Денег почти не осталось. Я аккуратно выскреб из карманов всю свою мелочь – пятьдесят восемь рублей. Это, в общем-то, всё, что у меня есть. Пара ботинок, которые я купил в Америке несколько лет назад, порванные между ног джинсы, отданная кем-то куртка, паршивое настроение и пятьдесят восемь рублей. Это всё. Предел. С неба на голову падает уже подтаявший грязный снег, похожий на пепел, и мерзкими холодными каплями застревает в волосах. Я переступил с ноги на ногу, и подо мной оглушительно хрустнула тонкая корочка льда, покрывавшая лужу в которой я стоял. Звук этот молниеносно поднялся с земли, взлетел и заполнил все пространство вокруг. Он был оглушителен настолько, что в нескольких домах оконные стекла, кажется, разлетелись вдребезги. Хруст. Это достаточно подходящее слово, чтобы описать мое нынешнее состояние. Не тот приятный хруст поджаренной корочки во рту, нет, даже не хруст костяшек пальцев, а жуткий до обморока, смертоносный хруст под ногами. Хруст чего-то раздавленного. Раздавленный. Еще одно подходящее слово? Возможно. Я раздавлен окружающим миром, словно жаба, попавшая под колеса автомобиля. Я живо представляю себе скачущую по дороге зеленоватую лягушку с головастиками на спине, которая в следующую секунду из живого и чем-то занятого организма, превращается в нечто плоское. И теперь она всего лишь нечеткий темный контур на асфальте, который очень легко спутать с грязным пятном, и только любопытный ребенок, присевший рядом на корточки с лупой в руке, может быть догадается, какая трагедия здесь разыгралась. Нет, конечно, я еще не совсем превратился в пятно, и мое сердце делает положенные ему восемьдесят ударов в минуту, а кровь, пусть и вяло, но, все же, куда-то течет. Но она уже перестала пульсировать, она перестала кипеть и бурлить. Из полной жизни, выходящей из берегов реки, вся моя кровь, со временем, превратилась в застоявшееся озеро с неприятным, скользким дном. Со временем... Со временем произошло много чего, но ничего определенного. Сколько не пытался я вести диалог с жизнью, сколько не задавал вопросов, сколько не спорил, ни соглашался, ни отмалчивался, ни смеялся, ни доказывал с пеной у рта, не обижался, ни пытался ударить, ни закатывал глаза, так и не смог добиться определенности. Все ответы туманные, как и вопросы, как и все вокруг. Я посмотрел на реку, и потом чуть дальше, на другой берег, где стояли на набережной дома, построенные не в этом веке. Я поймал себя на тягостном ощущении, что мне уже по меньшей мере двести лет. И это было бы хорошим оправданием усталости и всей той несправедливой брезгливости к бесконечному разнообразию мира вокруг меня. Эта брезгливость растет во мне с быстротой бамбука и настойчивостью сорняка. Где-то наверху каркает ворона, возвращая меня к реальности, если, конечно, можно всё это так назвать. Я понимаю, что мне не двести лет, а около тридцати и оправданий мне никаких нет, и не будет. Я не ворона и не могу улететь, Да что улететь, я не могу даже каркать! Пока я смотрю на противоположный берег и слушаю птиц, вокруг меня что-то происходит. На город спускаются сумерки, и вокруг все становится темно-синим. Еще один день, как чистый лист бумаги скомкан и выкинут ко всем другим – предыдущим – листам. С наступлением вечера почему-то становится немного спокойнее и уютнее, что ли. Холода я не чувствую. Кажется, что температура моего тела опустилась ниже нуля. Но это иллюзия. Я просто привык к холоду, потому что, стою на одном месте уже несколько часов, а может быть лет. Справа от меня мост, слева набережная делает крутой поворот в неизвестность. Повсюду снуют люди. Один торопится и бежит, спотыкаясь, другой ругается по телефону с женщиной, старушка выгуливает своего мопса на поводке, на мосту молодой человек засовывает язык в рот своей подружке, и она, кажется, совсем не против. Каждый человек чрезвычайно занят, нет времени, чтобы остановиться и просто постоять, как это делаю я. В отличие от них, у меня есть такая роскошь как время. Но зачем оно мне? Мне не то что некуда торопиться, мне попросту некуда идти. И нечего делать. И это причина, по которой я стою. Я готов поделиться своим богатством, его у меня в избытке! Возьмите мое время, мадам… господин, может быть Вы заберете у меня немного времени, оно мне ни к чему… куда же вы? Постой! Остановись и забери у меня время, тебе оно нужнее, чем мне… не убегай…Никто не берет у меня мое время. Нет времени на то чтобы остановиться, ведь все вокруг слишком заняты, тем, что очень старательно и умело делают вид, что живут. Но зачем мне время, если я не умею им пользоваться? В моих руках это просто красивая безделушка, которой можно похвастаться при случае, но не более того. Но раз уж никто не берет у меня время, придется мне самому его проживать, пусть даже я и не знаю как это делать. Я пробовал по- разному, клянусь, я очень старался! Но как я не распоряжался своей безделушкой, как я ее не вертел, как только ей не жонглировал, ничего толкового у меня не получалось. Ничего такого, чем можно было бы гордиться, что можно похвалить, о чем рассказать. Единственное, что получается весьма неплохо, так это неподвижно стоять на набережной и смотреть на другой берег, хотя я не уверен, что и в этом не хитром деле достиг абсолютного совершенства. Все вокруг мне кажется бесполезным, ничему не могу я найти применение. В том числе и себе. Но я не жалуюсь! Нет. Этого я тоже делать не умею. Да и зачем жаловаться, когда в мокрой ладошке у меня зажато пятьдесят восемь рублей! Я аккуратно перехожу дорогу и, толкнув ненадежную с виду дверь, захожу в магазин. Похоже основной товар здесь – это теплый по сравнению с улицей воздух, и к счастью, он совершенно бесплатный. От перемены температур по телу пробегает волна мурашек. Я ежусь, прижимая к голове плечи, и оглядываю магазин. Полупустые полки безмолвно и бесстыдно вытаращились на меня. То же самое сделал и продавец, сидящей в нелепой позе за прилавком. Он хоть и никуда не спешит, но все-таки очень занят тем, что безуспешно пытается разгадать японский кроссворд, и я чувствую, что раздражаю его. Не я конкретно, а любой человек, зашедший в эту дверь, был бы ему неприятен. Я прошу бутылку холодного пива и высыпаю на прилавок свои монеты. Продавец медленно, но нервно идет к холодильнику, и по его походке я понимаю, что не только я ему неприятен, но и сама жизнь от начала и до конца противна ему. Вся эта несвежая еда, ненастоящее пиво, деньги в кассе, посетители, дорога на работу и дорога домой, сам дом – все это ему опостылело до чертиков. Он ставит передо мной бутылку и мне кажется, что его сейчас стошнит на деньги, на меня, на все вокруг. Я хватаю бутылку и вежливо, не торопясь отхожу подальше. Но его не тошнит. Он собирает все мои монетки, и не пересчитывая кидает в кассу, где они смешиваются с другими деньгами и уже окончательно перестают быть моими. Затем он садится обратно за прилавок и, принимая в точности ту же нелепую, идиотскую позу, продолжает дальше закрашивать клеточки на бумаге. Я выхожу из магазина, думая о том, что даже этот несчастный продавец, худо-бедно умеет тратить свое время, и делает вид, что живет, пусть даже у него это и не очень хорошо получается. Я возвращаюсь на набережную. За какие-то пару минут, что я был в магазине, уже совсем стемнело и на соседней улице зажглись фонари. За спиной у меня проехала машина. Я открыл бутылку пива и сделал первый большой глоток и сразу за ним еще один маленький. Напиток был холодным и безвкусным. Но мне было все равно. Я окружен безвкусицей и сам не имею вкуса. Я, вдруг, представил себя героем какого-нибудь кинофильма. Я еду в красной машине, я ныряю с безопасной высоты в воду, я в постели с женщиной и ее мягкая грудь касается моего лица, я, ухмыляясь, перезаряжаю оружие, я бегу, я наблюдаю то ли закат, то ли рассвет и это красиво… Я уверенно иду к своей цели. Я сомневаюсь, не знаю, что делать, но в итоге все делаю правильно. Я умственно отсталый инвалид, но все равно живу и люблю жизнь! Я Джеймс Бонд. Напиваюсь как в кино и умираю, делая это чрезвычайно киниматографично. Я, по-детски, удивляюсь тому, что моя жизнь совсем не похожа на фильм, или хотя бы на книжку с картинками, хотя всегда думал, что должна была бы. По-детски. Вырасти оказалось сложнее, чем я думал. Сейчас я немного жалею, что когда-то стал смотреть фильмы. Мне есть с чем сравнить реальность. И я невольно сравниваю, хотя и не хочу этого делать. Я сравниваю реальность с сотнями тысяч других реальностей существующих и выдуманных мной или кем-то другим. Их столько, что я заблудился в них. Они повсюду, и я хватаю то одну, то другую, в надежде отыскать ту, которая мне подойдет, ту, которая будет моего размера, ту о которой я мечтаю. До сих пор я ее не нашел и из-за этого чувствую себя глупым клоуном, выступающем на цирковой арене при пустом зале. Я делаю еще один глоток пива, которое стало еще холоднее. В реке плавают утки и селезни. Один из них ныряет под воду и через несколько секунд выныривает на поверхность в другом месте. От нечего делать я пересчитываю уток – всего их девятнадцать. Вдруг, я замечаю еще одну – двадцатую утку. Но в ней что-то не так. Она как клякса безвольно колышится на темной страшной воде. Кажется, что стемнело еще больше и фонари на соседней улице уже не горят. Я свешиваюсь с парапета и щурю глаза, что бы лучше разглядеть странную утку. Я вижу даже ее красные лапки под водой. Шея ее как-то неестественно свернута на бок. И всё. Я впервые вижу мертвую утку. Она медленно качается на волнах по середине реки, подплывая все ближе ко мне. Я выпрямляюсь и выпиваю еще. Мимо меня проходит парочка молодых людей. Я спрашиваю у них который час, но они лишь, хихикая, скрываются за поворотом. На улице стало совсем пустынно. Где-то вдалеке слышен шум дороги, в реке слабо плещется вода, ударяясь о гранит. И это всё. Пиво закончилось. Я оборачиваюсь и вижу, что магазин уже закрыт, хотя над дверью весит табличка “24 часа”. Снизу из реки доносится кряканье. Я поворачиваюсь и становлюсь свидетелем тому как девятнадцать уток, хлопая крыльями и вереща, поднимаются в ночное уже небо и улетают почему-то в разные стороны, как будто они были чем-то напуганы. Сейчас зима, и птицы улетают, чтобы не замерзнуть и не умереть. Я ищу глазами мертвую утку и не нахожу ее – должно быть ее отнесло течением в другое место. Теперь я остался абсолютно один, ни людей вокруг, ни птиц, всё как будто застыло. И я застыл. Нужно было куда-то идти. Оставаться здесь было слишком одиноко и тяжело. Просто поднять ногу, переставить ее, и сделать то же самое второй ногой – это и называется идти. Но куда я пойду? Я почувствовал дикий, животный ужас перед неизвестностью. Внутри меня все сжалось в комок, потрескавшиеся на холоде губы задрожали. Всего-то сделать один шаг, а потом все получится само собой. Я буду идти сначала не спеша, затем быстрее и быстрее. Возможно, перейду на бег, если это понадобится. Кто-то, может быть, пойдет рядом со мной. Я куплю телефон, чтобы по нему разговаривать. Найду газету с японским кроссвордом и буду старательно, высунув язык, аккуратно закрашивать бессмысленные клеточки. Я буду делать это, если необходимо. Я пойду работать, устроюсь в магазин, что бы продавать людям пиво. Кто-то будет просто заходить, чтобы погреться. Я не против! Пожалуйста, проходите! У меня обязательна появится подружка. Я буду засовывать мокрый язык в ее рот. Мне бы это понравилось, думаю. Будет собака и красный автомобиль. Возможно, я даже наберусь храбрости и прыгну в воду, но только с безопасной высоты, и только если вода будет теплой. Я сделаю всё, что нужно. Всё , что от меня требуется! Я обещаю, у меня хорошо получится изображать жизнь! Вот увидите! Все девятнадцать уток улетели. Они знают, что нужно делать, чтобы взлететь. А я знаю, что нужно, что бы пойти. Нужно просто перестать стоять. Я должен передвигать ноги, сдвинуться с места. Всё получится! Когда-нибудь я даже научусь тратить свое время, и в конце концов его останется не так уж и много. И я его никому не отдам! Я сберегу его для себя самого! Разве не это счастье? Разве не это то, что мне нужно? Я обязательно найду реальность себе по размеру. И все что для этого нужно – просто пойти. Я весь дрожал. Губы вытянулись в одну тонкую бесцветную линию. Всё будет! Я поднял ногу. “Теперь я готов пойти” – хотел подумать я, но вдруг услышал за спиной, совсем близко, отвратительное утиное кряканье. Раз. Два. В глубине души, я знал, что это произойдет. Потом кромешная тишина. Я медленно опустил ногу на землю и еще медленней повернулся. Красные лапки на темной земле, как две капельки запекшейся крови. Шея неестественно свернута набок. С перьев на землю стекает холодная вода. Две черные кошмарные бусинки уставились на меня. Я насчитал, кажется, девятнадцать уток. И все они улетели кто куда. Люди все растворились в неизвестности за поворотом. Продавец, закрасив последнюю клеточку, и посмотрев на получившийся рисунок, запер дверь и ушел восвояси. Всё – абсолютно всё – теперь находится где-то в другом месте. Здесь же не слышно ни звука, не осталось и дуновения ветра. Даже вода замерла в какой-то неестественной позе. Здесь только я и мертвая утка. Только мои опущенные вниз глаза и ее две смотрящие на меня холодные бусинки. Я повернул голову, надеясь еще что-то сделать. Но, куда бы я не смотрел, как бы не отворачивался – она была везде. Я видел ее перед собой и одновременно чувствовал, что она стоит позади меня. Она кружила над моей головой, и в это же время, кряканье ее доносилось откуда-то снизу. Все мысли улетучились из моей головы, и их место заняла одна лишь только мертвая утка. Я уже не мог пошевелиться, не то, что идти. Ясно как никогда я понимал, что идти мне теперь уже не нужно. Теперь буду стоять на этом месте всегда. Всегда. По своей ли воле, или по ее, я остаюсь здесь, не так уж и важно. Важно , только то, что это так. Размер, кажется, мой. Нигде не жмет и не висит. И длинна идеальная. А главное, что это мой любимый темно-синий цвет. “Ведь это и есть та самая реальность, не так ли?” – хотел было подумать я, как вдруг опять услышал где-то в пространстве отвратительное утиное кряканье.