… И чего тебя носит…
Cквозняк – это большой гастроном в центре нашего города. Он всегда был местом спасения для загулявших компаний и неприкаянных одиночек. Теперь в городе много ночных киосков и ларьков, но раньше только «Сквозняк» работал до 24, и только в нем можно было купить все необходимое и употребляемое.
В тот, хоть и прохладный, вечер мне в удовольствие бродилось по городу; я навещал любимые улицы и дворики. Ноги как-то сами привели к «Сквозняку».
В одной из каменных ниш кто-то стоял. В темноте ничего нельзя было различить, угадывалась лишь тонкая фигура в широкополой шляпе.
Когда гуляешь один, а фонари напрочь оглохли, незнакомое и непонятное подсознательно обходишь по длинной кривой.
Темный силуэт остался позади. Как бы вдогонку, слух тронул писк струны. Именно писк – несмелый, осторожный, будто ребячий и пристыженный. Короткий «и-и-йк» растворившейся в ночи скрипки.
Подумалось: что делает подросток в такой поздний час в центре, пусть даже такого благополучного города? Подумалось, но как-то сразу преспокойненько улеглось в натренированных несправедливостью мозгах.
–;Все вокруг помешались. Страна взбесилась. Массовая шизофрения. Стадо бизонов понеслось по полям и огородам.
Слава Б-гу, не стреляли. Охотник отошел в лес. Когда будут съедены поля и огороды, стадо примется за деревья. Такое уже много раз было. Когда травоядному нечего есть, оно становится плотоядным, и начинает кушать – сначала других, а потом – самое себя.
–;Охота на ведьм. Тридцать третий год. Германия. Голод и злоба. Тридцать третий год. Украина. «Шир а ширим». Песнь песней. Круг кругов. Одно и то же. Все повторяется.
–;Люди, выдумывающие жизнь, для оправдания собственного промаха навязывают эту жизнь другим. Делают это до самой смерти. Чьей? Своей? Их?
–;Огонь – всего лишь огонь, он ничего не создает.
–;Шарон отдает Газу. Сотни семей отрежут от себя по десять лет жизни.
Еврей – катализатор и активатор; он приходит – начинает зеленеть трава, растут деревья; его гонят – рушатся империи, исчезают цивилизации. Впрочем, он и сам с собой ужиться не может.
Жаль, хорошая земля – она-то тут при чем? Опять тысячу лет пустовать.
Снова сбой в компьютере. Может, вирус?
Что он там делает, в этой нише?
–;На Хермоне выпал снег. Сезон протянулся около трех месяцев, больше, чем у нас. Мог бы поработать. И ничего, что не знаю языка, тренер-то хороший – может, это лучшее, что умею делать – очередь из-за границы. Уже в этом году мог бы быть дома.
Что же держит в этой стране? Страх? Возраст? Но пятьдесят – это немного. Хочу писать. В стране, кровь которой иврит, нужно видеть на иврите, думать на иврите, жить на иврите, дышать им. По-другому – не умею, по-другому – не поднимусь. Я – неисправимый русский, хоть и еврей. Там мне уже не родиться. Но и здесь я уже никогда не буду своим.
Я – тот, кто очень здорово замаскировался и сам забыл, кем был вначале.
Мысли опять вернулись к фигуре возле «Сквозняка».
Что тревожило? Где заноза?
Ах, вот что – юбка! Значит, в нише – не подросток, а женщина.
Наверное, ей холодно, сыро и неуютно. Начало апреля, пусть даже день теплый.
Потом ещё мысли.
Сам-то крутой, один час – двадцать долларов, за меньше – не работаю. А тут – сквозняк, взгляды, приставучесть и умники.
Стало стыдно. Очень. Очень. Прошелся по скверу, обогнул клумбу. Двинулся обратно. В тени «Мак-Дональдса» остановился, достал
несколько бумажек и подошел к нише.
В тусклом отблеске полупотушенных витрин угадывалась женщина лет тридцати пяти–сорока, достаточно стройная и, наверное, симпатичная. В футляре поблескивали монеты, комкались рубли.
Что заставило ее прийти сюда?
–;Спасибо, – сказала она ровным и, на удивление, чистым голосом. Поражала глубина и тембр.
Уверен: oна улыбалась!
Я повернулся и пошел.
Вдруг зазвучала скрипка. Запела, застонала, заплакала. Потом залилась смехом, захихикала. Затихла, улыбнулась. Возвысилась и вознеслась.
Вмиг я понял. Это консерватория – и не из последних, даже не из средних. Так звучат первые и признанные. Ей тяжело. Но она спокойна.
Стыдно. Мог помочь как-то по-другому.
Опять все сделал не так.
Апрель 2005 г.