ВСПОМИНАЮ своё детство: тяжкое, голодное, холодное. Его можно было бы разделить на несколько частей, не связанных между собой яркими впечатлениями, а лишь только тревогой и нуждой.
Довоенное (на Кубани) я вообще не помню, а вот военное на Забайкальской железной дороге, куда мы были эвакуированы во время наступления фашистов, хорошо запомнил, особенно весну сорок пятого года. Мне тогда уже было восемь лет, как и моему другу Мишке из Одессы.
Со слов моей матери мы уже знали, что бои идут в самом Берлине. Из всей нашей вокзальной детворы только у нас с Мишкой ещё живы отцы. У остальных: Кости Чуханцова, Федьки Задорожного, Петра Коломийцева, Николая Заболотного – погибли ещё в начале войны.
Уже как два месяца от Мишкиного отца и матери нет никакой весточки с Западного фронта. Мишку воспитывает бабушка.
У нас идёт бойкий обмен товарами, который мы смогли выпросить у солдат во время их временной остановки на станции Слюдянка. Мы все одногодки, в школу не ходим, околачиваемся среди военных составов, не забывая и о своей домашней работе: принести воду, буржуйку затопить, дрова и уголь заготовить, картофель почистить.
Восьмого мая как никогда по-весеннему тепло, и мы всей ватагой собираемся на Байкал. Благо не надо отапливать теплушку, которая зимой так продувается, что оставь буржуйку хотя бы на час – без огня околеешь.
Взрослые все на работе. Обеденный перерыв. Появляется Мишкина бабушка Сара Лазеровна Турчанская, она работает в столовой поваром, и своим надоедливым голосом зовёт внука:
– Миша, иди кушать гоголь-моголь.
Мишка срывается с места и бежит к теплушке.
Мы, облизываясь, с завистью смотрим ему вслед. Мы-то знаем, хотя и военное время и наказание за воровство строго, но наверняка она что-то вкусненькое принесла с работы внуку. Мы садимся на рельсы и ждём, пока Мишка поест этот злосчастный гоголь-моголь.
На этот раз повезло, Мишка притащил банку консервов: американская говяжья тушёнка – и маленький кусочек хлеба.
Наш путь лежит к Байкалу, мы знаем, что Костя – заядлый рыбак, он обязательно что-нибудь поймает съедобное. А там у костра шашлык из рыбы, пальчики оближешь.
Мы не торопимся домой, родители работают допоздна по двенадцать часов в сутки. У нас много времени и свободы. Среди своих сверстников я не чувствовал тоски и боязни за жизнь отца. Может, ещё не осознавал всей трагедии того периода, когда шла война, хотя наш передвижной ремонтный состав часто получал похоронки. Я не испытывал никакой тоски по малой родине, по дедушке и бабушке, так как я их совсем не помнил. Я страшно боялся одного: после смерти младшего брата потерять мать в случае её болезни. Организм её был слаб от изнурительного труда и постоянного недоедания. Свой скромный паёк она практически весь отдавала мне, а сама питалась дарами леса, охотой и рыбалкой.
Засиделись мы на берегу озера. Солнце скрылось за горой, стало прохладно, и мы бегом на станцию к своим вагончикам: у каждого из нас строгие семейные обязанности.
Наших родителей задержали на работе. Возможно, ждали экстренных сообщений с фронта.
Я стал жарить картофель на жире из нерпы. Теплушка наполнилась едким запахом и дымом, открыв дверь, я услышал протяжные, безмятежные гудки паровозов. Никогда раньше не воспринимал их так торжественно, как сейчас. Они воедино слились с голосом леса и шумом Байкала.
Мать пришла какая-то возбуждённая, достала из авоськи такую же банку консервов, как та, что мы уже умяли с друзьями на озере, и мы стали есть. Я ел картофель и пытался не дышать, так как при каждом вдохе тошнило от рыбьего жира. Закусывали сушёными ягодами и кедровыми орехами.
Ночь нас порадовала необычайной теплотой после долгого зимнего периода и поздней весны. Ложась спать, я заметил, что мать не торопится ко сну, она что-то ждёт важное.
Ждала, возможно, сообщений Совинформбюро.
Наконец она улеглась в постель и начала вслух вспоминать, как в это время на Кубани цветут вишни и яблони, вот-вот зацветёт сирень, а за ней акация, и их волшебный запах окутает весь южный город. Мать начала читать чьи-то стихи, да так задушевно, что я невольно мысленно оказался в цветущем саду и под шум листвы и любимый голос матери стал засыпать:
В том краю, где много винограда,
Где весна, как лето, горяча,
Соловьи и розы в гуще сада
Обо мне вздыхают по ночам.
Проснулся от того, что кто-то громко стучит в дверь теплушки с криком: «Ура! Победа!»
Мать встала с постели, открыла дверь. И в теплушку по одному стали вваливаться её подружки. Они шумели, целовались, кричали от радости. На столе появились какие-то бутылки, американские консервы, рыба, картофель. Мать посмотрела на часы: было два часа ночи.
Мы так часто говорили о войне, забывая о времени, что казалось, этой войне не будет конца и края. Верилось и не верилось, что она может закончиться.
В теплушке шум, гам, кто-то принёс патефон. Пока мать искала пластинки, ей сообщили, что ещё вчера под Берлином подписали акт о капитуляции фашистской Германии. До утра в нашем вагончике праздновали Победу и начало новой мирной жизни. Все надеялись на лучшее и были уверены, что все лишения остались позади.
Мать выпроводила меня к Мишке, так как его бабушка была у нас в гостях. Я собрался и пошёл к другу, который так же, как и я, давно не спал.
Вскоре вся наша ватага была в сборе, и мы двинулись на станцию, где уже гудели гудки и раздавались выстрелы из автоматов, пистолетов и ракетниц. Повсюду встречались люди с радостными и ликующими лицами.
В этот же день нами было замечено ускоренное движение поездов с военной техникой в обратном направлении – на восток: война с Японией ещё продолжалась. От детского взгляда ничего не утаишь, даже технику, которая была скрыта под брезентами. Мы уже хорошо различали, где танки, где пушки, где «катюши» на платформах стоят, и радовались каждому встречному поезду. Пребывая на станции и слушая по радио голос Левитана, гордились солдатами и своей Родиной.
Гурьбой мы ещё долго околачивались на станции, видели, как наши родители собираются в столовой, в большом вагоне-ресторане. Ясно – собрание! В этот день взрослые пришли с работы рано, как никогда. Мои друзья, завидев родителей, немедленно побежали к своим вагончикам, мы же с Мишкой остались около вагончика ресторана ждать бабушку. Вскоре за нами пришла моя мать и забрала нас, сообщив другу, что сегодня он будет спать у нас.
Потом стало известно, что на отца Мишки пришла похоронка. И бабушка попала в госпиталь с сердечным приступом. Несколько дней Мишка жил у нас. Я видел, как мучилась моя мама, не знавшая, как сообщить моему другу страшную весть. Я же, ничего не зная о похоронке, всё время сокрушался, что Мишкина бабушка в День Победы нам не приготовила гоголь-моголь, и здесь вскрылась семейная тайна.
Оказывается, Мишкина бабушка наварит свёклы и зовёт его к столу, называя эту бурду гоголь-моголь. Выходит, зря, мы всю войну Мишке завидовали, думая, что он дома ест деликатесы, которых мы и в помине не видели. Бедный Мишка, сколько ему пришлось выдержать издевательств с нашей стороны, но он ни разу бабушку не выдал. Я его после этого случая ещё пуще зауважал.
Ещё не кончился май, а за Мишкой с фронта приехала его мама – военврач. Как её ни уговаривали остаться работать в местной больнице, они всей семьёй уехали в славный город Одессу. Горе сближает людей. Поэтому моя мама долго переписывалась с этой семьёй, и я с Мишкой.