночь, весь день мой слух лелея,
                Про любовь мне сладкий голос пел…

Голос Лермонтова донёсся до меня рано, очень рано, когда рука матери качала колыбель, а сама она пела:
 По небу полуночи Ангел летел,
 И тихую песню мне пел,
 И месяц, и звёзды, и тучи толпой
  Внимали той песне святой…

Рассказывала мне об этой песне сестра. Ко-нечно, младенец не мог понимать слова, но голос, голос мамы поющей остался во мне навсегда. Не в школе, не в институте, а только сама, став матерью, я открыла книгу с лермонтовским признанием, что он слышал и запомнил, голос пел, голос матери. Наверное, и нежное прикосновение губ матери, её дыхание,  ласку и слова материнской любви он слышал.

В младенческих летах я мать потерял,
Но мнилось, что в розовый вечера час
Та степь повторяла мне памятный глас.
За это люблю я вершины тех скал,
Люблю я Кавказ.

В записке 1830 года Лермонтов вспоминал: «Когда я был трёх лет, то была песня, от которой я плакал: её не могу теперь вспомнить, но уверен, что если бы услыхал её, она бы произвела прежнее дей-ствие. Её певала мне покойная мать».
Трагедия раннего расставания с матерью, она умерла, когда Мише  было  три года, отразилась на жизни и творчестве поэта. Её «памятный глас» слышался  Лермонтову и после смерти.
В семидесятые годы я училась в Московском Областном Педагогическом Институте на ул. Радио, прежде здесь был Институт Благородных девиц. Мы с однокурсниками по литфаку ходили пешком к метро Красные Ворота, которое называется теперь Лермонтовская. Нередко останавливались у памятника поэту и что-то читали. Запомнилось только «…здесь жили вдохновенья! Певец знавал любви живые упоенья…»
Двести лет со дня рождения Михаила Юрье-вича Лермонтова отмечает ныне Россия, Москва, которую он любил, как сын.

Москва, Москва!...люблю тебя, как сын,
Как русский, - сильно, пламенно и нежно!
Люблю священный блеск твоих седин
И этот Кремль зубчатый, безмятежный
Напрасно думал чуждый властелин
С тобой, столетним русским великаном,
Померяться главою. И обманом
Тебя низвергнуть. Тщетно поражал
Тебя пришлец: ты вздрогнул  -  он упал!
Вселенная замолкла… Величавый,
Один ты жив, наследник нашей славы.

Традицию сыновней любви к Москве, к величавому Кремлю, надежду на славу Отечества продолжили наши великие  современники  - поэты и писатели, о чём ещё будет сказано.

Сейчас слышны слова нелюбви к Москве и даже порывы ненависти к москвичам. Конечно, в на-шей современности легко не любить Москву. А вот Лермонтов в 1832  году признавался: «Москва, моя родина, и такою будет для меня всегда, там я  р о д и л с я, там много  с т р а д а л  и там же был слишком  с ч а с т л и в!»
«Москва, моя родина, и  такою будет для меня всегда», поэт любил Москву, как сын любит мать, и как русский, - сильно, пламенно и нежно!»
«Где ты Россия и где ты, Москва?», - вопро-шает наш современник Юрий Кузнецов и с горечью отвечает: «Пала Россия и пала Москва. Дико устави-ла взоры АнтиРоссия и АнтиМосква…»
И если уж мы сами невзлюбим Москву, то какие же мы сыновья?
Сыновнее  чувство любви к Москве, к Рос-сии, не худо бы и нам всем - и русским, и не русским теперь вспомнить, сберечь и передать нашим потом-кам.
Историческая память живёт в народе. Для Лермонтова эта память воплотилась в народном подвиге против Наполеоновского нашествия в 1812 году. В освободительной войне особенно ярко про-явился характер русских солдат, и русских крестьян (христиан). Правое дело в поэзии Лермонтова  - это православное дело, что с наибольшей полнотой можно увидеть в его  поэме «Бородино».
Герцен писал: «Русский народ помнит лишь о 1812 годе и о Пугачёве». Эта память отразилась в народных песнях.
Соответствующий своему времени герой – это человек, в котором всегда жила  в е р а  в Бога как в сущность высшую, выше творящегося во зле времени. Такой герой подспудно, внутренне, при-держивается этих высших ценностей. 
Народ верующий, православный, действует у Лермонтова уже в «Поле Бородина» (1831)  Народ-ные песни о Суворове, о Кутузове и других полко-водцах, для которых героем войны всегда был сол-дат, Лермонтов знал.  Он не просто поэтизирует ге-роический характер, подвижничество, но говорит о солдатах, и о полководце, не называя их имён : «Штыки вострили да шептали   м о л и т в у  родины своей… Безмолвно  м ы  ряды сомкнули, Гром гря-нул, завизжали пули, п е р е к р е с т и л с я  я» И вождь сказал перед полками: «Ребята, не Москва ль за нами? Умрёмте ж под Москвой, как наши братья умирали».
Ещё от «Валерика» перешёл в стихотворе-ние весь ужас бесчеловечности войны: «Рука бойцов колоть устала, И ядрам пролетать мешала гора кровавых тел», но  воины холодно глядели на кровавую реку. В «Поле Бородина» «живые с мёртвыми сравнялись», живой солдат  «в душе сказав: « п о м и л у й, Б о ж е! На труп застывший, как на ложе…голову склонил».
Это набросок, который поэт пересмотрел и написал новую поэму «Бородино», но главное в чер-новике уже сказано: «Ребята! Не Москва ль за нами? Умрёмте ж под Москвой!»
Москва выступает как самое дорогое для всех героев битвы.
Сейчас Москва утеряла своё влияние на сознание народа как столица, как сердце России. А в стихотворении снова сказалась сыновняя любовь Лермонтова к Москве, а значит и к Родине, к России, более того к Руси  Святой! Москва – это имя всё ос-вятило,  и проявилось величие духа русского солда-та, поэтому «…всё громче Рымника, Полтавы гремит Бородино. Скорей обманет глас пророчий, Скорей небес погаснут очи, чем в памяти сынов полночи,  Изгладится оно».
В заметке 1830 года Лермонтов писал: «…если захочу вдаться в поэзию народную  то, вер-но, нигде больше не буду её искать, как в русских песнях» И поэт создал песнь «Бородино» (1837), взяв за основу и переработав «Поле Бородина». Все солдаты бородинского сражения из простого народа. Именно они и совершили подвиг, который «помнит вся Россия» Велика битва, велики потери, и велика вера православная: «Когда на то не Божья воля, не отдали б Москвы!» Божья воля свершилась для того, чтобы сохранить жизни этих с в о б о д н ы х  воинов-крестьян для будущего России. Лермонтов был уверен, что «у России нет прошедшего, она вся в настоящем и будущем» И в самом деле крепостной крестьянин воспрянул духом, почувствовав себя свободным человеком. Его  «Я» и «Мы» слились в защите родной земли: «Земля тряслась, как наши груди» выражение того, как крестьянин-солдат сливается с землёй в бою, чисто крестьянское – христианское действие народа-богатыря. Как в сказках – приложил ухо к земле и услышал, что скачет конница, и набрался силы. От Бога данная, молитвенная вера в помощь родной земли воодушевила их.
Это понял и принял М. Ю. Лермонтов душой и сердцем.
Защитники Москвы, родины, народа, гордят-ся, что «были люди в наше время, не то, что нынеш-нее племя, Богатыри не вы!» Отсюда и название ро-мана Михаила Юрьевича Лермонтова «Герой нашего времени» и само понятие н а ш е в р е м я. Но в ро-мане оно звучит иронично, герой этот лишний, не знает, к чему приложить свои силы.
В народном понимании былинный богатырь – это крестьянский сын, могучий, лихой, всегда победитель зла. Жаль, что поэт не успел написать задуманную им трилогию о богатырском племени. Зачатки её уже были в «Думе»: «Печально я гляжу на наше поколенье!» Его печаль по героическому богатырскому времени простирается через два столетия и сливается с нашей народной тоской уже в нашем времени.             
Да, Россия – это судьба!
Неисповедимы пути Господни к земле боже-ственного промысла
Но вернёмся к «Бородино». Пока ликовал француз, предвкушая победу, русские солдаты за-нимались делом, готовились к бою. Снова услышав призыв: «Ребята! Не Москва ль за нами?», свято ре-шили до конца стоять. Решимость постоять головою за родину свою превращает самые кровавые карти-ны боя в человеческий, праведный героизм.
И сам поэт постоял головою за честь Пушкина, написав в день его дуэли стихотворение « На смерть поэта», которое в списках разошлось по всему Петербургу, Москве и России.
Лермонтов воздвигнул память и любовь че-ловека. Смерть поэта он воспринимал как смерть всего человеческого в человеке в пору безвременья: «И вы не смоете всей вашей  ч ё р н о й  кровью по-эта п р а в е д н у ю кровь» Праведность – вот назна-чение и стезя поэта, и воспринимается это как заве-щание Лермонтова. Правое дело  -  это православ-ное дело  -  Бородино. Всё остальное «блёстки и об-ман», писал Михаил Юрьевич, а следом за ним  Юрий Кузнецов: «Остальные - обман и подделка».
«Война 1812 года не только освободила дух русского крестьянина-солдата, но и преобразила его в героя, присягнувшего царю как помазаннику Бо-жию, присягнувшего и Отечеству.
В стихотворении «Родина» встаёт народная сила, преображающая Россию.
Некрасовский «сеятель и хранитель» родной земли появляется уже в поэзии Лермонтова.
«Люблю Отчизну я, но странною любовью» В чём же «странность» его любви к Отчизне? Связь с землёй  противопоставлена беспочвенности. Ни слава, ни покой, ни старины преданья не приносят отрады. Что же любит поэт? С отрадой, многим незнакомой? Он любит крестьянина (христианина), его труд: «Я вижу полное гумно, Избу, покрытую соломой, с резными ставнями окно». И это не умиление дворянина, это утверждеие любви к родине, высокое патриотическое чувство к жизни русской, деревенской: «…люблю…дрожащие огни печальных деревень; Люблю дымок спалённой жнивы, В степи ночующий обоз И на холме средь жёлтой нивы Чету белеющих берёз» Мощный талант поэта-первооткрывателя дал развитие не только великому Толстому, Некрасову, но и у многих современных поэтов можно встретить лермонтовские деревни, нивы, берёзы и пляски «с топаньем и свистом, Под говор пьяных мужичков».
Удивительное явление – Лермонтов опере-жает наше время: он любит Родину, как Рубцов, с молитвой «Россия! Русь! Храни себя, храни!», как Передреев, с надеждой « Ещё не всё потеряно, мой друг», как Лапшин, живший в древнем городе Галиче, с верой в «Державы вечную любовь».
Добролюбов признавал, что «Лермонтов лю-бит свою родину истинно, свято и разумно».
И друзья Михаила Юрьевича уже говорили ему о народности «Бородино» В год гибели Пушкина Лермонтов сразу становится известным поэтом. В стихотворении «Когда волнуется желтеющая нива» его тоскующая, мятежная душа смиряется: «…И счастье я могу постигнуть на земле, И в небесах я вижу Бога…»
В молитвенном предстоянии перед Матерью Божьей он просит не за себя, а «сердцу незлобному мир упования». После творческого взлёта и душа его изменилась, он понял, что сделал шаг к новой жизни, хотел уйти в отставку, чтобы полностью отдаться поэзии. Поэт стал задумываться о русской истории, вспоминался ему голос матери, мучительно искал он свою песню. Слышалось ему, гусли играют, и гусляр поёт: «Ой ты, гой еси, царь Иван Васильевич!»
С этой строки и началась его «Песнь про ца-ря Ивана Васильевича, молодого опричника и удало-го купца Калашникова»
Продолжается тема любви ко всему родному на Родине, к её истории,  её обычаям и устоям. Кулачный бой купца Калашникова с Кирибеевичем не просто защита жены, семьи, чести мужа, а бой насмерть за самобытность русской жизни, за веру православную: «Уж как завтра будет кулачный бой  За святую правду-матушку».
«А побьёт он меня, выходите вы», - обраща-ется Степан Парамонович к своим младшим брать-ям. И они, как святые Борис и Глеб, в послушании  старшему, отвечают: «Ты нам старший брат, нам второй отец» ….А уж мы тебя, родного, не выдадим!»
Выходя на бой, Степан Парамонович по ста-рому русскому обычаю  «Поклонился сначала царю грозному, После белому Кремлю да святым церквам, а потом всему народу русскому».
Песня страсти, любви и ненависти превра-щается в драматическое произведение. В нём дейст-вует глава государства – царь; и народ: купцы, про-столюдины, крестьяне; и опричники – слуги царя. Глубоко выражены внутренние переживания героев: страстная любовь Кирибеевича, в котором угадыва-ется сам Лермонтов, страх Алёны перед бесчестием и соблазном страсти. Купец Калашников один реша-ется выйти против царя и опричнины.  Он идёт« На страшный бой, на последний».
На вопрос царя, за что он убил его опрични-ка, Калашников смело отвечает: «Я убил его вольной волею, а за что, про что не скажу тебе». Купец оказался благородным человеком, не желая посвящать царя, что Киребеевич переступил закон Божий, пытаясь разрушить брак перевенчанный.
Казнь неизбежна, вот уже и с братьями про-щается Степан Парамонович; раскаиваясь: «Помо-литесь сами в церкви Божией Вы за душу мою, душу грешную!»
Трагическая песнь завершатся под пронзи-тельную музыку гуслей:

Схоронили его за Москвой-рекой…
Пройдёт стар человек – перекрестится,
Пройдёт молодец – приосанится,
Пройдёт девица – пригорюнится,
А пройдут гусляры – споют песенку.

Заключительный стих под торжественные аккорды гуслей сродни гимну:

Тароватому боярину – слава!
И красавице боярыне – слава!
И всему народу христианскому – слава!

Жуковский был в восторге от этого произве-дения. Белинский высоко оценил «Песню».
Богатырская тема развернулась здесь во всю силу и рост: «Мы певали её под гуслярский звон, Православный народ ею тешился…» 
Мы не знаем, что именно певала младенцу Лермонтову мать, но это была песня любви, а вся жизнь и творчество поэта и была песня.

Лермонтов
1
Поэма –  жизнь его была,
И песнь любви неутолимой.
Любовь так рано обожгла,
Не поняла Лопухина!
И мнимый друг его – Мартынов!

В семье страдающая мать
Над колыбелью пела песню,
Оставив сыну – вспоминать
Лишь голос, красоту и стать,
Ушла, сражённая болезнью.

Крестьяне помнили, она,
Переходя от дома к дому,
Хрупка, слаба и так бледна,
Сама была обречена,
Но всем несла любовь и помощь.

Альбом матери

В красный сафьян переплетён
Альбом с серебряной застёжкой,
Исписанный стихами, он
На русском, и «ля франс» немножко…

Но главное, что здесь куплеты
Писала матери рука.
Любил поэт альбом за это.
Осталась память на века,
Жаль, только в девяти листках…

Но в Доме Пушкинском хранится.

Колыбельная Лермонтову

Вот когда откликнулось Поле Бородинское!
Старики услышали, напрягая слух:
Снова нарождается племя богатырское,
С песни колыбельной ратный русский дух.
 
Тик-тик-так -  качается зыбка, словно маятник,
Слово материнское повторяя в такт.
Встал на ножки крепенький, рассмеялся маленький,
Не по дням, а по часам вырастая так.
 
Поле ждёт широкое, небо соколиное,
Не свисти, разбойник-соловей!
Вьются кудри буйные. – Матушка родимая,
Ты прощай-прости меня, возвращусь сильней –
 
Время будет светлое, крепкое, надёжное,
Сыновья и дочери твои
Встанут в уповании на защиту  Божью
Материнской славы и любви!


Ч А С Т Ь  VIII
 
ВСЕЛЕННАЯ ДЕТСТВА


Олег МЯСНИКОВ.

Родился в 1967 году в г. Озёрске, Челябинской области. Окончил в 2001-м году исторический фа-культет Челябинского Государственного уни-верситета, кафедра «История дореволюционной России». В 1990 – 2007 гг работал в Озёрском театре драмы и комедии «Наш дом». Член «Союза театральных деятелей». Учился на литературных курсах Николая Коляды (Екатеринбургский Государственный      театральный институт). С 2007-го года живёт в  Орске.
Автор инсценировок и пьес-сказок: «Трагедия о царевиче Алексее» (по роману Д. Мережковского «Антихрист»); «Дядюшка Римус рассказывает сказку» (по книге Джоэля Чендлера Харриса «Сказки дядюшки Римуса»); «Я Коза!»; «К нам едут Бремен-ские, или С днём рождения, дорогая тётушка». Один из призёров Международного конкурса драма-тургов «Евразия – 2011», в номинации «Пьесы для детского театра». Пьесы ставились в театрах Орска и Екатеринбурга.

В углу.

Ира почти никогда не шалила. Случалось, ко-нечно, с кем не бывает, но в четверг Ира была со-всем не виновата. Разве может быть ребёнок вино-ват в том, что мяч отскочил от стены и попал в вазу? Стена виновата, а не ребёнок. Но мама рассудила иначе. Правда, о том, что мячом следует играть на улице, а не дома, Ира подзабыла, вот и пришлось ей отправляться в воспитательный угол.
Целых пятнадцать минут находиться спиной к миру и ничего не делать, когда кругом столько инте-ресного – разве может быть что-нибудь ужаснее этого наказания?! «Вот постой и подумай над своим поведением», - сказала мама. Ира подумала. Потом подумала ещё. И ещё. Наверное, уже можно выхо-дить?.. Но мама сказала, что прошли только полми-нутки и ей находится в углу ещё четырнадцать минут 30 секунд. Ира вздохнула, наказание было суровым.
В углу не было ничего интересного, даже весё-лые дельфинчики на обоях были здесь какими-то блёклыми и грустными. Ира уже хотела заплакать, но её опередили. Ира вдруг с удивлением обнаружила, что в углу она не одна, рядом с ней сидел человечек и рыдал в три ручья. Человечек был очень забавный, совсем маленький и весь в завитушках. Глядя на него, Ира передумала плакать и решила пожалеть человечка. Она погладила его по голове, вытерла ему слёзы и сказала: «Меня тоже наказали и поставили в угол, но я же не плачу». «А меня никто сюда не ставил, я тут живу», - сказал человечек и снова разрыдался. «Вы знаете, я с Вами согласна, - сказала Ира, - если бы я проживала в таком грустном и скучном месте как этот угол, я бы тоже плакала каждый день». «И вовсе это не грустное место, и не скучное, - возразил человечек, - Я плачу не поэтому». Это было уже интересно!
«Я Ира», - представилась Ира. «Я Кося», - от-ветил человечек и снова заплакал. «Почему Вы пла-чете?» - вежливо спросила Ира. «У меня есть друг, Син, и он не хочет со мной играть», - сказал сквозь слёзы Кося. «А почему он не хочет с Вами играть?» - продолжала спрашивать Ира. «Потому что я обзы-ваюсь», - ответил Кося и зарыдал с новой силой. Это была серьёзная причина, Ира не любила когда обзывались. Она строго посмотрела на Косю и покачала головой. Но всё же спросила: «А почему Вы обзываетесь?» Кося неожиданно перестал плакать, посмотрел на Иру, подумал и сказал: «Потому что я буду обзываться, он будет обзываться, тогда мы бы стали наши обзывалки друг другу показывать и смеяться». Сказав это, Кося снова заплакал.
«Так это игра!» - догадалась Ира. «Ну да!» - сказал Кося, - вот обзови меня!» «Как?» - спросила Ира. «Как хочешь!» - нетерпеливо ответил Кося. «Чайник!» - выкрикнула Ира и Кося тут же раздулся, покачиваясь и посвистывая, а завитушки его так и заходили ходуном, изображая пар. «Ну как, похоже? – спросил Кося. «Очень!» - захлопала в ладоши Ира. «Теперь ты!» «Давай! Обзывайся!» - разрешила Ира. «Ты – дерево!» - сказал Кося и Ира стала раскачи-ваться в разные стороны размахивая руками-ветками. «У тебя тоже похоже получилось» - сказал Кося и рассмеялся. Действительно, игра была весё-лая.
«Давай ещё поиграем», - предложила Ира. «Нет, раз Син не хочет со мной играть, то и я не бу-ду», - сказал Кося уже готовясь заплакать. «А он знает, что это игра?» - спросила Ира, уже догадываясь, в чём дело. «Нет!» - всхлипнул Кося. «Я только сказал ему: ты – молоток, он сразу обиделся и ушёл», - и слёзы снова полились в три ручья. «Давай скажем твоему другу, что это только игра и будем играть все вместе», предложила Ира. «Он не захочет!» - рыдания душили Косю, он даже упал на спину и задрыгал ногами. «А вдруг захочет? – спросила Ира, - мы ему всё объясним и посмотрим: захочет он, или не захочет. Давай попробуем?» - Ира почувствовала, что слёзы уже у неё самой наворачиваются на глаза. Человечку стало жаль Иру. «Хорошо, давай попробуем», - сказал Кося. И они пошли к Сину.
Син сидел  и грустил на скамейке. Он тоже был маленький, забавный и весь в завитушках. Завидев Косю, Син отвернулся, высоко поднял голову и скрестил на груди руки. Кося тут же заплакал, Син тоже, хотя плакать в горделивой позе ему было не совсем удобно. Неизвестно, чем бы всё это закончилось, если бы не Ира. Она объяснила Сину, что обзывалки – это не просто обзывалки, а такая игра и рассказала, как весело они с Косей играли.
Син тут же перестал плакать и стал проситься, чтобы его как-нибудь обозвали. «Самолёт!» - сказала Ира и Син тут же расправил руки-крылья и так убедительно загудел и Ире показалось, что Син и вправду сейчас полетит.
Тут пришла мама и сказала, что пятнадцать минут давно прошли и Ира может выйти из угла.
- Мамочка, можно я ещё тут немножечко поиг-раю?
- Хорошо, поиграй, - сказала мама, даже не пы-таясь скрыть удивления.
И они играли! Син так нетерпеливо ждал своей очереди показывать обзывалку, что иной раз норо-вил что-нибудь показать и без очереди. Ира даже сделала ему замечание. Потом они пошли к Тангу, который приболел и лежал дома в постели. Но едва к нему пришли друзья, Танг тут же выздоровел и вместе с Сином и Косей они стали дурачится и прыгать и Танг прыгал выше всех. Ира смеялась и хлопала в ладоши, до чего ей было весело с её новыми друзьями!
Но вот тихо опустившаяся Ночь, ласково погладила Иру по голове, пора было идти спать. «Прощайте, друзья», - сказала Ира и помахала Косе, Сину и Тангу рукой. «Прощай», - закричали они, - «Приходи к нам ещё!» И тоже дружно замахали Ире в ответ. И хотя, с тех пор, Иру в угол больше не ставили, она всё равно навещала своих друзей, живущих в воспитательном углу.

Ирина  Путенихина.


Сказка про то, как Старый Дом продаваться не хотел.


В далекой зеленой деревеньке Матрёнькино жила была добрая Хозяйка, и звали её тоже  Матрё-на. Хорошо и надежно жилось ей  в стареньком, но крепком Доме, что одиноко стоял на высоком холме. Но однажды стало Хозяюшке  грустно и  тоскливо жить одной в просторном жилище, и  задумала она продать его  да перебраться  к родственникам в ве-сёлый и шумный город.
    Как задумала, так и сделала. Написала объявление,  что, мол, продаёт Дом, а денег нужно лишь столько, чтоб  только до города добраться,   и повесила в центре деревни на стене маленького по-косившегося магазинчика.
Дома затеяла тесто для сладких блинчиков. Рядом кот Петрович  на окошке лапы намывает.
-Значит, скоро покупатели будут,- радостно мурлыкала Матрена. Только успела допеть, слышит,  кто-то в сенцах шумит.  Дверь вдруг с визгом открылась и в нее с трудом протиснулась огромная женщина в шляпе.
-Та -ак!- прорычала она, не замечая Хозяйки, ринулась, будто на боксерском ринге, сразу  все комнаты  осматривать.
-Потолки  низкие, как в мышиной норе,- а са-ма все лоб потирает, да что-то на пальцах считает,- и балкона нет- это два, в полах щели -это три.. 
 Вот  уже час, второй бегает быстроногая  незнакомка   по комнатам, под кровати заглядывает, ко всему принюхивается, присматривается. Ветер   в доме поднялся такой, что все занавески с дверей и окон послетали, а  у кота   от такой суматохи  глаза   вращались с такой скоростью, что  началось голово-кружение. А потом и вовсе Петровича   снесло  с окошка, только и успел под кровать шмыгнуть.
  - Милая гостюшка,- наконец, опомнилась Матрёна,- проходи, садись чайку попьем, глядишь да и срядимся.
-Что-о?! Да какой здесь может быть чаёк,- совсем рассвирепела великанша, да  так, что кот от страха чуть сам в мышиную нору не залез.   
-Да я,- продолжала  реветь, будто  бушую-щее море, незнакомка,   встав во весь рост, упер-шись головой в потолок и сотрясая руками над голо-вой бедной хозяйки,- да я  сюда  из такой дали,  ме-жду прочим, приехала  не мешок картошки покупать, а дорогое имущество! 
Вдруг за дверями послышался страшный грохот. Все выбежали во двор, даже кот и тот, не ус-пев прийти в себя, ловко пролетел в дверь мимо ве-ликанши. Смотрят и глазам своим не верят. Краси-вое  добротное резное крылечко   рухнуло в одноча-сье, превратившись  в груду разбросанных брёвен, а у самых дверей чернела  большая, глубокая яма.
-Да это не Дом?! Это разва.., ой, - не успела горожанка    и слово сказать, как оказалась в яме.
Полдеревни пришло на помощь Матрёне вы-зволить из беды буйную покупательницу. Даже трак-тор откуда-то взялся на матрёнином холме.
Только к вечеру тросом обмотали мощную пленницу и  трактором, да всем людом вытащили страдалицу наверх. И словом добрым  ни обмолви-лась, помчалась,  неблагодарная.
Спасённая,   по дороге с холма, проклиная  Матрёну и дом её, развалюху, и заодно всех мат-рёнькивцев,  да такую пыль подняла, будто  пять бульдозеров  проехало.
Расстроилась Матрёна, но делать нечего, отправилась она к  самому славному умельцу в де-ревне,  соседу  Семёнычу. Быстро он справился с делом, и через три дня крыльцо стояло, как новое.
Вот сидят они, чаек с пирогами,  да со слив-ками попивают, а Семёныч прищурил глаза под мох-натыми бровями так и говорит:
-Что-то не пойму я, Матрёнушка, что с твоим Домом происходит? Бревнышки все у твоего крылечка ладные - не гнилые, да и гвоздочки все, как один, блестят, ни одной ржавчинки. И с чего это оно у тебя рухнуло?
А Матрёна и сама ничего не понимает.
На следующий день сидит она на крыльце с котом Петровичем и снова покупателей ждёт. Смот-рит, машина незнакомая мчится на матрёнин холм с такой скоростью, будто взлететь собирается. Маши-на красная на солнце огнём горит: пролетела вокруг дома и остановилась, как вкопанная, у крыльца. Вы-ходит из неё парень  розовощекий,  с широким пле-чами,  да в красной рубахе навыпуск.
-Здравствуй, милая хозяюшка,- говорит он бодрым голосом, а сам всё вокруг посматривает,- красота у вас какая! Если сверху на всё глядеть, там тебе поля жёлтые, там – красные.
Матрена в Дом гостя приглашает, а сама вслух удивляется:
-Мил человек,  ты же Дом приехал покупать, а сам по сторонам смотришь?
-Ты права, Хозяюшка,- говорит молодой че-ловек, а сам улыбается, руки потирает, ногами от избытка сил так и переставляет,- куплю я у тебя Дом за любую цену, какую назовёшь. А затем моя фирма уберёт этот домик, и построим мы большой дворец – универмаг, одним словом.
От своих слов коммерсант ещё больше краснеть начал. Коту Петровичу всё это подозри-тельно  стало,  на всякий случай   под кровать спря-тался.
- А  ещё и ярмарку организуем,- совсем ра-зошёлся молодой здоровяк,- и будет ваше Матрёни-но на весь мир греметь.
Только он эти слова успел произнести, как на улице и впрямь что-то загромыхало. Бросились все к окну  и  глазам своим не верят. Нет, стоит крыльцо, как и прежде.  Только вот по стеклу ручьями стекал крупный громкий дождь. Матрёна так и села. Да на улице ведь ни одной тучки не видно. Солнце палит с утра. Бросила она изумленного покупателя и снова побежала к Семёнычу.
 Вот сидят они вечером, чай пьют. Хозяйка на угощения не скупится, а Семёныч всё успокаива-ет:
-Не переживай, Матрёнушка, всё образуется. Только кажется мне, что Дом твой неспроста чудеса вытворяет. Думаю я, милая соседушка, - причмокивает золотых рук мастер чаёк с мёдом, - что Дому твоему что-то  не нравится.  Не хочет он, чтобы ты его продавала.
-Да что же мне делать?! - опечалилась Хо-зяйка и решила, - ладно не буду я его никому прода-вать. Займу у соседей денег, а потом расплачусь.   
Как решила, так и сделала. Собрала вечер-ком быстренько вещи. А утром сидит, время ждёт, когда ей на автобусную остановку с вещами выхо-дить.
Вдруг слышит, кто-то по крыльцу легонько поднимается и в дверь стучится. Вот входит высокий гражданин в шляпе и усы у него густые, а кончики витком закручены.
-Здравствуй, Хозяюшка. Зовут меня Аркади-ем. Слышал я, что Дом ты свой продаёшь. Пришёл посмотреть. Сразу он мне понравился, как только увидел его.
Голос у гостя мягкий, бархатный, успокаивал. Даже  кот из-под кровати вылез и, не боясь, стал возле ног приятного покупателя тереться. Хозяйка после такой похвалы  забыла и про город, и  про автобус, стала на стол самовар ставить. А усач-незнакомец спокойно плащ на гвоздочек повесил, взял кота на руки и вместе с ним за стол уселся. Кругом всё посматривает, Домом любуется:
-Да, Дом у тебя  хоть и «старичок», да   кре-пышок на многие годы, и обжила ты его с умом, да с добрым сердцем. Я в домах толк знаю. Всю жизнь прорабом на стройке проработал, а теперь решил в деревне в своем доме пожить.
Так что называй, Хозяюшка, свою цену, за-плачу с удовольствием.
Матрёна рада и ушам своим не верит, но от денег отказалась:
-Я и так довольна, мил человек, что Дом в хорошие руки попадёт.
На радостях добрая женщина выложила всё, что было: здесь и картошка ароматная на топлёном маслице жареная, и огурчики свежие да солёные. А к чаю – пироги с клубникою да со сливками в тёплом облачке пара румянились. Смотрит Аркадий, усы подкручивает и удивляется, как хозяйка так ловко со всеми делами управляется: 
 -Любо на тебя смотреть, Матрёнушка,  при-глянулась  ты мне с первого взгляда. Оставайся жить со мной, хозяйство  заведём. Будем жить в ладу и достатке.
Понравился и Матрёне добрый человек, но отказалась деревенская женщина от такого  предло-жения:
 -Не  привыкла я решений своих менять. 
Только сказала,  как снова грохот по всему Дому раздался. Выбежали все на улицу вместе с котом Петровичем и глазам не верят. Дом ещё выше и краше прежнего стал: обновился, помолодел, будто кто-то на картинке его нарисовал, стоит на солнышке так и сияет. 
 - Да отчего же Дом так светится, сегодня,  и солнца с утра ещё не было? - удивляется Матрена.   
 -Да солнце здесь ни причём,- рассердился   прибежавший на сильный грохот, сосед Семёныч,- это же  он тебя так уговаривает, чтобы ты  из  дома не  уезжала. Эх, Матрёна, всё тебе объяснять надо.   
 -Ну что ж,- молвит с улыбкой Хозяйка  Аркадию -   раз мой Дом полюбил тебя, как своего Хозяина, так и я остаюсь жить вместе с вами.   
Кот  Петрович совсем успокоился и отпра-вился   снова к своему любимому месту на окошке, а Матрена с Аркадием   стали жить ладком  да доста-ток наживать.
 







Александр ШНАЙДЕР

 Александр Борисович родился в 1958 году в г. Орске. В 1975 году окончил среднюю школу №2. В 1980 году окончил Оренбургский политехнический институт. Армия. Работал на Южно-Уральском машиностроительном заводе. С 2001 года постоянно проживает в США, работает на заводе оператором промышленных принтеров.

Лисёнок на прогулке

Рыжий Лисёнок вышел гулять.
«Не далеко»! - ему крикнула мать,
Только лисёнок бежал без оглядки.
И у кого взял такие повадки?
А у полянки он встретил Зайчонку,
«Что, побежишь ты за мною вдогонку»?
Зайка ответил: «А что, побегу,
Это, как раз, хорошо я могу.
Только могу ли играть я с тобой»?
«Что я, по-твоему, хищник лесной»?
«Так побежали»,- Зайчонка сказал,
Кто это видел, потом хохотал.
Где это видано, Заяц косой
Бегал по лесу за рыжей Лисой.

Кит на пруду

В детском парке на пруду
Появилось чудо,
Я сейчас туда иду,
Скоро я там буду.

Вижу я: огромный Кит,
Самый настоящий,
Из воды спина торчит.
Может быть он спящий?
Нет, шевелится, он ждёт,
И к нему на спину
Маленький народ идет-
Странная картина.
На спине, собрав детей,
Он плывет по кругу,
В окруженье лебедей,
Прилетевших с юга.
И Дельфины по бокам
Их сопровождают.
Дети в воду упадут,
А они - спасают.

Медвежонок любит мёд

Медвежонок любит мёд,
Мама много не даёт,
«Ну и пусть», - подумал Мишка,
Мёд в лесу он сам найдёт.

Не подвёл медвежий нюх,
Острый глаз и чуткий слух,
Мёда отыскал он столько,
Что захватывает дух.

Только в ульях мёд, у пчёл,
Это Мишка не учёл.
Пчёлы сотнями кружатся,
Знать хотят, кто к ним пришёл.

«Я пришёл издалека,
Дайте сладкого медка».
Пчёлы думают: «Такого
Не припомним за века.

Нам Медведь - первейший враг,
Он не спрашивает так,
Улья с мёдом разоряет,
Для него это пустяк».

«Странный к ним пришел Медведь,
Надо мёда дать, чтоб впредь
Знал, что лапой лезть не стоит,
Если можно так иметь».

Дали Пчёлы Мишке мёд.
Мишка радостный идет,
Лапу в мед макает, лижет,
Мед никто не отберёт.

«Мам, я мёд домой принёс»!
Мама Мишке: «Как твой нос?
Пчёлы очень больно жалят.
Как ты это перенёс»?

Мишка заурчал довольно:
«Было мне совсем не больно,
Я спросил у Пчёл медка,
Наливали мед пока,
Пчёлы надо мной кружились,
Щекотали нос слегка.

Мама очень удивилась,
Что-то странное случилось,
Знать меняются леса,
Коль возможны чудеса.

Солнечный зайчик

Зайчик заглянул в окошко
И прошёлся по стене.
Осторожно, очень тихо
Приближается ко мне.
Я лежу в своей постели
И рукой не шевелю…
Может он уйдёт на время,
Я тогда ещё посплю.

Первые шаги

Топ да топ, за шагом шаг
Продвигаюсь вдоль дивана,
За него держусь упрямо,
Путь лежит мой только прямо,
Кто сказал ходить мне рано?
Мне семь месяцев уже.
Я ходила вдоль кроватки,
И стояла у стола,
Уронила две тетрадки
И обложки порвала.
Мама на меня сердилась:
- Разобьёшь, глупышка, лоб!
Ну и пусть, а я училась,
Шаг за шагом, топ да топ.

Кошкин дом

Я слепил из снега дом,
Кошку я принёс потом.
Кошка сжалась, задрожала,
Крикнув «мяу», убежала.
Строил, для неё старался…
Я стоял и удивлялся.

Иголки

У мороза есть иголки,
Только я не знаю сколько.
Я на улицу пошёл,
Там искал их, не нашёл.
Нос щипали мне иголки,
На носу искал - без толку.
Я домой пришёл, обидно,
Почему же их не видно ?

Ёжик

Ёжится ёжик, голодно, сыро,
Дайте, ребята, ёжику сыра.
Острых иголок не стоит бояться,
Только враги их должны опасаться.

Друг

Жил у нас котёнок Гном.
Я души не чаял в нём.
Взяли мы котёнка крошкой,
Он едва стоял на ножках.
Молоко ему давали,
Всей семьей его купали,
На подстилку клали спать,
Утром шёл я с ним гулять.
Год прошёл,
Гном взрослым стал
И куда-то запропал.
- Что же ты переживаешь,
Разве ты ещё не знаешь?
Гном пошёл в поход по свету
Посмотреть, откуда лето
К нам приходит каждый год.
Где оно потом живёт?
- Почему меня не взял?
- Подрасти, сынок, ты мал.
Всё бывает, будем ждать,
А пока ложись-ка спать.
Утром прозвенел звонок.
Я вскочил, в углу - клубок.
Что за чудо из чудес,
На подстилку кто залез?
Чей там черный хвост торчит?
Кто ушами шевелит?
Кто мурлычет в тишине?
- Это - кот Малыш во сне.
Вместе с нами будет жить,
Сын, ты будешь с ним дружить?
- С Малышом дружить я буду,
Только Гнома не забуду.
День за днём уходит в даль,
Лето кончилось, как жаль.
Осень. Дождик за окном.
Возвращайся, милый Гном.

Дочка

Раз веснушка,
Два веснушка.
Сверху - рыжая макушка.
Снизу - губки бантиком,
А в руке - два фантика.
Раз веснушка,
Два веснушка.
На руках сидит игрушка.
Губки бантиком упрямо…
Дочь, похожая на маму.
Воробей, Попугай и Кот
Воробей сидит на ветке,
Смотрит сквозь стекло.
«Там, в квартире, кто-то в клетке,
Вот же повезло!
У него еды там море,
Он живёт, не знает горя.
Даже в трубочке водичка,
Повезло же этой птичке.»
Попугай, закрытый в клетке,
Смотрит сквозь стекло,
Видит, воробей на ветке,
«Вот же повезло!
У него вокруг свобода,
Свежий воздух и природа.
И другие птички рядом,
Так, наверно жить и надо».
На ковровой, на дорожке
Серый кот лежит.
Та дорожка под окошком-
Симпатичный вид.
Смотрит жадно Кот на клетку:
«Попугай, ну как конфетка,
Но его Хозяйка любит,
Плохо без него ей будет.
За стеклом, тот, кто на ветке,
Он ничейный, но не в клетке,
Он, конечно, меньше ростом.
И поймать его непросто,
Да к тому ж с утра я сыт,
В миске корм сухой лежит.
Да и стоит ли пытаться,
За мечтой своей гоняться?
Пусть пока летает с миром».
Серый Кот урчит лениво.



















Г Л А В А IX.

 
НЕМНОГО ЮМОРА

Александр ИВАНОВ


Родился в 1957 году в пос.Карасу Кустанайской области. Окончил факуль-тет журналистики Уральского университета. Автор многочисленных стихотворений, рассказов, повес-тей, романов. Журналист. Живет и работает в Орске. Член Союза журналистов и член Союза пи-сателей России.

Мужчина на час.
(пьеса в одном действии)

Действующие лица
Тамара – женщина средних лет, «синий чулок», жи-вущая в одиночестве
Сергей – настройщик музыкальных инструментов, приблизительно того же возраста, тоже одинокий.

Обстановка обычной двухкомнатной квартиры: телевизор, тахта, два кресла и журнальный сто-лик. На столике портрет пожилой женщины с тра-урным крепом.

Тамара (разговаривает по телефону): Да, да… представь себе, дорогая, как мне пусто и одиноко теперь без мамы… Ты же знаешь, она была для ме-ня всем: и близким другом, и советчицей, и даже мастером на все руки… А теперь вот кран на кухне протекает, а сделать некому… Ты же знаешь, что я в этом отношении совершенно безрукая… Ты гово-ришь: найди мужчину? Ха-ха-ха… Не смеши меня, Рита, мне сорок два… какое замужество в мои годы? Да и где, собственно, найти свободного мужчину? Вокруг одни только алкоголики и бомжи. И я вместо поддержки и надежного плеча получу одни только проблемы, которые в моем положении совершенно лишние… Да, да, голубушка, уж как мне не хватает мамы… она говорила мне: «Тамарочка, не смей и думать о мужчинах, все они сволочи, я с твоим папой намучилась, так разве же дочери своей подобного счастья пожелаю? Нет, нет и нет… Как не вспомнить покойницу, пусть земля будет ей пухом… А тут, не успела ее схоронить и начались, проблема за проблемой… Теперь вон кран потек… Да, Рита, я воспользовалась твоим советом и позвонила в эту фирму… как там ее… «Мужчина на час». Название, согласись, странное какое-то, словно не бюро добрых услуг, а какое-то сексуальное агентство… Обещали через час…
Звонок
А, вот, наверное, и явился этот самый мастер. Ну, ладно, Ритуль, закругляемся, пойду встречать его… а то кран так и будет капать… Пока-пока, дорогая…
Запахивает поплотнее халат, смотрится в зеркало
Сейчас, сейчас… Кто там? Мастер? Жду вас…
Открывает дверь, входит Сергей с порт-фелем.
Сергей: Здравствуйте. Я по вызову…
Тамара: Да, да, это я вас вызывала. Разде-вайтесь, проходите на кухню…
Сергей (с недоумением) Как? У вас инстру-мент стоит на кухне?..
Тамара (пожимая плечами) Инструмент! Это у вас должен быть инструмент… для починки, я пола-гаю… Ну, чего вы стоите как столб? Проходите на кухню… Моя мойка находится там, соответственно, там и кран, который вот уже неделю подтекает…
Сергей: Извините, любезная хозяюшка, но вы, наверное принимаете меня за кого-нибудь другого…
Тамара: Не валяйте, пожалуйста, дурака! Вы мастер?
Сергей: Ну да…
Тамара: На час?
Сергей: Как понять –– на час? Чтобы настро-ить фортепиано, порой требуется и полтора, и два часа…
Тамара: Ну, фортепиано, скажем, мне на-страивать ни к чему, у меня его отродясь не быва-ло… А вот кран, к вашему сведению, уже пять дней подтекает, а это ужас как неудобно… Была бы жива моя мамочка… (вытирает глаза)
Сергей: Ваша мама была сантехником?
Тамара: Представьте себе! Она была всем вашим мастерам мастер… Пока она была жива, и краны не текли, и унитазы блестели и даже ваши фортепьяны играли… В четыре руки! Кстати, почему вы заговорили о фортепиано?
Сергей: Вот-вот, вопрос очень даже интерес-ный… Почему я заговорил о фортепиано? Да потому что я мастер-настройщик и меня вызвали настраи-вать инструмент…
Тамара: Кто вызвал?
Сергей: До этих пор я считал, что вы… Вот, кстати, и документ, это удостоверяющий. Вы Со-ловьева Варвара Петровна?
Тамара берет из его рук бумагу, насмешливо
Тамара: Да-а, следопыт из вас никакой…
Сергей: Как вас понимать?
Тамара: А так и понимайте. Я вовсе не Со-ловьева, а Придвижкина, и адрес у вас в бумаге сто-ит Нефтяников,15, это следующий дом… Правда, квартиру вы правильно прочитали, у меня она тоже под номером 60…
Сергей: Ну, тогда все понятно… Это моя обычная рассеянность… (смеется) А я сначала и впрямь подумал, что вы на кухне на рояле поигры-ваете… ну, сонаты всякие… полонезы Огинского…
Тамара: Да вы шутник… Может, тогда кран мне почините, а то мне эта музыка падающих капель уже почти неделю на нервы действует… Ну, ну, по-нимаю, вы же фортепианный мастер, где уж вам благородные руки марать о какие-то там трубы, что ведут в канализацию… Ваше дело – высоты заоблачные, мир звуков…
Сергей: Представьте себе –– да… У каждого своя специализация… Да и со временем у меня в обрез, опаздываю… Так что –– ждите своего мастера на час, а я побежал…
Уходит
Тамара (когда дверь закрывается): Ну, вот, правильно говорила моя мама: мужчина – как загар, сначала пристает не по делу, а потом легко смыва-ется… (с грустью смотрит на себя в зеркало) А тут и не приставал даже, просто смылся… Эх, Тамара, царица Тамара, где же твой Давид?.. А он ничего, этот фортепианный настройщик, мужчина видный… Хотя, конечно, легкомысленный и несерьезный… Эх, мне бы его на переплавку, я бы из него такое золото сделала…
Проходит по комнате, садится к столику, берет в руки портрет
Мама, мамочка, ну вот, без тебя никуда… И кран течет, и мужчина убегает… А почему бы ему не остаться, спрашивается? Ну, я, конечно, сама  хоро-ша, давай с этой мойкой в душу лезть… а он музы-кант, настройщик… поговорили бы о музыке, чай по-пили, у меня и сдоба свежая есть, с утра напекла, а угостить некого… Э-эх!..
Звонок в дверь
Ну, вот… Теперь, кажется, другой пришел… Мастер на час… Посмотрим.
Открывает. В дверях смущенный Сергей
Сергей: Это снова я… Понимаете, у ваших со-седей дома нет никого нет, а в двери записка торчит: «Будем дома через час». Вот я и подумал…
Тамара (потеплевшим голосом): Что подума-ли?
Сергей: Подумал: а не вернуться ли мне к вам? Вы ведь ждете мужчину на час? Не думайте, я не какой-нибудь белоручка, я и мойку вам починю, вот увидите…
Тамара: Да Бог с ней, с мойкой…
Сергей: Нет, нет, что вы… Я живу один, жизнь всему научила. К тому же мы в такой стране, где во многих вопросах надо надеяться только на себя. Вот я и электрик, и сантехник, и настройщик музыкаль-ных инструментов в одном лице… И еще много чего умею… Показывайте, где ваш кран…
Решительно направляется на кухню, откуда слышится его голос. Тамара тем временем серви-рует журнальный столик, ставит чайник и булочки
Сергей (из кухни). Да с краном у вас пустяки… Здесь надо только шайбу подтянуть. Где у вас пласкогубцы? Нашел… Сейчас, через минуту все будет готово, и в самом лучшем виде…
Тамара (переставляет портрет мамы): Ну, вот, мамочка… не такой уж он и белоручка… И воспитан-ный, вернулся… Кстати, раз вернулся, значит, не совсем я ему безразлична… Сейчас чай попьем, за жизнь поговорим, все и прояснится…
Разливает чай в чашки. В комнату входит сияющий Сергей.
Сергей: Все, хозяюшка, починил я вам кран… Не будет вам теперь сниться музыка падающих ка-пель…
Тамара: Не знаю даже, как вас благодарить… Может быть, деньги?
Сергей: Бросьте. В качестве благодарности мы немедленно должны познакомиться, и закрепить это знакомство чашечкой ароматного чая. Меня зо-вут Сергей… А вас?
Тамара: Тамара. Присаживайтесь, Сергей. У вас есть еще почти час… попьем чайку, поговорим. Ведь двум одиноким людям, встретившимся по воле случайности, всегда есть о чем поговорить…
Сергей: Ну, да, как в той песне: вот и встрети-лись два одиночества, развели у дороги костер…
Садится за столик, берет чашку. Тамара садится напротив.
Сергей: Мне вот любопытно узнать, почему такая обаятельная и привлекательная женщина до сих пор одинока? Жизнь в браке не сложилась…
Тамара: Нет, Сережа (можно я вас так буду называть?), не было ни брака, ни семейной жизни… Я все время жила с мамой. Она воспитывала меня очень жестко, убеждала, что мужчина –– это соци-альное зло…
Сергей: Да ваша мама была просто эгоистка. Она не хотела отпускать вас в другую жизнь…
Тамара: Наверное, вы правы… Только остав-шись одна, я поняла, что в моей жизни не состоялось чего-то главного… Но что мы говорим только обо мне. Ведь и вы одинокий человек. Почему?
Сергей (погрустнев): У меня совсем другая история. Я очень сильно любил одну девушку… Это было много лет назад, еще до армии. Алена каза-лась мне необыкновенной, не такой как все… И когда я уходил служить, она обещала мне ждать два года, тем более, что попал я в Афганистан. Сами понимаете, это была настоящая война, где чувства обостряются до предела… Поэтому, когда через полтора года я получил письмо от отца, где он писал, что Алена вышла замуж, я не поверил… мне казалось, что такого не может быть по определению… Потом, когда информация подтвердилась, я уже не хотел больше жить, специально лез под пули… Но судьба хранила меня, после ранения, я благополучно был демобилизован… но жить с родителями не стал и переехал с Сахалина в этот маленький южноураль-ский городок…
Тамара: А ваша Алена?
Сергей: Она развелась потом… писала мне покаянные письма, но было уже поздно… Понимае-те: сердце как будто онемело…
Тамара (подливая ему чаю): А вы не пробова-ли полюбить другую?
Сергей: Как-то не случилось… Я человек не больно-то компанейский… Люблю свою профессию, целыми днями копаюсь с музыкальными инструмен-тами… сам сочиняю музыку… Этого мне хватает. Живу в однокомнатной квартире с рыжим котом по имени Маркиз. Это моя единственная привязан-ность…
Тамара: А знаете, Сережа, давайте не будем о грустном? (включает музыку) Давайте лучше по-танцуем?
Сергей: С удовольствием!
Звучит музыка, они танцуют
Сергей: Вы такая уютная, такая домашняя… И чай у вас вкусный. А булочки просто бесподобны. Сами пекли?
Тамара: Сама. Я, как и вы, много чего умею. Пока была жива мама, я училась готовить, шить, вя-зать… а теперь вот одна, и думаю: кому это все нуж-но…
Сергей: Ну, жизнь ведь еще не кончается, правда?
Тамара: Я могла бы и вам сказать то же са-мое…
Сергей: Сегодня я, кажется, понял, что она только начинается…
Тамара (лукаво): В самом деле?
Музыка заканчивается, Сергей смотрит на часы.
Сергей: Надо же, уже минул час… И мне надо идти настраивать вашим соседям фортепиано.
Тамара (со вздохом) Как быстро пролетело время!
Сергей. А мне, представьте, совсем не хочет-ся уходить…
Тамара: И мне, признаюсь, не хочется, чтобы вы уходили…
Сергей: Наверное, мы родственные души… В такое короткое время узнали друг друга… И все по-лучилось определенно по вашей схеме: по прихоти судьбы я стал вашим мужчиной на час…
Тамара: Не будем загадывать… Ведь вы сами сказали, что впереди вся жизнь. И она для нас с вами только начинается…

Занавес.




Ольга КОЗЛОВА.

     Родилась в городе Оренбурге. Детство прошло в городе Чарджоу Туркменской ССР. По окончании ОГМИ в 1980 году переехала с семьёй в город Орск. Работала в МСЧ завода им. Чкалова, санаториях - профилакториях «Строитель» треста «Ор-скпромстрой» и «Степные зори» МК «Ормето - ЮУМЗ»; с 2011 года работает в ГУ - ОРО ФСС РФ. В литобъединение «Сонет» пришла в 2012 году. Печаталась в литературно – художественном альманахе «Орь» (2013 г.).


Маршрутное такси
               
    Стоял один из ясных и тёплых дней осени. Анна Викторовна, проснувшись очень рано, как в прочем и всегда, сделала лёгкую зарядку, вы-пила чашечку кофе с молоком и заглянула (больше для проформы) в свой «Ежедневник», где первым пунктом значилось выгуливание соседской собаки. Затем достала из холодильника пару сосисок, и, прихватив ключи, оставленные ей соседями, отправилась на променад. С ранних лет она любила помогать другим, но иногда явно переусердствовала в этом, забывая о себе. Ничто не натолкнуло Анну на мысль, что она сегодня именинница. Стационарный телефон был давно отключён в целях экономии, сотовый тоже молчал, валяясь уже неделю без надобности по причине потери зарядного устройства. Частенько после прихода в гости к бабушке 3-летнего внука что-нибудь да исчезало из виду, правда, потом совершенно неясным образом находилось.
    Случилось так, что накануне Анна смотрела очередной телефильм и заинтересовалась рекла-мой, информирующей о старте акции по замену ста-рых шуб на новые меховые изделия, с небольшой доплатой, а возможно даже и без таковой. И вот ут-ром она приняла-таки окончательное решение - не тянуть с желанным приобретением. Поэтому Анна после прогулки с собакой прибралась в собственной квартире и, собравшись наскоро, поехала на трам-вайчике в один из Домов культуры, где её ждали, как, впрочем, и других клиенток, приветливые продавцы-консультанты «мехового бизнеса», прибывшие в город, словно на очередные гастроли.
…Через пару - тройку часов, с ярким увесистым пакетом в руке, в котором лежала, увы, старенькая шуба, под впечатлением от примерки целого ряда новых роскошных шуб, Анна отправилась домой. Прикупив по дороге немного продуктов питания и кое-что из бытовых средств гигиены, она вдруг  почувствовала себя такой уставшей и разбитой, что ей захотелось быстрее  попасть под крышу родного и уютного гнёздышка. Довольно легко она вскочила в кабину маршрутной «Газели», и, усевшись в мягкое удобное кресло рядом с водителем, пристроила рядом свои пакеты, пробормотав туманно: «А старая - то – в сто раз лучше! И теплее, и добротнее…».
    Отдышавшись и придя понемногу в себя, Ан-на вопросительно посмотрела на водителя маршрут-ки. Но водитель как - будто бы и не собирался никуда ехать. Он вообще не подавал признаков жизни, сидел, отвернувшись в противоположную от неё сторону, прижавшись виском к боковому стеклу. «Скукожился-то как!  Бедный! Наверно, спит, или усталость накопилась, и  он мечтает хоть несколько минут никого не видеть и не слышать!», - подумалось Анне. Она осмотрелась: в салоне маршрутки - ни души, в машине - чисто и даже уютно. Кресла обиты красивой велюровой тканью, кругом - премиленькие занавески. Анна погладила рукой боковушку кресла, на котором сидела и предалась мечтам. Через какое-то время она заёрзала, явно скучая.
    Водитель, наконец-то, зашевелился, сел прямо и стал нехотя сортировать деньги, периодиче-ски посматривая в разные стороны и не обращая ни малейшего внимания на пассажирку. Когда он лишь на секунду глянул на Анну Викторовну, на его краси-вом и мужественном лице отразилась нескрываемая досада, дескать, чего тут ко мне липнут, когда в са-лоне все места свободные. Анна зачем-то спросила его:
    - Вы курите?   
    - Нет, - водитель слегка поддался в правую сторону и достал из левого кармана джинсов краси-вую зажигалку. «Да, логично!» - криво усмехнулась  про себя Анна, и тут же вылепила:
    - Здоровье не позволяет?
    - Любопытство - не порок, а признак любо-знательности? – прозвучало вместо ответа, - Просто не курю! И Вам не советую.
    - Боже упаси! А зачем Вы эту вещицу тогда достали? Похвастаться?
    - Нет, просто переложить хотел. Храню как память об одном замороженном, гревшемся тут не-давно за моей спиной.   
    - Ясно. А Вы, по-видимому, герой!.. Поедем - то скоро?
    - Скоро, - сказал водитель и тут же завёл мо-тор.
    - Мы так долго стояли, я уж подумала, что Вы сломались.
    - Нет, расписание!
    - Понятно,- тянула каждый слог Анна, пыта-ясь сообразить, о чём бы ещё разузнать. Она тер-петь не могла молчаливых людей, почему-то считая молчание не золотом, а завуалированным брюзжа-нием.
    Вдруг у водителя возбуждённо задвигались ноздри, кажется, он учуял чебуреки, которые она ку-пила возле остановки.
    - Беляши, что ли, везёте?
    - Чебуреки! Будете? Вкусные! У меня и сал-фетки с собой. Я уже один съела, прямо на улице - не удержалась. Я, знаете ли, утром не люблю зав-тракать, только кофе!
    - Спасибо, но приятно. И что удивительно - за 14 лет работы на маршруте мне впервые попался такой заботливый пассажир!
    - Пассажирка!
    - Да, какая разница!
    - Большая! Даже 2-летние дети различают мужчину и женщину... А пассажиров-то у Вас что-то не густо!
    - Да, наша братия часто едет через весь го-род в гордом одиночестве. Вот, кстати, сразу сорок пять рублей бежит!
    Маршрутка остановилась. Ей наперерез не-слась стайка молодых людей, но, пока бежали, ви-димо, сменили программу и метнулись к другой ма-шине. Бизнес - план водителя оказался несостоя-тельным.
    Ехали крайне медленно. Ровно урчал мотор, но каждые 30 - 50 метров приходилось притормажи-вать – то пешеходный переход, то светофор, то ле-жачие полицейские, то какой-то гражданин под хмельком рванулся на красный свет. На одном из пешеходных дорожек двое самодовольных мальчу-ганов лет десяти, лениво поддевая носками кроссо-вок футбольный мяч, поочерёдно пинали его, то впе-рёд, то назад, оглядываясь при этом по сторонам, будто ища восторженных зрителей. «Устроили ста-дион на проезжей части улицы! Футболисты! Какое же терпение и великодушие нужно иметь водителю, чтобы не надрать им уши!», - думала Анна Викторов-на. А тут ещё одной недисциплинированной собаке срочно понадобилось попасть на другую сторону дороги, по каким-то своим, собачьим, делам. И уж совсем неожиданно на одном из нерегулируемых перекрёстков, прямо перед носом «Газели»,  симпатичные парень с девушкой  рассыпали целую горку свеженьких молодых грибов – у одной из их  холщовых сумок внезапно оборвалась ручка. «Эй! Что стоим, таращимся? Бегом собирать!!! Я по грибам не поеду!», – молниеносно среагировал водитель и бросил молодым два пластиковых пакета. А потом… Стоп! Гаишник!
    - У меня ремень не пристёгнут! – шепнула Анна водителю.
    - Мать моя женщина! – воскликнул он серди-то и тут же зашипел:
    - Да, не дёргайтесь уж теперь!
    Подошедший приятный молодой человек по-здоровался с шофёром, приложив правую руку к виску, и спросил:
    - Пасечный проехал?
    - За мной будет, через одного.
    - Спасибо! Всего доброго!
    Можно ехать, но машина опять не трогается с места.
    - Полторы тысячи на стол! – водитель хлоп-нул рукой по передней панели маршрутки.
    - Не маловато ли? – ехидно спросила Анна.
    - В самый раз! Не пригодятся - назад заберё-те.
    Машина резко дёрнулась и поехала.
    - А почему полторы? – удивилась Анна Вик-торовна.
    - Тысячу - на штраф, остальное - за мораль-ный ущерб.
    - А чего шуметь? Сразу бы напомнили! К почтенному возрасту нужно относиться уважительно. Тем более, я же пенсионерка, у меня с финансами не густо.
    - А срок подачи жалоб давно истёк! Кому сейчас легко?
    - Ну, всё, пошутили, и хватит! Я уже в полной безопасности! Чуть не сказала - «в боевой готовно-сти»! Вот Вы сейчас, непременно, скажете, проблем нет у того, кто на кладбище? А я туда не тороплюсь! Я жить хочу! Красиво! Вчера, к примеру, насмотре-лась рекламы, поверила, а сегодня поехала за новой шубой взамен своей старой, а не тут-то было. Раз-мечталась,  видите ли, себе на  старости  подарок сделать. Тем более скоро новый зимний сезон, а де-нег-то не хватает.
    - А это меня в принципе не касается! Или Вы хотите, чтобы я добавил?
    - Ну, зачем Вы так? Я же вижу, что Вы совсем не злой, каким пытаетесь казаться. На Вас плохо публика действует? Пойду, пересяду в другую машину! – сказала Анна, пытаясь лихорадочно на ощупь определить количество мелочи в кармане.
    - Напугали! А Вы вообще куда едете?
    - Домой!
    - А сколько денег-то Вам не хватило на шу-бу?- уже совсем миролюбиво спросил водитель.
    - Пятьдесят процентов от стоимости! И так всяких расходов пруд пруди! А следующая пенсия не скоро... Ой, а какое сегодня число?! Четырнадцатое?! Да у меня же день рождения! Я совсем забыла!
    - Поздравляю! А что, ещё никто не отметил-ся? А семья-то у Вас хоть есть?
    - Конечно. Правда, сын со «своими» - в дру-гом городе, дочка занята с утра до ночи, племянники, скорее всего, и не помнят, когда я родилась. Зачем им это, если я и сама забыла! Сваты в гости без приглашения не приходят. Подруги болеют - им сейчас ни до кого. А телеграмм и открыток я уж четверть века как не получаю.
    Анна Викторовна пригорюнилась и, пытаясь отвлечься от назойливых грустных мыслей, стала внимательно рассматривать пешеходов, потом гля-нула на водителя: «Тоже, видать, не богатый! Долж-но быть, трудится на хозяина! Работа не сахар: пого-да, непогода – на трассу выходи, частенько, наверно,  без отпусков и выходных. А сколько нервов нужно потратить на нас, на пассажиров! И без «клиентов» опять же далеко не уедешь. С чего зарплата-то будет?».
    - Мой муж так бы не смог работать, - сказала она.
    - А где он у Вас?
    - Да собаки съели! – почему - то ответила Анна. И, резко повернув голову налево и назад, ста-ралась прочесть вслух прыгающие буквы, давно по-павшие в её поле зрения: «Стоящих… пассажиров… не берём!». И добавила: «Если поставить ударение на первый слог - интересный смысл получится…».
    - А вы что, бывшая учительница русского языка?
    - Учителей бывших не бывает! А я - да, рабо-тала преподавателем, в вечерней школе. А послед-ние двадцать лет занималась другим ремеслом, то-же чрезвычайно полезным и интересным - флори-стикой. А что касается всяких прикольных фраз, мне нравится только одна: «Каждому пассажиру - по мяг-кому месту!». По-моему, очень… даже… забавно…». Анна Викторовна в этот момент как-то вдруг сжалась и побледнела. Её глаза наткнулись на  надпись, расположенную ниже стекла на правой дверце: «Подумай! Нужен ли ты здесь?!». Говорить больше не хотелось...
    За одну остановку до места прибытия, «Га-зель» остановилась возле ряда киосков. Водитель буркнул: «Я сейчас!» и побежал к одному из них, кричащему крупными ядовито-жёлтого цвета буквами о его предназначении: «ТАБАК!». «Кажется, всё-таки, соврал, что не курит», - мелькнула мысль.      Слежка за кем-либо никогда не доставляла удовольствия Анне Викторовне. Её в этот момент гораздо больше занимало то, с какой скоростью меняется    общество - ожесточается, становится циничнее; всё реже встречаются по-настоящему счастливые люди. А интересно, прибежит ли сегодня дочка поздравить маму с днём рождения, или она опять до позднего вечера будет корпеть на работе, боясь расстаться со своими драгоценными бумагами, чтобы не вызвать недовольства у своего начальства; а зять, ухаживая за маленьким сыном, приготовит ужин, уложит его спать, да ещё при этом будет  обвинён в том, что «она устаёт, как ишак», «ничего не успевает, потому что везде приходится крутиться одной», и «ей за всё хорошее -  никогда никакой благодарности!». «Прямо как я когда-то! - вырвался у именинницы печальный вздох, - А раньше я гордилась, что моя дочечка столько времени проводит за работой. А это неправильно, пусть девчата бы больше уделяли внимания детям и своим мужчинам. Сколько семей было бы сохранено!».
    Когда вернувшийся водитель уселся на своё место, и машина тронулась, Анна, всё еще сердитая на «глупый прикол», громко и как бы в никуда, бро-сила: «На остановке!». Через пару минут маршрутка замерла. Она протянула 15 рублей за проезд. И тут водитель подал ей газетный свёрток: «А это Вам!».
    Анна не помнила, как приняла подарок, и оч-нулась только, когда вышла из машины. Опустив пакеты на землю, осторожно разорвала бумагу на свёртке и ахнула: в её руках оказался волшебный букетик красивых махровых  фрезий, достаточно редкой голубовато-фиолетовой окраски, источающих чудесный неповторимый аромат.
    - С днём рождения! – донеслось до неё, а она стояла, будто боясь пошевелиться, в обнимку с цветами и готовая заплакать от этого маленького, но такого удивительного кусочка счастья в её нелёгкой жизни. Вот это да! Вот это сюрприз! Раздался шум отъехавшей машины. «Абсолютно чужой человек! – стучало в висках, - Нет, нет, ну, какой же он чужой! Просто я не знаю, как его зовут. Спасибо, милый пе-ревозчик!». Да, такие подарки в день рождения бы-вают, наверное, один раз в жизни, да и то не у каж-дой женщины.






      

Андрей   ЩЕРБАТОВ

Родился  в 1959 году на ст. Донгуз Оренбургской области. Вырос в Казахстане, в военном городке Эмба-5. Окончил Донецкое военное училище по профилю связи, до ноября 1989 года служил в армии. Участвовал в боевых действиях на афганской земле. В 1996 году вернулся в родные края, с 2000 года живёт в Орске.

ЛИРИКА и ФИЗИКА
Разум и чувство

Вы разумом чувства не мерьте –
в них вечность смыкает края;
в печали – величие смерти,
безОбразность небытия.
Иллюзии дарят искусство,
попробуй без них поживи:
сливаются разум и чувство
в потоке вселенской любви.


Формуляр Казановы

Девушка, ежели кто-то вдруг скажет,
что в целом мире тебя нет прекрасней,
это одно безусловно докажет:
хочет он, чтобы была ты согласней.
Уж таково обольщенья искусство:
сие шаблонное выражение
значит отнюдь не избыток чувства,
но недостаток воображения.
Формула Жванецкого
Ты убедить себя изволь,
коли на выпивку не беден,
что в малых дозах алкоголь
в любых количествах безвреден.


Незлопамятный
Кому-то столько с памятью проблем! –
Обид минувших призрак видит всюду.
А я вот незлопамятный совсем:
как отомщу, так сразу же забуду.
Контрапункт успеха
Лестно услышать в свой адрес “Виват!”,
но зависть портит любое блаженство:
в том совершенно ты виноват,
сколь очевидно твоё совершенство.


Конец поиска.

Удаче, конечно, мы рады,
но счастливы только с друзьями.
Врагов же искать не надо –
они образуются сами.
Правдивая ложь
Слова порой острее, чем ножи,
аж самому от них порою скверно,
но хуже нет невинной с виду лжи,
чем правда, что трактуется неверно.

Формула лучшей жизни.

От жизни не прячься улиткой,
и мир твой наполнится радостью,
коль из дому – с доброй улыбкой,
домой же – с приятной усталостью.

ЧАСТЬ  1 2
Г Л А В А  1 3
АЛЛЕЯ ГЕРОЕВ 3
Аллея героев 4
Андреев Анатолий Михайлович 5
Авдеев Николай Дмитриевич 6
Давыдов Павел Федорович 7
Чернышев Аркадий Петрович 8
Ивкин Иван Михайлович 9
Дмитрий Геннадьевич Новосёлов 10
Пузиков Анатолий Михайлович 11
Шелухин Николай Прокофьевич 12
Синчук Василий Прокофьевич 13
Сорокин Виталий Андреевич 14
Туркин Андрей Алексеевич 15
Ч А С Т Ь II 17
«ЗДЕСЬ ПАМЯТИ МОЕЙ 17
ПРОСТОРНО…» 17
МУСА ДЖАЛИЛЬ 18
ЕГО ВСЕГДА ТЯНУЛО В НАШ ГОРОД 19
Татьяна Даргевич-Рудз 19
МОАБИТСКАЯ ТЕТРАДЬ 26
Предисловие к книге «Муса Джалиль. Красная ромашка». Избранное (Казань. Татарское книжное издательство,1981г) 26
Песня девушки 28
Платочек 29
Неотвязные мысли 29
Раб 30
Последняя песня 31
Осужденный 32
Другу 32
Четыре цветка 33
Песни мои 34
Александра ЧЕРНЫШЕВА 36
«Родной земли певец звонкоголосый…» 36
Михаил ЛАРИОНОВ 42
Солдатская дорога 42
Отцовская наука 43
Солдатская школа 44
Ученья 44
Встреча 45
Ветераны 46
Дмитрий Ильич СТУДЕНИКИН 47
Антиродство 48
«Благодарность» 51
Ч А С Т Ь III 59
ХОЧУ РАССКАЗАТЬ… 59
Людмила ДЕНИСОВА 60
"Мозаика из яшмы" 60
Татьяна БЕЛОЗЁРОВА 66
Старогородской золотистый 66
Валентин ФИЛАТОВ 71
Хочу рассказать… 71
Москва 81
Жаворонок 81
О птицах 81
Молотьба 82
Александра ЧЕРНЫШЕВА 83
Рождение города 83
Тебе, город! 87
Поклон им всем 87
День Победы 88
Молодому поколению 90
Женщины России 90
Ветер времени 92
Ч  А  С  Т  Ь  IV 93
ПОЭЗИЯ 93
Илья АБДРАХИМОВ 94
Уйти 94
Я жду 95
Дом 96
Не говори мне о любви 96
Карманы, полные любви 97
Детство – это когда: 98
Ирина АЛЕКСАНДЕР 99
Оттого, что твои намерения чисты… 99
Вике снится 100
Уехать подальше… 100
И щит и меч… 101
Это мчится високосный трамвай... 102
Молитва за Воинов Света 102
Сказка о крыльях 103
Хозяйка Границы 104
Невесомое «мы» 104
Сказка странствий 105
Татьяна БЕЛОЗЁРОВА 106
Из цикла «Танго слёз» 106
Сарабанда декабря 106
Гавот февраля 108
Джига марта 108
Болеро апреля 109
Пасодобль мая 110
Румба июня 111
Менуэт августа 113
Елена ВАЛЯВИНА 114
Любовь ГОРОДСКОВА 117
Слепой и зрячий 117
Голубиные перья 119
Берестяная грамотка 119
Добре, друже 120
Сенокосы 121
Дензнаки и  знаки отличья 122
Вешняя благодать 122
Птицы России 123
Наталья ЗАХАРОВА 124
Твой чайный путь 124
Вечность мига 125
Ухожу 125
Беспредельная глубина 126
Том и Джерри 127
Не важно 128
Письмо Знакомцу 129
Качели 131
Галина КОЛИНИЧЕНКО 134
Ностальгия. 134
Спасение 135
Мой край 135
Солдат 136
Девушка со скрипкой 136
Река Весны 137
Заснежье 138
Вода отцу 138
Ольга КОМОВА 139
Утро 139
Привет 140
Внутри 140
Не те мысли 141
Юрий ЛИФШИЦ 142
Когда погаснут русские глаголы... 142
В небе отражается окно... 144
Помирал старик долго, 145
Те же бесы 147
Моей Тане Стихи 148
Ты никогда такою не была 148
Солнечная глазунья 149
Света нет... 149
Все свое скоромное наследье 150
Бродит по комнате тигр саблезубый, 150
Евгения МИРОНЕНКО 151
Брожу по синему простору 151
Полюбила тебя вешним ветром 152
Ветер - безумец 152
Не лгу себе 152
Татьяна РЫБАКОВА 155
Письма с войны 156
Как расплывчатый старик 157
Опять октябрь 157
Покаяние 158
Бродит память моя 159
Старые дворы 159
Эхо войны 160
Есенину 161
Дорога к Храму 161
Последний бой 162
Заметка на память 164
Александр СТАРОДУБОВ 165
Гроза 165
Дурак 166
Памяти… 167
Памятник 167
Сон 168
Елена СУРИНА 170
Разделим,  Родина, с тобою… 170
О будущем не ведает никто 171
Илья-пророк 171
Умирай, Осенняя Империя! 172
Приготовился ангельский дом 173
Ворота осени открыты 173
Я под лампочкой в углу 174
С тихой улыбкой спускается вниз 174
Крыжовник 175
Татьяна ФИЛИППОВА 176
Фронтовику 177
Красная могила 178
Медали «За отвагу» 179
Дети красного снега 180
Александр ЦИРЛИНСОН 181
9 МАЯ 182
Воспоминание о  военном   детстве 183
Послевоенная  баллада 187
Ветеранам войны 188
Лилия ЧЕРНОВА 189
Улыбнись 189
Ни мысли, ни чувства, ни слова 190
Уходящее лето 190
Ответ на вопрос 190
Что же это? Что же было? 191
Что такое смех – забыла 191
Родное 192
Маргарита ШУМОВА 193
Дочь леса 193
Выхваченное взглядом и умом ранним утром 194
Ода весне 195
Бог 195
Размышления последним днем весны 195
След на песке 197
Белый 197
Амеба 197
Деревня 198
Ч  А  С  Т  Ь  V 199
МАСТЕР-КЛАСС 199
Геннадий КРАСНИКОВ 200
В тех садах, в тех домах и глухих коридорах 200
Память 201
А когда выключается в комнате свет 202
Опять над нами тёмная завеса 202
Мы дружили с фронтовиками… 203
Уже давно твой дом стоит вверх дном 204
Вот и славно, вот и чудно, старина ... 205
Много их, кому в музей… 206
Птицам вослед, что летят косякам ... 206
И в любом неказистом селе 207
Игорь САХНОВСКИЙ 209
Нелегальный рассказ о любви 210
(отрывок) 210
Ч А С Т Ь  VI 219
ПРОЗА 219
Сергей ВАСИЛЬЧЕНКО 220
В подъезд 221
Ирина ВОРОБЬЁВА 226
Ты похож на меня и ты должен вернуться домой 226
Ирина ЗАДОРОЖНАЯ 235
Петька 235
Александр МУЛЕНКО 251
Монгол Шуудан 251
Сергей УПОРОВ 266
Обыкновенный дурак 266
Ч А С Т Ь  VII 276
Литературоведение 276
Екатерина КОЗЫРЕВА 277
И БЫЛА ПЕСНЯ… 278
М.Ю.Лермонтов через 200 лет 278
Лермонтов 286
Альбом матери 287
Колыбельная Лермонтову 287
Ч А С Т Ь  VIII 289
ВСЕЛЕННАЯ ДЕТСТВА 289
Олег МЯСНИКОВ 290
В углу 290
Ирина  Путенихина 294
Сказка про то, как Старый Дом продаваться не хотел 294
Александр ШНАЙДЕР 299
Лисёнок на прогулке 299
Кит на пруду 300
Медвежонок любит мёд 301
Солнечный зайчик 302
Первые шаги 302
Кошкин дом 303
Иголки 303
Ёжик 304
Друг 304
Дочка 305
Часть 9. 307
НЕМНОГО ЮМОРА 307
Ольга КОЗЛОВА 308
Маршрутное такси 308
Андрей   ЩЕРБАТОВ 317
Разум и чувство 317
Формуляр Казановы 317
Формула Жванецкого 318
Незлопамятный 318
Контрапункт успеха 318
Конец поиска 318
Правдивая ложь 318
Формула лучшей жизни 318