11 ноября. 2018 год. Москва. « Когда ей нужно рассказать о чем-то важном, то она никогда не откладывает это на другие дни. А ведь так делают довольно много людей, ссылаясь на всякие разные, совершенно не имеющие смысла причины. После эти люди обвиняют самих себя в забывчивости, короткой памяти, что на самом деле может вместить себя всю биографию моих героев. Наверно этим-то она и отличается от меня, тебя и наших друзей, которое почти никогда не поступают так, как она. А представьте если бы все жители нашего времени, слыша важные фразы, сразу бы бежали их рассказывать, не задерживаясь даже для того, чтобы привести свои мысли в порядок, построить их в понятные для других предложения. Тогда не было этих последствий, эта история закончилась бы уже сейчас. Страшно? Нет, страшно не бывает, когда знаешь, что где-то за тобой глядит Тишина и в любой момент может сообщить о чем-то важном, чего необходимо знать. А вот если она глядит, но сказать не может, не потому, что говорить не умеет, а потому, что не видит ее та, кому важно все узнать, вот- это по-настоящему страшно» - так думала моя Тишина, когда шагала босыми ногами по холодному асфальту, на который каждые пять секунд падало больше пятидесяти снежных крупинок. С ними она обычно играла, задирала голову высоко, подставляла ладони, но сейчас она пропускала их из виду, продолжала идти, оборачиваясь.
За ней не совсем решительно шагал твой мальчик, несший на спине зеленоватый рюкзачок с застежками. Он не сводил с нее своих неземных глаз, почти не моргал, так на его ресницы периодически садились снежинки, через какую-ту секунду таяли. Когда Свидетельница многого оглядывалась на него, то внутри удивлялась, какой все-таки умный мальчик видит ее. Ведь, шагая по улице уже вторую минуту, он не спросил у нее даже то, куда она ведет его, потому что с самого начала догадался, что если вдруг хоть слово ей скажет, то люди, проходившие мимо, странно подумают о нем. А это ему было не нужно, к тому же он приблизительно знал, куда приведет его Тишина. Стоило ему остановится на секунду, чтобы застегнуть расстегнувшуюся около горла красную пуговичку, та вытянула руку вперед, наклонив голову вправо. Мальчик вздохнул, а после побежал бегом, обогнав на целых три дерева Свидетельницу многого.
Внезапно подняв глаза, перед ним нарисовался красный дом, крыша которого была сделана в виде горочки из темных кирпичей. Это особо не привлекло его внимание, как спускавшаяся по ступенькам девушка в клетчатом пальтишке, что нараспашку. Мальчик замер, приглядываясь в то задумчивое, почему-то знакомое для него лицо. Обернувшись, он не увидел Тишины, что по его предположению, должна направить его дальше, что-либо сказав. Теперь он остался почти один на этой дороге, которую все больше засыпали снежные хлопья, падавшие изредка ему на лоб. Прислонив руку к едва не оторвавшейся пуговице, он взглянул на спешившую ту девушку, что совершенно не замечала его такого одинокого, продолжая шагать.
- Девочка, девочка…- крикнул он громко, выронив пуговицу из левой руки, побежал. Куртенька его снова расстегнулась, а голубенькая шапочка, из-под которой пробивались слегка кучерявые волосы, соскочила на глаза.- Девочка, ну девочка!- спустя секунды произнес он, как увидел обращенный к нему силуэт, что поднявшись на бордюр, тотчас направился обратно. Тогда он спокойно вздохнул, поправив шапку выше глаз.
В этой девушке можно было хорошо разглядеть мое бледное лицо, серые глаза, что больше не казались выцветшими, как в Евпатории. Поначалу я думала, что ошиблась, приняв этого мальчика за твоего сына. Но стоило подойти ближе, разглядеть этот взгляд, я узнала в нем тебя. Так бывает, когда люди очень похожи друг на друга.
- Я понял сейчас, почему она сама не может вам все сказать. А вы нет наверно, потому что тот, кто все время спешит, как больше четверти всего живущего населения на этой планете, никогда не способен услышать то, о чем кто-то так стремится сказать ему. Она просто не может угнаться за вами, и мыслями, что ведут вон туда…- мальчик махнул головой в сторону, продолжая непонятно говорить.
Но в моей голове сразу проскользнуло это слово « она». Я тоже так ее называла, не часто употребляла ее настоящее имя. Взяв его за руку, я прикрыла его расстёгнутую куртку.
- Значит она?- спросив, я улыбнулась, не отрывая от него глаз, все больше понимала о чем он говорит. Меня не интересовало даже то, как она смогла появиться перед ним в этом белом своем платье, с короткорого сыпется серебряные крупинки каждый раз, когда дело доходит до любимого самого простого танца. Сейчас так кружатся снежинки вокруг нас, со всех сторон садясь на наши лица. – И что она поведала такому мальчику, как ты?
- Ничего, - произнес он, снова обернулся в поисках силуэта Свидетельница многого. – Я не мог понять ее долгие дни, в которые весели над небом тучи, а она пыталась докинуть до одной из них тяжелую веревку. Но вечно промахивалась, а иногда та сама обрывалась. И так несколько раз, она хотела забраться на эти тучи, и сидеть, свесив ноги…
- Очень жаль, что она ничего тебе не рассказала. А то бы было интересно разобраться в ее словах!- я посмотрела куда-то вниз, как он возразил.
Мальчик потряс отрицательно головой, голубая шапочка снова упала с его головы, как он заговорил дальше:
- Когда она заметила, что мое настроение изменилось в какую-то непонятную для нее сторону, то она подняла взглядом чистый альбомный лист. Там была фраза, я помню ее. И звучала она, словно из старой книжки про мысли: « Быть нужно там, где остались твои герои».
Подняв с земли его промокшую шапку, я не сразу нашла ответ. Но по его уже не детским, а ясным глазам было видно, что отвечать, что- либо сейчас вовсе не нужно. Ведь Тишина наверно не просто выбрала его, чтобы сказать такую фразу.
- Скажите, она еще придет ко мне? Мне понравилось с ней говорить, глядеть на ее танец. И еще прекрасно, когда сыпется серебро, а после по нему проходят ее ножки. Даже у школьной учительнице по танца , и то не такие красивые движения, как у нее. Чрезвычайная печаль, что ее нельзя найти в какой-нибудь балетной школе, стоящей за станком в белом платье. Она намного интересней, чем некоторые сейчас живые собеседники, хоть и молчит, хоть и молчит…- проговорил он, с надеждой глядя на меня.
- Представится еще перед всеми нами, и не одна будет танцевать. Согласись, что танцевать каждый захочет под какую-нибудь прекрасную мелодию. Станет она кружится перед нами, а братец ее друг будет песню свою петь длинною, длинною. А вот когда это будет, то мы сразу ощутим! Как тогда, когда она появилась перед тобой впервые… Но ждать ее сильно не стоит, не любит свободная Свидетельница многого, не любит.- договорив, я заметила, как он глядит на пустую зеленую лавку, не двигаясь.
«Да, на той самой лавке под крышей четвертого подъезда соседнего дома из красного кирпича сидела моя Тишина. Она сложила руки около живота, положила босую ногу на ногу и отвернулась. Отвернулась, не известно, почему она не стала смотреть даже на мальчика, который будь каким-нибудь иным, не обладателем твоих небесных глаз, точно бы не понял ее, или вовсе испугался, или бы тоже принялся бросать по три две веревки сразу, пытаясь зацепиться за серые тучи. Тогда, спустя секунды я увидела в его взгляде некую тоску по собеседнице, которая любила оставлять людей внезапно, не оборачиваясь исчезать, не выводя не слова на запотевшем стекле, будь это в поезде, будь это где-то еще. А вот та фраза, которую вмиг забыл мальчик, передав мне, была по-настоящему интересной, но не заставляющей торопится, собирать вещи, чтобы как можно скорее отправиться в Евпаторское Заведение. Она была простой для понимания, для человека, который привык к необыкновенным, запутанными словам, поэтому я не увидела в ней то, чего так стремилась сказать Свидетельница многого. Да, нужно раскрыть глаза, нужно, но не всегда хочется делать это, куда-то рваться, тратя все силы на то, чтобы услышать очередную, ничего не давшую фразу!»
***
11 ноября. 2018 год. Евпаторское Заведение, училище постоянного проживание на территории Крыма. День. « Бывает, что мы наталкиваемся на определенные, довольно простые детали, которые могут привести нас к человеку, хранящему тайну. Все маленькие дорожки соединяться в одну, что будет извилиста, но понятна, понятна тому, кто сможет вступить на нее хотя бы одной ногой, услышать ее голос, голос дороги. Вы сможете шагать по ней в черных ботиночках с белыми, завязанными на бантик шнурками, на маленьком каблучке, она не будет хвататься, как бы скорее ей развязать ваши шнурки, чтобы смутить, отобрать уверенность. Она будет на вашей стороне, в заговоре с братцем Ветром, что успеет пронестись мимо вас около пяти раз. Пронесется, да так, что все посаженные сильными руками деревья, наклонятся до такой степени, что их стволы еле не переломятся пополам. Настанет миг, когда вы ощутите его присутствие перед собой, сойдетесь с ним лицом к лицу. Тогда Ветер шепнет вам одно, очень верное предложение, которому около тридцати с чем-то лет. Он шептал ее всем, включая людей, что жили в прошлом столетии. Он прикоснется до вашей руки, как та сразу станет мраморной, после скажет. Скажет, что человеку не стоит идти совсем одному по этой дороге, не стоит говорить лишь с братцем Ветром, не стоит надеяться на Тишину, не стоит в одиночку смотреть в оба глаза на человека, хранящего тайну. Говоря все это, он каждый раз надеяться, что человек примет его предложение, сожмет крепко в ледяных руках, побежит прочь с дороги. Спотыкаться начнет, когда свернет влево, там его подхватят согнувшиеся деревья, трава пожелтевшая развяжет шнурки, и он упадет, да захочет обратиться к тому, кого нет рядом сейчас…» - так думала Аринка, искала глазами того, с кем получиться идти по той дороге, за кого она сможет схватить за руку, когда пошатнется. Ей нужен был и тот, кто бы вмиг взялся разделить смысл ее догадки, догадки, которая не оставляла не на три минуты уже больше двух тусклых дней. Этот день она в счет не брала, да и догадку отложила куда-то в глубину памяти, ненадолго закрыв.
Каждый из вас с легкостью поймет, почему в это утро 11 числа над Евпаторией, спустя множество дней поднялось солнце, яркое, настоящие. Так оно светило лишь тогда, когда встречало важного для него человека, которого любила по-особенному, как я, как Аринка! Направляло оно свои лучи туда, где разговаривал человек, где грустил, где улыбался, улыбался хорошо знакомый всем, открытой улыбкой! Так улыбалась ты, когда прислоняла к губам темную кружку с ароматным кофе, какой был только здесь в Евпаторском Заведение. Ты призналась Аринке, что во все дни, которые ты провела в Москве со своим мальчиком, тебе не хватало этого запаха, горячего, чем-то родного запаха. Разумеется, ты больше любила Москву, нашу золотоглавую столицу с церквушками. Но и тут, где шумит море, где братец Ветер поет свои песни, тебе тоже стало находиться по душе, сидеть за нашим привычным столиком, разговаривая обо всем на свете с Аринкой, что за компанию могла тоже выпить очередную кружку с этим напитком.
- Ах, Москва! Москва!- сладко сказала черноволосая девушка, наслаждаясь банановым мороженным в стеклянной плошке, - Помню, мне было лет шесть, маму тогда пригласили на гастроли в столицу России. Она ведь у меня танцовщицей была, целыми днями делу этому отдавалась. Да, так отдавалась, что отказалась она от сцены в Москве, от квартиры прекраснейшей с паркетом, а не со скрипучим полом, в какой мы жили. Отказалась по такой глупости, обо мне и думать не принималась! Говорила, что родилась в Евпатории, здесь жизнь и продолжит, здесь жизнь и закончит. Хотела наверно, что бы я тоже так, как она в этом городе до старости просидела, пуанты надевая. И знаете, все так, и произошло, как она и сказала. То ли скрипучей пол виной был ее глупого ухода из жизни, то ли мой отец, что лепил глиняных зверьков, потом продавая на прилавках за копейки… Сейчас на эти копейки я здесь учусь. Хоть и разбивал он те игрушки, хоть и бесплатно раздавал детям милым, подтирая усы, на обучение здесь хватило. А я может в Москве хотела в Архитектурный институт поступить, так хотела! А он говорит, пока ты моя дочь, будешь учиться тут в этих стенах. Я первый раз, увидела эти стены, сразу поняла, свидетелем чего-то страшного будут они, будут стоять, молчать, держать, написанные на себе тайны, не выдавать их, пока не обрушаться они сами на нас, сидящих здесь мирно. Татьяна, я не случайно все это вспомнила, не случайно…- вдруг замолчала Арина, обернулась по сторонам, заметила проходившего Архимея Петровича где-то около входа.
- А что же тогда подтолкнуло тебя на такие воспоминания? Может стены увидели, как ты говоришь, то, что сильно разочаровало их? Ведь разочаровывать может все, что угодно.- ты спросила, поставив пустую кружку на стол, положила правую руку на подбородок, ожидая ответа.
Аринка снова обернулась, через секунду бросила беспокойный взгляд на очередного проходящего сзади тебя ученика. После пододвинулась к столу, тихо сказав:
- Стали, стали они свидетелями одной картины! И я знаю какой, вот вы сейчас тоже узнаете! И будет нас двое, знавших это страшное… Ведь картонная коробка больше не стоит в пыльном углу под ее кроватью, не одна стекляшка больше не сможет резать нам глаза. И в углу том, сколько бы мы руками не водили, не одну крупинку пыли поймать не сможем, потому что нет там ничего, ничего! А ведь кто-то унес эту пыль, прихватив коробку. Только, кто? Нет, ни Тишина, ни Ветер! Виктория говорила, они к таким вещам близко не подлетают, не подлетают.
- Но мы не можем быть уверенными, что Виктория сама не переложила ее в какое-либо иное место. Согласись со мной, Арина! А если так, то кому она может понадобиться? Ведь знают о ней несколько человек…- на твоем лице появилась задумчивость, некая грусть, сомнение поселилось на розоватых щеках.
- Знают, знают несколько человек! А я знаю об этом?- неожиданно повторил твои слова Алексей, появившись рядом в руках с плошкой куриного, желтенького бульона. Легким движением другой руки он отодвинул стул, присев, улыбнувшись, сказал, - Я очень рад, Татьяна Ивановна, что вы вернулись! А то, Аринка в последние дни мрачная ходит, ни с кем не говорит, так два, три слова и все.
Стоит сказать, что до этого мига она правда была мрачной, но ни в коем случае не пленницей собственных мыслей, которые по настоящую секунду нуждаются в подтверждении. Съедать ее изнутри невыносимые мысли, сплетенные с догадками, стали внезапно, сначала она даже этого не поняла. Не повернула бы она голову в его сторону, может быть бы, ни вцепилась в эту догадку, которая теперь являлась единственной в ее умной голове. Да, она увидела, увидела эти руки! И кто бы обратил на них внимание в тот же самый момент, тоже бы изменился в лице, нет, не погрустнел, не моргал бы, задавая глазами вопрос. Он бы превратился в статую, как Арина, у которой тут же опустились уголки губ, глаза смотрели, но пытались убежать от увиденного ими. Но уже поздно! Она взглянула на них прежде, чем у нее появилось маленькое предположение, которое она была готова отложить в какое-то очень далекое место. Нельзя сказать, что эти руки сразу рассказали ей все. Они могли бы, если черноволосая девушка не отвела глаза так быстро, переведя их на тебя.
Ты прекрасно поняла ее, но отвечать, что-либо тоже отказалась, только слегка помотала отрицательно головой. Ты словно сказала ей: « Не произноси ни слова сейчас». Эту догадку, что ты приняла в свою голову, была похожа на правду, даже с маленьким подтверждением.
А вот для Аринки - это было очень большое подтверждение. Тогда она вновь перевела взгляд на эти белоснежные руки, на которые раньше любила смотреть, не отрываясь. Ведь на них не было не единого пятнышка, не единой родинки… Пробегая глазами по запястьям, она поднималась вверх, наконец дойдя до начала рукава его голубоватой на пуговичках рубашечки, она все-таки разглядела небольшие синие следы, что можно назвать синяками. Еще увидела маленькие, но неглубокие точки на обеих руках, что были какими-то не ровными, словно их приделал сюда человек, который дрожащими пальцами одновременно отламывал верхушку той самой стекляшки, которую вынул из картонной коробки одним днем.
Теперь лишь одно сомнение задержалось в ее душе. Но она решила для себя тут же, что больше не сможет глядеть на это зрелище, что вовсе не несет в себе всю отгадку. Она медленно приподнялась, задвинула стул, взглянула на тебя глазами, в которых пробежал страх, страх, который никогда не окутывал ее так сильно, как в данные минуты. Ей не стало холодно, как обычно бывает, ей стало невыносимо жарко, невыносимо трудно было произнести хоть слово. Но все-таки она сказала:
- Я пойду на воздух. А то тяжело тут что-то дышать.
Через секунду она, повернувшись, зажмурила глаза, скривила рот и пошла так, что ее ноги едва плелись, едва слушались свою хозяйку.
«Леша, Леша, как же глупо получается, одновременно смешно идут события. Как же, Лешенька, я могла тогда предположить о таком, тогда это было, верно? Тогда, когда дверь библиотеки я закрыла нарочно, а девочка Виктория там была, тряслась около твоей головы, вынимая из кармана ту стекляшку с морфием. Нет, может все не так, как я предполагаю. Брось, Аринка, брось. Вдруг в стекляшке той иное было, похожее, но другое. Вдруг виктория тогда не соврала мне. К чему сейчас эти воспоминания, к чему? Леша, Леша…» - продолжала идти черноволосая девушка, горько улыбаясь, щурясь солнцу, что коснулось края ее цветочного сарафанчика.
Выйдя на улицу, она глубоко вдохнула морской воздух, обратив внимание на тихо сидевшую Ольгу, что заплела волосы в коротенький хвостик. Та сидела за беленьким столиком, увлекательно рассматривая глянцевые страницы одного модного журнала, где можно было увидеть лишь американских знаменитостей. Краем глаз она, конечно, заметила Аринку, но почему-то не подошла к ней, не показала красавицу в красном купальнике, что стоял довольно прилично.
« Главным, разумеется, было то, что теперь Аринка нашла того человека, с кем пойдет по дороге, на которой будет спотыкаться, но все-таки сможет удержаться. Да, рядом с ней буду идти вовсе не я, как многие могли уже предположить, а Женщина с загадкой. Именно ты протянешь ей руку, и вы вместе дойдете до той догадке, увидите явно человека, хранящего тайну. А пока этот человек только вертится вокруг вас, глядит прямо в глаза, а ночью, спрятав в карман ночной рубашки стекляшку, идет по одинокому коридору, представляя, как уже касается до рук Алексея.»