Новых идей появилось целых три. Первая из них не была, если всё припомнить и хорошо разобраться, такой уж новой, но реализовать её, как Ване казалось, было труднее всего. Речь шла о быстром увольнении, поскольку имелось уже неукоснительное решение жить в дальнейшем в Москве. А с другой стороны, очень трудно расстаться с теми, кто тебя уважает, на тебя вправе рассчитывать и кто оказал тебе услуги в критические моменты. Прежде всего это Иван Васильевич Емельяненко, к которому он испытывал всегда большое уважение, а после памятных объяснений с милицией ещё и благодарность. Далее Борис Степанович, сослуживец, коллега и старый приятель, на чьей машине довелось совершить столько мучительных и рискованных поездок. Были и другие, с которыми за годы службы столько говорено-переговорено, хоть Ваня Вайнштейн не особенно большой вообще-то любитель бесед в курилке на темы футбола и хоккея.
По нынешним временам уволиться с интересной и хорошо оплачиваемой работы в Харькове и осуществить переезд в Москву, которая не перестаёт поражать своими убийственными ценами, – это нечто из ряда вон выходящее. И это требовалось как-то объяснить, скрывая истину и не прибегая к совсем уж нелепой и топорной лжи.
Вторая идея заключалась в том, чтобы как можно скорее избавиться от очередных двух брусков, не пересекая границу между Украиной и Россией, то есть полностью исключая досмотры. Альфреда говорила как-то, что у её отца есть в Киеве старшая сестра, которая живёт хоть и не богато, но и не так уж бедно, чтобы не принять разок за два года любимого брата. Разница в возрасте была заметная, так что эта тётушка Альфреды тоже была уже не молодая. Важно другое: чтобы выполнить такой план, конечно же, требовалась новая легенда, а попросту говоря – новая ложь. В это трудно поверить, но в силу невероятных обстоятельств именно ложь давно уже стала спутницей жизни Ивана и Натальи Ильиничны, хоть менее всего была свойственна их характеру.
Третья же головоломка заключалась в том, чтобы заранее найти покупателя на их прекрасную харьковскую квартиру, потому что подарить её Инге означало для Натальи Ильиничны вызвать новые вопросы зятя и новое недоумение. Одно дело – продать жилплощадь и купить взамен другую, а совсем иное – шиковать и раздаривать, пусть даже дочери, такое богатство, как прекрасную квартиру в отличном состоянии и в таком красивом месте. А если уж продавать, то надо вывезти всё, что имеет хоть какую-то ценность, причём такую, которая не измеряется в деньгах: фотоальбомы, тексты решенных задач, книги, всевозможные памятные безделушки, настенные фотографии в рамках и без таковых и многие прочие вещи. А это всё требует огромных и тщательных упаковок. И не со всеми элементами мебели так легко было расстаться не говоря уже о напольных часах и особых книжных полках, с каковыми предметами связано столько воспоминаний. Вообще переезд в другое государство, пусть даже это будет "братская" республика, не каждому по силам. А хуже всего приходится тем, кто очень любит своё жилище и дорожит им.
Есть такие люди, которые, принимая судьбоносные решения, записывают на бумаге разные плюсы и минусы, сопоставляют их и задумываются о том, что им по плечу, а что выше их сил. Если же говорить о наших главных героях, чья судьба с некоторых пор делает такие крутые повороты, то они тоже долго и мучительно размышляли на любом этапе, даже тогда, когда решение окончательно принято.
Не зря, видно, бумага так и не утратила свою великую роль в судьбах отдельных людей, целых государств и даже всего человечества. Сколько бы ни менялась жизнь со всеми прорывами в науке, кибернетикой, генетикой, телепатией и чёрт знает чем ещё, бумага вечна и порой она решает запредельные проблемы – как частные, так и глобальные.
И всё-таки судьбу свою мать и сын решили без всяких записей во время недавней прогулки, хоть и бумаге отдали в своё время дань, если вы помните их изнурительные беседы и список проблем. А шарахаться, меняя решения, от которых зависит вся жизнь, – это подлинное безумие.
Очередной разговор тоже был изнурительный, хоть и состоял, как это часто у них бывало, из разных вопросов, в том числе и таких, которые содержали новизну. Главная же идея оставалась неизменной: двигаться к цели, используя любую возможность, форсировать события! Ах, как было бы славно, если бы можно было и впрямь двигаться быстро! Увы, шагу нельзя было ступить без мучительных разговоров.
В один из вечеров, когда вот-вот должны были начаться у них упаковки и прекрасная квартира стала бы помаленьку менять свой облик, как раз и состоялась эта беседа во время лёгкого ужина, где-то в половине седьмого.
– Даст Бог, Ванюша, мы не надорвёмся, – говорила Наталья Ильинична, наливая сыну чай в сервизную чашечку на таком же восхитительном блюдце. – Жаль, конечно, но мы просто не имеем права ни отдыхать, ни болеть, ни спотыкаться.
– Но невозможно ведь предпринять хоть какой-нибудь шаг в любом направлении без огромных размышлений. И они, размышления эти, так же, как и сомнения, отнимают сил не меньше, чем поездки с "грузом", раскопки, продажи.
– Ну, так уж и не меньше. Раскопки – великое деяние твоей жизни. А всё остальное – это, конечно, очень тяжко, подчас страшно и рискованно, но с домиком на Клочковской не сравнится. Главное же сейчас – не воспоминания, и даже не опасности, подстерегающие на каждом шагу. Главное в том, чтобы не останавливаться. Понимаешь, Ваня? Не останавливаться! Чтобы ни стряслось… Да что это я в риторику ударилась? Ясно ведь, что ты всё это понимаешь и чувствуешь не хуже, чем я. А то и получше…
– Да, мама, мы прекрасно понимаем, что надо делать решительные шаги по всем трём направлениям. Но говорить-то сразу о трёх разных вещах трудно. И скакать с одного на другое нельзя ни в коем случае. А потому говорим сейчас о брусках, от которых надо избавляться разными способами и при любой возможности, но с минимальным риском. Новая немедленная поездка в Москву и неосуществима, и опасна, и бесполезна. В Харькове, хоть и есть ещё приёмные пункты, но слишком уж заметно будет, что кто-то распродаёт большое количество идентичных, так сказать, слитков. Поэтому обратим взор в сторону Киева.
– Правильно. Но кто же разузнает там всё то, что наш Бродский выяснил в Москве, будучи и москвичом, и ловкачом, и даже симпатягой, когда надо заводить знакомства и втираться в доверие. Кто всё это проделает в Киеве?
– Не поехав в столицу Украины, мы всё равно ничего ну узнаем. А потому вопрос ещё и в том, ехать на разведку или сразу с золотом. Это и есть сейчас большая задача, и решить её надо немедленно!
– Хороша, давай сейчас установим то, что будем считать бесспорными истинами.
– Согласен. Кстати, ты помнишь, как мы об аксиомах с тобой судачили? Стало быть, в нашем случае…
– Что ты остановился? – улыбнулась Наталья Ильинична. – Я могу сказать тебе, сынок, что главное сию минуту – не отвлекаться от темы. Бесспорно, что одному человеку с одним лишь слитком ехать и опасно, и страшно, и невыгодно… А узнать заранее можно много.
– С другой стороны, везти три слитка – чистое безумие. Значит, надо везти два бруска. Теперь хоть что-то ясно.
– А не кажется ли тебе, что очень опасно отправляться в такое путешествие без мужчин? Но если я правильно поняла, ты должен не просто уволиться, а… Как бы это сказать? Твоё увольнение – это большая работа и прощание, что требует напряжения сил и новых денег, пусть и небольших по нашим теперешним меркам.
– Это ты в точку попала! Просто удивительная у нас стройность рассуждения. Вот только выводы… Точнее говоря, вообще невозможно сделать хоть какой-то вывод. Впрочем, можно ещё малость поговорить по поводу всех этих логических построений. Вот я, например, забыл напомнить тебе, что Инга теперь не скоро сможет отправиться на такую прогулку. А потому вас теперь двое: ты и Альфреда. Если мы не хотим, чтобы Альфреду отчислили…
– Пусть тогда возьмёт академический отпуск…
– Час от часу не легче.
Постепенно становилось ясно, что решить вопрос немедленно, разумно и не расширяя круг посвящённых, – очень трудно или, как ни печально, вообще невозможно. Но если уж расширять этот круг, то есть лишь одна подходящая кандидатура – всё та же Альфреда.
– Я не знаю, можем ли мы форсировать события, но то, что можно сделать немедленно, не стоит откладывать даже на полчаса. Так что позвони прямо сейчас своей богиньке. Ради такой беседы не грех и ужин прервать. Продолжишь его в кафе. Там и поговорите, и уверена, что прояснится многое. В частности, вопрос о том, стоит ли подключить… ну, скажем, Владислава Антоновича Коваленко.
– Так я звоню, мама. И, даст Бог, сегодня многое решится. Вот только объём сокровищ медленно уменьшается, и перспектива туманна, – вздохнул Ваня, подходя к телефону.
Через час Альфреда и Иван уже сидели в кафе на Сумской, дожидаясь мороженого, за столиком в углу, где их никто не мог бы услышать. Ване трудно было начать, но менее всего хотелось топить разговор в нескончаемых предисловиях.
– Я, пожалуй, начну вовсе без предисловий, но и оглушить тебя огромной информацией тоже не хотелось бы, дорогая моя Альфреда Владиславовна.
– И это называется "без предисловий"? – улыбнулась она без тревоги, хоть какая-то небольшая настороженность в её словах присутствовала.
Видя это, он поторопился начать свой рассказ, и, надо сказать, ему удалось выбрать верный тон.
– Мой подлинный отец – Пётр Флавианович Добродеев. Когда я появился на свет, ему было уже пятьдесят шесть… Если ты думаешь, что столь почтенный возраст отца может пагубно сказаться на потомстве, то это величайшее заблуждение.
– Я, Ванюша, так не думаю. Я даже не знаю, о чём теперь думать. Так что твоё предисловие скорее всё же оглушило меня, чем подготовило…
– Но я продолжу. Суди сама, если бы возраст отца как-нибудь сказывался, то едва ли я смог бы стать кандидатом наук, защитивши диссертацию, причём в чистой математике… Я, кажется, зашёл в такую область, где тебе трудно ориентироваться. Но покончим поскорее с этими оговорками, без которых дальнейший разговор был бы труден. Я достаточно силён и подвижен, а что касается любви…
– Ах, Ванюша, не говори ничего об этом, – смутилась чуть-чуть она. – Я вообще не представляю жизни без тебя…
– А я без тебя, моя золотая Альфреда. И то, что я намерен сейчас поведать, знают очень немногие, а если быть точным – только я и мама.
– Догадываюсь, о чём пойдёт речь. Но слишком уж ты окружил свои сообщения ореолом таинственности.
– Так это и впрямь величайшая тайна. И во всём огромном Харькове никто не владеет… нет, я не хочу сказать "таким богатством"… Такой жгучей тайной! Хотя не исключаю, что мы с тобой и с мамой теперь чуть ли не богаче всех в этом прекрасном городе.
Иван ни на секунду на забывал, что говорить надо тихо. Не забывал и поглядывать по сторонам.
– Знаешь что? Давай спокойно насладимся чудесным мороженым, конфетами и напитком. Далее зайдем в сад, найдём уединённую скамью, но очень близко от Сумской и в приятном месте. А дальше я отведу тебя в твой "Дом специалистов"… И нам с лихвой хватит времени на весь наш интереснейший разговор. Но, понятно, без заходов в историю и даже в подробности нынешнего времени, так как всё вместе взятое – это целая эпопея.
– Хорошо, Ванюша! И что бы ты ни сообщил, меня ничто не испугает, пока мы вместе.
– Договорились, – ответил он удовлетворенно, и они завершили "трапезу", болтая о пустяках.
Глядя на эту очаровательную пару, трудно было предположить, какого огромного вопроса они только что коснулись и какой интересный разговор предстоит.
Беседа на лавочке длилась не долго, так как, несмотря на тёплую одежду, в январе вечером сидеть без движения трудно. Но если присовокупить пятнадцать минут ходьбы через сад Шевченко и через площадь, то времени вполне хватило. Заключительная часть беседы, которая касалась только главнейших и практических вопросов, протекала очень согласно и привела их к решению, которое можно считать оптимальным. А задержка с осуществлением грандиозных планов была, к сожалению, неизбежной. И вот как завершился разговор.
– Совершенно ясно, что подобная поездка по такому делу вовсе без мужчины тяжела, мучительна и опасна. Но я обязан уволиться, а это, как ни странно, требует времени и многих усилий. Я хочу ещё раз подчеркнуть, что огромную историю всех этих событий в Харькове знаем только мы с мамой, а теперь кое-что знаешь и ты. Что же касается Москвы, то есть ещё один человек…
– Я, кажется, догадываюсь, о ком идёт речь. Пётр Владимирович? Так, кажется?..
– Легко ты угадала. Это отец моей родной сестры по матери Инги, и если бы я стал тебе рассказывать, как он оказался в центре событий, то нам и нескольких часов не хватило бы. Когда-нибудь ты узнаешь всё, но сейчас речь о ближайших задачах и не о Москве, а о Киеве. Среди моих сослуживцев есть два человека, которые в недалёком прошлом, когда у нас с мамой началась "золотая лихорадка", оказали нам очень большие услуги. Выше моих сил настаивать сейчас на увольнении мгновенно, не завершивши тех работ, которые я делаю.
– Ты когда-то об одном парне вскользь говорил…
– Автомобилист и математик, которому я очень обязан?
– Да нет, историю с машиной я помню, и даже катались мы…
– Тогда кто же? Ах … друг детства Саша?
– Пожалуй, да… Вообще-то друзей у тебя, Ванюша, не так уж много…
– Почему? Были у меня друзья… Но даже если не много, то это сейчас к делу не относится, – сказал он с улыбкой. – Мы остановились на том, что без мужчины ехать нельзя. Я вот о Владиславе Антоновиче подумал…
Альфреда даже остановилась, услышав, что есть ещё и этот вариант, но замешательство её длилось очень недолго.
– Нет, Ваня! Отец и художник, и архитектор, и мои родители очень любят меня. Но везти девять килограммов золота неведомо куда и зачем – к этому он менее всего готов. Он в этом, как и многие другие, увидит авантюру и чуть ли не уголовщину. Это разрушит все наши планы и… даже страшно подумать. Если он и узнает о чудесах, то не вдруг и гораздо позже. Нет, Ванюша, ничего из этого не выйдет.
– Ну что ж, коли так – не вижу иной кандидатуры, кроме себя самого. А ты тогда подумай, как прервать учёбу на недельку или хоть на пять дней, но не сейчас, а дней через пятнадцать.
– Ваня, я ни в коем случае не отказываюсь, но я ведь уже ездила не так давно.
– Тогда ведь были каникулы, хотя…
– Вот именно: не такие длинные. Но я, Ванюша, непременно всё подготовлю. И скажу родителям, что хочу познакомить тебя с тётушкой. Я тебя как никто понимаю. А среди прочего понимаю и то, что фамилия тоже может мешать или помогать в столь невероятной операции.
– Стало быть, эта продажа, Альфредочка, отодвигается на две недели. Мы все, то есть ты, я и мама, должны спать спокойно. И уж если эта поездка и продажа устроится, то дальше всё будет несравненно легче. А ты пока поищи в Интернете, где в Киеве скупка золота и драгоценностей. Ну и всё прочее: отели, транспорт. Да и насчёт тётушки уточни, что и как…
– Непременно, Ваня!
Они обнялись и нежно поцеловались. Ему предстояло теперь выбрать кратчайший путь и было три варианта: трамваем, троллейбусом или пешком. И он явно склонялся к третьему, потому что ждать тяжело, а пешком сорока минут с избытком хватит. И думается на ходу лучше, а подумать, как всегда, очень даже было о чём.
– Пойду, пожалуй, пешком. Почти ничего я не успел рассказать, но главное ты теперь знаешь. До свидания и спокойной ночи.
– И тебе спокойной ночи. И будь осторожен по дороге. До скорого свидания!
И они, улыбаясь, ещё несколько секунд приветливо махали друг другу рукой.
––– . –––
Как нередко с ним бывало, Иван Петрович Вайнштейн, когда вплотную подошёл к вопросу об увольнении, вдруг спохватился, что не всё продумал. Оказывается, он не знает толком, как подойти с этим разговором к Ивану Васильевичу Емельяненко. А потому снова требовалось или размышлять или устроить "совещание" с Натальей Ильиничной. Больше никто не мог стать советчиком в этом тяжелейшем деле, как и во всех прочих нескончаемых делах. А ведь раньше подобное объяснение вовсе не казалось трудным. Теперь же и этот предварительный разговор с мамой надо было сперва в самых общих чертах обдумать.
Итак, не сегодня-завтра снова возникнет положение, когда нельзя ни правду сказать, ни лгать, ни себя уронить, давая Ивану Васильевичу повод усомниться в его, Ивана Вайнштейна, честности и благородстве. От подобных размышлений он в принципе давно уже устал, чего бы они ни касались, но такова, видно, была одна из особенностей его характера. Тем более всё это было трудно, пребывая в причудливом положении, когда двусмысленные ситуации возникали часто, а он к ним так и не привык. Он хорошо помнил, как в телефонном разговоре с милицией Емельяненко дал ему блестящую характеристику, хоть и не все слова мог расслышать, отдавши трубку "должностному лицу". Что-то Иван Васильевич сказал то ли насчёт мифов о богатствах, то ли о бреде. И заявил решительно, что его это всё не интересует и не касается. Но именно то обстоятельство, что их с мамой богатство вовсе не бред, а реальность, как раз и лежит в основе всего, что творится. Казалось бы, о чём только он не размышлял в своей жизни. А вопрос о том, является ли нежелание упоминать о чём-то сверхважном, что к тому же в будущем непременно откроется, смертным грехом, – этот вопрос был мутным и туманным. В конце концов, их с Альфредой неотвратимое вступление в брак – чистейшая правда. Их желание жить в Москве – вещь более чем естественная, так как очень-очень многие хотят там жить. "Существование у Альфреды тётушки, которая любит племянницу… Господи! Тётушка-то не в Москве, а в Киеве… Совсем я умом поехал. Но то, что у неё могут быть доллары и мало ли что ещё имеется?.. И есть, наконец, три комнаты, которые, возможно, некому кроме Альфреды завещать…"
Всё это нагромождение жалких соображений подчёркивало бы что истина совсем в другом. "Но Иван-то Васильевич вовсе не любитель доискиваться, почему кто-то из его сотрудников так или иначе строит свою жизнь. А потому и не станет долго меня расспрашивать. И ко мне он относится, как я давно подметил, даже лучше, чем к иным своим сотрудникам и коллегам." Мысли Вани снова вязли в разных тонкостях и соображениях, а потому очередная беседа с мамой вовсе не давала ему надежды, что будет найдено нужное решение. Но советоваться пред всяким важным шагом давно стало у них нормой жизни и совершенной необходимостью.
– Понимаешь, мама, у нас с тобой нет времени и сил на сложные объяснения с кем бы то ни было при такой колоссальной ломке жизни. Оставаться же в Харькове и изнемогать под тяжестью бесполезных богатств – это самоубийство. Боже, что ж это я переливаю из пустого в порожнее, когда давно принято решение?
– Успокойся, Ванюша. Усталость – она и есть усталость. И мы с тобой твёрдо знаем, что решение бесповоротное. Но ты ведь хотел о другом говорить?..
– Да, именно о другом. Мне трудно Ивану Васильевичу объяснить, почему я увольняюсь, зачем мы уезжаем, да и всё остальное. Я не имею права ни лгать ни правду говорить.
– Ванюша, я не знаю, что тебе ответить. А впрочем, скажу. При фантастических обстоятельствах и при сохранении какой-то огромной тайны опутывать себя ещё и особыми моральными обязательствами по полной правдивости – такое просто неосуществимо. Если бы от такого разговора каким-то образом зависела судьба или честь самого Ивана Васильевича – тогда было бы совсем иное дело. Но ты с ним собираешься говорить о своей жизни, о своих планах… Да, так о чём мы? Я, например, допускаю мысль, что когда он услышал от милиции об имеющихся якобы богатствах, то не отбросил это предположение сразу и безоговорочно…
– Но как же можно за считанные секунды, а фактически за каких-то три секунды, что-то принять на веру или отбросить?
– Дело в том, что каждый раз, когда мы что-нибудь утверждаем, опровергаем или колеблемся, то это ведь происходит не мгновенно. И люди, причём любые, независимо от их морали и способностей, возвращаются к разговору, что-то припоминают. И даже во время этого короткого и столь тяжёлого разговора Иван Васильевич, как ты рассказывал, сделал одну реплику… дай Бог памяти…
– Точно! Он сказал так примерно, если я правильно расслышал, потому что телефон я передал дядьке-милиционеру… Да, так значит, сказал следующее: богатый или бедный – нас с вами не касается. А потом, как ты справедливо отметила, было у него довольно времени, чтобы подумать…
– И это не всё. Ты припомни совмещение раскопок с работой. Разумеется, всё знаем только мы с тобой и Бродский. А слышали об этом теперь уже многие, и нет нужды размышлять и припоминать, кому что известно. Но сейчас речь о другом: многие на работе могли подметить твою усталость, не говоря уже об отлучках и общей как бы озабоченности. И уж кто-кто, а Иван Васильевич не менее других заметил, как ты изменился, хоть и остаёшься прекрасным работником при всей усталости. Так можно ли предположить, что услышав от милиции насчёт богатств, он в дальнейшем не задумывался? Но, к счастью, он человек особенный и относится к тебе… ну, как бы это сказать поточнее?.. не совсем так, как к другим.
– Да, пожалуй… И я тебе не раз говорил, что это чувствую. У меня есть манера не отказываться ни от какой задачи. А кроме того, я всегда стараюсь управиться в срок. И есть ещё такая вещь, как оригинальный подход к поиску решения. Всё это так, но мы не совсем об этом говорили.
– Нет, это всё имеет большое значение. А кроме того, к счастью для нас, это не тот человек, что считает чужие деньги или хочет непременно проникнуть в чужую тайну. Тем более, когда речь идёт о тебе.
– Так стало быть, я выскажу какие-то псевдопричины… А он не станет у меня доискиваться и не будет вообще ни с кем говорить на эту тему, то есть о наших с ним разговорах и о наших с тобой богатствах. О богатствах тем более не начнёт говорить, так как не знает о них ничего. Одни лишь предположения, да к тому же зыбкие.
– Именно так.
– Значит, скажу, что в ближайшие месяцы женюсь. А Альфреда в силу разных причин хочет жить в Москве и завершить там образование, так как в столице России архитектурные и градостроительные идеи на порядок выше…
– Слишком мудрено, хоть и лучше, чем про тётушку и квартиру… Ну да ладно, видно будет. Скажи ещё, что меня связывают с Москвой какие-то нити. А уж он поймёт. И в любом случае ваши отношения не испортятся, потому что ты за две недели готов выполнить любые мыслимые задачи. Ах, сынок, велик груз свалившихся, а точнее, откопанных тобой, богатств. Но мы ведь с тобой насчёт нашей дальнейшее судьбы твёрдо решили и не раз.
– Хорошо, мама. Мы этот тяжёлый вопрос с работой, объяснениями и прощаниями пройдём до конца, а уж потом съездим в Киев. И почему бы не с тремя брусками? Я что-то не слышал, чтобы граждан Украины, едущих из одного города в другой, обыскивали. Но, может, всё-таки разными поездами?
– Поглядим, Ванюша. Едва ли стоит разными. Есть ещё время разобраться и в этом. Много чего мы обсудили, и остаётся теперь надеяться на счастливую судьбу, которая что ни говори, а частенько нам улыбается…
Разговор с Емельяненко и впрямь состоялся на другой день, причём завершился не только благополучно, а очень даже чувствовались нотки сердечности. Пересказать эту беседу, не так просто, но отметим только, что продолжалась она довольно долго. Как у нас частенько уже случалось, воспроизведём только несколько последних фраз.
– Мне, Иван Петрович, тяжело с вами прощаться, и не только потому, что вы настоящий математик и оригинальный решатель.
– Знаете, Иван Васильевич, пусть даже это похоже на расшаркивание и обоюдные комплименты, но за последние годы не было человека, которому я был бы больше обязан, чем вам.
– Спасибо на добром слове. А уж как сложится жизнь вашей семьи в России… Что можно сказать? Способности и моральные качества – не тот фундамент, на котором строится карьера. Хотя кто знает? А характеристику блестящую напишем непременно.
– Огромное спасибо, Иван Васильевич! А что касается последних моих работ, то я в лепёшку расшибусь, а сделаю всё что обещал.
– Даст Бог, управитесь. Но это же не огород копать. Так что если где споткнётесь, то не расстраивайтесь. Ну да мы с вами не сегодня ведь прощаться будем…
– Но и через две недели простимся не навсегда. Раза три в году я непременно буду в Харькове. Да и вас в Москве с огромной радостью всегда примем, будь то командировка или просто потянет в Москву. А пока пошёл я трудиться.
– И меня ждут дела. А насчёт прощания с коллективом, то вы об этом точно не забудете.
– Не сомневайтесь. Да я вообще редко что-нибудь забываю, хоть и не завёл полноценной записной книжки, какую у вас вижу.
– Да, – рассмеялся Емельяненко, – лет пятнадцать вы уже потеряли. Я хоть не писатель и не искатель приключений, но дням своей жизни счёт веду, и все печали и радости стараюсь зафиксировать, причём разборчивым почерком.
С этими словами они улыбнулись друг другу, после чего Иван Вайнштейн с лёгким сердцем покинул кабинет, отправляясь на своё место, хоть и помнил о грядущих делах и хлопотах.
Теперь предстояли тяжелейшие дни "ударного труда", но совмещать этот труд с упаковками не придётся, и на то есть причины. Начать хоть с того, что бывают вещи в принципе несовместимые уже потому, что такое выше любых человеческих сил. А кроме того, полностью освободившись от работы, не сразу можно было начать сборы, а лишь получив от Бродского сообщения, что одна из квартир для покупки найдена. И даже после всего в дали как бы маячили тяжёлые завалы, связанные с крючкотворством и слабым знанием украинских и московских правил. Златоглавая Москва, в которую перебраться или возвратиться не прочь многие люди на Земном шаре, похоже, возводит высокие барьеры на пути тех, кто её любит и о ней мечтает.
Но пока что три бруска надо было продать в Киеве, и эта акция, независимо от того, как дальше пойдут дела, была и чудесной мечтой, и бесспорной реальностью, и чуть ли не предзнаменованием того, что прорыв в "светлое будущее" вовсе не миф. Хлопот по сему поводу тоже было множество. А поэтому все трое наших героев, о судьбе которых у нас с вами, читатель, столько переживаний, обязаны были экономить каждую крупицу сил.
Вечерний чай для Натальи Ильиничны и её сына в любом случае каждый раз был отдохновением, но разговоры их теперь содержали только самые короткие сообщения об итогах истекшего дня. Ни отвлечённых бесед, ни остроумных реплик, ни хрустальных замков будущего счастья – ничего подобного теперь не было. И вовсе не потому, что они утратили надежды или верные ориентиры. Просто не было сил на разговоры, равно как и на дела, которые, казалось бы, можно исполнить ну хотя бы в воскресенье. Нет! Сперва сделать всё, что можно, на службе, уволиться и проститься с сослуживцами, а уж потом запрягаться в новую лямку. Наталье Ильиничне непостижимым образом передавалась усталость сына.
Альфреда очень даже оказалась на высоте, а телефонные разговоры её с будущей свекровью были краткими и деловыми. Билеты они достали заранее с учётом всех обстоятельств и на сей раз в одном вагоне и в одном купе. Ивану и теперь это казалось очень опасным, но то соображение, что при поездках внутри украинского государства досмотров быть не может, казалось слишком уж очевидным, даже если предположить, что будет строгая проверка билетов в вагоне. Ну кто может помешать гражданину Вайнштейну путешествовать с матерью с и юной очаровательной Альфредой Владиславовной Коваленко? Даже если соседям в плацкартном, а не купейном вагоне их компания покажется слишком уж благополучной, то проверяющим не так легко и просто будет догадаться, что юная девушка очень даже не чужая матери и сыну со столь вызывающими паспортными данными. В конце концов, он сам не раз ездил этим поездом и никто его никогда ни о чём не спросил, а то и вовсе никаких проверяющих, кроме проводниц, между Харьковом и Киевом не было.
––– . –––
Когда всё было готово для этой решающей поездки, все умозаключения были сделаны, а план путешествия представлялся не просто разумным, но безупречным, – вот тогда-то сомнения и начались. Будут проверки или нет, окажутся ли они строгими, мягкими или вовсе пустыми и смешными, но изъяны всего плана стали вдруг очевидными. Три слитка золота, кое-что ещё на запястьях и на шее, – всё это в одном купе на глазах у разношёрстной и подозрительной публики. Он вдруг забыл, что один-то он ездил с каким угодно грузом и с большими деньгами, мучаясь и изнемогая от страхов, а вот с мамой – никогда. То есть с мамой и с адской поклажей – никогда, а так просто путешествовать – это в любом случае лёгкая прогулка, и было их достаточно.
Теперь имя-отчество плюс фамилия – такое само по себе, как обычно, пугало, а когда в одном купе ещё и однофамильцы, то проверяющим мало ли что придёт в голову?..
Единственное, что можно было и нужно сделать, так это снова сдать свой билет, а потом с доплатой и новой нервотрёпкой достать билет в другом поезде. Этот манёвр, сделавшийся уже чуть ли не привычным, оказался весьма полезным. Если не для дела, то уж для нервной системы точно.
Сестра Владислава Антоновича Коваленко, оставалась, как удалось выяснить по тону и манере её, попрежнему довольно бодрой. Она и в настоящее время, как когда-то, жила в одном из переулков не далеко от многим известной улицы Саксаганского. Но особое везение заключалось в том, что Альфреда, которая была с ней лично хорошо знакома, застала её дома. Виделись они последний раз года три назад или даже меньше. И теперь Мария Антоновна Тищенко, бодрая и подвижная в свои пятьдесят с небольшим лет, к полному удовольствию и даже к радости своей племянницы сразу же легко узнала её голос.
– Это ты, Альфредочка? Вот чудеса! Как хорошо, что ты застала меня. Я ведь теперь недельки две-три решила у сына пожить. А летом у нас тоже есть чем заниматься. У нас же двадцать пять соток. Та там такой завал…
– А я через неделю или через десять дней буду в столице Украины.
– Замечательно, ты тогда ещё раз позвони, когда будешь точно знать.
– Я, тётя Маша, обязательно позвоню, но у меня есть ещё много всяких сообщений.
– Уж не замуж ли собралась? – вдруг проявила Мария Антоновна проницательность, что в данном случае было не слишком сложно, и тут же, не дожидаясь ответа и переходя на "укараинську мову", продолжала. – Та цэ чудово! А я ж тоди подзвоню до Галины, соседки, шоб ключ тоби дала. А про свадьбу потим…"
Альфреда не могла не заметить это самое "соседка" взамен "сусидка", что вызвало у нее лёгкую улыбку, но не сказалось абсолютно на её словах и интонациях.
– Ну хорошо, тётя Маша, обязательно позвоню, и мы пожить в Киеве дней пять, но не больше недели, очень хотели бы.
Альфреда вдруг поняла, что не только повзрослела, но отчётливо понимает и хорошо чувствует, кто в какой степени заслуживает доверия, кто образованный, а кто не очень, у кого есть природный ум, кому можно довериться, кто надёжен, а кто не слишком…
– Так шо мы чэкаемо и будэ у вас "житьтева площа".
– Щиро дякую, титочка Маша. Я скоро подзвоню, – перешла и Аллочка на украинский язык, чуть смущаясь.
– Ну тоди до швидкого побачення!
– До побачення!
Сразу после разговора все эти мысли о собственной проницательности и чуть ли не мудрости вернулись к ней и даже всерьёз испугали. Пришлось подойти к зеркалу, чтобы убедиться, что она не стареет. Слава тебе Господи, из зеркала глядела всё та же юная красавица с идеальной фигурой и прекрасным лицом без единой морщинки, с густыми чудесно ниспадающими крупными локонами и искрящимися радостью глазами. "Всё в порядке, Альфреда! Всё в полнейшем порядке!"
Выяснилось довольно быстро, и не впервые, что при всей якобы неустроенности украинской жизни и при том, что жизнь эта казалась несравненно более убогой, чем московская, поездов было достаточно. Поэтому Ваня решил наконец, что есть смысл и очень даже невредно для всех и для дела, если он отправится в другом поезде.
Мысль же о том, что во всём этом большом предприятии, которое он не без юмора называл "киевский зигзаг", необходимо участие мужчины, тоже приобретала правильные очертания. Его участие было более чем необходимым. Во-первых, путь на вокзал; во-вторых, посадка в поезд; и в-третьих (что важнее всего!) – участие в продажах.
Теперь, как вполне разумно все они полагали, их дела как бы неплохо продвинулись, хоть и с большими потерями времени. Но понимали и то, что Аллочке надо непременно объяснить тёте Маше, какие особенные у её любимой племянницы жених и будущая свекровь. Надо было, сверх того, объяснить главнейшее. А именно: ей предстоит сложная московская жизнь, а в чудесном городе Киеве захотелось погулять напоследок. Много было всяких соображений, которые требовалось пояснить родителям, но таким образом, чтобы не испугать их огромностью планов.
Осложнялось дело ещё и тем, что была зима, пусть и не очень суровая. А зимой, как многие считают, всякое дело устраивается труднее, потому, что и день короче, и порывы ветра, да и вообще тяжелее путешествовать. Впрочем, есть немало людей, которые эту точку зрения не разделяют.
Но вопрос всех сложнее, как бы главный и неизбывный, оставался всё тот же: странная фамилия и причудливое сочетание фамилии и имени-отчества. И тётя Маша, как казалось Альфреде не без оснований, узнавши в чём дело, едва ли воспримет это иначе, чем большинство других людей. Еврей – это, дескать, хорошо, так как он непьющий, некурящий, детей будет любить, а всё-таки… Объяснить, что муж у нее будет еврей, – это очень не просто было сделать, не говоря том, что он и не был евреем, а лишь носитель фамилии, если вникнуть и понять то, что происходит. Вот только стоит ли затевать подобные объяснения с тётей Машей?
Путешествие до Киева, вообще говоря, простейшая вещь. Размышлять долго о том, кто поедет первым, а кто после, тоже не приходилось, так как очаровательная племянница Марии Антоновны Тищенко одна только и могла получить ключи от квартиры у упоминавшейся нами Галины.
Вся эта операция очень упрощалась ещё и тем, что мобильная связь была в пределах Украины. Представить в поезде дело так, что они чужие, тоже не составляло больших трудов. Затруднение, более всего психологическое, заключалось лишь в том, что когда одна из них выходила, другой надо было присматривать за двойным багажом. Но подобных отлучек было совсем мало, а когда они говорили между собой, то проще всего было, чтобы не сбиваться, рассказывать о своих профессиях.
Разумеется, поезд шёл дольше, чем экспресс, и даже дольше, чем должен был идти по своему обычному расписанию. Опыт – великий учитель, и в данном случае это очень помогло, хоть негативного опыта у них (особенно у Альфреды) было не так уж много. Точнее говоря, не так уж много было различных потрясений, от которых совсем не далеко до полного краха Да, мыслей такого рода у Натальи Ильиничны мелькало немало, а дело тем не менее двигалось.
Как бы там ни было, а сумки нельзя было ни вырвать, ни открыть, ни даже надрезать. Отметим ещё вскользь, что сумки эти были по внешнему виду очень разные. Тяжесть, хоть и была изрядной для женщин, но не убийственной. Наталья Ильинична много слышала рассказов о том, как женщины надрывались в годы сталинских пятилеток, в колхозном рабстве, во время войны и в период "восстановления народного хозяйства". Что до Альфреды, то она обо всём этом мало знала, но и без подобных сравнений и раздумий груз был ей не слишком в тягость, если припомнить, что при удачном финале усилия эти довольно скоро обернутся прекрасной жизнью.
Не жаль было денег и на такси, а что касается укладки грузов в багажник, – об этом и думать даже смешно. А потому предупредительность таксиста оказалась излишней.
Встреча с Галиной состоялась без задержек, и очень скоро бесценная поклажа была опущена на пол. Как прошло обустройство в квартире – это мы, пожалуй, пропустим. Счастье теперь заключалось в том, что мобильный телефон Ивана работал безотказно. Впрочем, звонков и разговоров состоялось всего лишь три. Что же касается того, как прошёл вечер, тоже не стоит пересказывать, хоть это было бы небезынтересно и совсем ничего общего с заурядным бытописательством не имело бы. Главное содержание этого вечера заключалось в ожидании горячо любимого человека.
Но ясно без всяких рассуждений, что механически суммировать время поездок невозможно. Здесь и интервалы между поездками, и непредвиденные задержки, и нежелание кататься в такси по ночному городу и какие угодно ещё соображения. Хорошо было уже то, что они твёрдо знали: сигнализация в Харькове безупречна, одежда, сумки, документы – всё в идеальном порядке. Единственное, что отделяло от полной уверенности в благополучном и скором прибытии, – это всё та же ставшая уже невыносимой комбинация инициалов и фамилии. Ах, если бы только инициалы! Ему даже приходила мысль, что какой-нибудь Исаак Пейсахович Вайнштейн несравненно увереннее чувствовал бы себя в поезде, перевозя такую сумочку с золотишком, чем Иван Петрович Вайнштейн, русский интеллигент и одаренный математик.
Интересно, что всех троих в эту ночь объединяло одно соображение: даже лишившись своего бруска, он ведь как-нибудь доберется до Киева и повстречается со своими близкими… Нет, этот вариант мало сулил хорошего. Пройти весь путь, какие бы ни встречались трудности, надо было именно без потрясений и потерь…
Когда в купе утром постучали, то все, кажется, уже проснулись, а Иван, который всю ночь мучился в полудрёме, вздрогнул. Но сюрприз был очень приятным. Красивая и приветливая проводница, появившись в полуоткрытой двери, объявила:
– Через час и сорок минут прибываем, а пока не желаете ли чайку с бутербродами?
Путешествие продолжалось, и он думал о том, что надо сию минуту расстаться со своей чудной сумкой на несколько минут, так как никто по вагону с багажом не ходит. Он вспомнил, как только что ответил проводнице "я с удовольствием…" по поводу завтрака.
Тут же Иван вышел спокойно из купе, за считанные секунды был у входа в туалет, а убедившись, что занято, стоял довольно долго, не спуская глаз с двери своего купе. Вернувшись же наконец в купе, он дрожащими руками приподнял сиденье и извлёк заветную сумку. Вскоре Иван почувствовал, что в коридоре большое оживление, и увидел, что за окном вполне уже рассвело. Правда, никто так и не объявил, да и не собирались объявлять, что ревизоров не будет, но стало вполне очевидным, что проверки теперь не опасны.
Никогда, ни до этого эпизода ни после, чай и бутерброды не казались ему такими вкусными…
А когда ему открывали дверь квартиры, он думал о том, что теперь записная книжка, будь у него таковая, пополнилась бы краткой восторженной репликой с тремя красными восклицательными знаками. Теперь, после скорой продажи трех слитков и очередной партии чудо-вещиц, возвращение в Харьков, пусть даже с очень большими деньгами в потайных карманах и в сумках, – всё это не казалось несбыточной мечтой или мифом. "Вернувшись же в Харьков, весьма легко Альфреда моя сдаст, будем надеяться, одиннадцатый брусок. А это само по себе знаменует перелом в ходе продаж, да и в самой судьбе, так как брусков останется меньше половины." Такие прекрасные мысли неслись в его голове, когда войдя, он обнимал мать и невесту. Впрочем, вскоре ликование должно было смениться новыми хлопотами, так как продажи в Киеве ещё только предстояли, хоть мест скупки у Альфреды было записано целых пять. Да и день ещё только начинался, и как он сложится – было неведомо…
Спустя некоторое время, когда в квартире, как было у них заведено, воцарились порядок и чистота, и постояльцы попили не без удовольствия кофейку, Наталья Ильинична не спеша собралась за продуктами со словами:
– Холодильник-то почти пуст, да и поглядеть окрест интересно. Как-никак, столица…
– Ты только, мама, не заблудись.
– Не переживай хоть об этом, Ванюша. Я и адрес помню, и дом этот ни с каким не перепутаю, так как он довольно приметный, хоть и вовсе не шедевр архитектуры.
– Это уж точно, – рассмеялась Альфреда…
И все трое отлично понимали, насколько своевременной и разумной была эта отлучка. Впрочем, план сдать в этот день хотя бы один слиток золота должен быть выполнен обязательно. Вот тогда день и впрямь будет удачным и памятным.