Записки московского грузчика
Сорок сороков
Часть вторая
От Страстной пятницы до Светлой Седмицы
На камне живом исторический храм,
колеблемый здесь и незыблемый там.
Воздушные замки разрушат года,
лишь вечный алмаз не подточит вода.
Здесь царственный лев, и жертвенный вол,
священный огонь окружает престол,
и лишь тяготенье напомнит о том,
что чувство шестое дается крестом.
Очистится дух, покаяньем горя,
и воздух из горнего легок и нов,
где пламень возносит к подножью Царя
победную песнь четырех языков.
За левым плечом в возвышении дна
стоит пустота. Остается одна
усталость от мелких и суетных дум,
то Ангел меняет измученный ум.
Земные рабы пробудиться смогли
молитвой Того, кто уходит с Земли.
Блистает престол, и клубится пред ним
златого кадила серебряный дым.
И в тени предсмертной надежда свята -
нездешнего светлого неба врата.
В незримую вечность иконы окно
открыто. Осталось желанье одно -
души океан от волненья избавить,
и временем движет воздушная память,
где звездами и тишиною отмечен
во храм уплывает исчезающий вечер.
Тяжелые тени отброшены прочь,
пространство погоста вторгается в ночь.
Сомненье не тронет незримой рукой
Субботы Великой прохладный покой.
Из сердца изымет тревоги иглу,
в ничто обращая уныния мглу.
Дрожащее пламя в звенящей ночи,
горение красной пасхальной свечи.
Субботний закат упоительно тих,
где в сердце низводит надмысленный стих
предвечный Владыка таинственных лир,
из хлада зимы поднимающий мир.
Зажжен с четырех поднебесных сторон
багряным огнем торжествующий звон -
воскресшее солнце пасхальной весны
во тьме освещает пустынные сны.
Исходит из храма и движется прочь
от легкого звона в безлунную ночь,
храня от огня обезличенный град,
молитвы вечерней густой аромат.
В невидимый свет, что царит искони,
вечерние слезы не душат. Одни
хваленья возносят свечные огни
и светлой седмицы прекрасные дни.
Господь называется в Евангелии не только сыном Божиим, но и словом, и не только Отцом, но и Творцом. Два достойных проявления человеческой деятельности: воспитание и творчество, творчество, лишенное логоса-смысла, даже воспринимаемое эстетическое интуитивно есть абсурд. А квинтэссенция смыслового или иначе духовного творчества является поэзия, понимаемая широко. Например, в искусстве возрождения Леонардо да Винчи — реалист, а что касается Рафаэля, то его Сикстинская Мадонна в полном смысле художественная поэзия, где эстетическое тождественно духовному. Иконопись же скорее богосотворчество, то есть богословие в красках, что является высшим достижением человеческого творчества. Если обратиться к церковнославянскому языку, то в нем понятие «добро'та» тождественно красоте. Чрезмерное предпочтение внутреннего внешнему может увести в раскольнический манихейский дуализм с отождествлением материи со злом. К этому особенно склонны проповедники чрезмерного аскетизма, но речь не об этом. Слово второй половины 20 века — «потребитель» в 21 мутировало в «пользователя». Вряд ли к человеку, интересующемуся искусством, особенно литературным применимы эти термины. Истинно художественное искусство зовет не к услаждению, а к сочувствию и сопереживанию. Крайне упрощенный пример: в конце 80-тых годов прошлого века на экранах ТВ появились сериалы, одновременно с этим опустели лавочки у подъездов, до этого всегда занятые пенсионерками. Их интерес (не всегда полезный) перешел на телевизионные персонажи, причем чаще всего, не имеющие ничего общего с реальной жизнью. Что же говорить об истинно художественных произведениях, например, Достоевского, где каждый образ написан с прототипа с глубоким знанием психологии человеческих отношений. Для некоторых людей персонажи литературы более реальны, нежели окружающее их общество, а субъективные переживания некоторых авторов, например, Лермонтова, ярче, чем свои, а точнее, становятся истинно своими. Нечто похожее происходит с молитвой по образцу.
Произведения изящной словесности иногда критикуют за оторванность от жизни, которая бессюжетна. Это не так, ибо жизнь промыслительна, как и всякое истинное творчество, хотя открывается это только верующим, если не сказать христианам. Перенося христианскую символику на мир, в смысле, вселенная, можно сказать, что творение является невестой чающей просветления и преображения, ибо с грехопадением человеческого духа произошло искажение видимого мира, который не существует автономно от истинной жизни.
Живи во дворце или будь в шалаше,
но тьма не приносит ослабу душе.
Полночь растревожит воздушных медуз,
и вакуум сонный таинственных уз,
когда в небытьи твой повысится ранг.
Всегда возвращается зла бумеранг.
Тому, кто лишился покоя и крыл
отраду изгнанника шлет Михаил.
И тех, кто приимет мученье в нутро
поет Александра златое перо.
Смиряется пламя восторженных од,
уходит любовь, но единожды в год
приносит теченье житейских невзгод
к Вратарнице у Воскресенских ворот.
В строгом смысле истинного творчества является преображение духа через добродетели веры, надежды, любви. Аскетизм лишь одно из средств к достижению оных. С аскетизмом и с его необходимой целью — смирением у художников слово, как правило, проблемы, ибо, если человек не ощущает хотя бы в момент написания произведения себя творцом, он вряд ли напишет что-нибудь талантливое. Это необходимая дань страстям, которые, как известно, могут быть не только негативными, хотя страдания в них присутствует всегда. Ведь та же аскетика предполагает не избавление от страстей, а их преображение. Справедливости ради стоит заметить, что творчество эгоцентрично, если не брать его высшее проявление.
Излил дары святых пророчеств
в общенье дружное мужей
Дух, что святил во время ночи
лишь Иоилевой душе.
Но моно ум во время оно.
И, дух культуры сокруша,
число златое Соломона
желает мертвая душа,
чтоб воздух пасмурного дыма
огнем священным напоил
тот лев с оружьем херувима,
что зрел в виденьи Даниил.
Восстанет прах под новым небом,
исчезнет горькая вода,
Иезекилю срок неведом
во бремя тяжкого труда.
Но разве не эгоцентрично ли также для христиан жажда спасения. Слова Преподобного Серафима: «Стяжи дух мирен, и тысячи вокруг тебя спасутся», можно применить и к художественному творчеству, так как результат его - умиротворение. Если художественное произведение не освящено светом христианских ценностей или хотя бы богоискательством, оно становится разрушающим и бесполезным. Если бы Федор Михайлович не написал «Преступление и наказание» и «Братья Карамазовы» его романы вызывали бы беспросветное уныние.
Достоевский
Метель страстей молчанье замела,
кружится и шуршит январский снег,
и высота печального чела
лишь просвещает сей безбожный век.
Преступно наказанье без любви,
ведь красотой оправдан черный мир.
Без мудрости надежду не зови,
ведь вера только звук небесных лир.
Что же касается упреков в обожествлении творчества, то здесь явное недоразумение, ибо таким образом можно любого человека обвинить в антропоцентризме, так как к нему склонны все, за исключением святых. Изображающего поэзию или природу антропоцентрично можно назвать символистом, но никак не пантеистом или язычником, ибо он относится к изображаемому как к идее, а не как к личности. Религиозный момент в данном случае отсутствует. Разве патриот обожествляет Родину? Он просто вводит ее в разряд божественных ценностей. То же можно сказать и о верующем художнике.
-
Известная поговорка: «Церковь не в бревнах, а в ребрах» верна, но разве стоит сводить к нулю значение храма к архитектурно-художественному произведению и Дома Божьего
Воздух полуденный тяжек и сух,
и в тишину водворяется слух,
что открывает державной рукой
пламенный ангел, хранящий покой.
Ночь застилает глаза при войне.
Истории и астрономии вне
огонь за завесой таинственных врат
глаголом восходит в невидимый град,
где мир твой вовеки неопалим -
далекий Небесный Иерусалим.
Храм затворен, сотрясает озноб
форму души, заключенной во гроб.
В храме живом человеческий дух
предполагает присутствие двух.
Часть литургии именуется литургией слова, и, по моему мнению, представляет собой причастие Богу через его слово – Евангелие, ибо благоговейный слушатель или чтец становится единым с мыслимым им. Если литургия верных предполагает общение между членами церкви, то литургия слова более индивидуальна. Кроме того литургия верных созерцательна, а литургия слова действенна.
Беспечно поколение, увы.
На судне тонущем вина и зрелищ просим.
Сбирает шепот умирающей листвы
Великороссии таинственная осень.
Прохладный ветер тихим вечером ослаб,
а звезды неба - неопознанные тайны,
и движут небо деятельный раб
и господин, живущий созерцаньем.
У наших предков не происходило раскола между храмом, богослужением и жизнью. Это были явления одного порядка. В этом свете понятна личность патриарха Гермогена и его подвиг, а так же жизнь Александра Невского.
Россия
Не прикоснется к духу плесень,
и от падения храня,
содержит память в поднебесье
слова поэзии огня.
Украсишь жизнь цветами теми,
не помня яд сердечных нор,
ведь остановленное время
есть нескончаемый позор.
Слова о пламенном языке,
весьма понятные для двух,
хранят невидимые Нике
да Александра легкий дух.
Ведь лучше орды азиатов
с законном мужественным «Яссы»,
чем инквизиции солдаты,
что хулят Крест железной массой.
Отображение былого
соплетены в одном лице:
косые скулы хана злого
и весть о Благостном отце.
В России почему-то само собой разумеется догмат об отсталости азиатов и, интеллектуальности западников — это заблуждение.
Движутся лихвой, исполнены лести,
ценности века не ведают сна.
Память молчит о Христовой невесте,
эра снобов, бескультурья и сна.
Ветхого слова жива паремия,
маской приличья украшены лица.
Ждет умиренья во древней столице
воин святой, поражающий змия.
Западно-американский образ жизни жертвует культурой в пользу безбожной цивилизации, которая ориентирована на коллективный разум в ущерб духовности творческой личности.
1ХХ век
Прохладный огонь, обжигающий снег,
российской культуры изменчивый век,
слог Пушкина ал, Достоевский велик,
а свет Серафима — всеведущий Лик.
Гармония мира в величье лица,
и космос безмерен для славы Творца