Старый друг Женька

Ирина Верехтина
Старый друг – это часть твоей жизни, часть тебя самого. Ты забыл, каким был когда-то, и тебе уже не вспомнить… Помнит лишь старый друг – тебя тогдашнего, тебя из прошлого, которого уже не вернуть. Старый друг – это святое.

Был ли Женька моим старым другом? Или просто приятелем, так сказать, попутчиком по жизни? Нет, пожалуй, всё-таки был. Был и сплыл. Давно нет в моей жизни Женьки.
Ходили когда-то в одну походную компанию. Не какую-нибудь, типа дойти до ближайшего леса и посидеть у костра, запасшись «сопутствующими товарами», а настоящую, спортивного профиля группу: маршрут по пересеченной местности, солидный (не меньше 28 км) километраж и спиртное только по праздникам и чисто символически. Народ в группе был серьёзный, многие серьёзно занимались спортом и походы называли тренировками.

Относительно нашей группы – это была истинная правда. Для усиления «спортивного эффекта» в рюкзак клали кирпич – обыкновенный, со стройки. Строили в те времена много, так что кирпичей хватало. Помню, как однажды мы проплутали порядочно среди болот и непролазного трещобника (таких «красот природы» в Подмосковье не счесть), и вместо запланированных тридцати пяти километров прошли, как оказалось, сорок пять (у кого-то был шагомер, он и насчитал). А я всё думала, отчего у меня ноги так устали, неужели от тридцати пяти километров?..

При таком раскладе народ потихоньку избавлялся от кирпичей (зачем же афишировать, у нас люди скромные, побросали по-тихому). И только мы с Женькой не сдавались и несли кирпич по очереди: десять минут я, десять минут Женька. И донесли до станции, до конца маршрута. Руководитель объявил нам (под дружные аплодисменты) благодарность за проявленное мужество и за находчивость: несли-то по очереди!

Я до сих пор храню эту фотографию: мы с Женькой с кирпичом в руках стоим на железнодорожной платформе, наш бессменный руководитель Николай поздравляет нас… Аплодисменты, аплодисменты… Всем хорошо, все счастливы – вся наша – такая дружная, такая «своя в доску» группа.

Дружили мы тогда – по-настоящему. Или мне так казалось? Разве настоящая дружба кончается? – А она кончилась. Нет у меня больше закадычного друга Женьки. Николай строит дачу и воспитывает троих детей. И то и другое у него получается успешно, статус руководителя ПВД (походов выходного дня) зря не дают!
Ничто не вечно под луной. Распалась и наша группа, разбежалась – кто куда…

Поэтому, когда у меня зазвонил телефон и в трубке раздался Женькин голос, я неприлично обрадовалась. И не раздумывая, согласилась на предложение пойти завтра в поход. «Предложение» было сделано в обычной Женькиной манере: «Приходи завтра к Макарову, он с Ярославского идёт, поезд в семь двадцать, на Александров. Придёшь? Я тоже с Макарычем иду, у них компания весёлая и костёр хороший.

Здесь пора сказать несколько слов о костре. Хороший костёр – не из сырого, наспех собранного валежника, а их сухостоя, срубленного топором (который –тяжёлый и который кто-то несёт в рюкзаке все 35 км) и распиленного на аккуратные чурбачки (пилы тоже тащат в рюкзаках). Такой костёр – жаркий и почти бездымный – признак дружной, спаянной группы, где никто не филонит и не норовит въехать в рай на чужом горбу.

-Приходи, а? Сто лет ведь не виделись! – канючил Женька.

Не виделись мы ровно два года, и не по моей вине: он не звонил, а я не хотела надоедать. Не звонит, значит, не хочет видеть. А я скучала, и за эти два года часто вспоминала Женьку: дружить с ним было легко.

Женька обладал талантом (или даром Божьим?) просто и непринужденно знакомиться с людьми. Он завязывал знакомства, словно шнурки на туристских ботинках, и был везде своим. В какую бы туристскую группу мы с ним не пришли, его окликали, хлопали по плечам и шумно радовались встрече. Вот таким был мой друг Женька.

Я не избежала общей участи: легко и непринуждённо вошла в круг Женькиных друзей, поровну деля со всеми Женькино доброе отношение. А так не хотелось – делить! Хотелось стать для Женьки одной-единственной, чтобы – он и я, и больше никого. Но как сказать ему об этом? Может, сам догадается? – Видимо, я слишком хорошо держала себя в руках: Женька не догадался. Для него я была товарищем по команде, не более.

Поняв эту горькую истину, я перестала ходить в Женькину группу, и Женька не пытался меня вернуть. Другие звонили и звали: «Куда пропала? Почему не приходишь? Народ ждёт и, между прочим, скучает по твоим рогаликам с халвой!». А Женька так и не позвонил. Значит, я поняла правильно: я для него одна из многих…

И вот – звонит! Зовёт! В своей манере, которую в группе прозвали «ненавязчивой»: «Я иду с Макаровым. А ты – хочешь к Макарову? Пойдёшь?» Две параллели, искусно вычерченные Женькой. Параллели, говорят, не пересекаются? – Это всё вздор. Если бы тот, кто придумал сказочку про параллели, ходил бы в походы, он понял бы, как сильно ошибался!

И эта Женькина хитроватая интонация: «Хочешь к Макарову?» - Я никогда не видела этого Макарова, никогда не ходила в его группу…. Я хочу к Макарову! Ещё как хочу! И радостно объявляю об этом Женьке, забыв о своей спине, которая ноет со вчерашнего дня, когда мы всем библиотечным коллективом… Вот интересно: коллектив, даже если он женский, всё равно мужского рода, а значит, должен делать мужскую работу! Так вот, эту самую работу мы и делали – таскали из подвала коробки из-под бананов со списанными старыми журналами и грузили в машину.

Машина стояла на углу: подъехать ближе она не смогла - благодаря беспардонной «московской» парковке: моя машина, где хочу, там и паркую! А коробки были неподъёмными. Мы носили их по двое через весь двор почти бегом, стараясь бежать в ногу – коробок было много, «грузчиков» – всего шестеро, а шофёр не хотел ждать. Помогать он тоже не хотел: сидел в кабине с оскорблённым видом человека, которому мешают исполнять его обязанности неповоротливые библиотечные тётки, им бы языками чесать в своей библиотеке, а работать они не умеют. Но он был мужчиной, и снисходя к женским слабостям, терпеливо курил в сторонке, пока мы грузили его машину.

Как заведённые, мы таскали увесистые коробки, не чувствуя весеннего свежего ветерка. То есть это я его не чувствовала, а вот мо спина – очень даже чувствовала. Она ныла и капризничала весь вечер, и даже ночью поскуливала, жалуясь.

-Не скули! – скомандовала я спине. – Намажу тебя финалгоном, к утру оклемаешься. И завтра я наконец увижу Женьку… Заснула.

А утром вскочила раньше будильника с ощущением выросших за спиной крыльев. Спина притихла, только немного покалывало под лопатками. Ну, конечно, это от выросших за ночь крыльев! Мне хотелось летать.  А погодка-то сегодня волшебная – солнечная и тёплая. Дни в апреле длинные, и идти мы будем долго-долго. С Женькой. Я была счастлива, и никакая спина не омрачит этот радостный, праздничный день! (Она, кстати, притихла и не давала о себе знать).

…В группе Макарова Женьку встретили как старого знакомого – ну везде, везде у него друзья! Я, на правах старого друга, шла с ним рядом (провожаемая завистливыми взглядами женского состава макаровской группы), и он уже успел мне рассказать, как ходил прошлым летом в лодочный поход по Карельским озёрам («Жаль только, что тебя там не было! А ты бы поехала? Правда? Всё! Замётано: в следующий раз в Карелию едешь со мной! Мы с тобой такой фотоальбомчик забацаем, чертям тошно станет!». (Про чертей не знаю, а девицам уж точно – станет тошно, когда они увидят Женьку в моей компании).

Женька работал фотографом в маленькой, богом забытой фотостудии где-то на окраине Москвы, и каждое лето собирался оттуда уйти, и все Женькины друзья соглашались с его решением: «Да с твоими-то способностями! С твоим талантом! Да тебя с руками оторвут в любой газете, из тебя классный фотокор получится. А ты пропадаешь ни за зря в твоей шарашке!»

Но «отрывать с руками» Женьку никто не собирался. Он по-прежнему работал в фотоателье (которое помпезно именовал фотостудией) и под шумное одобрение друзей строил планы грандиозного фотокорреспондентского будущего, отдавая себе отчет в том, что оно, скорее всего, так и останется будущим...

Обо всём этом без утайки поведал мне в то утро мой старый друг Женька. Даже о своей любви! В Женькином исполнении повесть о любви звучала примерно так: «Влюбилась в меня как кошка. Но я ей сразу сказал, что не женюсь: я порядочный человек. А она номер выкинула – родила! Думала ребёнком меня к себе привязать. Спрашиваю: «Говорил я тебе, что не женюсь?» - говорил, отвечает. – «Просил я тебя рожать?» - не просил, отвечает. – «Ну так что ты от меня хочешь, - говорю. – Я за свои слова отвечаю, и вообще ничего серьёзного тебе не обещал».
А она обиделась. И всем про меня рассказывает, какой я плохой, а она хорошая. Кошка она, и повадки у неё кошачьи: сожрать не получилось, так хоть исцарапать»…

Вот такая «лав стори» в Женькиной интерпретации. Жалко девушку. И Женьку жалко – вот попал так попал… Но вывернулся, гад! Ой, что же это я… Женька мне верит, иначе бы не рассказал такого о себе. Такое – только самым близким друзьям, которые не предадут. А Женька мой старый друг. А старый друг лучше новых двух.

Хорошо, что мы снова вместе. Ну, ошибся, обжёгся, вляпался Женька, с кем не бывает. Может, и ребёнок этот не его. Кто знает… В таких приятных размышлениях я шла часа полтора, и вдруг поняла, что мне что-то не даёт покоя. Спина! Она не болела, нет, но я её всё время чувствовала… Хоть бы скорее был привал, - думала я, не слушая Женьку, который вдохновенно мне о чём-то рассказывал. Отдохну немного и забуду о своей спине, чёрт бы её взял!

И наконец – о, счастье! – десятиминутный отдых. Женька, извинительно улыбаясь, сбежал от меня к знакомым ребятам. Я села на поваленное бревно и с наслаждением вытянула усталые ноги. С чего бы им уставать? Идём всего два часа! Вот только спина немного ноет, и нога… Чёртова нога болела – слабенько, но болела. Может, посижу – и пройдёт?

Десять минут закончились. Группа влезла в рюкзаки и двинулась в путь. Нога болела всё ощутимей. Я сбавила темп, и сразу стало легче. И хорошо, что легче, так и пойду. Женька пробовал меня подгонять: мы отстали и шли позади всех, а он этого не любил. «Что ты как мёртвая идёшь? – не вникая в смысл слов, вопрошал Женька. – Давай, сучи ногами. Смотри, как все сучат! («сучить ногами» у Женьки означало – идти), но меня его словечки уже не могли взбодрить.

Не рассказывать же ему про мою ногу, которая не хочет «сучить», и про спину, которая у меня явно не в форме (после погрузо-разгрузочных работ). Два года не виделись, а встретились – и я, как старая бабка, буду ему про свои болезни рассказывать! Женька вполне может дать мне дружеский совет: купить валенки («только непременно с калошами, а то ноги застудишь!» и весело проводить время на лавочке у подъезда… Ничего, дойду как-нибудь, а вечером полечусь финалгоном. Пройдёт.

Так, в приятных мыслях о финалгоне, я «сучила ногами». Женька давно убежал и шёл впереди, и до меня доносился его жизнеутверждающий голос. Иногда Женька прибегал ко мне ( я тащилась в хвосте, но от группы не отставала, не вызывая подозрений).

- Ну ты чего, издеваешься что ли? Давай беги к нам, у нас там весело, там Пашка про Египет такое загибает – Тутанхамон в пирамиде переворачивается! Ну, я побежал, давай догоняй, веселей… сучи ногами!

Идти «веселей» у меня не получалось: нога болела всё сильней. «Что ж ты, сволочь такая, раньше не могла заболеть? – распекала я ногу. – Я бы сошла с маршрута и вернулась домой, дорогу назад я нашла бы». Но сейчас, когда мы уже три часа колесили по лесным дорогам, раза два свернули (направо, потом налево, или наоборот?) и перешли несколько шоссеек – дорогу назад мне не найти. Я одна не дойду. Если только с Женькой?

Мысль о возвращении на станцию с Женькой пришла и ушла: она была бесперспективна: возвращаться с полдороги Женька не любил. Но попробовать стоило, и я решилась. Когда Женька «навестил» меня в очередной раз, он уже не шутил со мной, он обиделся и хотел, чтобы я это поняла – «Ну, я смотрю, ты уединиться решила? Не понял. Может, я тебе поднадоел уже, так ты скажи, не стесняйся».

Я робко и жалобно (о, как я ненавидела себя за эту робость, за этот голос…) проблеяла ему о том, что «чего-то у меня нога… чувствуется»

- Ну, это просто здорово, что чувствуется! – моментально среагировал Женька. – Значит, паралич ещё не наступил, и можно сучить ногами!

- Да не сучат они чего-то. Не сучат! Болят, если быстро сучу» - перешла я на язык аборигена.

- А где болит? – бодро поинтересовался Женька. – У тебя суставы больные, что ли? А по тебе не скажешь… (Женька окинул меня выразительным взглядом). Куда ж ты с такими суставами – в поход?

Я возмущенно ответила, что с суставами у меня всё в порядке. – «Я пойду потихоньку сзади, а ты беги вперёд»

-«А ты беги…» - ворчливо передразнил меня Женька. – Вчера сказала, хочу с тобой в поход, а сегодня передумала? Слинять решила? Ну как знаешь… - обиделся Женька. – Ну, я побежал!  - И Женька исчез.

И чего я вылезла со своими жалобами? Очень ему интересно про мою ногу слушать. Ещё инвалидкой объявит! Вечно я не к месту ляпну что-нибудь! Скучно стало Женьке, вот и убежал. Вот прибежит в следующий раз, надо какую-нибудь весёленькую историю вспомнить и рассказать Женьке. Но как назло, ничего не вспоминалось. Сустав (а болел именно он!) ныл как больной зуб, а мне приходилось на нём идти! А Женька ко мне так и не пришёл..

Наконец где-то впереди зазвенели голоса, застучали топоры, забренчала гитара. – Группа встала на привал. Половина маршрута позади, теперь дойду! «А я здорово отстала, как же я теперь…» - со страхом подумала я. Но – добралась до бивака, сбросила рюкзак, плюхнулась на брёвнышко – и нога, как по волшебству, перестала болеть.

Я воспрянула духом и отыскала глазами Женьку – он хлопотал у костра, заваривая чай, сыпал туристскими побасенками и старательно меня не замечал. Я осталась одна: в группе Макарова меня не знали, все видели, что я пришла с Женькой, и теперь решили, что мы поссорились и – проявили такт: «не мешали».

Милые бранятся – только тешатся? Двое дерутся – третий не мешай? С этим можно поспорить, но в туристских кругах на привалах отношения выяснять не принято. Никто и не выяснял, здесь принимали всё (и всех) как есть – неписаное правило туристов.

И прекрасно! Ореол «влюблённой парочки» позволял мне, сидя в одиночестве, спокойно подумать о том, что же делать дальше (думать о том, что делать с Женькой, мне не хотелось). Нога не болела, но этим ей меня не провести!

Прихлёбывая из кружки ароматный костровой чай (в нём и ягодки брусники, и листики смородины и мяты, заботливо собранные и высушенные прошлым летом и принесённые в группу), я выслушивала бесконечные комплименты по поводу выложенного мною на общий стол творожного печенья. Пекла вчера до полдвенадцатого ночи, хотела Женьку порадовать, он сластёна ещё тот. И вот – все едят и нахваливают, а Женька даже не попробовал, чьё-то варенье с хлебом лопает.

Впрочем, ели все «с оглядкой»: впереди полдня пути. Я тоскливо думала о том, как группа «рванёт» после привала. Смогу ли я держать темп… да что там держать, -выдержать! Вся надежда на Женьку – он не оставит меня в лесу. Я в этой группе никого не знаю, но со мной мой старый друг Женька, значит, всё будет хорошо.

Решив не надоедать Женьке (он был в ударе, снова объявил о своём уходе из «фотостудии» в «большой фотоспорт», снова был в центре внимания – словом, человек на своём месте), я просидела весь привал одна. Когда Макаров объявил пятиминутную готовность к выходу, я обречённо поднялась с бревна и надела рюкзак. Женька ко мне так и не подошёл.

Я предпочитала идти «в своём темпе» - так мне было не больно, но я всё больше отставала от группы. Ничего, - утешала я себя, - по следам дойду, дорога-то апрельская, расхлябанная, следы на ней как на ладони. Одного я не учла (но это выяснилось позже) – к вечеру землю, оттаянную солнцем до грязи, снова сковало морозцем, она застыла, и следов нее оставалось.

А пока солнце пригревало вовсю, и я шла прогулочным шагом за макаровской группой, почти не чувствуя боли. На меня оглядывались, и я читала в этих взглядах плохо скрываемую неприязнь: «Не можешь темп держать, не приходи в нашу группу, а если пришла, то иди со всеми, и ваши с Женькой шуры-муры – не повод для подобной «демонстрации». Они не знали, что «демонстрацию» устроила не я, а моя спина!

Нога болела уже нестерпимо, каждый шаг приходилось делать через боль, но что была эта боль в сравнении с другой болью, которая была в моём сердце! Я только сейчас поняла нехитрый смысл Женькиного предложения: «Приходи к Макарову, не пожалеешь. Я тоже с ним иду». Не «мы с тобой». – «Ты и я». Ты идёшь с Макаровым, я иду с Макаровым. Параллели, которые никогда не пересекаются. Это закон математики, а с математикой у меня всегда были сложные отношения – «плавала» я в математике!

Вот и Женькино приглашение в поход неверно поняла. Моя сентиментальность снова меня «подставила»!Женьке нужна была компания, он и обзванивал всех подряд. Видимо, никого не уговорил, у всех свои планы, вот он и вспомнил обо мне. А я придумала себе сказку под  названием «Возвращение Будулая»… тьфу, ты, - Женьки! В стиле Татьяны Устиновой. Только герои Устиновой катаются в мерсах, а не ходят с рюкзаками по лесам,да в апреле месяце, когда –  то грязь везде непролазная, то заморозки нагрянут (то хер короткий, то рубашка длинная. Но это уже не Устинова, это – Виктория Платова).

Мы шли по территории какого-то дачного посёлка, забытого богом и людьми: сиротские щитовые домики, слепленные на скорую руку заезжими шабашниками, стояли с заколоченными окнами («Господи, да кто полезет-то? Что тут брать?»). Домики ждали весны, а она всё не приходила: по Ярославскому северному направлению даже в начале июня бывают заморозки.

Наконец дачи кончились, и мы оказались на хорошей просёлочной дороге. Наверняка она приведёт к шоссе, а там можно поймать попутку и доехать до станции! Я воспрянула духом. Можно идти медленней, что я и сделала, и нога вроде бы отпустила! Турист, который шёл последним, обгоняя меня, спросил: «Вы дорогу знаете? Вы так отстанете от группы!». Я заверила его, что знаю дорогу и вообще хочу идти в нормальном темпе, никто ведь за нами не гонится, от кого убегаем?

Зря я с ним так, человек обо мне беспокоился, а я… Я разозлилась на него, что беспокоился он, а не Женька, мой старый друг! Если бы Женька вернулся ко мне, мы вместе вышли бы на шоссе и сели на автобус или поймали попутку до станции. В моём рюкзаке еще оставался пакет печенья, Женька любит мою выпечку, а особенно эти рассыпчатые творожные штучки! Поехали бы ко мне или к нему…
Любит – не любит, плюнет – поцелует… Женька плюнул. Любил, любил – и разлюбил. Ушёл со всеми, а я осталась, и печенье осталось, а ведь пекла для него! На глаза навернулись слёзы…

Я шла по дороге, далеко впереди видна была группа Макарова, а потом неожиданно исчезла. Свернули? Значит, впереди шоссе? Ура-ура! Я попробовала прибавить шагу, но увы: прибавилась и боль. Чёрт с ними со всеми, дойду потихоньку.

Меня ожидал сюрприз: никакого шоссе не было! Дорога, которой я так слепо доверилась, что совсем потеряла бдительность (и группу потеряла тоже!) – дорога упёрлась в речку, покрытую серым тонким ледком. Может, летом реку переходили вброд? Но сейчас, в апреле, какой к чёрту брод? Тем не менее, за рекой дорога продолжалась. А направо сворачивала тропа: на неё и свернули макаровцы!
Следы, следы… я пойду по следам! Но следы оказались старыми, застывшими. Группа прошла здесь, а следов не оставила, подморозило к вечеру, вот и нет следов!

Бредя по лесной обледеневшей тропке, я ругала себя за беспечность: зачем я сказала, что знаю дорогу? – Да затем, что меня всё равно не стали бы ждать, поход-то не простой, тренировочный. В крайнем случае, объяснили бы, как до шоссе добраться. У руководителя группы есть карта, и если бы я попросила на привале, мне показали бы дорогу. Но я не попросила, я перед Женькой позориться не хотела! Где он теперь, Женька? И где я? Последнее меня обеспокоило больше, так как уже темнело.

Тропа неожиданно вывела меня на поляну. Посреди поляны стоял брошенный трактор (а говорят, что у нас сельское хозяйство разваливается! Вона как! Трактора за ненадобностью выкидывают, значит – много тракторов-то!). Повсюду торчали вывороченные пни. И – никого, как в страшной сказке! Сейчас Яга в ступе прилетит!

Оттого ли, что трактор был брошен здесь уже давно и успел заржаветь, от почерневших мёртвых пней и безжалостно развороченной, израненной земли – мне стало страшно. Я вдруг увидела, как сгущались сумерки. День уходил, скоро наступит ночь. На дороге было ещё светло, а здесь, в лесу… Что я делаю здесь, в лесу? Я же по дороге шла, а дорога должна вывести к шоссе, а шоссе – к станции. Так куда же идти?

Вариантов было много – от поляны во все стороны разбегались лесные тропки, выбирай любую и вперёд! Но идти вперёд мне уже не хотелось. Вернусь-ка я назад, к реке, и поищу мостик.

Порядочно поплутав вдоль реки, я нашла «мостик», но – какой! Два обледенелых бревна и тонкая жердина, заменявшая перила! Летом я перешла бы по такому мостику с лёгкостью и без всяких там перил – я умела держать равновесие. Но сейчас – брёвна и «перила» ( одно – перило!) покрыты ледяной коркой, а внизу под тонким льдом – вода! Интересно, какая здесь глубина, с головой или по пояс? «Свалишься – узнаешь, - вслух сказала я себе. – Оба варианта восхитительны».

Но идти всё равно надо: за рекой виднелись дачные домики, в одном светилось окно. Выбора у меня не было. Мне до сих пор страшно вспоминать, как я перебиралась через реку по обледенелым, скользким брёвнам, сняв перчатки, чтобы не скользили руки. Проклятый рюкзак сползал то в одну, то в другую сторону, увлекая меня за собой, как неопытный партнёр («Балансе вправо, балансе влево, соло-поворот… Блеск! Жуть! Будете так танцевать, выгоню обоих»). Я рассмеялась и чуть не свалилась, чёрт, лезет ведь в голову фигурный вальс! Выучила на свою беду. Не знаю, что меня тогда спасло, но каким-то чудом я не упала.

Я сидела на другом берегу, не в силах подняться, и успокаивала себя: «Хорош уже удивляться, ты всегда была «на другом берегу», так что не особо расстраивайся. Всё позади, вон окошко светится, выйдут хозяева, покажут дорогу… Может, и чаю дадут и на машине подбросят до станции. Для русского человека гостеприимство и доброта – это святое.

Но видимо, дух христианства обходил дачный посёлок стороной. Сколько я ни стучалась в запертую калитку, сколько ни звала хозяев (подскажите дорогу на станцию, я не знаю куда идти!), мне никто не ответил. В домике тепло светились
окна, из трубы вился дымок, - здесь жили! Но никто не выглянул из-за занавесок.

Я испугалась. Скорее беги отсюда, здесь и впрямь живут, но не люди, нечто иное живёт! Вот только бежать я уже не могла – медленно шла по тропинке, боясь оглянуться. Не ко времени вспомнились «Вампиры» Д”Олшеври – оконченный мною журфак с количеством прочитанных (в рамках  программы) книг, стремящихся к бесконечности – от берестяных русских грамоток и «Жития протопопа Аввакума» до современной американской литературы со всеми остановками (античная литература, эпоха возрождения, куртуазный роман и тэ дэ и тэ пэ) давал о себе знать.

На экзаменах всё прочитанное  боролось за место в моей голове не на жизнь, а на смерть, голова ведь не резиновая, не растягивается. А потом произошло невероятное: всё каким-то образом осталось во мне и вспоминалось в самых неожиданных ситуациях. Вот и сейчас – «пришло на помощь».

Но почему именно Д”Олшеври? – Я вдруг поняла, почему. И мне стало страшно. Кругом стояли тихие и пустые дома с мёртвыми глазами окон. Но не все глаза были мёртвыми: в покинутом мною доме они светились! Солнце уже заходит… Куда я попала?
В довершение картины, во дворе одного из домов, за высоким забором из крепких железных прутьев я обнаружила огромную собачищу – чёрную и с горящими глазами.

Завидев меня, собака зашлась хриплым от ненависти лаем. Я неумело перекрестилась, чего не делала никогда прежде. Но видение не исчезло. Оно тяжело вздохнуло (видимо, надеялось, что исчезну я), вывалило из пасти розовую тряпку языка, продемонстрировав крепкие белые зубы, и залилось оглушительным лаем.

Да это же «Омэн», культовая мистика! Такой ротвейлер с красными глазами охранял Демьена Торна, сына Дьявола!

Да это же ротвейлер, соображала я, пытаясь выбраться из дебрей «Омэна», услужливо подсунутого проклятой памятью. Значит, в доме есть люди, и если я не уйду – собака не замолчит, хозяину придётся выйти и показать мне дорогу на станцию, кто бы он ни был! Кто бы он ни был…

Словно в ответ на не заданный мною вопрос распахнулась дверь – но не дома, а сарая, и вышел огромный человек (человек ли?) в чёрной лохматой дублёнке и с топором в руках (ручищах!).

- Что, собачка понравилась? – лениво обратился ко мне хозяин. – Сейчас поближе познакомишься.

Мои ноги стали ватными и я опустилась на землю, успев заметить, что внезапно стало темно – хоть глаз выколи! Правильно, так и должно быть. Так и было в «Омэне»…

Такого «поворота событий» мужик с топором не ожидал. Очнувшись (а я упала в обморок – первый раз в жизни! Это я-то – со вторым разрядом по лыжам и двенадцатым «кю» по игре «го»), я обнаружила ту же компанию.

- Ну чего ты, это самое, как тебя зовут-то? – бормотал громила в дублёном тулупе, сидя рядом со мной на корточках и не выпуская из рук топора. («Медея» - представилась я, но мужик не понял, наверное, решил, что у меня бред. Я чертыхнулась про себя и замолчала). Здесь же маялся ротвейлер, вежливо принюхиваясь к моему рюкзаку. 

Он тоже не ожидал такого развития сюжета. «Я же ещё лаять толком не начал, горло прочистил только, меня даже отвязать не успели – и нА тебе! Дамочка сразу – с копыт» - читалось в его виноватых черешневых глазах.
- Ты шуток не понимаешь, что ли, как тебя зовут-то…(я благоразумно промолчала) - ворчал между тем хозяин пса.
– Пошутил я. Я вообще весёлый… Слышь, ты откуда взялась, с гривой такой… как у лошади! Чего испугалась-то?

Мне стало стыдно. Вынимая из рюкзака бутерброды с салом, ветчиной и тунцом, заботливо и в большом количестве принесённые мною для Женьки, я не глядя совала их в предупредительно распахнутую собачью пасть, где они мгновенно исчезали.

Хозяин пса, виновато глядя на меня, тарахтел скороговоркой: «Да тут близко, минут двадцать всего, если по дороге, а ежели лесочком, так за семь минут дойдёшь, только не сворачивай, иди прямо» (А то собачка не догонит, не к месту подумала я). Ротвейлер поддевал мокрым носом мою пахнущую бутербродами руку – просил прощения и, если есть, ещё бутербродик.

Бутербродик, конечно, был – я их много взяла, Женьку хотела порадовать. А порадовался этот «блюститель порядка». А я его за прислужника Сатаны приняла, идиотка! Когда я шла по дороге к станции (идти лесочком я не рискнула), он вознамерился было меня проводить, но был возвращён хозяином за крепкий забор – крепким же междометием: «Вот же Иуда, за бутерброд продался? Хозяйку себе приглядел… самому под стать! А меня, значит, того, в расход можно? Дамочку до потери пульса довёл, обожрал подчистую, хоть бы бутербродик оставил, облизень!» - ворчал хозяин пса. Мне подумалось, что им, наверное, хорошо вдвоём: они понимали друг друга с полуслова… вот бы мне такую собачку! (И такого мужика!)

А станция-то рядом почти, в двадцати минутах ходьбы, а я тут с ума сойти пытаюсь… Осознав комизм ситуации, я захохотала. В спину предательски кольнуло. Чёрт, о радикулите (подцепила-таки вчера!) я как-то забыла. Ну, доплетусь как-нибудь. Если медленно идти, то не так больно. К тому же, на дороге было значительно светлей, чем на лесной тропинке. Вдалеке засвистела электричка. Я была спасена!

Двадцать минут, обещанные мне «черным человеком», давно прошли (забегая вперёд, скажу, что у меня получилось – сорок). Перспектива ночёвки в лесу меня больше не пугала. Отчего же слёзы, с которыми я боролась уже давно, подступили к глазам?..

Нестерпимо болела спина, но плакала я не от боли. Что спина? Вылечу. А чем лечить ту пустоту, которая была внутри? Как от неё – лечат?
Вот, наконец, и железнодорожная платформа. Группа Макарова давно уже, наверное, едет в электричке и поёт под гитару песни Визбора. И Женька поёт, мой старый друг. А я осталась одна… Нет, не одна, с радикулитом впридачу! Так мне и надо.

Подошла электричка. Я с трудом вскарабкалась в вагон (ступенька, как назло, оказалась высокой). В вагоне почти никого не было: здесь горели всего два плафона, а кто же любит полутёмные вагоны?
Я осталась в этом – полупустом и тёмном. За окнами тоже была темнота и светились редкие огни. Но я не верила больше огням. Домой, домой… Какое же это, оказывается, счастье – возвращаться домой!

В соседнем купе сидела женщина с молитвенником на коленях. Шевелила губами – молилась. О чём она просила Бога? Слышал ли он её? И я, неверующая (так уж сложилось, не верила я ни Богу, ни кому другому. Только вот с Женькой «прокололась»), в спасительной темноте мчавшегося сквозь ночь вагона (хоть не пялится никто!) обратилась к Нему жалким шёпотом: «Послушай, я хочу сказать Тебе… Ты ведь выслушаешь меня, не бросишь, как Женька?»

В ответ возмущённо лязгнуло железо…

Я благодарила Бога за то, что он вывел меня к лесным дачам, не дал соскользнуть с мостика в реку (от смеха, кому рассказать – не поверят!). За то, что открыл мне глаза на «старого друга» Женьку. За этот полутёмный вагон. Бог слушал меня и  молчал.

А может, я слишком много требую? Может, Женька завтра позвонит и спросит, куда я пропала. «Ушла по-английски, не прощаясь. Компания не понравилась? Ну, мать, тебе не угодишь!» - скажет мне Женька.
А я? Что скажу ему я? Что мне сказать…
Я не сказала ему ничего – Женька мне не позвонил. Забыл, наверное. Может вспомнит ещё и позвонит. Года через два. Подожду. Старый друг – лучше новых двух.

ПРОДОЛЖЕНИЕ ЦИКЛА http://www.proza.ru/2015/03/27/988