…Огромная шарообразная луна в радужном обрамлении ярко освещала голубым светом спящую степь, укутанную глубоким искрящимся снегом. Увесистые, с кулак, звёзды дрожали на морозе. Они колыхались так близко у земли, что, казалось, их можно взять в ладони и, подышав на них, согреть.
За полкилометра от заснеженных окопов с восточной стороны, в низине, виднелось село. Его хаты, тесно стоявшие друг к другу, были похожи на семейство белых грибов. Над ними вился лёгкий кизячный дымок, он пах жильём и уютом и уплывал к голубеющим буграм и балкам. У села, ближе к окопам, возле двух бараков, стояли укрытые соломой телеги, сани, походная кухня, припорошенный снегом американский грузовик «Студебеккер». Рядом топтались, подрагивая и фыркая, кони; лежали, шлёпая губами, верблюды. Пар от дыхания животных густо клубился, путался, индевел в гривах, в свалявшейся шерсти. Из высоких сугробов торчали дула замаскированных пушек «сорокопяток».
В трёх метрах от окопов, за бруствером, стоял старый высоченный берест – единственное дерево в неоглядной суровой степи. В мирное время берест служил людям «маяком» - был виден за десятки вёрст. На его белёных снегом
ветвях сидели, покачиваясь, вороны, словно чёрные расплывшиеся кляксы, забрызгавшие чистую тетрадь. Птицы в полусне между собой лениво картавили, будто что-то вещая на завтрашний день…
Караульные двигались следом друг за другом от дерева к брустверу, спускались в траншею и шли по проторенному снегу метров сто вперёд. Снег скрипел под сапогами, создавая игривую музыку. Мороз давил крепкий. Щёки горели, ноздри слипались, за ресницы и брови цеплялся кристаллами иней. Иван растирал разлапистой ладонью одновременно и нос, и подбородок, постукивал сапогом о сапог. Азарик прикладывал к лицу рукавицы и дышал в них. Пританцовывал.
Солдаты на обратном пути дошли до береста, прислонились спинами к его корявой старой коре и сразу почувствовали, что стало теплее. Казалось, дерево прониклось к ним родством и согревало своими оставшимися соками.
- Какая тишина, мама родная! – загудел в полголоса Иван. – А ночь?! Ты посмотри вокруг, Азар? Ты видишь? Как будто никакой войны…
- У нас, на Урале, товарищ сержант, красивее: ели, сосны.
- Ты глянул бы весною – до горизонта кумачом тюльпаны, а сады цветут как! Во! Это ж мои края…
- А-а, понятно.
С бледнеющего небосклона в сторону запада скатывалась луна, вслед за ней удалялись, мельчая, звёзды. Светлел восток, заливая багровым цветом заснеженную степь. В селе забрехали собаки, оранул петух, за ним другой. Где-то на базу протяжно и жалобно промычала корова. У бараков, топча скрипучий снег, зафыркали лошади. Медленно, вставая с колен, поднялся длинношерстный замызганный верблюд.
Слева от окопов за высокими сугробами раздался короткий треск, будто лопнула басовая струна, протяжным эхом затихая вдалеке. Ещё один резкий звук разорвавшейся струной пронзил морозный воздух, на этот раз более высокой нотой: «Дзинь-нь-нь!» И ещё, ещё, меняя тональность, рвались «струны» неизвестного инструмента…
- Что это? – спросил в замешательстве Азарик, настораживаясь и хватаясь двумя руками за винтовку.
- Мороз крепчает, - спокойно ответил Иван, - речка здесь за буграми, Егорлык называется.
- А-а, - протянул солдат. – Название чудное. Что – Егор лыка не вязал? Наверное, много принимал на грудь? – развеселился скукоженный солдат и даже стал ровнее.
- Не-е, не вязал потому, что лыка не было. Ты зря хихикаешь. В Егорлыке столько рыбы: тебе и не снилось! А сейчас, зимой, только продолби прорубь, - она сама на лёд повыпрыгивает. Да сходим к вечеру… если всё обойдётся,.. тут рядом, покажу… А уха на морозе, - во! Ц-ц-ц! – зацокал языком расходившийся в мечтаниях Иван. – Мне через неделю двадцать один стукнет. Отметим. Наловим рыбки, наварим ушицы. Горячая, с лучком, с картошечкой!. Ты хлебал когда-нибудь такую, а? Ото ж!.. Вот, зараза, сразу жрать захотелось…
Вдруг впереди, в балке, со стороны вражеских позиций раздался жуткий протяжный вой, леденящий душу. И снова всё живое, пробудившееся утром, замерло, насторожилось...
Вой повторился, но уже справа ответный, из густо заросшего терновника. И какой-то плавающий, тоскующий.
Выли волки.
Из балки показался огромный зверь с тёмно-пепельными гладкими боками, с вытянутой лобастой мордой. Он уверенно, по-хозяйски, тяжело ступал мощными лапами по глубокому снегу, временами проваливаясь по брюхо. Не озираясь по сторонам, двигался к чёрным, непролазным кустам тёрна.
- Гон у них начался. Любовь, значит…
Как сигнальная ракета, мощно вырвалось из-под земли золотое жгучее солнце, забрызгав ослепительным светом неоглядные снега. Вспыхнула, заискрилась степь. Часовые прищурили глаза.
На синем небосводе одновременно горели два светила, они как будто бы боролись меж собой. Солнце с востока неотвратимо напирало, а луна бледнела, таяла, пятилась на запад.
Со стороны села, по проторенной снежной тропке, в светлом овчинном полушубке лёгкой походкой шёл младший лейтенант, командир роты, и чему-то блаженно улыбался.
А из бараков с шумом, криком, гиканьем выскакивали на мороз, словно из бани, разгорячённые солдаты – кто в распахнутых шинелях, кто в гимнастёрках, кто в нижних рубашках и кальсонах и все без шапок. Смеялись, гомонили, толкались. Умывали снегом лица, швырялись снежками. Как дети, радовались новому дню!.. Иван подивился: часа через два-три в бой, а людям — и чёрт не брат!