Давно они с сестрой не были у родителей в гостях вместе. Всегда приезжали в разное время. Старики остались одни. Нужно было им помочь и огород обработать, и дом к зиме в порядок привести, и обеспечить дровами и углем на долгую зиму, поэтому почти все лето в деревне гостили старшие внуки и приезжали с семьями дочери.
Старшая из них – Леночка – навещала родителей чаще, потому что жила ближе. Двести километров – это не расстояние по дальневосточным меркам. Младшая дочь Катя жила в Приморье, поэтому приезжала только раз в год, во время своего отпуска.
Сестры были очень дружными, хотя разница в возрасте была у них в шесть
лет. Леночка родилась в грозном сорок четвертом году. Вернее, такую дату рождения ей поставили в свидетельстве. На самом деле она родилась перед Новым годом, в конце декабря 1943 года.
-Да чего девчонке год прибавлять, - сказали в сельском Совете, - запишем ей дату рождения первого января 1944 года.
Так и поступили.
Отец Леночки домой вернулся только после Победы. Когда родилась Катя, имя ей дала Леночка. Считалось, что это очень хорошо, когда старшая сестра подбирает имя младшей. Крепче любить будет. А Катей Лена назвала сестренку в честь своей любимой куклы. Вот как!
Родителей свела вместе война. Мама на фронте была связисткой. Восемнадцатилетней девочкой пошла она на войну и попала в самое её пекло – под Сталинград. Она была одной из тех, кто обеспечивал связь между командными пунктами. От четкости работы связистов зависела слаженность действий всех частей фронта. И не собиралась она выходить замуж на войне, и не собиралась влюбляться, но она не устояла перед чарами спокойного и улыбчивого парня, у которого были небесно-голубые глаза и кудрявые, белокурые светлые волосы. Поженились они с Гришей в сельском Совете в полуразрушенной деревне. И уже через полгода мама была демобилизована, потому что она ждала своего первенца.
Как она добиралась к родителям в сибирскую деревню на севере Красноярского края, она рассказывала сдержанно. Бабушка говорила, что когда дочь пришла в село поздней осенью, то сапоги ей снять не удалось. Её маленькие ножки так сильно отекли, что голенища сапог просто распороли. И как мама кричала по ночам долго и страдала бессонницей – девочкам тоже рассказывала бабушка. Мама девочкам ничего о войне не рассказывала.
С тремя ранениями вернулся домой отец. Он потерял в самом конце войны ступню ноги, и ходил на протезе, а всю жизнь проработал в совхозных мастерских у токарного станка. И только иногда вечерами дочери слышали, как отец стонет от боли, когда опускает ноги в таз с целебным отваром. Да видно было, что Григорий Степанович прихрамывает немного, когда идет по улице.
Сестренки были неразлучными. Росли они в крепкой семье. Родители любили друг друга очень сильно. И дорожили друг другом. Когда отец возвращался из мастерских во время полевых работ очень поздно, мама всегда его ждала до самого позднего вечера. Никогда не оставляла ему ужин на столе, а всегда накрывала на стол при его возвращении. И всегда в баньке была согрета вода, для того, чтобы отец привел себя в порядок.
И ни разу мама отца не назвала иначе, чем Гришенька.
-Мой Гришенька, – говорила мама с гордостью, - как рассудит дело, словно припечатает! Не убавить, не прибавить!
Дочери выучились, обе окончили медицинский институт. Старшая, Лена, стала детским врачом, а младшая – невропатологом. Замуж вышли обе за хороших парней ещё на студенческой скамье. Родители помогли им поднять первенцев, а теперь пятеро внуков было уже у родителей. И не было в родительском доме гостей желаннее, чем эти их корешки, как они ласково называли своих внучат. Дедушка был старшим внукам и друг, и советчик, и наставник, и учитель. В специальном сарае было полно велосипедов, был мопед с бензиновым моторчиком, лежали рыболовные снасти, стояли корзины для сбора орехов и грибов. А внучек он называл принцессами и баловал их, как мог. Особенно дорога его сердцу была Олеся, которой было всего три года. Все свои слезы, все обиды маленькая девочка несла своему дедушке.
После того, как она неосторожно упала на дорожке, и ее стали все утешать, она сердито посмотрела на всех и сказала:
- Я для дедушки плачу!
Большая удобная усадьба, огромный огород, сеновал, теплый гараж, прекрасная баня появились не за один день. Грушевые и сливовые деревья тоже насчитывали уже много лет, огромные кусты вишни давали щедрый урожай почти что ежегодно, но настала пора проститься с этим заветным кусочком земли, где каждый камешек был согрет руками семьи, где каждый уголок был обжит и ухожен! Стареть стали родители, болеть, вышли на пенсию. Деревня стала скудеть. Закрыли фельдшерский пункт, потом клуб, почту. Перестал ходить в село рейсовый автобус. Молодежь устремилась в город, где была ещё какая-то работа. Соседи стали переезжать поближе к своим детям. Дочери на семейном совете решили перевезти родителей в город.
Наступил грустный день прощания с родными местами, с родным двором, с родным домом, с берегом реки детства. Родители продали дом на снос, потому что сруб его был из вековых бревен сосны и мог еще долго послужить людям. На вывоз продали и гараж, и баньку, а постройки разобрали на дрова. Днем нельзя было смотреть без боли на разрушенный двор. Зять все ненужное вывез и сдал на металлолом.
Дочери уже купили родителям небольшую однокомнатную квартиру на окраине города и хороший дачный участок с удобными подъездными путями, чтобы не отрывать стариков от привычного уклада жизни. Не могли старики без работы жить.
Днем прощания стал день Рождения матери. К седьмому сентября убрали огород и сняли недоспевшие груши. Столы накрыли во дворе, и они просто ломились от угощения! Собрались за столом и дети, и внуки, и зятья, и соседи, и знакомые, и родственники. Почти пятьдесят человек уместились за огромным дощатым столом под старой черемухой.
Подарками одарили мать и слов сказали много теплых, а она сидела рядом с отцом такая грустная, что нельзя было и смотреть без боли. Отец тоже притих. Родителям было не до веселья. Шутка ли сказать? Как без грусти покидать усадьбу, на которой они почти сорок лет прожили? Как уезжать от родных мест? Приживутся ли они на незнакомом месте? Старые кусты не пересаживают. А если и пересаживают, они редко приживаются после на новой земле.
Огромный огород возле дома заканчивался у реки.
В конце огорода была калитка, через которую можно было пройти и оказаться прямо на крутом берегу тихой речушки. Под сенью ив здесь стояла скамейка, на которой они любили посидеть когда-то втроем. Именно здесь они доверяли ей свои секреты и говорили о сокровенном.
-Девочки! Давайте сходим на наше заветное место на берегу, - предложила дочерям мать поздним вечером, когда гулянка отшумела, довольные гости разошлись и разъехались по домам, а сестры перемыли всю посуду и убрали все со стола.
И они пошли к реке, когда было уже за полночь.
Старшая сестра взяла с собой теплые пледы. Она всегда и везде заботилась о сестре и о матери. Чтобы не простыли от прохлады ночной реки её дорогие!
На скамейке дочери уселись по обе стороны от матери и прислонились к ней. Обняли они свою родимую с двух сторон, да так и сидели в молчании, укутавшись в пледы. Стояла глубокая тишина. Только река плескалась легкими волнами, да играла рыба на глубине.
В тишине особенно отчетливо зазвучал неповторимый мамин голос. Теперь он звучал немного приглушенно, но нежность звуков была прежней, молодой.
-Я хочу вам, доченьки, здесь, на этом месте, где мы сидим последний раз и прощаемся с ним, рассказать одну историю из своей жизни. Вот вы всегда расспрашивали меня о войне, а я отмалчивалась. Я вам сегодня один раз расскажу, какое у неё было лицо, и больше никогда про это рассказывать не буду. А вам скажу так: детям и внукам расскажите эту историю только тогда, когда увидите, что они легко стали к слову «война» относиться. Что у них боль прошла от этого слова. Что они перестали понимать, через что мы прошли тогда. Сейчас её сильно в приглаженном виде стали показывать. Помните, вы меня в клуб позвали, чтобы хорошее кино про войну посмотреть. Я сходила и посмотрела, но вам ничего тогда не сказала. Я видела войну, а вы верьте тому, что вам показывают.
Мама вздохнула, помолчала.
-Мне ведь тогда только восемнадцать лет исполнилось. Работала я после техникума в отделе статистики. Ушли мои старшие братья на войну, я одна с родителями осталась. Живем мы, писем с фронта ждем, сами письма почаще пишем, чтобы родных поддержать, да сводки с фронтов слушаем так, что припадаем прямо к черной тарелке репродуктора. Вдруг, пришло к нам в организацию предписание: отправить на фронт двух комсомолок добровольно. Оглянулись вокруг наши начальники. Самыми подходящими были Светлана и Галина. А я по возрасту немного не подходила. Мне двух месяцев не хватало до девятнадцати лет. Вот и получалось, что идти на войну нужно этим девушкам. Обе рослые, сильные, крепкие. На словах – такие передовые комсомолки, что заслушаешься! Вынесло собрание такое решение. Моя кандидатура даже не рассматривалась. Я ведь ростом всего метр пятьдесят четыре и силой обделена. Перед самым уходом на фронт приносит Галина справку от врачей, что она ждет ребенка. Куда ей на фронт? Тогда вызвали меня, и я не отказалась. На сборы всего несколько часов было. Документы в военкомате мне мгновенно сделали. Вечером я в огромной, не по росту шинели, в ботинках не по ноге, в шапке, которая на глаза съезжала все время, уже ехала в теплушке с другими девочками в большой город, где нас два месяца учили на военных связисток. Тут я себя в порядок привела. Все ушила, все подогнала. Даже шапку ушила. Косу свою русую я обрезала, некогда там было за такой копной ухаживать, и стала я исправным курсантом. Вот только мой детский голос всех смущал. Даже командиры уточняли у меня всегда, с какого я года рождения, и есть ли мне уже восемнадцать лет? На других девушек засматривались военные, а на меня никто внимания не обращал. Кличку обидную дали: «Кнопочка». И за рост мой невысокий, и за нос мой, чуть курносый, и даже за мои васильковые глаза, круглые, как бусинки. Однако я была боевой по характеру девочкой. А кнопочка – она ведь остренькая! Училась я лучше всех. Летом нас уже отправили на Сталинградский фронт. Первый раз я услышала звуки канонады и сами выстрелы. В июле горели степи под Сталинградом так сильно, что и света солнца не видно было из-за дыма и копоти. Нас на передовую не пустили, мы работали в прифронтовой полосе. Однажды нас построил старшина, и мы пошли на берег Волги. Там из боя вышли наши танки. Экипажи около тридцати часов не выходили из боя. Мальчишки только выходили из машин своих боевых и падали, как подкошенные, и засыпали прямо на песке. Мы с девочками их волоком подальше от берега оттаскивали, умывали им лица из ведер, которые нам зачем-то дали при построении. Танки стояли с заглушенными моторами. В дыму и копоти мы не сразу рассмотрели, что броня покрыта слоем человеческих останков. Боже мой, какой это был ужас! Вы не представляете! Как танки окопы давили, так все на броне у них и осталось! Нам выдали тяпки обыкновенные крестьянские, и мы должны были ими очистить танки, а потом облить их водой из Волги, чтобы они остыли. Девчонки стали очищать танки, но это было таким страшным делом, что вначале одна моя подруга тоненько заплакала, потом – вторая, а потом такой плач жалобный стал над Волгой раздаваться, что мальчики сквозь сон услышали его. Не могли они вынести наших слез. Поднимались и, пошатываясь от смертельной усталости, шли к нам, забирали из наших рук ведра и тяпки и сами начинали чистить свои машины.
Старшина дал команду, отставить. Построил нас и чуть ли не на колени перед нами встал.
-Девочки, миленькие, красавицы вы мои. Пожалейте парней! Им всего четыре часа на отдых дали. Сдержите слезы свои. Сожмите всю волю в кулачок свой и постарайтесь сдюжить!
И мы сдюжили. Мы плакали, но тихо, почти беззвучно, а страшную свою работу сделали. Железо шипело, так было оно нагрето, когда мы водой танки поливали. Потом остудили мы их. Старшина нас в прифронтовую полосу отвел. А перед уходом наша проказница Лена предложила нам спящих танкистов поцеловать! Старшина рассмеялся и разрешил! Я своего осторожно в щечку поцеловала, но до сих пор помню его. Встретила бы – узнала! А Ленка так целовала своего, что он, не просыпаясь, стал отвечать на её поцелуи, а когда она отстранилась – простонал: «Куда же ты?» Живые, значит, были наши мальчики. Не вся сила их покинула. Наверное, они потом думали, что девичьи поцелуи им просто приснились. Старшина только посмеялся над нашей проделкой, а Лене пальцем погрозил. Если бы не война, разве стала бы я незнакомого парня первой целовать? Строго была я мамой воспитана. Так что не осуждайте за легкомыслие.
Мать помолчала. Обняла своих взрослых дочерей покрепче. Обе они были крепкого телосложения – в отца, а мама рядом с ними смотрелась хрупкой и нежной пожилой женщиной. Но сейчас здесь, на берегу, сидела сильная женщина, которая обнимала и защищала своих детей. И не только сейчас, в эту минуту, она их защищала, но и тогда, когда вышла она на рубежи военные в гимнастерке, которая не могла закрыть сердце матери от пули. Господь сохранил её, а значит, и их жизни тоже.
-Бедная моя мама! Что тебе пришлось пережить! А ты нам никогда ничего не рассказывала.
-Слишком тяжелы эти воспоминания! Слишком тяжелы. Да… Что пришлось вынести. Мне награды к каждому Дню Победы вручают, а я думаю, что самые мои дорогие награды – это мой Гришенька и вы, да мои хорошие зятья и дорогие внучата. Да, забыла вам сказать, что Галина эта справку ложную принесла. Струсила она, на меня всё переложила. А судьба у неё плохая. Замуж она так и не вышла и деток не родила. Мама мне все про неё говорила с осуждением. А я её простила. Неизвестно, как бы она себя на фронте вела. Трус – он везде трус!
И ещё скажу вам, доченьки, мужество нам не только в бою требуется! Иногда в жизни бывают такие обстоятельства, что и не знаешь, как выстоять. Если не будет сил когда-нибудь, буду я на этом или на том свете – я вас поддержу.
Лунная дорожка бежала по воде, шумел ветерок в зарослях ивы на противоположном берегу реки, яркие звезды смотрели вниз. Тяжело было прощаться с этой красотой. Но она не исчезала. Она оставалась в памяти. Как оставались в памяти и горькие воспоминания о былой войне.