Больше всего на свете, маленький Пиха Краснюков хотел отхлебнуть желтой водички из писсуара в общественном туалете. На вокзале, куда они с отцом заходили выпить пива. То есть, отец заходил и Пиху заводил. Потом папаша, веселый алкоголик Толян, пил пивко, а потом они шли пописать. И вот тогда, Пиха – не намного выше писсуара – стоял, вытащив стручок, и мучительно жаждал попробовать «пива». До выделения кислой слюны.
В школе Пихе хотелось, как и всем, дружбы и сочувствия, а занимался он тем, что подрисовывал античным скульптурам в учебнике истории первичные половые признаки. Или писателям: бабам (Авдотье Панаевой) – усы, мужикам – папиросы и круглые «бабушкины» очки. Лысому Ленину – битловскую гриву. Волосатому Марксу – пиратскую повязку на глаз. Получалось красиво.
В институте Пиху два раза били. Первый раз однокурсники, второй – совершенно незнакомый мужик на пустыре возле стадиона «Радий» ударил ногой по яйцам без предварительных дебатов и какого-либо объяснения причин. Представляешь, жаловался Пиха приятелю Сю Карымову-аги, просто поравнялись, и он как даст! Представляю, отвечал застенчивый Сю. Окончил институт Пиха, после многократных академических отпусков и двух восстановлений, к тридцати семи годам, и распределился на телевизионный завод мастером в сборочный цех.
Отпустил бороду. И она ушла.
На производстве Пиху стали звать – Толяныч.
Уборщица Галя Мавританская говорила – у нас мастер, Толяныч, и в руках не горит, и в штанах нестояныч. И шла дальше подметать припой с пола. Пиха сильно обижался и старался всячески по мелкому отомстить Гале. Но той было все пофигу, падать ей было некуда, прищемить нечем – четыре брака, трое детей, комната в семейной общаге. Зарплата – в микроскоп не разглядеть.
Женился Пиха два раза и оба совершенно напрасно. От первого брака у него двое детей и от второго столько же. Старшие дети Пиху, считай, что не знают, а младшие не хотят. Живет он в полуподвальной квартирке вместе с бывшей тещей от первого брака – такой кульбит судьбы. Оба друг друга тихо ненавидят. Ссорятся из-за очередности посещения туалета. Но это понятно.
А в прошлом году Пиха совершил подвиг.
И погиб.
Так что не напрасно ему была жизнь дана.
Подвиг такой.
В сборочном цеху начался пожар и когда все ломанулись на выход, Пиха единственные остался в помещении и начал бороться с огнем. Он долго к этому шел, все думал, вот бы подвиг совершить и умереть, за ненужностью существования в невыносимых условиях. И когда пришло время, не сплоховал. Схватил с пожарного стенда огнетушитель, не сумел привести его в боевое состояния, то есть, попросту говоря, включить, и бросил на бетонный пол. Схватил следующий – то же самое. А третьего не было. Решил, было, багром поработать, но и багра не оказалось. Так и пропал Пиха в огне. Обожженный закипевшим припоем.
А цех выгорел дотла. И очень удачно, в связи с открывшимися фактами хищения японских микросхем.
А когда вытащили бедного Пиху из руин, то он был еще жив и окончательно умирал в больнице. И чувствовал себя, не смотря на все травмы и страшные ожоги, почти счастливо. «Счастливо», потому что его навестили коллеги по работе, и даже ненавистная Галя Мавританская пришла и принесла пирожное «Моцарт». «Почти», потому что, то, из детства, страстное желание попить из писсуара никуда не делось. Лежал он сейчас – кончался, и больше всего на свете хотел отхлебнуть желтой воды общественного туалета своего детства.
Он был родом от туда.
Из детства, а не из писсуара, конечно.