Мы теперь переносимся в 2005 год, но поневоле придётся нам иногда откатываться далеко назад. А пока что попытаемся обрисовать внешность и характер нашего главного героя, за необыкновенными приключениями которого нам предстоит наблюдать до самого финала повествования. Отметим, что сейчас Ивану двадцать пять, и внешность его довольно примечательна. Во всяком случае, такие личности каким-то образом выделяются среди множества людей и хорошо запоминаются. Тем не менее ничего слишком особенного или какой-либо патологии вы бы в нём не обнаружили, повстречавшись или даже ближе познакомившись. Роста он был чуть выше среднего, то есть 177 см, плечи имел широкие, а руки, пожалуй, на сантиметр или два длиннее нормы. Пальцы рук были длинные и сильные, что сразу бросалось в глаза.
Но если что и выделяло его из среды окружающих, то это лицо. Из глубоких глазниц на вас взирали весьма проницательные карие глаза, и даже иные знакомые и друзья подмечали, что взгляд Ивана выдержать трудно. При всём при этом, несмотря на пристальный взгляд, в Иване вовсе не чувствовалось какой-нибудь нарочитой твёрдости или неуступчивости.
Сперва, то есть до развода Натальи Ильиничны с мужем (а произошло это задолго до совершеннолетия Вани), мальчик носил фамилию Бродский, а как этот вопрос решился в дальнейшем – поясним позже. Что же касается подобной простой фамилии, то хоть она имеет сугубо русское происхождение (если полагать, что в основе лежит слово "брод"), но сплошь и рядом принадлежит евреям. Имя же Иван в сочетании с такой фамилией звучит слишком уж непривычно и вызывающе. Однако в дальнейшем он отважился на ещё более тяжёлое сочетание.
Если припомнить взаимоотношения с Петром Владимировичем, то даже в ранние детские годы, когда Ванюша в принципе не мог иметь представления о предыстории своего появления на свет, он был весьма далек от того, чтобы стать другом Бродского, как это случается иной раз в счастливых семьях. Если же говорить о мистических соображениях по этому поводу, то они могли возникнуть только лишь у Натальи Ильиничны.
Факт остаётся фактом, причём бесспорным: мать и сын с раннего детства Ванюши безумно любили друг друга, а отношение между сыном и отцом, который сам не представлял, что не является подлинным отцом, – отношения эти в силу непонятно каких причин были лишены сердечности.
Сложно точно установить почему, но в самом начале 1988 года брак между Петром Владимировичем и Натальей Ильиничной распался. Трудно было бы какому угодно психологу и аналитику разобраться в клубке причин и следствий и понять отчего разошлись . Впрочем, этих причин никто и не ищет, так как развод теперь вещь до крайности житейская и обыденная. А мог ли догадаться Бродский о тайных многолетних свиданиях его жены и Добродеева, – это весьма сомнительно, поскольку влюблённые принимали многие меры предосторожности. И потому иные могут считать, что причиной развода послужили шалости мужа в командировках, о которых мы упоминали в предыдущей главе.
Истина же, надо думать, совсем в другом, и инициатива в этом разводе принадлежала Наталье. Впрочем, Бродский, который не мог не чувствовать, что его отношения и с женой и с Ваней вовсе не те, что должны быть, и в них есть патология, не противился разводу. Конечно, ему не очень хотелось рвать отношения с Ингой, которой в самом начале переговоров о разводе пошёл пятнадцатый год, но это ведь и не требовалось. Так или иначе, а развод становился реальностью.
Здесь нельзя не остановиться на ещё одном важнейшем обстоятельстве. Хоть Пётр Владимирович казался человеком, не лишённым порядочности и даже благородства, но его сугубо практическая натура и хитрость сказывались всегда,в самых разных положениях. А уж при таком важном шаге, как развод, не мог он не посоветоваться основательно с родителями и не позаботиться о собственном будущем. Расставшись с Наташей, он планировал немедленно жениться. "Невеста" уже была у него на примете, и вполне готовая для быстрого вступления в брак. Объяснить такое скорое согласие и даже полную готовность Анны Сергеевны Калмыковой к этому союзу можно только лишь одной причиной. Похоже, что Анечка, знавшая Петра Владимировича уже не первый год, была влюблена в него. Родители Ани, которые любили и нежно опекали дочь, были с некоторых пор озабочены, что их любимица, чего доброго, "засидится в девках".
Таким образом, обстоятельства и здесь благоприятствовали Петру Бродскому, а внешность его оставалась на 42 году жизни ещё привлекательной для женщин.
Что касается квартиры в Москве, то Аня, похоронив незадолго до того бабушку, сделалась обладательницей красивой трёхкомнатной квартиры с нарядным и очень широким коридором. И если кто-то полагает, что это была для Бродского особая удача и везение, а переезд в Москву – некий чудодейственный шаг, то всё это не далеко от истины.
Интересно другое: хоть Пётр Владимирович весьма легко осуществил крутой поворот в своей жизни, но с ещё большей лёгкостью Наталья Ильинична отпустила его. Правда, это касалось лишь семейных уз, секса, привязанности и т.д. А вот насчёт материального положения, обязательств и тому подобного, – это вопрос совсем легко не мог решиться.
Правда, у Наталии был некий "узелок" от незабвенного Петра Флавиановича, который скончался чуть более года назад. Бродский об этом вообще ничего не знал. А несметные богатства Натальи и Ванюши были на этом этапе жизни так же далеки от них, как сокровища какого-нибудь восточного раджи или английской королевы.
Бродский, чтобы расставание прошло легко и даже из неких гуманных соображений, обязался платить полюбовно Инге алименты даже некоторое время после того, как она перешагнёт рубеж совершеннолетия. И, кажется, он отметил, что не очень долго. И Ванюше, разумеется, тоже. Размышление о том, где он раздобудет деньги на платежи, если и представляет интерес, то несравненно меньший, чем другие жгучие вопросы, которые то и дело будут у нас с вами, читатель, возникать.
В жизни Натальи Ильиничны начинался совсем новый этап. И если припомнить, что не так давно лишилась она Петра Флавиановича, то можно представить, сколько пришлось ей до его смерти и после страдать и размышлять о том, куда несёт её и детей "рок событий".
Но вскоре после отъезда Бродского она вспомнила нечто такое, что в дальнейшем долго и много раз просто диву давалась: как после такого удара могли сохраниться её всё ещё прекрасная внешность, жизнестойкость и бодрость духа?
Дело в том, что в процессе согласования разных условий развода Пётр Владимирович оговорил, что к нему отходит часть книг, сугубо его предметов обихода, фотографий и прочих вещей, которые от практической жизни довольно далеки. Разумеется, пока шли все эти промежуточные этапы перед полным размежеванием, у него оставались ключи от квартиры. И вообще всякая подозрительность и недоверие больно ранили бы прежде всего саму Наташу. Поэтому многие хлопоты Бродский взял на себя и кое-что сортировал, паковал и выносил в отсутствии Натальи и детей. Но в один из вечеров, незадолго до того, как он должен был отдать ключи и окончательно проститься, Наташенька, войдя с детьми в квартиру, вдруг почувствовала нечто такое, что могло бы сразить её тут же на месте.
Вот что ей открылось. Одна из полок, где хранились только его книги (или большинство книг принадлежало ему), – именно эта полка отсутствовала. Но это, как молниеносно припомнила бедная Наталья, была как раз та полка, где схоронил бесценный пергамент Пётр Флавианович. Наталия Ильинична была теперь не только потрясена, но решительно не представляла, как поправить дело. Ей припомнился последний разговор с Бродским.
– Так что ты, Наташенька, не возражаешь, если я в твоё отсутствие иной раз в течение трёх примерно дней буду собирать некоторые сугубо свои вещи, а уж потом я верну ключи и окончательно попрощаемся.
– Да и простимся, Петя, уверена, не навсегда.
– О, конечно, но ключи-то я непременно верну. Это ведь твоя квартира. Так что если бы после развода я имел возможность заходить сюда когда хочу, то это был бы... ну... непорядок в твоей жизни. Да что там говорить, когда всё без слов ясно.
– Этого мало, – сказала печально Наталья, – я тоже навещу, но всё-таки вместе с тобой, квартиру на Каразинской. А у меня и ключа нет, хоть случалось мне самой отпирать дверь... Да, Петя, хлопотно это – расставаться и разъезжаться, да видно, Бог судил. Но хорошо уже то, что мы легко расстаемся, а что до имущества и дорогих сердцу безделушек и фотографий, то мы ведь многое уже рассортировали, а что ещё не сделали, непременно закончим.
– Ну и славно, если так... – подвёл он итог разговору, хоть и как-то неопределенно, но более чем миролюбиво.
И вот теперь после этого разговора и его последних сборов оставалось только забрать ключи. И вдруг такое адское открытие, а посоветоваться не с кем. Если начать теперь звонить и хлопотать насчет полки, то выйдет так, что она на все его уступки и алименты, цепляется теперь за какую-то мелочь.
"Нет, это немыслимо, это тупик, – думала Наташа, чувствуя нечто вроде лихорадки. – А если настаивать на возврате полки, то он, чего доброго, примется обследовать её. Да и где она теперь? А как он вообще вынес её, не разгружая? Значит, с ним ещё грузчик был, а то и два... И такси... Хотя нет, "запорожец"-то наш пока в Харькове".
Очень долго думала Наталья Ильинична над внезапно возникшей головоломкой. И одолевала её мысль, что головоломок у неё ещё может оказаться много. Всё это пронеслось быстро, так как дети и разные хлопоты требовали прервать трудные и неопределённые раздумья. И даже если невозможно полностью от них избавиться, то не стоит сейчас обязательно искать решение. А уж вечерком или даже ночью можно будет и впрямь всё расставить по местам. В конце концов она пришла к вроде бы неопровержимым выводам, что нет сейчас повода для отчаяния. Во-первых, как он может доискаться, что под обшивкой хранится документ? Во-вторых, если и найдёт, то как сумеет истолковать? В-третьих, домик-то и по сю пору не думают расселять...
––– . –––
Если бы Наталья Ильинична могла предугадать, как на самом деле будут развиваться события, то не так просто было бы ей успокоиться. Мы же должны теперь снова перенестись в 2005 год. Тогда Пётр Бродский всё ещё пребывал в отличной форме. На 58-ом году жизни это был попрежнему бодрый человек, хоть прошло уже целых 15 лет, как он переселился в Москву с большими надеждами. Конечно, он был не из тех людей, которые когда-то собирались писать картины или симфонии. Но планы какие-то, как у всякого энергичного человека, у него были. Планы и надежды такого рода хорошо всем известны: квартира, дача, гараж, хорошая должность, высокая зарплата при необременительной работе. Но приближаясь неумолимо к отметке "шестьдесят", всякий человек, независимо от амбиций или дарований, начинает тревожиться, что старость не за горами. От религии же Пётр Владимирович был далёк, так как не ведал ничего не только о каком-нибудь вероисповедании, к которому мог бы склониться, но и о собственной национальности не имел ясного представления.
Тем не менее, пока старость его щадила. И они до поры до времени неплохо жили втроем: он, моложавая жена Аня Калмыкова и родившаяся в 1990-м году дочь Ирочка. Ей только что исполнилось пятнадцать лет, и частенько в последние несколько месяцев родители замечали, что мужчины поглядывают на неё.
Ничто не обещало ни бурь, ни всплесков, ни приключений, но порой ему приходила мысль, что старость может оказаться унылой, не богатой, а то и тягостной. Ирочка выйдет замуж, а рассчитывать на хорошего жениха с квартирой не приходилось, хоть она, похоже, унаследовала от матери красивую внешность и сексапильность. Иные знакомые Петра Владимировича в Москве, пока работали, имели вполне сносную зарплату и спокойную жизнь, но вышедши на пенсию, оказывались чуть ли не у разбитого корыта. Слышал он даже разговоры, что некоторые не прочь поменять квартиру на равноценную в провинции, хоть общеизвестно, что москвича весьма трудно вытащить из столицы "на постоянку".
И вот какова бывает игра судьбы. Наткнувшись при перекладке и сортировке книг на что-то за обшивкой, он сперва и вовсе не обратил внимания. Но так уж получилось, что пальцы его во второй и в третий раз коснулись этого едва заметного уплотнения. Казалось бы, человек сугубо практического склада и вообще какой угодно человек не должен обращать на такие вещи ни малейшего внимания. Но вышло иначе. То ли желая внести разнообразие в унылую жизнь, то ли не желая без конца натыкаться своими чувствительными пальцами на эту неровность, он задумался. А поскольку он подобно Петру Флавиановичу, который почти два десятка лет назад орудовал с этой необыкновенной полкой, отметил, что таких чудных полок сроду не встречал, то любопытство его многократно возросло.
Интересно, что живя с Натальей и видя не одну а целых три таких полки, он не слишком ими интересовался. То есть правильнее будет сказать, что хоть с полками, как и вообще с книгами, дело он имел, но о странности всей этой эстетики не задумывался. А если и обращал внимание, то мало ли разных занятных вещей на белом свете? Что же касается книг, то общеизвестно, что среди книголюбов встречаются люди какие угодно. Например, среди торговцев книгами и всяких перекупщиков на книжных развалах в разных городах кого только не увидишь. Одним словом, среди торговцев, перекупщиков, библиотекарей и книгочеев люди бывают самые разные. А если так, то отчего бы и Петру Владимировичу Бродскому не быть "любителем книги"?
Решившись заглянуть за обшивку, он ещё долго колебался, но совладать ни с собственными нервами ни с тем обстоятельством, что ему мерещилась загадка, он так и не смог. Не обладая ни искусством Петра Флавиановича, ни особым терпением, он всё-таки не желал заметно испортить обшивку. Дрожащей рукой сделал он надрез лезвием, просунул пальцы, что ещё более повредило обшивку. Здесь он вынужден был прервать труды. Сумерки уже сгустились, и он подивился, что дочь и жена долго отсутствуют. На самом деле это была ещё одна счастливая случайность. Как бы там ни было, но именно когда он об этом подумал, раздался звук открывающегося замка. Молниеносно были свернуты все работы, а мысль запереться изнутри в комнате была отброшена как совсем негодная. Пустую полку он без труда водворил на её законное место, то есть на ларь. Вошедшие дочь и жена застали его за более или менее нормальным занятием. Полка эта была вещь в семье довольно привычная, так как пребывала в квартире очень даже долго. А сортировка и переборка книг... ну что ж, и этим занимаются иные время от времени.
Теперь решимость его извлечь из-под обшивки это самое нечто только окрепла и превратилась в упорное желание, которое было всё труднее преодолевать. Осторожность же его только возросла, а потому ждать удобного случая пришлось довольно долго. И всё-таки момент, когда он был один в квартире, а Аня и Ирочка появятся не скоро, в чём он был в силу ряда причин уверен, – момент этот наступил.
Когда Пётр Владимирович извлёк из-под обшивки загадочную бумагу Добродеева, он был не просто удивлён, но испуган и даже потрясён. Вообще говоря, реакция его была очень сложная, состоящая из многих переживаний. Постепенно к его раздумьям, весьма неопределенным, прибавились и некие довольно смутные воспоминания. Всё это, вместе взятое, продолжало, тем не менее, составлять некий клубок чувств и мыслей.
Трудно было обнять разумом то, что предстало перед его глазами, А потому он сразу стал думать о чем-нибудь необыкновенном, поскольку к обыденности это в принципе не могло иметь отношение, даже если пытаться предположить что-то очень интересное. Тут же пришла ему мысль, что к этому может иметь касательство некто Добродеев. Хоть он не сразу вспомнил даже фамилию, но всё-таки в памяти его не могло не сохраниться что-нибудь из случайно услышанного за долгие годы о столь загадочном человеке. Случалось ему, хоть и крайне редко (раза два или три – не более) вдруг услышать обрывок разговора, например, между Натальей и Ингой. И даже мелькнули как-то фотографии. В конце концов очень многие люди среди повседневной жизни так или иначе узнают о любви своих близких – любви, которой не суждено быть увенчанной брачными узами. И часто мы по очень слабым отголоскам и случайно обронённым словам можем иметь представление о масштабе личности тех или иных давно ушедших из жизни людей...
Очнувшись от разного рода раздумий и воспоминаний, а также успокоившись окончательно после первого испуга, Пётр Бродский, который, как уже говорилось, в 2005 году не утратил ещё энергии и практической смекалки, стал действовать. Прежде всего он спохватился, что времени у него мало. А потому надо молниеносно восстановить прежний порядок. С этим он справился быстро и легко. И вот теперь он держал в руках фантастический пергамент, который нежелательно, да и невозможно было складывать. Совсем немыслимо было это сделать, не повредив столь редкий и трудно постижимый, должно быть, документ. Посему знаток нормальной жизни и большой мастер на всякие незначительные ухищрения Пётр Владимирович Бродский схоронил пергамент в другом домашнем "книгохранилище", куда годами не заглядывала Анна Сергеевна. А уж об Ирочке и говорить нечего. Было яснее ясного, что их очаровательная дочь едва ли когда-нибудь прочтёт две-три страницы из Шекспира или Сервантеса, чьи имена красовались на суперобложках за стёклами нарядного шкафа. Схоронив за толстыми томами пергамент, он задумался.
Очень быстро после этого он на отдельных листиках записал, где спрятан сей документ. Записал специально не на одном, а на двух листиках, а эти записки спрятал. Одну положил в бумажник, а другую – среди своих бумаг и документов, которых никто, кроме него, не касался на протяжении всех лет, прожитых в этой квартире. Кстати, о месторасположении уютной и нарядной квартиры мы ещё, возможно, вспомним и не раз.
Итак, часть дела была закончена, причём довольно значительная. Теперь удовлетворить "пытливость ума" он мог в любой момент, а осознание того, что наконец значительная часть неожиданной и весьма странной работы завершена, придавало ему выдержку. Да и сама эта выдержка была не так уже необходима. Любопытство же его только возросло. Так что терять он не собирался ни одного дня.
Как и в прошлый раз , необыкновенные его хлопоты завершились с приходом жены и дочери. Только на сей раз всё в квартире было в идеальном порядке. Так как Бродский теперь был в хорошем настроении, то остаток дня он провёл нормально и обедом остался доволен. Но всё время будоражила его мысль, что пергамент, обладателем которого он стал, – это ведь очень даже неспроста. А вдруг судьба приготовила ему неслыханный подарок? Хоть Бродского трудно было причислить к романтикам и кладоискателям, но у него не могла не зародиться мечта, что было бы очень кстати на подходе к старости найти источник благосостояния. Не станем забывать, что треть зарплаты (или даже чуть больше) отдавал он когда-то своей бывшей семье. Так что тогда копилось плохо. А хоть бы и были деньги, то инфляция, грозящая старость и необходимость через несколько лет выдать замуж Ирочку – всё это, вместе взятое, окрашивало будущее вовсе не в розовый цвет.
Удивительный же пергамент за обшивкой полки, быть может, что-то сулил. Вопрос только, что именно и кому... Но ведь не тот человек Добродеев, чтобы зря схоронить за обшивкой полки такую загадочную бумагу... Да и при чём тут вообще Добродеев?.. И чем больше он размышлял, тем туманнее делалась вся сумма обстоятельств. Он тут же вдруг подумал, что последние лет десять, хоть и редко, но мелькала у него мысль, что много загадок в истории его первого брака. Дело ведь не в разводе, развод – вещь нормальная. И не в алиментах, которые он когда-то платил. Ему вспомнилось теперь другое. Как только Инга смогла сама что-то зарабатывать, Наталья тут же уведомила его, что от алиментов он свободен. Мало того, он может не платить и Ванюше, хоть тому ещё только 12 лет. Но самое-то главное, самое интересное в другом. Именно тогда, освободившись от алиментов, он согласовал с Наташей важный вопрос. Ваня переходил на фамилию матери Вайнштейн. И сама Наталья Ильинична делала то же самое. Но если своей фамилией она могла распоряжаться свободно, то для Ивана требовалось разрешение отца. И Пётр Владимирович сейчас отчётливо вспомнил, что он тогда по некотором размышлении противиться не стал. Во-первых, он понимал, что таким способом сына не удержишь, а во вторых – не так уж он и стремился. Хоть подозрения в ту пору едва ли могли зародиться, а если и мелькали, то вовсе ещё не окрепли.
––– . –––
То, что полка теперь никогда не вернётся, конечно, сильно пугало и расстраивало Наталью, а спустя долгие годы и Ваню. Однако дело не было погублено. Доискаться до тайника в полке невозможно уже потому, что такое редко может зайти в голову даже при самом богатом воображении. Так что вроде бы ничего страшного не происходит. Правда, наличие в доме таких мест, где сокрыта сказочная волшебная тайна, очень будоражит воображение. И иной раз кажется, что дело даже не в богатствах, которые всё ещё за семью печатями, а в самой по себе тайне, переданной некогда благороднейшим человеком своей горячо любимой прекрасной подруге и их сыну.
На самом же деле об "острове Монте-Кристо" знали не только два беззаветно преданных друг другу человека, но был теперь ещё и третий. Конечно, Бродский не мог так же часто видеть дом, как Иван или (при желании) Наталья Ильинична. Но всё равно в каждый свой приезд он приглядывал за домом, который разыскал довольно легко. План Добродеева был им отпечатан и изучен. Оставалось только ждать. Да и ждать-то, если задуматься глубоко, неведомо чего и совершенно непонятно – сколько лет. Ведь если даже предположить, что домик покинул уже не только самый последний жилец, но последний бомж, то всё равно ведь не Пётр же Владимирович начнёт раскопки, не имея ни инструментов, ни постоянной базы в Харькове, ни сил, ни возможности не ходить на службу.
Так что надежды его заключались в том, что он использует свою осведомленность, если Иван сам или с кем-нибудь затеет эти огромные работы, которые сулили более разнообразных неприятностей, чем великого богатства. Тем не менее, коль скоро приезды Бродского продолжались, то он, конечно же, не желал отказаться от своих осторожных наблюдений издали. Подумывал он и о том, что его экземпляр мог ведь оказаться и единственным.
Пётр Владимирович тогда частенько ездил в Харьков то по делам службы, то к старым приятелям-друзьям, то к любимой дочери. Но, разумеется, чаще всего, даже почти всегда, не за свой счёт и будучи надёжно прикрытым командировочным удостоверением. Годы между тем шли, а старость, как известно, никого не щадит. Все эти умонастроения, страхи, надежды Петра Владимировича мы уже достаточно описали. Но отметим только ещё раз, что история с домиком, как ни малы были надежды, внесла заметное разнообразие в его жизнь. А потому, хоть и печальны были мысли о неумолимо надвигающихся бедствиях (старости и бедности), но надежда, если и не окрыляла его, то защищала от уныния и беспросветности. Тем более, что от природы он был бодряк и оптимист. Полезны ли вдруг открывшиеся заоблачные надежды для человека такого типа – трудно понять. Но зато вполне можно сказать, что разочарование, особенно окончательное и последнее, когда речь идёт о большой надежде, бьёт часто больнее плётки, будь этот субъект оптимист, пессимист, холерик, мистик, сангвиник или чёрт знает кто ещё. Так что пока вопрос о домике и зарытом в нём кладе остаётся открытым, то до поры до времени легче жить.
Тут мы на некоторое время расстанемся с Петром Владимировичем, отметив только, что к домику он приглядывался издали, опасаясь, что его застанет Иван или даже, что ещё хуже, Наталья Ильинична. Иван же гораздо лучше рассмотрел этот дом, который на самом деле был не что иное как сверхтрущоба. Обнажённые местами стропила казались совсем трухлявыми. Листы кровли, ржавые и покорёженные, то и дело хлюпали от порывов ветра, а местами и вовсе отсутствовали. Стены были не только в трещинах, но и кое- где просели, отчего оконные рамы перекосились. Стекла в иных местах треснули, а в иных – взамен торчали незакрепленные листы грязной фанеры. Забора вокруг двора, который позволил когда-то Флавиану Васильевичу зарыть большую часть сокровищ за пределами дома, – забора этого теперь не было и в помине. А вокруг громоздился мусор самого разного происхождения. Горы его чередовались как бы с горами земли с включениями щебня и битого кирпича.
Здесь не было великой загадки по поводу того, почему власти домик не сносят. И напротив, и тут же на этой стороне улицы, ближе к Бурсацкому спуску, были ещё ужасные строения, но наш домик по запустению и разрухе превосходил любое из них. Должно быть, планировали что-то тут возводить или городить, но планы, как хорошо известно, могут отодвигаться на долгие годы.
Начал Иван свои постоянные наблюдения в 2004 году. Было ему тогда 24 года, и хотелось бы рассказать поподробнее, каков это был человек. Внешность его, помнится, мы уже описали. Будучи по профессии математиком, он не так давно защитил диссертацию. Для математика это не слишком рано. А кроме того, в наши дни математик без учёной степени – это и вовсе никто. Работал Иван в весьма солидном НИИ, хоть приходится слышать, что все эти институты на Украине и в России дышат на ладан. Но нередко говорят и другое: учёные, мол, на Украине получают высокую зарплату, А число их, понятно, если припомнить советские времена, заметно поубавилось. Иван как раз размышлял о том, как увеличить доходы, хоть они с мамой и Инга не бедствовали. Он, похоже, возлагал на клад ещё меньшие надежды, чем Бродский.
Жениться он пока не собирался, а Наталья Ильинична не торопила. Что же касается женщин, то не будучи вовсе ловеласом, успехом он всё-таки пользовался. Мимолетных одноразовых связей он не признавал, но и постоянной избранницы на долгие годы пока не нашёл, да и искать ещё, в сущности, не начал. А потому жизнь текла вполне сносно, что в 24 года не диво. Если бы он стеснялся и робел, когда выяснялось при самых разных обстоятельствах, что он Иван Петрович Вайнштейн, то это бы мешало ему несравненно сильнее. Ваня же имел характер очень независимый, но в принципе был человек тактичный. Обиды он прощал довольно тяжело. И ещё в детстве случалось ему ожесточённо драться, так как сочетание Иван Петрович Бродский тоже не всех устраивало.
И вот, представьте, в 13 лет согласился он стать Иваном Петровичем Вайнштейном, а далее закончил школу одним из первых, закончил университет и защитил диссертацию. Правда, среди учёных, тем более математиков, причудливое сочетание сказывалось на жизни и взаимоотношениях меньше, чем в школе или во дворе по месту жительства.
Случай, конечно, редкий, что и говорить. Но многие помнят, что был ведь такой писатель Василий Гроссман, к тому же не боявшийся подчас говорить правду в страшные годы.
Знал Иван, конечно, твёрдо, кто его настоящий отец, где-то чуть после пятнадцати. А потому его устраивало на протяжении всех этих лет размежевание с Бродским. Одним словом, Иван Вайнштейн был человек, кажется, незаурядный, принципиальный и благородный.
Но забегая далеко вперед, скажем, что в дальнейших необыкновенных событиях случались у него такие моменты, когда ему среди бесчисленных трудностей и опасностей мешала и эта необыкновенная комбинация имени-отчества и фамилии. Да и Наталья Ильинична, случалось, от этого страдала.
Ну а дом, между тем, не один год ещё светился, что стало для Ивана разочарованием и хоронило его надежды. Конечно, жизнь без приключений при сносной зарплате и беседы на работе с интеллектуалами куда спокойнее, чем рискованные и опасные труды и операции, которые в дальнейшем выпали на его долю. Но всё равно отметим, что жизнь на зарплату, даже если она вполне сносная, мало сулила радостей на Украине и в России в эти годы, то есть в начале нынешнего века.