13 января Розино терпение лопнуло и она написала Лео такое откровенное письмо, что казалось бы, это приведёт к разрыву.
«Дорогой Дциодциу! Ты, действительно, невыносим! Сначала пишешь мне письмо в отвратительном тоне, а после того как я, естественно, отвечаю на него коротко и без особого желания, ты сообщаешь: «твоя открытка в тоне, не располагающем меня писать более подробно»...
Ты, кажется, вообще не замечаешь, что вся наша переписка систематически носит характер огромного нежелания: единственное содержание твоих писем — это скучный педантичный менторентум, как письма учителя любимому «ученику». В некоторых случаях я вижу, что ты хочешь сделать мне критические замечания и понимаю их нужность. Но, Боже мой, у тебя это стало уже болезнью, противной привычкой! Ни о чём, ни о какой мысли, ни о каком-либо событии я не могу тебе написать без того, чтобы ни получить в ответ скучные бестолковые , бесконечные словоизлияния. Будь то это мои статьи, будь то это мои гости, будь то это газетные абонементы, будь то мои платья, будь то мои взаимоотношения с родными — одним словом нет вещи, касающейся меня, о которой я тебе написала, и на которую ты бы ни ответил поучениями. Это, действительно, скучно! Тем более что односторонне, потому что со своей стороны ты не даёшь мне материала для твоей критики и поучений, да у меня и нет желания и привычки это делать, да и когда однажды я тебе что-то посоветовала, ты и не подумал потом воспользоваться советом. Какой смысл, например, имеет твоя тирада в последней открытке: «насчёт твоих задач в немецком движении и в литературной деятельности, а также касательно занятий дома для себя, чтобы не попасть в неловкое положение, как в духовном, так и в политическом смысле»...?? Гораздо интереснее было бы, если бы ты, наконец, мне написал, что ты для твоих «задач» для себя придумал, и что ты там читаешь, чтобы не попасть в неловкое положение. Подозреваю, по духу и содержанию твоих писем, что тебе там в Цюрихе такая перспектива угрожает больше, чем мне здесь в Берлине..
Это всё происходит от твоей давнишней противной привычки, которая с самого начала в Цюрихе основательно портила нашу совместную жизнь, а именно, твоей противной привычки играть роль ментора, к которой ты чувствуешь себя призванным, меня вечно и во всём поучать и играть роль моего воспитателя. Твои теперешние советы и критика, касающиеся моей здешней деятельности, заходят далеко за границы советов и замечаний хорошего друга и бессистемны. Каждый раз я могу только повести плечами и позже в письмах избегать напоминаний о них, писать только то, что невозможно не сообщить, чтобы не спровоцировать бесвкусный ответ. И какое значение в моих глазах должны иметь твои моральные проповеди, если они обычно зависят от твоего настроения...Ещё одно замечание: мне нравятся только такие замечания, которым делающий их, сам следует. И так, если ты мне пишешь свои замечания, то соизволь всегда присовокупить информацию, как обстоят дела с этими вещами у тебя самого (например, о прогрессе с твоей диссертацией, о систематической духовной работе, об абонировании и чтении газет с родины etc. etc.).
Видишь, как я тебе намылила голову? Ага! Кувшин идёт к источнику до тех пор, пока не сломается ручка; одно зёрнышко к другому — и мера переполнена; котёл ругает кастрюлю, а сам закоптел — и многие другие польские пословицы могла бы я здесь привести, только подозреваю, что ты их не поймёшь...»
Заканчивается письмо, однако, сердечным обниманием и просьбой поскорее ответить.
16 января очередное Розино письмо опять начинается словами:
«Дциодциус, дорогой!»
Она предлагает больше в эту тему, до возможности поговорить устно при встрече, не углубляться. И эта встреча, когда Роза в конце февраля приехала в Цюрих на бракоразводный судебный процесс, состоялась. Лео ей на дорогу, как обычно, и денег выслал. Но встреча в Цюрихе не смогла Розу успокоить. Возвращаясь в середине марта в Берлин, Роза заболела. Поправившись, отправилась с выступлениями на партийные собрания в Позен.
29 марта, наконец, у неё руки дошли до ответа на эту неприятную тему:
«Мой дорогой! Из Позен вернулась такая усталая, что только сегодня в состоянии взяться за перо.
На твоё письмо я отвечу коротко. Сначала хотела, как раньше, описать всю ситуацию, историю моего пребывания и причину торопливого отъезда etc., с моей точки зрения, но вспомнила, что уже восемь лет так безуспешно поступала, поэтому передумала. Пишу тебе лишь то, что основывается на фактах и моих дальнейших намериниях.
Твоё письмо свидетельствует для меня, что нет каких-либо оснований, которых я не угадала, из-за которых ты оттягиваешь переезд в Берлин, а только нежелание к переезду сюда. По-моему, не хватает только внутреннего мужества вступить с кем-то в супружеские отношения, из-за возможного позже расставания, если возникнет в этом желание. Берлин, как место, не играет роли; если ты не чувствуешь внутренней потребности для переселения, то и возможности жить, как раньше, у нас нет, тоесть лишь порой встречаться в Цюрихе, и даже нет потребности старым образом общаться письменно.
Из-за этого, как ты пишешь, твоё предложение приехать мне специально в Цюрих, чтобы настроить тебя на переезд в Берлин, так необычно, что я не понимаю, как ты этого сам не заметил..Обещаю тебе, что моей ноги не будет ни в Цюрихе,я не поеду ни куда-либо ещё, чтобы с тобой встретиться...
Как быстро, если вообще ты почувствуешь желание поселиться со мной здесь, твоё дело, в которое я ни в коем случае не могу и не хочу вмешиваться, следовательно, и моими письмами.
Что касается моего здоровья, в случае серьёзной болезни я тебе сообщу, что касается недостающих финансов, в серьёзном случае, также, я обращусь к тебе. (NB, в этом месяце из-за возвращения из Цюриха и поедки в Позен я не смогла заработать и половины средств для пропитания, если можешь, пришли мне 1-го, примерно 50 марок.)
Ещё только хочу заметить, что моё решение тебе до твоего приезда сюда не писать, это не акт мести и не бойкот, как ты можешь подумать. Это просто желание, наконец-то, вырваться из заколдованного круга, в котором я уже долго кружусь.
Твоя Р.»