С ЛЮБИМЫМИ НЕ РАССТАВАЙТЕСЬ
MISSING by POPPY Z.BRITE
Позднее лето. Бриз, дующий с набережной, приносил запах гнилой рыбы и образ устричной ракушки с серебряной слизью. Был и другой запах – более тяжелый, с самой глубокой части реки - этот запах заставлял гуляющих ускорить шаг и отворачиваться от темной воды.
- Кто-то утонул неделю назад, - сказал Эндрю, на что Люциан ответил:
- Бред. Это канализация.
Но этот запах, вместе с похожей на грязный засаленный матрас жарой, вывел их из ночного клуба. Ноты саксофона, как нитки цветных бусин, привели их на улицу. Запах все еще чувствовался, но он смешивался с жирным запахом жареных устриц, острым ароматом масляных картин и керосином – все это оставили после себя художники, ушедшие домой несколько часов назад. Площадь Джексон нависла за темным витиеватым железом.
Люциан слегка прижал лицо к перилам. Они были прохладные, и, когда он повернулся к Эндрю, между его носом и лбом красовалась полоска грязи.
Эндрю плюнул на носовой платок и дотронулся им до лица Люциана.
-Только, ради Бога, не облизывай свои губы. На перилах сотни бактерий.
Улыбнувшись, Люциан неохотно отвернулся от платка. Несмотря на то, что они ушли из клуба, в котором слушали музыку и иногда выступали сами, их ночное пьянствование происходило намного дальше. По пути к комнате Люциана они прошли мимо одинокого бродяги с нацеленным в небо саксофоном, чья музыка звучала как плач. Щелкающий звук где-то внутри инструмента походил на грохот костей, но Эндрю все же вытащил четвертак и прицелился им в обувную коробку, стоящую у ног мужчины. Четвертак отскочил и покатился по дороге, но мужчина продолжил играть. Они прошли мимо пиццерии, воняющей тушеными в орегано томатами, мимо бакалейного магазина, который, несмотря на то, что был закрыт, издавал тысячи таинственных и аппетитных ароматов кухни страны с великой пирамиды. Но даже за всеми этими запахами чувствовался влажный тяжелый запах реки. Узкие ноздри Люциана чуть расширились.
Они прошли вдоль улицы в тишине, два белокожих нон-джазовых музыканта будоражили воздух во Французском квартале. Здания, мимо которых они проходили, становились все более темными и разрушенными.
Несколькими минутами позже Люциан прошел мимо сломанного уличного фонаря, повернул на аллею и подтолкнул плечом тяжелую дверь. Они нырнули под хлопающие черные занавески, образовав дождь из пыли, и оказались в маленьком темном магазине, освещаемом двумя керосиновыми лампами. Оранжевые тени облизывали стены, излинованные полками с крошечными бутылочками и коробками. Бутылки причудливых форм с длинными горлышками, сделанные из древнего тонкого стекла голубого и янтарного цвета, с пробками вместо крышек. Большинство содержимого было темным и непонятным. От коробок пахло заплесневелым картоном. Легко можно представить щелкающий звук потревоженных гнезд насекомых в темных уголках полок.
Люциан смущенно стоял, уставившись куда-то влево от того угла, где сидела женщина.
- Добрый вечер, миссис Карстейрс. Как продажи?
- Как всегда. Никто не заходит. Магия больше никому не нужна, – женщина поуютнее закуталась в серое одеяло, накинутое на плечи. У ее ног стояла чашка с бесцветной кашей, возможно, овсянка, в которой была похоронена ложка.
- Печально слышать. Ну, мы наверх, - Люциан нырнул под очередную занавеску в задней части магазина. Эндрю слышал его топот по лестнице. Он перевел взгляд на хозяйку, которая, кажется, его и не замечала, деловито почесываясь под серым одеялом. Его колено ударилось об угол длинной деревянной коробки. Он застыл, но не смог удержаться и посмотрел вниз.
Под стеклянной крышкой возлежала худая маленькая фигура с застывшей улыбкой. Должно быть, скелет, но тонкий слой переливчатого пергамента все еще обтягивал лицо и гнилые руки. Эндрю предположил, что глубоко в глазницах находятся маленькие кусочки прозрачного мрамора, но не позволил себе приблизиться достаточно близко, чтобы удостовериться в этом. Несколько серебряных прядей волос спутались на сгнившей шелковой подушке.
- Это не сложно сделать, - сказала миссис Катстейрс, – Если ты любишь достаточно сильно.
Эндрю посмотрел на нее. Она не дала никаких объяснений своим словам, ни на дюйм не повернула кивающей головы в его сторону, лишь безмятежно куталась в одеяло, окруженная флаконами с истолченными в порошок языками летучих мышей и коробками с фрагментами костей святых и убийц.
Эндрю проглотил кислую слюну и поспешил по лестнице за Люцианом.
Люциан рылся в своем маленьком сломанном холодильнике и нашел Эндрю бутылку пива. Для себя же он вытащил пакет апельсинового сока с Дональдом Даком, наполовину заполненной фиолетовой слизью. Это была водка, смешанная с дешевым японским сливовым вином в пропорции 50 на 50, чья консистенция схожа с кетчупом. Напиток отвратителен, он заполнял крошечную комнату запахом гнилых фруктов, которым пропитывалась одежда Люциана. Он утверждал, что этой смесью напивается быстрее, чем любой другой.
Он налил немного в банку из-под желе с серо-белыми зарубками. При первом глотке длинные ресницы опустились от удовлетворения, этот вкус был знаком так же хорошо, как поцелуи любовника, вкус его мира. Он глотнул еще и лег на расстеленную кровать, уставившись мимо Эндрю в окно. Через грязное стекло слабый разбавленный свет луны казался засаленным.
Эндрю наблюдал за Люцианом. Теперь он расслабился. На улице его худые плечи и тонкая шея всегда приковывали к себе внимание; худощавый и утонченный Люциан носил шелковые шарфы и длинные черные куртки, которые делали его обманчиво похожим на богача. Когда у него не просили денег (которых у него и не было), его преследовали из-за красивого европейского лица, и на темной узкой улице его взгляд становился бдительным. Эндрю, обладая арийской внешностью, был более крупным парнем. Обычно поздно ночью он шел до дома своего друга, не имея ничего против длинного одинокого пути назад в свою собственную квартиру.
Люциан скинул ботинки. Он не носил носков. Встряхнув пушистыми волосами - темно-рыжий деликатно сочетался с серебряным блондом, и улыбнулся Эндрю, смотря на него через край банки для варенья. Эндрю встал, потянулся, чуть не уронив шаткий стул. Потолок в комнате необычно низкий. Люциану в самый раз, а вот Эндрю, который на пол фута выше, чувствовал себя здесь неуклюжим, и у него начинала развиваться клаустрофобия.
- Не против, я окно открою?
- Конечно, открывай. Любое открывай, - голос Люциана отяжелел от сливового вина и сарказма - в комнате было только одно крошечное окно. Эндрю толкал грязное стекло, пока оно не соскользнуло наверх. Он не слышал, как двигался Люциан, но, когда он повернулся к комнате, Люциан вытаскивал новую бутылку пива. Их пальцы коротко поцеловались, когда Эндрю брал бутылку.
Пальцы Люциана были длиннее его ладони, очень тонкие и чистые, слегка сплюснутые на концах благодаря Джуно – единственной дорогой вещью в комнате. Он стоял на четырех ножках в углу позади Эндрю, черные и белые клавиши светились в полумраке. Пальцы Люциана прятали кристаллическую магию, чувство тона и давление, которое могло выжать блеск, каплю цвета из музыкального фрагмента. Целый день он находился в комнате, спал невинным сном в жаркие часы полудня, затем играл до наступления ночи, извлекая потоки звуков из потрепанного Джуно, которые выплывали из окна, устремляясь вниз по лестнице, чтобы быть задушенными среди бутылок и упаковок миссис Катстейрс. Раз в месяц приходил чек от безликого и бесполого родственника с Батон Руж. В течение нескольких дней Люциан и Эндрю могли питаться в симпатичных ресторанчиках, выпивать в хорошо освещенных и просторных барах за пределами Французского квартала. Затем, до прихода следующего чека, они возвращались к темным клубам и сливовому вину. Стихи Эндрю были попытками поймать в слова светящуюся прозрачность музыки Люциана, и еще он немного умел играть на гитаре. Они пытались расширить границы услышанной ранее музыки, вместе составляя замысловатые симфонии, а миссис Катстейрс была слишком увлечена своими ритуалами, чтобы стучать ручкой метлы в потолок.
Люциан вытянул ноги, подогнув пальцы. Его ногти были жемчужного цвета и слабо светились. Он отхлебнул последние капли фиолетовой слизи и снова наполнил банку.
- Этот скелет… - начал Эндрю.
- Какой скелет?
- Внизу.
- А, труп миссис Катстейрс. Такой очаровательный.
- Как ты думаешь, зачем она его держит? Какое-то странное развлечение?
- Это ее муж. Был.
- Не может быть!
- Что-то вроде того. Слишком мал для тела мужчины, не так ли? Значит, ее ребенок. Однажды она рассказала мне длинную историю насчет этого. Если бы я был трезв, я был бы в шоке.
- Скелет ее ребенка? В стеклянной коробке?
- Он умер давным-давно. Думаю, это ее единственный ребенок. Она была против похорон и оставила его гнить. Знаешь, она ведьма, или считает себя таковой. Она знает, как его высушить. Мумифицировать.
- Она вытащила внутренности?
- Полагаю, что да. Господи, Эндрю, забудь об этом.
Эндрю замолчал, но забыть не мог. Его взгляд остановился на торсе Люциана. Он расстегнул рубашку, и углубления в грудной клетке были полны серебряных теней. Эндрю наблюдал за тем, как она поднимается и опускается снова и снова. Его мысли перенеслись к маленькому телу внизу. Миссис Катстейрс уже спит, так что внизу пусто, лишь пыльные бутылки и тараканьи гнезда. Возможно, слабое фосфорное свечение между костями тела.
Миссис Катстейрс была не в состоянии отпустить ребенка, она цеплялась за единственную часть, которая у нее осталась, и, возможно, если она прижмет лоб к стеклу, то сможет прочитать его сонные мысли. Она сохранила эссенцию, самую чистую его часть. Она видела те части тела, которые никто не видел, но сейчас их уже не было. Он представил полость грудной клетки, набитой благоухающим бельем, череп выскоблен сухими специями. Он был слоновой костью, оболочкой.
Люциан сжал губы, безуспешно подавляя зевок.. Эндрю увидел два ряда ровных зубов, маленький мягкий фиолетовый язык.
- Уже поздно, - сказал Люциан. – Я хочу спать.
- Сначала сыграй мне.
- Очень поздно.
- Пожалуйста. Совсем немного.
Люциан закатил глаза, но улыбнулся.
- Пять минут. Не дольше.
Он встал за Джуно и нажимал кнопки, уменьшая громкость почти до нуля. Его ресницы, черные в слабом освещении, падали тенью на бледные щеки. Его руки начали двигаться, и изливающиеся звуки утекали прочь, прорываясь сквозь влажный тяжелый воздух комнаты.
Эндрю подался вперед, слегка разомкнув губы. Музыка раздувалась и разбивалась. Каждый осколок был частью цветного стекла, частицей пряности. Он закрыл глаза и смотрел, как музыка ткет гобелен на внутренних сторонах его век. Яркие цвета слоились, поблескивая.
Когда он осознал, что ничего не слышит, он открыл глаза. Люциан перестал играть и принюхивался к воздуху. Кончик его прямого носа дергался.
- Снова этот чертов запах гнили.
Эндрю глубоко вдохнул. Насыщенный влажный аромат под благоуханием вина и острый запах их пота. Эндрю кивнул. Люциан вздрогнул.
- Ничего не могу с этим поделать. Слишком жарко, чтобы закрыть окно, - он оживился, – У тебя есть мускус. Уже поздно, иди домой. Увидимся завтра ночью, - он подтолкнул Эндрю к двери.
Эндрю знал, что Люциан разденется и ляжет в кровать вместе с бутылкой апельсинового сока, пока не пройдет пронизывающая жара и можно будет заснуть. У двери Эндрю обернулся, не понимая своего необычного и смущающего порыва, и сомкнул руки вокруг Люциана. Люциан застыл от удивления, затем неуклюже обнял Эндрю за шею. Это было мимолетное, неуклюжее объятие, но когда оно завершилось, Эндрю стало немного легче.
- Ну, завтра увидимся
- Как всегда?
Снаружи проехала машина, и в движущемся свете ее фар по глазам Люциана проскользнула тень. Его губы изогнулись в несчастной улыбке.
Эндрю спустился по лестнице. Люциан держал дверь открытой, чтобы осветить Эндрю дорогу. Когда он нырнул под занавеску, дверь закрылась на замок. Мгновение он стоял в темном магазине, позволяя глазам привыкнуть к свету, замаскированному тяжелыми черными занавесками миссис Катстейрс. Когда он сделал шаг вперед, его ботинок ударился о длинный деревянный ящик. Стекло задрожало. Он почувствовал, как внутри что-то задвигалось. Если он потянет за драпировки, впуская в комнату туманный лунный свет, он увидит…
Но он не хотел. Он направился в сторону двери, и в один неприятный момент его рука вместо двери нащупала тонкий влажный шелк. Затем он вышел и начал вглядываться в поисках окна Люциана, которое было таким же темным, как и любое другое окно в расползающейся сети блочных зданий.
Он вернулся в свою однокомнатную квартиру. На полу у кровати жужжал фен, в окно уютно светил уличный фонарь. Эндрю лег с плеером и был убаюкан каскадом мерцающих звуков - единственная кассета с их музыкой, которую Люциан позволил записать. Звуки кружили по комнате Эндрю в поисках трещины, дыры, маршрута, чтобы сбежать. Наконец, они проскользнули под дверь и с вихрем воздуха унеслись к реке.
Следующий день был более жарким и влажным, на улицах люди ловили ртом воздух, как пловцы, а мухи роились в блестящих сине-зеленых смердящих облачках над кипами мусора. День пах кокосовым лосьоном для загара и морскими продуктами, жаренными во фритюре. Когда тени на улицах стали удлиняться, а цвета приняли грязные оттенки голубого и фиолетового, Эндрю возвращался в комнату Люциана. Тяжелый запах реки начал проникать в воздух. Когда Эндрю пробирался через пустой магазин и поднимался по ступенькам, запах стал тяжелее.
Люциан все еще был в постели. Простыня перекручена между ног и натянута на тело. Один ее уголок прикасался к бледно-розовому соску.
Эндрю сел на колени рядом с кроватью. Теплая сырость пропитала колени его брюк, вязкая и липкая. Он опустился в лужу из водки и сливового вина. Скисший фруктовый аромат. Длинные ресницы Люциана были готовы опуститься. Эндрю дотронулся до его руки. Пальцы неподвижны, он слышал, как чистые острые ногти деликатно заскреблись под простыней от давления его ладони. Рядом с кроватью лежала яркая картонная упаковка: DozEze. Снотворное. Не хватало лишь двух таблеток. Значит, Люциан не пытался покончить с собой.
Эндрю зарылся лицом в простыню, вдыхая запах хлопка, призрачный аромат моющего средства, старого пота - все запахи окутаны тяжелым запахом реки. Неоновые картинки, которые увеличивались и взрывались с внутренней стороны его век, образовали лицо Люциана. Темный шелк ресниц, слабое белое свечение за нижним веком, раздвинутые губы были слишком красивы, слишком одиноки.
Эндрю крепче сжал глаза. Как же он теперь сможет покинуть комнату? Как он может позволить опуститься к этому одинокому белому телу со скальпелями, свидетельствами о смерти и банками с формальдегидом?
Спустя несколько минут он мягко подтолкнул Люциана на одну сторону и лег рядом с ним.
Это была жаркая ночь, но они начинали остывать. Больше не будет душных обнаженных ночей, иссушенных красных дней. Эндрю потер грязное окно и выглянул. Мужчина с саксофоном все еще стоял, согнувшись и корчась под сломанным фонарем. Дурацкое место для уличного музыканта. Здесь никто никогда не ходит. Эндрю закрыл окно, чтобы больше не слышать музыки, звучащей как завывание умирающей кошки.
Он включил Джуно и потыкал в клавиши. Мелодия получилась красивой, но в ней не было кристаллического водопада звуков, глубоководного течения волшебной пыли. И все-таки на синтезаторе он играл лучше, чем на гитаре.
Он пересек комнату и сел на пол к ножке кровати, опираясь лбом на угол сконструированного им длинного деревянного ящика. Край стеклянной поверхности впивался в бровь.
Эндрю больше не нужно было заботиться о том, чтобы дышать неглубоко, - он делал это неосознанно. Он не обладал знаниями женщины, живущей внизу. Запах в комнате был очень тяжелым, очень влажным. Со временем это пройдет. Люциан снова будет чистым; по крайней мере, он может достигнуть начальной степени очищения. Эндрю подумал о палочках слоновой кости, о сухой ароматизированной шелухе.
Он поднял голову и заглянул в ящик.