В 10 лет я стал главным в семье. Папа - на трудовом фронте далеко от Рязани, старший брат – на Западном фронте. Мама – в больнице. Бабушка умерла и хоронил её я в одиночку. Со мной осталась малышня: 8-летняя сестра и 5–летний брат. Главной мечтой было – сбить через дырку в крыше дома пролетавший самолёт врагов
- Эти воспоминания я посвящаю 70-летию Победы ССС над фашистской Германией.
О будущей войне я уже знал в 1939 году, когда шёл в первомайской колонне на демонстрацию. Мне было всего 7 лет. За правую руку меня держал старший брат Владимир, а за левую – мой отец Михаил Иванович Соболев. Я хорошо помню ту песню, каждое её слово: «Если завтра война, если завтра в поход, если темные силы нагрянут. Как один человек, весь советский народ за свободную Родину встанет…».
Лица людей в колонне были почему-то неулыбчивыми. Чувствовалось какое-то напряжение. Сейчас-то мне понятно, что взрослые знали о войне в Европе, а я нет. Но их тревожные лица выдавали их внутреннее состояние. Красные флаги плыли по улице станции Шаховская Московской области, но все виделось мне почему-то в темно-синем цвете.
«Чемберлен сидит – картошку лопает»
Демонстрация закончилась. Мы возвращались домой и тут услышали, как в толпе зазвучали частушки под деревенскую гармонь. Это в деревню Ховань возвращались демонстранты. Пели они примерно так: «Самолет летит, мотор работает. Чемберлен сидит – картошку лопает».
Про Чемберлена писать не буду, но молодёжи напомню – это английский лорд. Как говорится, пути Господни не исповедимы. От родителей я слышу – переезжаем жить в Рязань. Что, почему – я до конца тогда не понимал. Мы только-только обжились на станции Шаховская: в новом доме, родители даже корову купили, курицы бегали во дворе. Я был сыт, ухожен и свободно носился по посёлку. У старшего брата появились друзья из Ховани. Станция Шаховская находится на Западе от Москвы по дороге на Волоколамск. Вам ничего не напоминает Волоколамское шоссе?
Уже в Рязани я целых два года вспоминал свою свободную жизнь на Шаховской, однако уже в 1941 году до меня дошли слухи: нашего посёлка и станции больше нет. Наступающие и отступающие немецкие войска всё там сожгли до самых фундаментов.
Расскажу о причинах нашего переезда в Рязань. Мой отец часто бывал по делам в Министерстве лесной промышленности в Москве, что находится на улице Кирова. Вот там ему, как опытному бухгалтеру, и предложили работу в Рязани с повышением должности в качестве главного бухгалтера треста «Рязлеспром».
Прибыли мы в Рязань в 1940 году, продав корову и оставив дом на Шаховской. Началась новая жизнь в областном центре. Мне 8 лет, и я иду в 1 класс школы №17. Моя первая учительница – Анастасия Кузьминична Соболева.
Женщины стихийно вышли на работу
17 школа была только что построена – это было 4-этажное здание из красного кирпича. Располагалась она в Ленинском посёлке за железной дорогой «Рязань – Шилово - Сасово». Рядом – ипподром, учебный аэродром и любимые мои Рюминская роща и Рюминский пруд. В рощу органично вписывалась областная больница им. Семашко, куда и поступила на работу моя мама в качестве кассира-инкассатора. Поступление на работу моей мамы при наличии 4 детей было характерным признаком предвоенной обстановки. Это я понял намного позже. В 1939-1940 годах все домохозяйки Советского Союза почему-то устроились на работу. Оказывается, зарплаты мужей уже не хватало даже на питание. И всё же пока я чувствовал какое-то затишье перед большой бурей.
Нас, ребят Ленинского посёлка, воспитывали высокопатриотичные и добрые люди. Между собой 8-летние дети спорили о том, какая клятва лучше: «За Ленина! За Сталина!» или «Честное всех вождей!».
Я любовался пионерами в красных галстуках с металлической закрепкой, а первым увиденным спектаклем в ТЮЗе была постановка «Павлик Морозов».
На всю жизнь я впитал красоту и трагичность этой сцены. В мае 1941 года я заканчиваю первый класс, мне 9 лет. 20 июня мой отец со старшим братом уехали в отпуск в Москву: посетить ВДНХ – выставку достижений народного хозяйства и покататься на метро. Покатались!
22 июня 1941 года они узнали о начале войны! Я с бабушкой слушал радио – чёрную тарелку и тоже узнал о начале войны. Помню, как сжалось сердце от чего-то нехорошего. Бабушка дала мне 1 рубль 70 копеек и послала за хлебом. Я прибежал в магазин, а там – пустые полки – хлеба нет, ничего нет. «Переучёт» - написано в объявлении. Так началась новая, голодная и холодная жизнь.
Прошло с тех пор много лет, но как сейчас, я вижу озабоченные лица почтальонов. У них, помню, даже походка изменилась. Она стала торопливой, быстрой. Каждый день соседи получали повестки в военкоматы и молодые парни уходят на войну. Мой старший брат Владимир подаёт документы в строительный техникум, но техникум эвакуируют в Сызрань. Для призыва в армию он был пока не годен, поэтому он поступает на завод «Рязсельмаш». Этот завод теперь не производит веялки и косилки, а выпускает снаряды и мины.
Владимир работает на револьверном станке и обтачивает мину после отливки. Итак, он их точит и день, и ночь – целых два года.
В августе 1941 года я собираюсь во 2 класс, однако, придя во двор школы для знакомства с обстановкой, вижу страшную картину: среди огромной кучи тетрадей и дневников валяются окровавленные бинты и гипсовые повязки, облепленные мухами. Оказалось, с первых дней войны в школе №17 развернули военный госпиталь. Пришлось мне идти в другую школу – сначала в №5, которую быстро разбомбили. Затем во Дворец пионеров, а потом было еще несколько зданий барачного типа. Помню картофельные поля, которые мы копали с учителями. Когда случался авианалёт, учительница прятала нас в трубу под железной дорогой.
В октябре 1941 года настала очередь моего отца идти в армию. По приказу Сталина, все мужское население, достигшее возраста 43 лет, построили в колонну и отправили пешком в Казань.
Рязань опустела. В городе остались только женщины, дети и калеки. Мама днём работала кассиром в больнице, а ночью – сторожем на картофельном поле вблизи рязанского аэродрома. Посреди поля она выкопала окопчик и с палкой в руке, одна, ночью караулила
огромную территорию.
Наступает страшная зима
1941-1942 год. Немецкие войска подошли к городу Тула, но получили от туляков хороший отпор. Тогда они двинулись в обход Тулы на Рязань. Захватили город Михайлов, расположенный всего в 60 км юго-западнее Рязани. Я хорошо помню постоянный гул – это были звуки фронта. А немецкие бомбардировщики старались разбомбить железнодорожный узел между станциями «Рязань-1» и «Рязань-2». Взрывы раздавались совсем близко к Ленинскому посёлку, где мы жили. От взрывов крупных бомб в нашем доме часто распахивались двери. Я выбегал на улицу и с каким-то восторгом любовался на разрывы зенитных снарядов. Все рязанские сады были заняты зенитными батареями ПВО.
Я по звуку определял, из чего стреляют. Вот удары 3-дюймовой батареи – это зенитные установки со снарядом 76 мм. Рассредоточены они были по 4 пушки. Затем слышу очередь 37-миллиметровых скорострельных пушек. Звук их тонкий, пронзительный. 8 снарядов стремительно летят к цели – немецким самолётам. А я тем временем собираю осколки снарядов. Ориентируюсь по испарению на снегу – осколок-то горячий! Для поддержания духа населения на площади Ленина наконец-то привезли сбитый немецкий бомбардировщик с черным крестом и жёлтой окантовкой. Я с большим интересом забирался во фюзеляж.
В школу ходить я, конечно, перестал
У меня была обязанность водить в садик сестру и брата. Только там они спасались от голода.
Весной 1942 года в очередной раз бомбили Рязань-1, но по ошибке или намеренно бомбы упали на стеклянные крыши центрального колхозного рынка. Поскольку дело происходило днём, народу на рынке было огромное количество – в основном, женщины из окрестных деревень. Городская больница начала принимать раненных не с фронта, а с городского рынка. Их было очень много. Мама рассказывала мне, что врачи просто сбивались с ног. А потом мама сама заболела сыпным тифом. Управляющий нашего района - женщина по фамилии Лотчмиль – стала готовить нас, малолеток, к отправке в детский дом в г.Кадома. Я тем временем наблюдаю в Рязани, в Рюминской роще, появление солдат в неизвестной мне форме. Это формировалась польская армия. Военные были в шинелях и 4-уголках на голове. Базировалась она в роще до 1943 года, где выкопаны были окопы и другие укрепления.
После ухода солдат я собирал оставшиеся патроны.
В 1942 году я сам начал вооружаться. На три полтинника 1924 года выпуска я выменял итальянский карабин без приклада да еще с очень сложным затвором. Видя мое увлечение, сверстники предложили мне ружье-берданку взамен на отцовский микроскоп. Мена состоялась, и я вооружился и карабином, и ружьём. Первый я, кстати, испортил, затолкав в патронник патрон от польской винтовки, но, очевидно, калибр не подошёл и карабин заклинило. Его пришлось выкинуть. Но оставалось еще ружьё! Это была бердана 20 калибра с надписью на стволе: АверинЪ, Тула. Ружьё это я освоил с трудом, хотя затвор был намного проще румынского карабина. Старшие товарищи прочли в задачнике по арифметике примерный способ изобретения пороха. Нужные игнредиенты мы нашли в печи и на ж/д-платформах.
Первый выстрел
Он был громкий, хороший, но очень-очень дымный, так как порох я делал не гранулами, а простой пылью.
Наступила зима 1942 года. На Рязань-1 упали несколько бомб, в городе что-то загорелось. Прозвучал отбой воздушной тревоги. Наступило утро. В доме затопили печь – бабушка совсем замёрзла. В 10 часов утра снова налёт – отчаянно стреляют зенитки. Вот слышу – бьёт батарея 76 мм, а вторит ей скорострельная пушка – очередью из 8 снарядов. Выбегаю на улицу, смотрю на небо. С надрывным звуком высоко-высоко летит самолёт, а вокруг него разрывы снарядов в виде барашков. Прижавшись к дому, я с нетерпением жду попаданий в самолёт и падение его осколков. И так каждый день в течение зимы 1942 года.
Однажды я побывал в бомбоубежище. По распоряжению управляющего Лотчмиль, всех женщин и детей загнали в этот пункт. Я оказался в середине толпы, а кругом – чемоданы, узлы, люди. Бомбоубежище из 5 выкопанных зигзагом траншей построили заранее. Сверху – брёвна, доски и 0,5 земли.
Летом 1942 года земля над бомбоубежищем стала прорастать травой. В школу я, конечно, не ходил, и постоянно бегал на Борковской затон, куда свозили сбитую технику.
Мы с ребятами упорно искали пистолеты, но находили только автоматы, карабины. Все они были без затворов, а нам так хотелось «вооружаться». Все карманы набивали патронами и пулями, но пули мы сортировали, выбирая только трассирующие и зажигательные. Бронебойные выкидывали. С трофеями возвращались во двор, складировали их в тайниках на чердаке нашего дома.
Очистки от картофеля – на завтрак, обед и ужин
В один из облачных дней на свободный клочок неба вынырнул немецкий самолёт. Я разглядел огромный чёрный крест с жёлтой окантовкой и, как мне кажется, заклепки на кузове – так низко он летел. Он не бомбил и не стрелял, но, наверное, фотографировал станцию Рязань-1 и наш посёлок. У меня созрела мысль – организовать на чердаке позицию. Ножом и долотом я пробил отверстие в кровле для стрельбы, но больше так низко самолёты не пролетали. А ведь я так хотел сбить самолёт из охотничьего ружья, заряженного большим гвоздём.
В моем поселке весь 1942 и 1943 годы электричества не было, дров не было, не было даже соли. Мы ели картошку, а весной сушеные и жареные очистки. До сих пор помню тошнотворный вкус несолёной картошки. Больше ничего не было.
И всё же о детях власти заботились. Лето 1942 и 1943 я провёл в пионерских лагерях – «Солотча» за Окой и в Воронцовском в районе станции Тума. Там я наелся, наконец, жареной и вареной рыбы, грибов, клубники и лесных орехов.
Пионервожатая водила нас на сбор лесных даров. Отъелись в лагере и я вернулся в Ленинский посёлок домой – в голод и холод.
По мере продвижения фронта на Запад, налётов на Рязань стало меньше, но напряжённость не спадала до 1944 года.
Мой брат Владимир, надышавшись пылью при обработке мин, попросился добровольцем на фронт. После учебы на механика по вооружению самолётов он стал солдатом.
Я – самый старший в семье. Мне 10.
В 1943 году от голода умерла моя бабушка – Агриппина Ивановна Соболева. Отца дома нет. Мама в больнице. Старший брат на учёбе. Младшей сестре 8 лет, братишке – 5. Я – самый старший в семье. Мне 10. И я один хороню бабушку. Домоуправ Лотчмиль организовала лошадь с телегой. Кто-то провёл мне инструктаж, как держать вожжи. Со словами «Лошадь сама знает дорогу к церкви» - меня отправили в путь. Я почти благополучно довёз гроб до кладбища. Как закапывали могилу, как я возвращался домой – не помню. Мне навсегда запомнилась «Церковь всех скорбящих»: белого цвета, она стояла на возвышении, в непосредственной близости от железной дороги. Могилу бабушки я, пожалуй, теперь не найду. Пути из Рязани всей нашей семьи разошлись.
Отец – на востоке, в г.Ижевск, военнообязанный. Брат в Переяславле-Залесском, бабушка – в могиле, мама после тифа – чуть живая, обрита наголо, а я – что хочу, то и делаю. А впереди – большое путешествие: Рязань – Казань – Свердловск. Западный ветер погнал нашу семью на восток.
На фото-собор в Рязани и река Трубеж
Этот рассказ о себе написан автором , а есть взгляд на автора со стороны его друга в рассказе иронического плана “Мой друг Михалыч “ в- проза ру Евгений Кукарских- Прости Иван Михайлович, что подкрался к твоему паролю…