11.05.15
Первый семестр едва только начался, когда нам - первокурсникам, объявили, что числах в двадцатых сентября нас отправят на "хлопок". "Хлопок" для студентов бакинских ВУЗов - это было то же, что "картошка" - для студентов российских. В нашей группе о поездках такого рода представление имелось весьма приблизительное, и мы обратились за консультацией к знакомым со старших курсов.
От них мы узнали, что село Саатлы, в совхоз которого нас отправят, одно из самых бедных сел района и комфортного там пребывания ожидать не следует. Что из одежды брать с собой надо что-нибудь попроще. Но при этом одежда должна быть и теплой... Потому что ночи там холодные, не то, что ночи на Апшероне. Ни постельного белья, ни полотенец, ни посуды нам совхоз не даст – все надо брать с собой. И еще надо запастись каким-нибудь минимумом продуктов и деньгами. Чтобы было, на что там жить первое время.
Все мы были растеряны... Я, например, совсем не представлял себе, как я смогу увезти с собой все, что мне там может понадобиться... Но на удивление, в конце концов, мы умудрились собраться в поездку, как надо. Недаром говорится – глаза боятся, а руки делают!
На Сабунчинском железнодорожном вокзале нас, что называется, погрузили в старенький скрипучий вагон, на жестких полках которого мы через четыре или пять часов добрались до районного центра - Сабирабада. Здесь нас дожидался мужчина средних лет, представившийся агрономом совхоза. Он объявил, что до места ехать еще с полчаса, и указал автобус, который был еще более древний, чем вагон, который мы только что покинули. Судя по русскому, на котором агроном изъяснялся, он был бакинцем, или, во всяком случае, учился в Баку. Я заметил, что вокруг слышна была только азербайджанская речь, и это сильно отличало районный центр от столицы республики.
Мы кое-как разместились с нашими громоздкими рюкзаками в автобусе и поехали.
Время близилось к полудню, и становилось жарко. В автобусе окна не открывались, и весь он дребезжал, как пустая жестяная коробка. В неподвижном воздухе салона ощутимо грело солнце, и нам пришлось сперва расстегнуться, но потом и вовсе поснимать с себя пальто и куртки. Степанова, самая полная из наших девушек, разрумянилась и, стянув с себя свитер, осталась в легкой кофте... Ее белые голые руки как-то странно смотрелись в этой обстановке.
Минут через десять дороги наш агроном велел остановиться возле небольшого двухэтажного здания. Здесь располагались, по-видимому, службы совхоза. Агроном скрылся в дверях, а через несколько минут ему на смену вышел добродушного вида массивный, дочерна загорелый мужик. Он полез в автобус, отчего последний слегка осел.
- Я Аскер… Вам дом покажу. Уже мало остался, - весело сообщил он нам и кивнул водителю. Мы снова поехали… А вскоре остановились недалеко от небольшого строения со стенами, выкрашенными веселой желтой краской.
- Тут будете, - сказал Аскер, когда мы вслед за ним вышли из автобуса.
- Будем жить в "желтом домике", - радостно пропела Степанова.
Это был дом со стенами из сдвоенного гипсокартона, с основанием в примерно пять на пять метров. Входная дверь под навесом и две деревянные ступеньки составляли симпатичное крылечко…
Мы, толкаясь, прошли вовнутрь… Справа от узкого коридорчика, за дверью открывалось просторное совершенно пустое помещение сорока примерно квадратных метров, и с двумя окнами.
- Тут спать будете... А там солому будете взять, - сказал Аскер и показал куда-то за окно.
- А тут... – он вывел нас в узкий коридорчик и показал небольшую "комнатку" напротив, - тут кушать будете приготовить.
Это был тесный темный без окон закуток, освещаемый весящей на голом проводе тусклой электрической лампочкой. В углу стояло что-то вроде бака из оцинкованного железа.
- Это электрический, - гордо пояснил Аскер. – Чай будете сделать…
Снаружи вокруг не было видно никакого жилья, и только метрах в пятистах от нас, по грунтовой дороге, проходившей неподалеку, виднелось серое приземистое строение с надписью над дверью "магаза".
Второй день нас не вывозили в поля, потому что, не переставая, лил дождь. Было скучно. Народ валялся в одежде на застеленных матрасах, и пытался развлечься, кто – как... Но девушки распорядились временем по-деловому... Это была счастливая возможность помыть голову и, вообще, привести себя в относительный порядок. С утра по их просьбе парни натаскали на импровизированную кухню дождевой воды, и теперь, оживленно суетясь, девушки грели воду в электрическом "титане".
Я в который уже раз перечитывал захваченную из дома "Бегущую по волнам". Саша с Вальком решили сыграть в шахматы... Расположившись на полу на двух соседних спальных матрасах, и установив шахматную доску на чей-то чемоданчик, они играли уже минут пятнадцать, когда к ним подошел Алик Радзиевский.
- Слышь, Валентин, - сказал он, - можно, я возьму твои калоши? Выйти надо...
В отличие от всех остальных ребят, которые приехали сюда в сапогах или рабочих ботинках, Алик, когда позволяла погода, щеголял здесь в элегантных штиблетах, и другой обуви у него не было.
Валя обернулся, привычным движением поправил пальцем на переносице свои очки в простой круглой оправе, и поглядел на Алика, стоявшего в носках на половичке.
- Ну, ладно, бери... – сказал он, подумав.
Справить естественную нужду здесь было проблематично и в сухую погоду. Ведь за этим надо было уходить, как говорится, в чистое поле... А если дождь, - это становилось еще сложнее... И когда, через четверть часа, вернулся со двора Алик, на его лице, вместо ожидаемого чувства удовлетворения, можно было прочесть выражение уныния и озабоченности. Он зашел в комнату уже босой, без носков, помолчал, глядя Валентину в спину, и потом мрачно произнес: - Извини, Валентин, я в твои калоши ... насрал.
В комнате на миг воцарилась тишина, которая потом взорвалась безудержным хохотом ... Воображение легко рисовало картину, как Алик присел над огромными калошами, в которых утонули его аккуратные тридцать девятого размера ноги, и задники которых неминуемо оказались как раз там, где они и подверглись... надругательству.
Лицо Валька порозовело, и, не оборачиваясь, стараясь казаться невозмутимым, он спокойно проговорил:
- Ну, так помой... - и Алик молча удалился.
Газик остановился, и мы, перелезая через борта, сошли на дорогу сами и выгрузили то, что оставили нам в машине наши дежурные. Это были, как обычно, двадцатилитровая алюминиевая фляга с водой, три-четыре буханки черного хлеба, большая кастрюля с вареной вермишелью с маслом и две банки с тушенкой...
Сидевший рядом с водителем представитель совхоза, не вылезая из кабины, обозначил нам жестами участок, на котором мы сегодня будем трудиться, и уехал.
Да... Унылое поле... Оно не белело, как обычно, - преобладающий цвет был серо-рыжый, ржавый... Потому что в этот раз нас привезли на участок после прошедшей тут машинной уборки ... И нам предстояло собирать остатки из почти пустых пожухлых хлопковых коробочек. Мало того, что это была неблагодарная работа. Отвердевшие створки коробочек больно ранили пальцы, и основания ногтей у нас долго после этого кровоточили... Коротко говоря, настроение было испорчено... И Тамила, которая собирала, как правило, не меньше семидесяти килограммов хлопка за день, приуныла, отчаявшись сегодня выработать свою обычную норму.
Утро было солнечное. Солнце стояло невысоко, но припекало уже порядочно. К острому и свежему запаху с хлопкового поля, который ни с чем не спутаешь, примешивался дымок печей, курившихся в отдаленных крестьянских избах... Вокруг в неохватном просторе не было видно ничего, кроме хлопковых полей.
Обстановка не располагала к работе, и мы, не сговариваясь, направились, продираясь сквозь колючие хлопковый кустарник, прочь от дороги, в дальний конец поля... Работа не волк, в лес не убежит...
Обедать время еще не пришло, разговаривать было почему-то лень, и девушки решили поспать. Камышовые заросли и низкорослый кустарник могли при низко стоящем утреннем солнце еще какое-то время укрыть человека в своей тени. Расстелив фартуки из грубой мешковины, а поверх – куртки и телогрейки, девушки улеглись. Но земля после ночи еще не прогрелась, и это скоро дало о себе знать.
Тогда-то меня и посетила та гениальная идея... Я создал знаменитую в тот наш хлопковый поход "камышовую люльку".
Чтоб не ложиться на холодную землю, я приминал и так и этак упругие стволы растущего камыша, пытаясь на них улечься ... Но мне это не удавалось, пока не пришло простое решение.
Фартуком для сбора хлопка нам служил кусок мешковины с размерами метр двадцать на метр двадцать. Им мы подпоясывались, а два свободных угла заправляли за пояс. В образовавшийся "карман" мы и складывали хлопок во время работы в поле.
Так вот, этим полотнищем я обернул и обвязал пучок камышовых стволов, пригнул этот пучок к земле и, расправив стволы в мешковине, улегся в образовавшийся пружинящий полуцилиндр. Мое тело уютно покачивалось в такой люльке, и только ногами я упирался в землю... Потом это устройство приобрело известность и использовалось в других студенческих отрядах тоже.
Как раз в те несколько дней для наблюдения за нами в совхоз был командирован наш преподаватель по "истории КПСС" Асланян. Имени-отчества его я не помню. Этот небольшого роста добродушный человек, был нам всем, пожалуй, симпатичен. По-русски он говорил, не то, чтобы плохо, но имел небольшой словарный запас, и потому его замечания во время занятий звучали очень забавно... Одна из наших студенток даже записывала их в особую тетрадку... Вот, к примеру, как он укорял нас как-то за то, что мы злоупотребляем его добротой: "Вы нащупали мое мягкое место и его используете!.." Таких "перлов" в тетрадке у Регины было множество.
Асланян знал и любил свой предмет, и мне до сих пор бывает неловко, когда я вспоминаю, как подвел и разочаровал своего преподавателя,
Истории я не знал и не любил, но Асланян думал иначе. А все из-за реплик, которыми я иногда удачно дополнял рассказы отвечающих студентов. А вот на экзамене, когда Асланян предполагал блеснуть моими знаниями перед членами комиссии, я на вопрос, в каком городе собралась на третий съезд большевистская фракция, брякнул: "В Петербурге"...
Вы бы видели расстроенное лицо бедного Асланяна...
- Ну вот, - грустно проговорил он. - Значит, меньшевики боялись от самодержавия и поехали в Лондон, а большевики не боялись и были в Петербурге?
- Ой, - заторопился я поправиться, - в Женеве...
На другие вопросы я отвечал тоже неважно, и огорченный Асланян вынужден был поставить мне "удовлетворительно"...
Вот таким он был, наш преподаватель истории ...
А сейчас он, по-видимому, несколько растерялся, когда поле, на которое его доставили в середине дня, предстало перед ним совершенно безлюдным. Мы-то все спали вповалку в дальнем конце участка.
Растерянный, и начинающий уже сомневаться в том, что доставили его в правильное место, он шел и шел, пока не оказался неожиданно для себя в самой середине залегшей в сиесте группы.
Убежденный коммунист, Асланян был настолько изумлен этим свидетельством вопиющей безответственности, что растерял значительную часть своего небольшого словарного запаса:
– Это что?.. Что делаете?.. – только и удалось ему произнести.
Как вспугнутое стадо джейранов, вокруг поднимались и, с шумом раздвигая кустарник, разбегались в разные стороны ошалевшие студенты. Асланяну удалось ухватить кого-то за одежду, но удержать его он не сумел. Не подбирая курток, роняя башмаки, не слушая воплей бедного преподавателя, все бежали в непонятной панике...
Я не бежал, а распластавшись в камышовых зарослях, давился от смеха. Потому что бедный Асланян, отчаявшись остановить бойцов трудового фронта, безнадежно бормотал убегавшим в спину:
- Куда вы?.. Комсомольцы!.. Строители коммунизма!.. – и наблюдать спокойно эту растерянную фигуру было выше моих сил.
Меня разбудил посвежевший ветерок, дувший в затылок. Я сел и, задержав дыхание, стал напряженно вслушиваться... В ночной темноте был слышен лишь отдаленный лай собак... В небе ни луны, ни звезд... Несколько секунд я еще на что-то надеялся, но потом понял – меня, заснувшего в камышовых зарослях, товарищи или не докричались, или просто не хватились... И группа уехала с поля без меня.
Черт!.. Вот положение!.. Что делать?
Совершенно ясно, – двигаться отсюда бессмысленно. Дорогу, по которой нас сюда привезли, я, пожалуй, найду. Она проходит у противоположного края поля. Но до нашей базы несколько десятков километров, и я не знаю, в каком она направлении. Мы столько раз поворачивали... Я заблужусь, это точно...
Единственно верное решение – это провести ночь на участке, правда, с риском, насмерть замерзнуть... Ну, а завтра сюда за мной, конечно же, пришлют наш "газик"...
"Который час?" – подумал я и потянулся к запястью... И вдруг что-то произошло... Пространство вокруг меня сразу как бы сократилось, а из ушей как-будто разом выдернули затычки – я вдруг услышал вокруг себя храп и дыхание людей... И в следующее мгновение я осознал, что сижу на собственном матрасе, в трусах и майке, и вокруг меня в нашей общей спальне мирно спят мои товарищи...
Не сложно представить радость и чувство облегчения, которые меня охватили. Я расправил собравшуюся в складки простыню, взбил двумя ударами подушку и блаженно растянулся на постели... Я лежал на левом боку в позе "бегуна" и, зевнув, стал уже засыпать, когда почувствовал струю прохладного воздуха, которая приятно холодила мне макушку головы. Я повернулся на живот и, протянув руку, стал шарить ею по стене в изголовье. Вот в чем дело! Рукой я нащупал в стене небольшое отверстие, куда свободно вошел мой мизинец. Из дырки тянуло сквознячком. Так вот, в чем причина напугавшего меня кошмара - струйка прохладного воздуха из дырочки в гипсокартоне! Я не стал затыкать отверстие, - было приятно ощущение свежести... И стал засыпать, а в туманившемся сознании мелькала мысль, что надо завтра утром вспомнить про теорию сновидений то ли Павлова, то ли Фрейда. Или это не они...
За два, почти, месяца житья в селе нам лишь дважды удалось выпросить автобус, чтоб съездить в баню в Сабирабаде. Нам - парням обойтись без бани было проще, чем девушкам. Потому что невдалеке, примерно, в километре от нашей базы мы обнаружили настоящий минеральный источник. Из горизонтальной трубы с диаметром в пять-шесть дюймов, выступающей из невысокого холмика, хлестала почти горячая вода, отдающая сероводородом. И в этой струе мы, если позволяла погода, раздевшись по пояс, частенько мылись. Девушки такой возможности были, конечно, лишены. Ведь невдалеке проходила достаточно оживленная в дневное время дорога к деревенской лавке. Кстати сказать, в этой лавке продавалось, я помню, все – хлеб, карамель, керосин, плотницкий инструмент - все это там лежало вперемешку... Прообраз современного минимаркета, можно сказать...
И вот, однажды, в свое дежурство Андрею пришла в голову мысль воспользоваться случаем и, вместо обычного обтирания, нормально помыться в источнике. Потом от девушек, которые в тот день дежурили вместе с ним, мы узнали, чем эта попытка закончилась...
Вода из трубы, падая и ударяя в грунт с почти метровой высоты, образовала в этом месте довольно глубокую вымоину, и Андрей решил, что днем, пока греет солнце, он искупается в этой естественной ванне. Захватив полотенце и мыло, он пришел к источнику и, раздевшись до трусов, полез в воду... Погрузившись по пояс, он стал намыливать себе голову, фыркая от удовольствия... Однако закончить купание Андрею не удалось. Надо же было такому случиться, что как раз в это время, отоварившись в магазине неподалеку, появились на дороге три местные дамы. Одна из них, молодая девушка, увидев Андрея, сконфузилась и лишь отвернула лицо, заслонившись шалью. Но вот двух других покупательниц - пожилых матрон, вид мужчины, прилюдно омывающего свое голое тело, возмутил. На голову бедного Андрея обрушилась гневная брань. Ополоснув лицо от мыльной пены, он удивленно воззрился на беснующихся дам.
Дамы кричали так громко, что вопли их донеслись до нашей базы. Выручать Андрея побежала Шафига. Она быстро разобралась в ситуации, а так как кричать Шафига умела еще громче, чем местные дульсинеи, то стороны вскоре пришли к консенсусу... Пользуясь тем, что Андрей по-азербайджански ни бум-бум, Шафига окончательно успокоила дам, объяснив им, что это парень мало что понимает в жизни по той очевидной причине, что он русский. Глупый, конечно, но что с него возьмешь!..
Когда группа вернулась с поля, и мы узнали про случившееся, кто-то из ребят, сделав серьезное лицо, объяснил Андрею, что ему еще, мол, повезло! Повезло, что мужчин местных поблизости не оказалось! Ведь не так далеко деревенская чайхана... А там днем всегда полно мужиков... Которые сидят там, попивая чай, пока их прекрасная половина трудится в поле.
В отличие от наших "передовиков производства"... А, впрочем, нет – передовик в нашей группе был, фактически, только один. Это Тамила Гасанова... Она выросла в деревне, или, как в Баку принято говорить, - в районе ... И будучи еще школьницей, на каникулах частенько работала в поле. Итак, в отличие от Тамилы, ну, и некоторых других наших девушек, ни у меня, ни у Саши с Андреем, не выходило, как мы ни старались, собрать больше двадцати кэгэ на брата. И чтоб не конфузиться при взвешивании на приемном пункте, мы естественным образом пришли к тому, чтобы все, что мы собирали втроем, сдавал как бы свое, один из нас...
Однажды я, наблюдал, как собирает хлопок Тамила, и решил, - а! вот как надо собирать!.. И поделился открытием с приятелями...
- Поняли, как надо, - радостно объяснял я друзьям. - Мы над каждой коробочкой хлопка наклоняемся, чтоб выдернуть пушистый сырец, и потом снова выпрямляемся... А надо двигаться от куста к кусту, не разгибаясь! Гляди, как Тамила... Она не выпрямляется!
Приглядевшись к тому, как собирает хлопок Тамила, Саша и Андрей признали, что я прав. Блин!.. Как это просто!.. Мы решили незамедлительно приступить к освоению передового опыта.
Но, увы... Очень скоро выяснилось, что уже через полтора десятка шагов в такой позе поясница начинает ныть сильнее, чем при нашей собственной ... методике. Мы с Андреем сразу отказались от нашего новаторства, а Саша еще с полчаса упорствовал, пока не выдохся тоже... В тот день мы собрали всего-то сорок килограммов на троих и к концу дня свалились на землю без сил.
До того времени, когда за нами придет машина, оставалось немногим меньше часа. Саша, который дома профессионально занимался легкой атлетикой, и тут старался поддерживать форму... Он вызвался сбегать за питьевой водой туда, в дальний от нас край поля, где стояла у дороги наша алюминиевая фляга. Захватив походный котелок Андрея, он резво побежал по меже.
- Вот дает, - уважительно проговорил Андрей, глядя ему вслед... Я молча кивнул, потому что даже на разговоры сил у меня не оставалось.
Когда Саша вернулся с водой, и мы тоже напились, Андрей встал над нашей жалкенькой кучей собранного хлопка, и стал поливать ее тонкой струйкой оставшейся в котелке воды.
- Че делаешь? Думаешь – вырастит? - проговорил я, слабо улыбнувшись.
- Нет, - важно ответил Андрей. - Тяжелее будет...
- Опа, - удивился я. - Скока ты там вылил? Меньше литра... На семь копеек как раз и стало тяжелее...
Я помню, что за хлопок в октябре нам платили уже не по пять, а по десять копеек за килограмм... Один килограмм баранины обходился нам при покупке у совхоза в три рубля пятьдесят копеек...
Нужно сказать, что продуктовый рацион в той нашей хлопковой кампании был скуден. Нам хватало черного хлеба, говяжьей тушенки, иногда случалось купить баранины... На завтрак группа наедалась хлеба с маслом и какао со сгущенкой... Было вдоволь круп и вермишели... Но вот чего катастрофически недоставало, так это овощей и фруктов. Возможно, кого-то и удивит, что в сельской местности плохо с овощами и фруктами... Но регион это хлопководческий, и ничего другого в совхозе не производили.
Поэтому, когда однажды в поле, мы, собирая хлопок, вдруг наткнулись на целые заросли томата, то очень обрадовались. Плоды были красные, без оранжевого оттенка, и мелкие... Как черри... А листья на кустиках резко пахли, когда мы растирали их меж пальцев, и запах этот казался нам восхитительным. Плоды были припорошены пылью, и прежде чем съесть очередной плод, мы обтирали его в руке.
В тот день мы этих черри объелись... Мы обобрали все кусты, не пропустив ни одного, и то, что не смогли уже есть, отнесли потом девушкам. Они не меньше нашего были рады покушать помидоров... Да, давно мы все не ели овощей! Интересно, как томаты занесло на то хлопковое поле...
Однажды, возвращаясь из Сабирабада после посещения бани, нам удалось купить и провезти домой втайне ото всех две бутылки известного портвейна "Агдам".
Спиртное в отряде находилось под запретом. И, хотя запрет этот частенько нарушался, нам было бы жалко делить эти две бутылки с другими, - охотников нашлось бы слишком много.
Мы решили, что дегустацию вина откладывать не станем. К одиннадцати часам народ, утомленный поездкой, уже угомонился... Многие улеглись и уже засыпали. А мы втроем, стараясь не шуметь, выбрались наружу.
Вечер был роскошный – теплый, тихий, без ветра... Впереди в полутораста шагах темнел громадный стог сена, а за ним еще дальше, на фоне светлеющего нежно-голубого горизонта, вырисовывался расплывчатый силуэт второго. К нему мы и направились...
Сено у основания скирды было уже кем-то разворошено, и мы там очень удобно устроились... Андрей, не теряя времени, раскупорил первую из бутылок и разлил вино в три прихваченных на кухне кружки.
Ни до этой поездки на хлопок, ни потом дома, портвейн "Агдам", да и другие портвейны, мне особенно не нравились, но в тот вечер напиток мне показался божественно вкусным.
Мы лежали в душистом сене и, глядя в небо, цедили маленькими глотками вино, растягивая удовольствие... Воздух был настолько чист, что небо, казалось, можно рукой достать. Редкие прозрачные облачка, подсвеченные полной луной, казались перламутровой инкрустацией на синем небе. И степной аромат, веявший над нами, дополнял состояние полного блаженства...
Мы смаковали содержимое уже второй бутылки, когда наше уединение было неожиданно нарушено. В ночной тишине мы услышали приближающиеся женские голоса. Это оказались три наших студентки, которые, как водится среди прекрасного пола, собрались в туалет компанией... Когда мы поняли их намерение, подавать знак кашлем или еще как обнаружить для них наше тут присутствие было поздно – девушки присели на некотором небольшом расстоянии друг от друга и продолжали при этом обмениваться фразами...
Странно, но вид белеющих в темноте голых задниц наших подружек в то время нас только смешил... Особенно веселился Андрей. Он все порывался либо поздороваться с девушками, как ни в чем не бывало, либо еще как вмешаться в их разговор какой-нибудь обыденной фразой...
Нет, нас это нисколько не возбуждало. Может быть, причина была в том, как одевались в то время наши девушки – теплые спортивные штаны, на головах намотаны платки, неуклюжие, чуть ли не ватные телогрейки... Потому что сегодня, много лет спустя, я рассматриваю старые фото и нахожу, что некоторые из наших подружек были очень даже ничего...
Или же мы были в те времена так невинны? Правда, через год или два, курсе на втором, или третьем я узнал, что у одной из наших студенток был, оказывается, на первом курсе роман с нашим преподавателем матанализа, и что ей пришлось, даже, сделать аборт! Но это было, пожалуй, исключение...
И развлекались мы тогда тоже как-то невинно. Например, я помню, что вечерами, когда погода не располагала к прогулкам, а спать было ещё рано, наша "общественность", улегшись уже "в койки", требовала от вашего покорного слуги ... художественного чтения. Я читал по-памяти некоторые рассказы из Джерома К. Джерома. Особым успехом пользовался фрагмент "Как Гаррис поет комические куплеты". В этом отрывке есть место, где с одной из слушательниц Гарриса случилась истерика... Но лучше я приведу этот короткий отрывок прямо из книги. С того момента, когда Гаррис, кивнув аккомпаниатору, покровительственно сказал:
"Ну, валяйте! (Поет. Его голос звучит, как из погреба и напоминает первые предвестники приближающегося землетрясения.)
В дни юности в конторе я служил,
Рассыльным у поверенного был.
(В сторону пианисту.) Слишком низко старина. Начнем еще раз, если вы не возражаете. Снова поет те же две строчки, на этот раз высоким фальцетом. Публика удивлена. Нервная старая дама у камина начинает плакать, и ее приходится увести.
Последняя фраза этого отрывка каждый раз вызывала неудержимый хохот в аудитории, хоть читал я этот отрывок не один раз. Вот примерно так мы и развлекались...
И еще... У меня был тогда очень громкий голос, и ребята часто просили меня пропеть зонг из популярного в тот год фильма "Последний дюйм". Это случалось, когда вечером мы располагались отдохнуть под открытым небом, на травке недалеко от нашего дома. Я пел:
Угрюмым басом ревет фугас,
Поднялся столб огня.
А Кейси Джон пустился в пляс:
Какое мне дело до всех до вас!..
А вам – до меня...
И мой голос разносился, по-видимому, очень далеко над затихшей ночной степью, потому что собаки окрестных крестьянских дворов поднимали остервенелый лай...
Наше пребывание в Саатлах протянулось, если память мне не изменяет, до середины ноября. Днем тогда было еще тепло, и можно было даже загорать. Но по утрам, я помню, вода в бочке у дома, которую мы использовали для умывания, покрывалась тонким слоем прозрачного ледка.
Весь последний день мы собирались... Уезжали мы после ужина, и, несмотря на то, что уже к вечеру становилось холодно, нас повезли почему-то не в автобусе, а в нашем заслуженном газике. Мы там с трудом поместились, потому что почти до бортов машина была загружена нашими рюкзаками. Да еще порядочно места занимал узел с кухонным скарбом, который мы покупали для наших нужд, и который теперь отдали нашей Тамиле, - чтоб как-то компенсировать ее трудовой вклада в бюджет группы.
Ехать было очень холодно, и когда, наконец, мы прибыли на железнодорожную станцию в Сабирабаде, ноги у меня так закоченели, что я их почти не чувствовал и с трудом слез на землю.
Небольшое помещение, выполнявшее, очевидно, функцию зала ожидания, было почти заполнено группой студентов с математического отделения, отправлявшейся в Баку одновременно с нами. Внутри было не продохнуть от табачного дыма, но мы все рады были втиснуться туда, потому что снаружи был полный дубак.
Ждать поезда долго не пришлось... Мы погрузились, кое-как устроились на полках и, отогревшись, повеселели. В одном вагоне с нами ехали парни и девушки с математического отделения, со многими из которых мы были знакомы по поточным лекциям ... В вагоне стоял неумолкающий гомон и ржач ...
К нам в компанию зашел Сашин приятель из математиков Али, по прозвищу "рыжий Алишка". Странная и колоритная это была фигура - Али. Белокожий, с рыжими волосами, он говорил, как бы, не разжимая стиснутых челюстей, как-будто в лихорадке. На воспаленных губах заметен был белесый налет, похожий на подсохшую пену... Он был задиристый и, похоже, всегда готовый к драке по любому поводу...
Видимо, надеясь произвести впечатление на наших девушек, которые, мы и сами заметили, - внезапно похорошели, Али все порывался рассказать нам что-то пикантное про какую-то ослицу в деревне ... Но наши строгие подружки ему сразу дали понять, что не намерены выслушивать его сомнительных историй, и, наоборот – сами вспомнили забавный случай, когда искавшему вазелин Саше они подсунули, вместо вазелина, проявляющуюся губную помаду...
У Саши тогда обветрились губы, и он поверил, что эта помада, как все его уверяли, специальная, гигиеническая... Как раз то, что ему нужно...
Умывшись и почистив зубы, он перед сном с помощью девушек добросовестно вымазал помадой рот и улегся спать. А под утро неугомонные девушки Сашу разбудили. Он сел на постели, но, видно было, что не проснулся окончательно... Вокруг раздавались взрывы хохота, а Саша, ослепленный светом электрических фонариков, растерянно хлопал веками, и, как бы улыбался нарисованным до ушей ртом. Хотя и не думал улыбаться... Бесцветная помада, проявившись за ночь, приобрела яркий красный цвет, и вид у Саши был препотешный...
В Баку мы приехали к ночи... Нас встречало два университетских автобуса. В один из них полезли ребята, которые жили в нашей общаге. Другой, предполагалось, развезет по городу остальных.
Я жил в пяти минутах от железнодорожного вокзала, но Сашка отказался переночевать у меня, потому что успевал на свою электричку...