На другом берегу

Ирина Верехтина
Повесть - одним файлом. По главам она опубликована под названием "Другая жизнь"http://proza.ru/2015/10/12/1645.
 
Это случилось давно – во времена, когда ни у кого не было сотовых телефонов и общение не было столь телеграфно-безликим – оно было живым и доставляло куда больше удовольствия. И не боюсь сказать – общались тогда интересней. И встречались чаще. И дружили крепче. А может, мне просто жаль моей молодости, которая, как и дружба, уходит от нас навсегда. Нам остаются только воспоминания. И с каждым прожитым годом они становятся светлей…


Тысячи людей живут, не имея ни малейшего представления о походах выходного дня. (Да что там тысячи! Миллионы…). Марина не представляла своей жизни без походов. Помог ей случай – пригласила подруга. Марина согласилась из любопытства, а потом её, что называется, затянуло…
Она сменила много групп, пока не выбрала наконец свою: с дружной компанией и необыкновенными маршрутами. Она побывала в красивейших местах Подмосковья, о которых раньше не имела представления: в непролазной дремучей Мещоре, в сказочной долине родников (Марина насчитала их тридцать два) на реке Киреевке, на затерянном среди болот озере Чаек, на водопаде Гремячем с целебной радоновой водой…

Поначалу у нее болели непривычные к лесным дорогам ноги (километраж был нешуточный), но Марина быстро втянулась в походный ритм. В группе ей нравилось всё: и крепкий спаянный состав, и «бодрящий» темп, и руководитель. У руководителя было прямо-таки былинное имя – Илья Святославович, и былинная же внешность. Он словно сошёл с картины «Три богатыря» - густой чуб цвета спелой ржи, такие же ржаные усы и синие весёлые глаза – словно два бездонных омута.

Впоследствии выяснилось, что у «русского витязя» половина родни была из немцев, другая половина из эстонцев, но Марине к тому времени было уже всё равно: она влюбилась в Илью, что называется, по уши.

Илья Святославович Кестель нравился не только Марине – по нему украдкой вздыхал весь женский состав группы, и каждая втайне мечтала: «А вдруг он выберет меня?» С появлением Марины вопрос зазвучал по-другому: «А вдруг он выберет – её?» Ведь Марина была красивой, и знала об этом.

Отец Марины – Харалампий Метафиди – был обрусевший грек, а мать – чистокровная еврейка – черноволосая, с горящими глазами и царственной осанкой, настоящая Саломея, как говаривал отец. Она была на десять лет старше Харалампия, который женился на ней по любви. «Да, женился! И за семнадцать лет ни разу об этом не пожалел! – с гордостью признавался Харалампий друзьям. Он преподавал историю искусств в ****-ском институте, и Марина никогда не задумывалась о выборе профессии: она будет искусствоведом, как папа. Марина гордилась отцом.

По-настоящему Марину звали – Медея, так было написано в её свидетельстве о рождении: Медея Харалампиевна Метафиди. У неё и лицо было – как у Медеи: нездешнее, матово-гладкое, с резко очерченным ртом, изящно вылепленным подбородком и огромными – в пол-лица – глазами цвета мёда. Глаза словно жили на лице сами по себе, сверкая из-под длинных, вразлёт, бровей. При росте 164 сантиметра Марина вовсе не казалась маленькой – так гармонично была сложена.

Только имени своего – стеснялась, и когда в шестнадцать лет получала паспорт, хотела поменять Медею на Марину. Но отец, всегда спокойный и рассудительный, узнав о её решении, «вышел из берегов» - по определению мамы. Дома был скандал, и в паспорте она осталась Медеей, хотя представлялась всегда – Мариной.

В доме царили любовь и согласие, и детство Марины было счастливым. Харалампий относился к жене с нежностью и уважением, всегда называя полным именем – София (по-гречески «мудрая») и никогда – уменьшительным, и часто повторял друзьям: «Я никогда не жалел, что женился на моей Софии, и всю жизнь буду гордиться женой!»

«Пожалел» отец через год, когда Марине исполнилось семнадцать.

*****************Чему быть, того не миновать**********************************

Ты должна меня понять, – втолковывал Харалампий дочери, но 17-летняя Марина никак не желала понимать, как можно бросить всё – и уехать. Отец собрался в Грецию, где у него, оказывается, осталась какая-то дальняя – седьмая вода на киселе – родня, и Харалампий решил начать жизнь заново. Марининой маме в этой новой жизни места не нашлось – отец уезжал без неё.

На вопрос «А как же мама?» Марина услышала: «Ты уже большая девочка. Взрослая уже. Пора начинать жить самостоятельно. Вот там и попробуешь. А с мамой будешь переписываться, захочешь навестить – я денег дам, мне для тебя не жалко».

Марина ехать в Грецию отказалась наотрез. Мать, напротив, приняла решение отца спокойно. «Я всегда знала, что когда-нибудь это случится, - сказала она Марине. – Он ведь моложе меня на десять лет, ему всего тридцать семь, а мне – под пятьдесят… Да и как я могу ему запретить? Чему быть, того не миновать. Зато я восемнадцать лет прожила в раю!»

Оказывается, отец на десять лет моложе мамы! – удивлялась Марина. – А выглядит старше! А мама – выглядит моложе, и красивая, как настоящая Саломея! Как же он может – бросить её и уехать?! Марина удивлялась, мать молчала, отец оформлял документы на выезд – на себя и на дочь. Проблем с оформлением не было – отцу прислали из Греции вызов-приглашение.

«Я. Никуда. Не поеду!» - ледяным голосом отчеканила Марина. Она никогда не позволяла себе такого тона с отцом. Отец взорвался (чего он тоже никогда себе не позволял): «Но почему? Почему?! Не понравится – уедешь. Но тебе непременно понравится. Подумай, сколько поколений твоих предков жили на этой земле! Это наша с тобой страна, наши с тобой истоки… А мама останется здесь. Она не хочет ехать. Я каждый месяц буду присылать деньги, мама ни в чём не будет нуждаться, я обещаю! Устроюсь на работу и буду присылать… Что ты так расстраиваешься? Мама у тебя есть, она никуда не денется», - уговаривал Харалампий строптивую дочь.

- Мама у меня есть, - перебила отца Марина (первый раз в жизни! А раньше никогда не перебивала, всегда выслушивала до конца). – Мама есть. А отца больше нет! – захлебнувшись слезами, выкрикнула Марина в лицо отцу. Она стояла перед ним и плакала. И никак не могла успокоиться. Это так больно – потерять навсегда отца, а она – вот сейчас – потеряла. Если он может так – с мамой, то ей, Марине, не нужен такой отец.

От слов дочери Харалампий окаменел. – «Не поедешь, значит?» - переспросил он почему-то шепотом. Марина помотала головой (говорить она уже не могла). Отец издал горлом странный звук, и Марина с ужасом поняла, что он плачет. Сколько помнила себя Марина, она никогда не видела его слёз. «Не надо, папа. Мужчины не плачут» - сказала отцу Марина.

Отец улетел через три дня. В аэропорт Марина не поехала. А вечером маму увезла «скорая».

**********************Некому жаловаться***************************************

Обширный инфаркт – в сорок семь! Рановато… - удивлялись врачи. Марина не удивлялась. Приезжала в больницу ежедневно и упрямо ждала перед дверью в отделение кардиореанимации, где лежала мама. Посетителей в реанимацию не пускали, и Марина об этом знала. Но всё равно приезжала и подолгу сидела на стуле, ожидая, когда выйдет врач. Врач выходил и каждый день повторял ей одно и то же: «Состояние больной – стабильно тяжёлое. Делаем всё возможное. Но Вы же понимаете – мы не боги! Будем надеяться…»

- Возьмите, - Марина протягивала врачу букет. – Это мамины любимые. Хризантемы.
- Девушка, ну зачем Вы тратитесь – каждый день букет... Вы, может, миллионерша? Зима на дворе. Я ведь говорил Вам, в реанимацию цветы нельзя!
- Говорили, - эхом отзывалась Марина. – Возьмите. Если маме нельзя, поставьте у себя…
- Да у меня и так уже два букета стоят, вчерашний и позавчерашний!
- А Вы поставьте сегодняшний! – грустно улыбалась Марина. Врач с тревогой вглядывался в её огромные глаза, запавшие щеки…
- Вы завтракали? Ели что-нибудь сегодня? Нельзя же так, Вы же заболеете...
- Завтракала, - соврала Марина врачу.

Еще тяжелей было Марине дома. Не зажигая света, она бродила по опустевшей квартире, переходя из комнаты в комнату, словно ища выхода. – А выхода не было! Горе обрушилось на неё внезапно, и не на кого было опереться, некому пожаловаться, не с кем посоветоваться… Марина осталась одна.

В гостиной висела леонардовская «Джоконда»(отец говорил:«Джиоконда» и уверял, что она похожа на Софию). Марина всматривалась в её лицо сквозь набегающие слёзы, и ей казалось, что у Джоконды исчезла с лица её вечная полуулыбка. Джоконде тоже было не радостно. Но помочь Марине она ничем не могла. Помочь, наверное, мог только Бог – и неверующая Марина шепотом просила его о помощи, просила оставить ей маму и не забирать её к себе.

- У меня никого не осталось, только мама! Ну зачем она тебе? – говорила Марина невидимому Богу. – Она в тебя даже не верит! Ты с ней… натерпишься. Подумай, зачем тебе неприятности! – увещевала Бога Марина, глядя из окна опустевшей квартиры в бескрайнее черное небо. В небе было так же, как дома – пусто и темно.
- Если тебе так уж нужна чья-то душа, можешь забрать мою, а мамину, пожалуйста, оставь. Паракало!  Ей знаешь как плохо – без папы, и ты не сможешь ей его заменить, уж поверь мне на слово!
    И Бог услышал Марину. И отступился.

Марина почернела от горя, похудела так, что казалось, светилась насквозь, но мама поправилась, и Марина привезла ее из больницы домой. Когда они уже садились в такси, дверца открылась – и врач-реаниматолог, уже знакомый Марине, положил маме на колени… целую охапку хризантем! – «Вы любите, я знаю», - улыбнулся врач и, кивнув на прощанье Марине, поспешил в отделение: его ждали больные.

Дома Марина первым делом прошла в гостиную и взглянула на портрет: Джоконда снова улыбалась. Значит, всё теперь будет хорошо! А ведь она, Марина, напрочь забыла обо всём! О том, что собиралась поступать в институт. О том, как ходила в походы – и всю неделю ждала воскресенья, чтобы увидеть Илью! Дрожащими пальцами Марина листала купленный по дороге домой план походов выходного дня (Марине повезло – «Планы» в магазине еще остались). – Вот! Кестель И.С. Послезавтра! Послезавтра она его увидит…

Маринина мама тихо радовалась, видя, как светятся глаза дочери. Пусть она будет счастлива…


В воскресенье Марина поднялась с первым лучом солнца: группа Кестеля собиралась очень рано. (Свои так и так придут, а чужие пусть спят, - смеялся Илья. – походов в «Плане» много, есть и в девять сбор, и в десять… Даже в одиннадцать есть – для тех, кто поспать любит). «Своих» собиралось человек десять – двенадцать. Когда приходило шестнадцать – это уже называлось «полный сбор». В группе был свой микроклимат – здесь все друг друга знали, всем было уютно и комфортно, у костра все сидели с наветренной стороны, где не было искр и пепла, - и всем хватало места, потому что костер разжигали большой и жаркий.

- Ну, нельзя же так исчезать, Мариночка! – обрадованно забубнил Илья, увидев Марину. – Ты в экспедицию уезжала, что ли?
Марина вспомнила бессонные ночи, тягостные разговоры с врачом, беготню по аптекам в поисках лекарств – и улыбнулась. Всё теперь позади. «Да, на Северный Полюс!» – сказала она Илье. Он первым с ней заговорил! А раньше вообще не замечал: пришла – молодец, а не пришла – и не надо. А теперь…

Марина не успела додумать, что теперь – и оказалась в крепких руках Ильи. Он прижался губами к Марининому уху и щекотно выдохнул: «Всё. Больше никаких экспедиций. Давай телефон, и отныне ты ходишь только ко мне. Это надо же! На целый месяц исчезла! Я из-за тебя чуть с ума не спятил – где ты, что с тобой?  У меня же ни телефона твоего, ни адреса… По всем группам тебя искал!
Он сходил с ума по ней, Марине! Он её искал! – Марина сунула тонкие пальцы в большую теплую ладонь Ильи и тихо сказала: «Вот я и пришла… к тебе».

В июле Марина с блеском выдержала экзамены и поступила на искусствоведческий факультет ****-ского института, как и мечтала. А в августе они с Ильёй поженились, и Марина взяла его фамилию. Теперь она была – Кестель Медея Харалампиевна. «Круто!» - только и сказал Илья, когда в его руках оказалось свидетельство о браке.

Родители Ильи на свадьбу не приехали. «Они далеко живут, почти на краю света» - объяснил Илья Марине. Объяснение показалось ей странным – не позвонили даже, не поздравили! Маринину маму не радовало замужество дочери. – «Ты его совсем не знаешь. Кто он, откуда? Что у него за душой?»

- За душой у него – солнце, ветер и бо-о-ольшой километраж, - рассмеялась счастливая Марина. – Я люблю его, мама! И он меня любит. И больше я ничего не хочу знать…

На самом деле, ей многое хотелось бы знать о муже, но Илья ничего о себе не рассказывал, а дознаваться Марина не стала. Расскажет, когда захочет.
После свадьбы Илья перебрался к Марине: у него было своё жильё, но какое! Семиметровая комната в общежитии (а у Марины – такие хоромы!). Оказалось, Илья учился в аспирантуре.

- А Илья учится! В аспирантуре! – с гордостью объявила Марина матери. – А ты говорила, кто он да где…

Маринина мама молчала. Ну и пусть! Они теперь муж и жена, - думала Марина. – Впереди у них медовый месяц. Она возьмет с книжки деньги – и они купят тур – куда-нибудь на Бали, где волны лижут песок, ветер играет с лохматыми пальмами, а в маленьком уютном бунгало их ждут плетеные кресла и горящий камин.

Илья жить в бунгало не хотел. Хочешь экзотики? – спросил он Марину. – Получишь. Только зачем так далеко ехать? Там знаешь сколько народу… А мы наш медовый месяц проведем вдвоем. Возьмем палатку и заберемся в лесную глушь. Будем вечерами звезды считать…Только ты и я!

И Марина согласилась с мужем: она не хотела начинать семейную жизнь с размолвок и препирательств (Марина с детства твердо усвоила уроки отца: она – женщина, и должна подчиняться: сначала отцу, потом – мужу). Она даже сделала вид, что обрадовалась предложению Ильи. А так хотелось – на Бали!..

*******************Семейная жизнь. Начало******************************

«Место отдыха» Илья выбрал за сто сорок километров от Москвы. О том, как они туда добирались - на поезде, потом на автобусе, а потом пешком, с тяжеленными рюкзаками! – Марина старалась не вспоминать. Илья, как мужчина и глава семьи, нёс палатку и всё «железо» - топор, пилу, котелки и крючья. Но оставались ещё – спальники, вещи и продукты, которые Илья взял с собой, чтобы не ходить в поселковый магазин.
- Зачем нам столько? Тяжело ведь… Сходим там в магазин и купим, - предложила Марина Илье.
- Ага, сходим! А потом и к нам гости придут – сами им дорогу покажем! Нет уж, обойдемся. Дотащим! – И Марина сгибалась под тяжестью рюкзака, весившего, казалось, больше её самой…

Когда наконец добрались до места, Марина без сил опустилась на траву, испытывая райское блаженство: как хорошо, оказывается, без рюкзака! Солнце слепило глаза, и Марина зажмурилась, но солнце все равно светило, гладило тёплыми лучами Маринины щёки, и это было приятно…

Когда она открыла глаза, уже смеркалось. Под большой раскидистой берёзой стояла их с Ильёй палатка, заботливо накрытая полиэтиленовым пологом – на случай дождя. Сноровисто орудуя топором, Илья сооружал из тонких жердей «столовую» (и когда успел нарубить!), обтягивая «столбы» полотнищем полиэтилена (и как он столько плёнки дотащил!). У него получалось – здорово.

Натянув «потолок», Илья вбил в землю столбики поменьше – и скоро в «столовой» стоял стол со скамейкой. Для посуды Илья смастерил этажерку. Со светом проблем не было – в рюкзаке у Ильи нашлось три упаковки батареек и два мощных фонаря.

- А я свечи взяла – упаковку целую! И спички! - сообщила Марина мужу.
- Молодец! – похвалил Илья. – Ужинать будем при свечах! – И оба остались довольны друг другом.

Место Илья выбрал сказочное: с трёх сторон палатку обступал лес, с высокого обрыва сбегала узенькая тропинка. Снизу доносился шум реки и тянуло прохладой. Марина отправилась на разведку и метрах в пятидесяти выше по течению обнаружила маленькое круглое озерцо, со дна которого клубами поднималась вода – на дне бил мощный ключ. Марина зачерпнула ладошкой воду. Вода оказалась необыкновенно вкусной и очень холодной – от неё ломило зубы.

- Илья, Илья! Сюда! Скорее! – завопила Марина, и когда он прибежал – запыхавшийся и с молотком в руке – с гордостью сказала: «Я родник нашла! Смотри!»

Илья очумело затряс головой. – «Ну, ты даёшь… Я испугался до смерти! Думал, случилось что, зверь какой… Родник она нашла! Америку открыла. Да я потому и устроил здесь бивак, чтоб вода ключевая, как на курорте.

- Ой, так ты поэтому с молотком прибежал? Меня спасать? – хохотала Марина. Ей уже начинала нравиться идея Ильи провести медовый месяц в лесу. У них впереди весь август… Только бы не пошли дожди!

Марина беспокоилась зря: дождей почти не было. Зато ночи оказались неожиданно холодными. Теплолюбивая Марина не могла согреться даже в теплом спальнике. Она бы с удовольствием спала в подаренном мамой шерстяном костюме и в куртке. Но Илья не позволял – ни куртки, ни костюма. «Медовый месяц всё-таки, имей совесть!»

 К утру Марина замерзала так, что спать уже не могла, и поднималась с первыми лучами солнца, невыспавшаяся и несчастная. Осторожно вылезала из палатки, чтобы не разбудить сладко спящего Илью. Торопливо натягивала на себя одежду, вздрагивая от падающей с кустов ледяной росы. Разжигала костёр и варила уже порядком надоевшую кашу, с трудом удерживая поварёшку непослушными от холода пальцами.

Взятых «на месяц» продуктов им хватило на неделю, и Марина с Ильёй ходили за восемь километров в деревенский магазин-сельпо. В магазинчике скучала за прилавком толстая деваха марининых лет.
    Продавались здесь – мука, крупа, соль и макароны. И рыбные консервы в железных банках, которые они с Ильёй не сговариваясь обходили стороной. «Не трогай – взорвётся!» - пошутил как-то Илья, и продавщица обиделась: «Ничего не взорвутся, консервы свежие, с чего им взрываться-то!»

Мясных консервов в магазине не было. В нём много чего не было, даже хлеб привозили раз в неделю и продавали только деревенским. Но Марине с Ильёй продавщица всегда оставляла буханку (одну на двоих). Они сушили сухари и ели их как лакомство, понемножку, но им всё равно не хватало. Молоко у них было – сухое. Масло – растительное. Овощи-фрукты (то есть ягоды и грибы) – они собирали в лесу.
   В мелководной быстрой речке Илья ловил рыбу – тоже мелкую, и Марине приходилось её чистить: Илья обожал уху. Картошку для ухи тоже чистила Марина. И посуду мыла в реке – с ледяной от близкого ключа водой. И котелок драила…

- Ты песку сырого в котелок насыпь, с песком лучше ототрёшь, - учил жену Илья. И действительно, котелок отчищался до блеска, а вот Маринины руки… Ладони загрубели, пальцы от холодной воды трескались, рыбьи плавники больно кололи руки.

Мылись они с Ильёй тоже в реке, и для Марины это стало настоящей пыткой: длинные волосы плохо промывались в холодной воде, и Марина подолгу возилась с ними, и голову словно стискивало ледяным обручем. Кипятить воду для мытья Илья не считал нужным: «Котелки маленькие, это ж сколько раз кипятить! Что ты как маленькая! Холодно ей… Лето на дворе! Не знал, что ты такая неженка. Это ж здорово полезно, вода-то ключевая, от неё волосы будут лучше расти!». А вода и в самом деле была – ледяной.

Марина молча терпела «полезную» воду, как научилась терпеть ночные холода и невкусную кашу без масла. Масло у них давно кончилось, и Илья решил больше его не покупать. Кашу ели с ягодами, собранными в лесу. «От них сплошная польза, а от масла один вред!» - говорил Илья. Марина не понимала, какой вред может быть от растительного масла, но спрашивать не решалась…

За месяц она похудела, роскошные медно-бронзовые волосы поблёкли. Илья ничего не замечал. Август выдался жаркий, солнце пекло, как печка, но стоило Марине войти в воду – жару как рукой снимало: вода была ледяная. Илья купался с удовольствием и очень обижался, когда Марина отказывалась. – «Что ты как маленькая, - обиженно гудел Илья, - раздевайся, я кому сказал!» - «Я сейчас, я только купальник возьму», - обреченно соглашалась Марина, понимая, что купания избежать не удастся. Но Илья уже стаскивал с неё сарафанчик, бормоча: «Какой купальник? Зачем тебе купальник?», и загонял Марину в воду, наставительно поучая: «Двигайся. Плавай – и быстро согреешься!»

Марина изо всех сил молотила по воде руками и ногами, но согреться у неё почему-то не получалось.
- Что ты как маленькая, - говорил ей Илья. – Ты кулачки-то разожми, кто же гребёт – кулаками? И ногами работай! Топор – и тот лучше тебя плавает!»
- Ой, не смеши, а то утону! – отбивалась Марина.
- Я тебе утону! Только попробуй!
- Всё, я больше не могу. Я выхожу, - объявляла Марина. И слышала в ответ:
- Только попробуй! Ты же только что в воду вошла. Закаляйся, привыкай! Такая водичка бодрящая – это ж сплошная польза! – уговаривал жену Илья. – Ну давай, ещё три минуты – и всё. И ты выходишь.

Через три минуты счастливая Марина неслась по крутой тропинке наверх, к лагерю. Илья восхищенно смотрел ей вслед… Натянув шерстяной костюм на голое тело, как учил Илья, Марина, блаженно улыбаясь, спускалась вниз. В костюме было тепло. Этот костюм – голубой в белую полоску – удивительно ей шёл, красиво оттеняя медно-бронзовые волосы.

Костюм прислал отец, которому мать тайком от Марины написала о свадьбе дочери. Ещё отец прислал расшитый шёлком сарафанчик, умопомрачительно красивое бельё и бело-золотой купальник – очень «смелый». Всё это Марина взяла с собой. Маме отец ничего не прислал…

- Ну, согрелась? – заботливо спрашивал Илья. – А здорово, правда? Здорово?
- Здорово… - эхом откликалась Марина.

Шли дни. Илья оказался прав: Марина привыкла к ледяному купанию и даже получала от него удовольствие. Вода обжигала, вонзаясь в кожу тонкими иголочками. – «Словно в нарзане плаваешь! Щиплется!» - смеялась Марина. Теперь она сама приглашала Илью – «Пошли, поплаваем?» - и сбросив с плеч кокетливый сарафанчик, спускалась к воде. И снова Илья восхищенно провожал её глазами… Бело-золотой купальник Марина привезла в Москву, так ни разу и не надев.

Марина постепенно втягивалась в походную жизнь, у неё окрепли мускулы и во всём теле ощущалась какая-то праздничная лёгкость.

Кроме ежедневного купания Илья ввёл в распорядок дня гимнастику. Он усердно занимался сам и заставлял заниматься Марину. Увесистые речные голыши с успехом заменяли гантели (пожалуй, они были тяжелы для изящной Марины, но она не жаловалась и старательно занималась). Между двух берёз Илья установил турник, и оба крутились на нём по очереди.
   Вернее, крутился Илья. У Марины получалось только подтягиваться – один раз. Но Илья каждый день увеличивал ей нагрузку, Марина пыхтела на перекладине по нескольку раз в день, стараясь угодить мужу, и скоро подтягивалась уже два раза. А потом у неё получилось – три…

 И однажды, примчавшись на отчаянный крик жены, Илья увидел Марину сидящей под турником. Синие шорты измазаны травяной зеленью. Руки бессильно опущены. Илья на деревянных ногах подошёл к жене, положил ей на плечи тяжелые ладони и осторожно сжал… У него дрожали губы, а лицо стало бледным, как бумага.

- Разбилась?! Говорил же тебе, не крутись, подтягивайся только! Говорил? Не бойся, я не сделаю больно… Так! Руки целы. Рёбра тоже (при проверке рёбер Марина дёрнулась, и Илья «проверил» ещё раз). Сейчас ногами займёмся... Я осторожненько.

Но Марина выдернула из рук Ильи босую пятку, лягнула его в плечо (довольно чувствительно!) и, хохоча, вскочила на ноги. – «Ой, я больше не могу, щекотно же!.. Пять раз! У меня получилось пять раз! – торжественно объявила Марина остолбеневшему Илье.
- О майн готт! – только и смог сказать Илья, вытирая со лба крупные капли пота.

Вносила «свою лепту» и Марина. Как-то утром Илья с удивлением наблюдал за женой, ползающей по траве на коленях. Марина выкладывала из белых камешков правильный круг, замеряя диаметр хворостиной (мало ей серых, ей непременно белые нужны, это ж сколько собирать надо?). Потом битых два часа собирала шишки и складывала в круг.

- Это что же у нас будет? Песочница? Жаль, я формочки не взял - сказал жене Илья.
- Это у нас будет танцплощадка! – непонятно ответила Марина, топтавшаяся по шишкам в кедах. – Давай, помогай утрамбовывать.

Ещё больше удивился Илья, когда Марина сняла кеды и вошла в круг.  – «Заходи! – пригласила она Илью. – Объявляю белый танец!». Илья молча расшнуровывал туристские ботинки.

Стоять босиком на ершистых шишках оказалось непросто: они перекатывались под ногами и немилосердно кололись. Илья кошкой выпрыгнул из круга.
- Ну что же ты? Давай потанцуем! Хоть пять минут. Пять минут только, - потянула его за рукав Марина. – Это ж сплошная польза!

Ходить по шишкам Марину научил когда-то отец: немного больно, но очень полезно. Надо только привыкнуть и немножко потерпеть. Морщась от боли, Илья неуклюже топтался с Мариной по «танцплощадке». Пяти минут он не выдержал…

Марина не думала, что их с Ильёй медовый месяц будет так разнообразен. Весь день они были заняты, так что свободного времени почти не оставалось. Илья ловил рыбу, которую требовалось вялить, и Марина развешивала её веревке, накрывая марлей – от мух. Много времени отнимала кухня – Марина возилась там весь день, и весь день что-то резала, чистила, варила и пекла, а после скребла и мыла закопченный котелок.

Аппетит у Ильи был зверский. Напротив, Марина, весь день крутившаяся как белка в колесе (от речки к лагерю, от лагеря к речке…), с трудом могла проглотить несколько ложек ухи – её уже мутило от рыбы.

Ещё они ходили за грибами. Ещё – собирали малину, и притащив из магазина сахару, варили варенье. Ещё они с упоением играли в карты – на желание. Желания у обоих – совпадали…

Ещё они устраивали танцы. Илья научил Марину танцевать чарльстон и степ (получалось – смешно), и даже русскую «барыню».  Марина показала мужу традиционные движения греческого сиртаки. А однажды, расшалившись, станцевала для Ильи комитэке античный «танец волос» (в Древней Греции его танцевали нагими, но Марина надела купальник), распустив свою медно-рыжую гриву и укрывшись волосами до пояса.
- Эй, где ты? – шутя окликнул её Илья. – Раз, два…пять, я иду искать! – Но Марина с хохотом от него убежала.

К вечеру оба так уставали, что валились с ног. –«Ничего себе, тихий отдых. Тихий ужас!»- смеялась Марина. – «Русский экстрим!» - уточнял Илья.
Когда их медовый месяц закончился и они вернулись в Москву, Марина сбросила на пол рюкзак (опять неподъёмный, так как они привезли с собой ягоды, грибы, орехи, вяленую рыбу – и всё это пришлось тащить на себе) и с наслаждением погрузилась в горячую ванну. И лежала, пока не остыла вода.

*****************Семейная жизнь. Продолжение*********************************

Последствия экстремального медового месяца были ужасны: вторая беременность у Марины закончилась выкидышем, как и первая. Тогда она ничего не сказала мужу, проплакав после его ухода весь день. И вот – всё повторилось. Марине категорически запретили рожать. «Какой тебе ребёнок, ты на себя посмотри! Сама ещё школьница» - сказал Марине врач.

- Я не школьница, я в институте учусь, - оправдывалась Марина.
- А весишь сколько? Как ты вообще забеременеть умудрилась? Я тебе, девочка, плохой диагноз поставил. Истощение – и физическое, и нервное! И рожать тебе нельзя. Пока нельзя, во всяком случае.

- Да какое у меня истощение! – возмутилась Марина. – Я в походы хожу, с рюкзаком! А нервы знаете какие? Что хотите выдержу, и никто не догадается, чего мне это стоило! – сказала Марина врачу.
- Вот потому и – истощение… - непонятно ответил врач.

Из женской консультации Марина вернулась с каменным лицом. На мамины вопросы отвечала нехотя: «Да всё нормально, мама». А когда вернулся с работы Илья – в слезах повисла у него на шее. Илья осторожно расцепил её судорожно сведенные пальцы и посадил Марину к себе на колени, баюкая как ребёнка и шепча на ушко ласковые слова.

 Марина, изнемогшая от слёз, уже не плакала, только всхлипывала, по детской привычке утирала кулаком нос и слушала Илью. Укачивая Марину, уютно устроившуюся в его руках, Илья повторял как заклинание: «Всё у нас с тобой будет, и детки будут, у всех детки есть – и у нас с тобой будут… Как у всех: у собак щенята, у овец ягнята, у мышей мышата…

- А у крыс – крысята! – в сердцах сказала Маринина мама и, хлопнув дверью, ушла к себе. Она обиделась. На дочь – за то, что ничего ей не сказала, молчала весь день, отцовская кровь, Харалампия! На Илью - это он виноват, что девочка родить не может! Довёл! Сам как шкаф, а Марочка истаяла совсем. На себя – за то, что молчит и всё это терпит.
За захлопнутой дверью рассмеялись…

Через год Марина родила девочку – такую крошечную и слабенькую, что Марину выписали из роддома без неё. – «Ребёнка мы Вам пока не отдадим, у себя подержим. У неё даже сосательный рефлекс отсутствует!» - сказали Марине с возмущением, словно она была виновата.

Но главная беда ждала впереди: девочке поставили страшный диагноз – олигофрения. Кроме этого, у маленькой Анечки обнаружили аневризму межсердечной аорты, которая, к счастью, ни в чём пока не проявлялась. Марина не поверила врачам, но они оказались правы. Девочка подрастала - и страшные симптомы подтверждались с каждым днём: недоразвитие речи, неустойчивость внимания, замедленность восприятия, малый объём памяти, отсутствие познавательных интересов…

Девочка казалась абсолютно необучаемой, но Марина терпеливо учила дочь – пить из чашки, есть ложкой, самой одеваться – и у неё получалось! Марина читала ребёнку стихи и рассказывала сказки. Потом наступала очередь восьмилетней Ани – и девочка забавно морщила лобик, вспоминая любимую сказку… Какая же это олигофрения, если она – запоминает?! А девочка действительно запоминала: Марина сделала невозможное…

Илья выдержал удар стойко: не впадал в истерику, не предлагал отказаться от ребёнка, за что Марина была благодарна мужу. Она сидела с ребёнком, а Илья работал за двоих, допоздна задерживаясь по вечерам.
 – Надо же, какой заботливый, - удивлялась Маринина мама, - другой бы давно сбежал…
- Мама! – останавливала её Марина. – Что ты такое говоришь?! Илья меня любит, и Анечку любит!

И столько гордости, столько веры было в её словах, что мать наконец поверила: любит. И прописала Илью, который, после окончания аспирантуры не мог устроиться на работу по специальности – везде требовалась московская прописка. В паспортном столе Марина впервые узнала адрес мужа. Оказалось, он из Саратова. А говорил – на краю земли, вспомнилось Марине. Почему-то Илья никогда не предлагал свозить её в Саратов. Она бы поехала… Но предложение съездить в Саратов Илья вежливо отклонил: «Ну конечно, поедем. Потом». В Саратов они так и не поехали.

А время шло… Марина окончила аспирантуру и защитила кандидатскую диссертацию. – «Принимай поздравления! – сказал Илья. – За мной подарок! Что тебе подарить?»
- Подари мне…два года! – попросила Илью Марина.
- А что ты с ними будешь делать? На что потратишь?
- На Мориса Тореза. Давно о нём мечтаю... Второе высшее и диплом переводчика!
- Не надоело учиться? А ты институт неслабый выбрала. Там, говорят, страшно тяжело… И диплом – только если на отлично учишься. А схватишь на экзамене трояк – получишь вместо диплома свидетельство об окончании курсов иностранного языка, а оно ничего не даёт. Даёт – только диплом. Ты об этом знаешь? Может, передумаешь?

Передумывать Марина не стала. Днём работала – читала лекции по истории искусств студентам консерватории. Вечерами училась (институт был вечерний).
Илья тоже работал, а все выходные проводил в походах («Твой муж – руководитель походов выходного дня Московского городского клуба туристов. Ты об этом не забыла?»), и Марина с мамой оставались одни. Анечку, у которой определили имбецильность в первой стадии, отдали в корреционную школу-интернат для умственно-отсталых детей (Марина не хотела отдавать, но Илья настоял. Вычитал где-то, что чрезмерная родительская забота о таких детях мешает их самостоятельному становлению). Ане в интернате было хорошо, она не скучала по родителям и не просилась домой.

- Ах, мама! Ведь я ей совсем не нужна! – терзалась Марина. Илья, напротив, мало интересовался дочерью. Это была его идея – поместить девочку в интернат. На выходные Марина забирала дочку домой. Илья пропадал в походах, возвращался усталый, пропахший дымом костра, и сбросив на пол тяжелый рюкзак, звал Марину: «Жена! Ужинать-то будем? Я голодный, как стая волков!»
Марина кормила Илью ужином, мыла посуду, разбирала брошенный в коридоре рюкзак. Марина стирала, убирала, гладила, мыла, бегала по магазинам и писала диссертацию. Ей было очень одиноко, и Марина изо всех сил старалась, чтобы муж этого не заметил. И напрасно – Илья жил своей жизнью, и Марине в этой жизни была отведена отнюдь не главная роль.

*******************Семейная жизнь. Конец*************************************

- Возьми меня с собой! – упрашивала мужа Марина. – Я сто лет не была в походе, а ты же знаешь, как я люблю – ходить! Мы же раньше всегда вместе…
- Ну…раньше! – перебил Илья жену. – Раньше ты была как все, а теперь ты жена руководителя ПВД (походов выходного дня). А я не хочу, чтобы моя жена по лесам…шастала! (Марина голову бы дала на отсечение, что Илья хотел сказать совсем другое, но – вовремя остановился. Её стало обидно до слёз, но она сдержалась)

- А если не с тобой? Если я с другой группой пойду, отпустишь? – спросила Марина.

- Сказал же – нет! Нечего тебе в походах делать, ты ребенка воспитывай. Навещай почаще. Раз такую родила! – отрезал Илья. Вот этого-то ему говорить не следовало. – Марина заплакала. У неё в роду олигофренов не было, она знала точно. Значит – были у Ильи? Она ведь ничего не знает о нём. Илья никогда о себе не рассказывал, а если она спрашивала – упорно отмалчивался. Это у него было что-то не так, и в том, что Анечка родилась больная – его, Ильи, вина! – поняла вдруг Марина. – Он мог бы сказать, предупредить… А он её упрекает!

Марина очень удивилась бы, узнав, что Илья регулярно навещает дочку, привозя её любимые конфеты «Гулливер» и пластилин, из которого девочка лепила забавных зверюшек, терпеливо разминая в руках неподатливые цветные бруски. Зверюшки у Ани выходили – как настоящие (Марина показывала ей картинки со зверями и птицами, и девочке нравилось их разглядывать).

А однажды Анечка удивила всех: скатала привезённую Ильей упаковку (все восемь брусков) пластилина в большой разноцветный комок и долго мяла его крепкими сильными пальцами – пока пластилин не стал мягким, как масло. И вылепила настоящую античную головку с античной же затейливой причёской (предусмотрительный Илья подарил дочке пластмассовые «инструменты» скульптора).

На «головку» приходили смотреть воспитатели и медперсонал, даже с других этажей приходили. – «Где ты это видела? Кто это?» - приступали к Ане с вопросами. Но девочка упрямо твердила: «Это мама». На другой день Анечка благополучно забыла о «головке» и сосредоточенно мяла в руках пластилин, размышляя, что бы такое из него слепить. Античная головка украсила кабинет главврача – и стоит там до сих пор…
Но Марина так и не узнала об этом.

После того разговора с Ильёй, когда он так сильно её обидел и даже не заметил этого, Марина ни о чем не просила мужа. «Пора начинать жить самостоятельно» - вспомнила она слова, сказанные отцом. Ей и вправду придётся – самостоятельно. Илья, который когда-то не отпускал Марину ни на шаг, повсюду таская её за собой, обходился теперь без неё.

Марине вдруг вспомнился день, когда они с Ильёй, усталые и счастливые, ввалились, грохоча туристскими ботинками, в их маленькую прихожую, и Марина задорно крикнула: «Есть кто дома? Мы голодные, как стая волков!». Как причитала мама, прибежавшая с кухни на шум: «Ой, Мариночка, рюкзак-то тяжеленный! Как же ты его несла – остановка ведь не близко!». О том, что рюкзак, доверху набитый орехами, вяленой рыбой и банками с малиновым вареньем, она несла километров десять по лесным извилистым дорожкам ( бегущим через овраги и заросшие густой молодой порослью перелески, пересекающим ручьи и мелкие речушки), в сравнении с которыми сотня метров асфальта от остановки автобуса до дома показались Марине – усыпанным розами, маме она рассказывать не стала.

- Ой, Мариночка, дай хоть на тебя посмотреть! Совсем взрослая стала! Другая какая-то… А похудела как! Илья!! – налетала мама на зятя. – Куда ж ты смотрел?!!

- Ничего, были бы кости целы, а остальное – мы поправим. Вот увидите, - сказал тогда Илья. Сбросил с плеч рюкзак (занявший добрую половину их маленькой прихожей) и протопал в ванную. Через 15 минут его уже не было. Илья исчез на добрых два часа – и вернулся навьюченный как ишак: в каждой руке по сумке, за спиной рюкзак, под мышкой – целлофановый продолговатый свёрток. – «Это тебе. Только осторожнее!»

Марина развернула хрустящий целлофан и обмерла: на длинных колючих стеблях подрагивали, словно кивая Марине, изящные головки роз – редкостного бордово-чёрного цвета. Чёрные розы! Её любимые… Но как он догадался? Семь роз, её счастливое число. Но ведь они немыслимо дорогие!

Илья восхищенно смотрел на замершую от удивления Марину, стоящую с розами в руках. – Тонкие стебли цветов… Тонкие смуглые руки… Изящная головка, причудливо уложенные медные волосы… Сама как роза!

- О Господи! Да ты никак весь рынок скупил, ничего не оставил – ахнула Маринина мама. – Не оставил! – подтвердил Илья.

Илья привёз с рынка парного мяса; целую гору золотых, пахнущих солнцем абрикосов; кусище снежно-белого, дразняще ароматного сала; три баснословно дорогих баночки крабового мяса «Хатка»; маслянисто блестящий чернослив; зеленые оливки в красивой жестяной банке… На столе уже не осталось свободного места, а Илья всё доставал из рюкзака покупки, хитро поглядывая на жену. Он привёз всё самое Маринино любимое, не забыл даже вяленую дыню и жареный миндаль!

- Это где ж ты столько денег взял? – всплеснула руками Маринина мама.
- Где взял, там больше нет! – смеялся Илья.

А потом они устроили праздничный ужин по случаю возвращения домой. И до отвала наелись жареной телятины, тающей во рту, заедая мясо – Илья зеленью, а Марина – абрикосами, и запивая Марининым любимым «Лыхны» (абхазское сухое вино из сортов винограда «Изабелла»). На десерт лакомились свежим хлебом (по которому оба так соскучились, что он казался вкуснее пирожных!), макая его в глиняную широкую миску со светлым мёдом.

Ничего не забыл Илья, купил всё самое Маринино любимое. И когда успел изучить её вкус? Ели-то одну рыбу да кашу. Ну, ещё грибы и орехи.
Илья с любопытством наблюдал за Мариной, которая, откусив большой кусок намазанного мёдом хлеба, запихала в рот жареный миндаль и с увлечением всё это жевала, прикрыв от удовольствия глаза. А она непростая штучка! – Хлеб с миндалём, мясо с абрикосами и без хлеба… Поймав его взгляд, Марина смущённо улыбнулась: «У нас другая кухня. Не совсем русская, то есть, совсем не русская, - запуталась Марина. – Но если хочешь, я тебе… кашу сварю. С ягодами, как ты любишь. И без масла!» - добила мужа злопамятная Марина. Илья только крякнул. А мама ничего не поняла…

«Под занавес» Илья выставил на стол баночку с прозрачно-жемчужными капсулами.
- Это что, жемчуга? Твой свадебный подарок? Довесок к медовому месяцу, - не удержалась Марина.
- Кущяй, дхар-ха-гхая, - с неподражаемым акцентом отозвался Илья. – Будышь сама как жемчужина…

В баночке оказался рыбий жир в капсулах. Марина смешно надула губы и обиженно буркнула: «Ну и не буду!». (И встретила осуждающий взгляд матери: «Слушай, что муж говорит!»).
- Будышь, дарагая, будышь. Никуда нэ дэнэшься…

Марина посмотрела на Илью и поняла: никуда не денешься! И каждый день покорно глотала по две капсулы, назло мужу запивая «лекарство» «Лыхны» (Илья на провокацию не поддавался и молчал, что называется, «в тряпочку»). И каждый день стол ломился от снеди: виноград – сладкий, как мёд; деревенский творог – с рынка, в магазине такой не купишь; вяленая твердокаменная бастурма; янтарный латвийский пармезан, который в их доме ели без хлеба, положив сверху веточку мелиссы или сельдерея.

И Илья опять удивлялся – куда он попал? Живут в Москве, а едят… «У нас другая кухня, - терпеливо говорила мужу Марина. – Хочешь, я принесу хлеб? Тебе какого отрезать?» - «Нет, я пожалуй попробую, как ты» - отвечал Илья.

За месяц Марина поздоровела и окрепла. Каждый день она делала непростую гимнастику, которой её научил муж. Илья оказался большим выдумщиком: в дверном проёме он ухитрился поставить «шведскую стенку», которая легко разбиралась (перекладины вставлялись в специальные пазы). С потолка в прихожей свисали гимнастические кольца (длина их легко регулировалась), а на стене их с Мариной спальни висели на крюке гантели.

Илья «гонял» жену в хвост и в гриву – и Марина занималась с удовольствием: сорок минут утром, час вечером. И только улыбалась, когда подруги по институту с завистью говорили: «Ты тоненькая такая… А в буфете каждый день трескаешь – и пирожки, и булочки, и кексы… И куда всё это помещается?»

Марина очнулась от воспоминаний и длинно вздохнула. Тогда Илья её любил, и она всё время это знала, чувствовала – и была счастлива. А сейчас? Всё у них вроде бы хорошо, Илья ей ни в чём не перечит, она делает что хочет. Захотела институт имени Мориса Тореза окончить – и окончила! Два года училась, Илья ни слова не сказал (хотя был против – Марина знала). О дочке заботится, работает за двоих и ни на что не жалуется. Ну, что ещё? – Ночует всегда дома, по бабам не бегает… Марина невесело усмехнулась. Отчего же в сердце зубной непреходящей болью ноет тревога?

Илья о её сомнениях ничего не знал: Марина встречала мужа с улыбкой на лице и не задавала никаких вопросов. Дома Илья только ел и спал. И увлечённо рассказывал Марине о том, как весело провёл воскресенье. Как переходили реку вброд. Как бежали три километра, чтобы успеть на последнюю электричку. Как набрели на болотце с клюквой и всей группой собирали ягоды, осторожно раздвигая пальцами мокрый пушистый мох, под которым пряталась клюква. «Извини, - Илья развёл руками, - не принёс, всю слопали!»

А Марине так хотелось попробовать! О том, как ей хотелось – собирать, она даже не заикалась. Всё решал Илья. В их доме он был хозяином, а Марина – хорошей женой. И все выходные проводила с мамой и маленькой Анечкой, которую на выходные забирала домой.
Интернат, на котором настоял Илья и которого так страшилась Марина, оказался для Анечки полезным. Здесь детей учили – и к восемнадцати годам почти все осваивали школьную программу за четвёртый класс, умели читать и писать. И считать умели! К детям здесь относились с любовью и заботой, ласково называя «даунятами». Анечке в интернате нравилось, она никогда не плакала, когда Марина отвозила её обратно.

Выходило так, что Илья оказался прав: ребёнку было хорошо, интернат приносил очевидную пользу. Девочка уже читала по слогам (дома было много книжек с картинками). И Марина смирилась. Она уступала Илье во всём, он же становился всё требовательнее, придираясь к ней по пустякам. Всё и всегда было так, как хотел Илья. Марина терпела, пока однажды вечером не раздался телефонный звонок – и Марина сняла трубку. Звонкий девичий голос попросил позвать Илюшу.

- Илью? А Вы кто? – переспросила Марина, неприятно удивлённая такой фамильярностью.
- А Вы? – нагло парировала девица на другом конце провода.
- Я его жена, - спокойно ответила Марина. – Вы, вообще, в курсе, что Илья женат? Что у него семья, ребёнок…
- Я-то в курсе. Это ты не в курсе, подруга.
- Это Вы – мне? – опешила Марина.
- Тебе, кому же ещё! Сидишь у Ильи на шее со своей мамашей и дочкой-олигофренкой… Ещё и допросы устраиваешь по телефону. Давай сюда Илью, я же не тебе звоню!

- Да как ты смеешь… - начала Марина, но у неё из рук грубо выхватили телефонную трубку. – «Катенька? Здравствуй, котёнок!... Ну я же сказал… Мы же с тобой договорились… Давай не будем выяснять отношения по телефону, хорошо? В воскресенье увидимся».

С наглой девицей Илья разговаривал ласковым, просительным голосом, словно был перед ней виноват(а может, в самом деле – был). А с ней, Мариной, говорил командным тоном, не терпящим возражений. Хотя Марина возражала ему очень редко…

- Кто звонил? – стараясь казаться спокойной, спросила Марина.
- Да так… Туристка.
- А знаешь, что эта туристка мне наговорила?
- А кто тебя просил с ней разговаривать? Звонили-то мне. Я же руководитель ПВД (походы выходного дня Московского городского клуба туристов), или ты забыла? Хочешь, чтобы я кашу варил и по магазинам бегал? – вскипел Илья.

(По магазинам Илья не «бегал» никогда. Всегда – Марина. Даже когда она разрывалась между защитой диссертации и больным ребёнком. Илья и не думал ей помогать. Всю работу он делил на мужскую и женскую. Мужская – добывать деньги. Вся остальная – женская. При этом Илья забывал, что Марина работала искусствоведом в ****-ском музее. Ещё она читала студентам лекции. Ещё – брала на дом переводы из издательства – с французского и турецкого. Последний считался «редким» языком и переводы оплачивались дороже. И зарабатывала не меньше Ильи. А по вечерам училась в институте иностранных языков им. Мориса Тореза).

- Но я ведь работаю! Даже когда в аспирантуре училась – работала, и когда Анечка родилась… А этой Кате ты сказал, что я у тебя на шее сижу… А про Анечку – зачем? Разве она виновата, что родилась такой? Она же старается, учится, рисует… - тихо говорила мужу Марина (а ей хотелось – кричать!) Ты… меня больше не любишь?
- Не знаю! – зло ответил Илья. – Знаю только, что я в этом доме задыхаюсь. Мещанство сплошное: вилка для мяса, вилка для рыбы, вилка для торта… По три ножа у каждой тарелки! Салфетки…

Марина остолбенела. Вилки различала даже Анечка, безошибочно выбирая нужную. И салфетками умела пользоваться, Марина её научила…
- Да как же обедать – без салфеток? Да в любом ресторане…

-Вот, вот! В ресторане! – перебил её Илья. – А я не хочу как в ресторане, я хочу нормально, по-домашнему. А ты выпендриваешься… с салфетками! («Господи! Дались ему эти салфетки!») Может, мне ещё переодеваться к ужину? («А было бы неплохо...») – гремел Илья на весь дом. – Мы с тобой как чужие живём, не замечаешь?
Марина вспомнила их с Ильёй медовый месяц, пригоревшую кашу, речку с «полезной» ключевой водой и израненные рыбьими плавниками руки. По-домашнему, ничего не скажешь…

Ей вдруг стало нестерпимо холодно – как когда-то в лесу, в серых предутренних сумерках их медового месяца. С той поры прошло девять трудных лет. Неужели за девять лет она так и не разглядела, так и не поняла, с кем жила под одной крышей? Марина в отчаянии обхватила себя за плечи.

- Зачем же ты живёшь со мной, если я – выпендриваюсь? Потому что тебе удобно, да? – ответила Марина за Илью. – Говоришь, как чужие живём. Но ты ведь сам запретил мне в походы ходить. И в отпуск всегда один… Ты меня больше не любишь?

- Вот только не надо отношений выяснять! Нечего выяснять, и так всё ясно.- И Марина, сидевшая в тупом оцепенении, подумала, что Илья, как всегда, прав: всё ясно.

Илья растерялся (пожалуй, впервые за всю их совместную жизнь). Марина ему возразила – впервые за девять лет! Но как она… Как она сказала! – «Ты меня больше не любишь? Зачем же тогда живёшь со мной?». Илья никогда об этом не задумывался. Он просто не представлял своей жизни без Марины – как нельзя жить без воздуха. Или – без воды. Или – без солнца. Но ведь солнцу не признаются в любви! И воде. И воздуху. Просто живут…

Он никогда ей не изменял. Ну, было несколько раз (Илья не считал). Но всё это не шло ни в какое сравнение с тем, как было у них с Мариной. На дежурный вопрос «ты меня любишь?» он каждый раз пожимал плечами: Илья любил Марину. Разве он мог любить кого-то ещё? Он даже завидовал – сам себе. И как она ему досталась? Как согласилась стать его женой? Ведь отбоя не было от «женихов», а она выбрала Илью. Повезло.

Илья не понимал, что будь на месте Марины другая, она давно бы от него ушла – хватило бы и экстремального медового месяца, который он устроил молодой жене. Не понимал, каким мужеством и терпением обладала его спокойная, молчаливая и уступчивая Марина. Не видел, как трудно она жила.

Ни в чём ведь отказа не знала! Захотела – и поступила в очную аспирантуру. А муж на двух работах вкалывал! Захотела – и получила второе высшее. И диплом переводчика – будьте-нате! Илья ни разу её не упрекнул, он гордился успехами жены, хвастался друзьям. И работать не заставлял – сама захотела!

Марина, на хрупких плечах которой лежало домашнее хозяйство (мама с её больным сердцем и второй группой инвалидности, хотя давно бы надо первую, - мама была не в счёт), видела, что заработков Ильи хватает лишь на то, чтобы сводить концы с концами. Мамина пенсия в расчёт не бралась – почти вся она уходила на лекарства. Разве Илья заслуживает такой вот жизни – от получки до получки? И Марина работала, не жалуясь на постоянную, ставшую уже привычной усталость, и в доме никогда не было недостатка в деньгах.

Он не заставлял её работать – денег в доме всегда было достаточно! Она сама захотела. Захотела – пусть работает. О том, как нечаянно выболтал прилипчивой двадцатилетней Катеньке про дочку, целиком свалив её болезнь на жену, Илья старался не вспоминать. Ну, выпили, понятное дело. Сам не помнил, что говорил.
А Катенька – хитренькая лисичка – всё выспросила и пообещала, что никому не расскажет. Понимала, что тогда ей Ильи не видать. И вот – никому. Только Марине. Виновнице, так сказать, торжества.

Но Марина-то какова! Другая бы заплакала, а эта: не нравится – никто тебя не держит! Ну, что ж, у него тоже есть гордость, и он такого не стерпит. Соберёт рюкзак – и до свидания. А она ещё будет умолять его остаться. На коленях ползать будет…

Это он зря. Марина никогда и ни перед кем на коленях не ползала. Ни в прямом смысле, ни в переносном. И умолять его не собиралась. «Тебе вещи собрать? Или сам справишься?» – сказала Марина остолбеневшему Илье. Она говорила спокойным доброжелательным тоном, но на Илью словно плеснули кипятком.

 Через минуту он бестолково метался по квартире, собирая вещи. «А ты чего сидишь, как в гостях? – бросил на ходу Марине. – Бери чемодан, собирай вещи. Да аккуратно складывай, не пихай!». – И Марина складывала, тщательно расправляя на сгибах, его рубашки, свитера, костюмы… Марина сама покупала мужу одежду, и Илья всегда был одет красиво и стильно. Креативно, как оценили сотрудники у него на работе – и Илья был польщён. И гордился женой…

Чемодан уже был полон, и Марина взяла другой. На одной из рубашек была оторвана пуговица, и Марина, извинительно улыбнувшись мужу – «Я сейчас, я быстро!» - взялась за иголку, не замечая удивлённых глаз Ильи.

Марина «вошла во вкус»… Притащив из ванной стремянку, сняла со стены старинные часы с тяжелым маятником и двумя бронзовыми гирьками в форме шишек на бронзовых же длинных цепях. Часы в дом принёс Илья – на Новый год.

- Бронза. Антиквариат! – с гордостью объявил жене Илья. – Представляешь, какой-то идиот сдал в комиссионный. А они – идут!

Часы не просто шли: они отбивали каждый час – громко и торжественно. И Марина, поначалу просыпавшаяся каждый час, думала, что тот, кто отнёс их комиссионку, вовсе не был идиотом…

Анечке очень нравились папины часы, и маятник, ходивший за стеклом – туда-сюда, туда-сюда! И бронзовые шишечки-гирьки. А когда часы принимались громко отбивать время, девочка запрокидывала светловолосую головку и заразительно смеялась, и Марина с Ильёй смеялись вместе с ней.

Часы в чемодан не помещались, и их пришлось упаковать отдельно. Так. Что там ещё? – оглядевшись, Марина сняла со стены увесистые гантели (нет, всё-таки они для неё слишком тяжелые, а вот Илье – в самый раз!). Улыбнувшись Илье одной из своих самых обольстительных улыбок, Марина сунула гантели в чемодан и, прижав коленкой, затянула тугие ремни (Илье вдруг захотелось схватить её за голые коленки и сгрести в охапку, и он едва пересилил себя).

- Ну, зачем ты так? – попытался остановить жену Илья. – Его же не поднять теперь!

Но Марина, улыбаясь, подняла оба чемодана (и впрямь неподъёмные) и сделала несколько шагов к дверям (не зря она занималась с гантелями и кольцами!). Поставив чемоданы на пол, Марина настежь распахнула входную дверь…

Илья ушёл и больше не появлялся в их доме. И не просто ушёл, а отсудил четверть квартиры! Квартиру в старом доме на Сретенке (стены полуметровой толщины, лепные высокие потолки, огромная – шесть квадратных метров – ванная комната, кухня, столовая, библиотека, кабинет отца…) – квартиру пришлось разменять.

На переезд у них с мамой ушли почти все оставшиеся деньги (один пузатый старинный буфет чего стоил! – «Легче слона поднять» - заявили грузчики). Квартира принадлежала родителям Марины, и Илья никакого отношения к ней не имел. О том, что – имел, и всё в квартире куплено на его деньги, и ребёнок в интернате тоже содержался на деньги Ильи – Марина узнала в суде. Ещё она узнала, что она, Марина, учась в очной аспирантуре, ничем не обеспечивала дочь, да и себя не обеспечивала.

Марина вспомнила, как проводила ночи за пишущей машинкой, корпела над ненавистными переводами, когда сами собой закрывались глаза и падали из рук толстые, объёмистые словари. Технические переводы – это вам не пельмени лепить… Марина тогда зарабатывала не меньше Ильи. И пельмени, кстати, тоже лепила – Илья любил домашние…

Марина ничего не смогла доказать. Как-то так получалось у судьи, что прав был Илья. Илья, который когда-то не мог без неё жить. И для них с мамой наступили тяжёлые времена.

***************************Тяжелые времена***********************************

После разрыва с Ильёй Марине не хотелось жить. Она чувствовала себя маленьким одиноким деревцем, которое заботливо растили, радуясь каждому зелёному листочку. А потом взяли и безжалостно обрубили все веточки – по одной. Отец. Анечка. Илья… Деревцу было больно, но оно не умело плакать. Ему полагалось молчать – и оно умирало молча. Только одна веточка ещё жила, но и она была безжалостно надломлена – Анечка. Анечке без неё конец. Значит, придётся жить.

Жить приходилось – трудно. В ****-ском музее, где работала Марина, зарплату платили минимальную, премий не было вовсе. Но Марина не хотела увольняться (хотя ушли многие…). Она искусствовед, не на рынке же ей торговать? Выручала подработка в издательстве: Марина брала на дом переводы (за которые платили сдельно). Переводов было мало, но именно они спасали их маленькую семью от окончательной нищеты.

Анечке исполнилось десять. Она росла с нежным, любящим сердцем и обожала маму и бабушку. Видя, как Марина собирается в магазин, девочка серьёзно ей говорила: «Береги кошелёк, мамочка. А то отнимут!» (Более сложные предложения у Ани не получались, но Марина упорно с ней занималась) – Кто отнимет?
– Воры. Ты держи крепче. Тогда не отнимут. И купи мне сникерс. Он вкусный.

И Марина каждый раз покупала дочке сникерс, хотя денег едва хватало, и они с мамой «сидели на диете», питаясь одной картошкой. Макароны были «праздничным» блюдом, потому что стоили дороже. Мясо покупали не чаще раза в месяц и крутили котлеты, щедро добавляя в фарш размоченный хлеб.

Только Ане, которую на выходные привозили из интерната домой, ни в чём не было отказа. За содержание девочки в интернате платила Марина: Илья, казалось, забыл о том, что у него есть дочь. А Марина жила только ради дочери, давно махнув на себя рукой. Она похудела и выглядела старше своих лет. Илья не звонил и даже денег на ребёнка не присылал.

- Подавай в суд на алименты, не будь такой дурой! – говорила Марине мать. – Гордостью ребёнка не прокормишь.
Марина молчала (она всегда молчала, твёрдо усвоив уроки отца: «Родителей надо слушать молча»), но заявления на алименты не подавала. Снова в суд? Да ни за что она туда не пойдёт. Она там уже была…

Марина работала на износ, одна за троих (мамина пенсия не в счёт): днём – в музее, вечерами сидела над переводами, до поздней ночи печатая текст на машинке. Почерки в рукописях попадались такие, что от них рябило в глазах…
Мать Марины словно не замечала, как дочь выбивается из сил, стремясь спасти их маленький мирок – всё, что у неё осталось. Мать жила в каком-то оцепенении. «Ба, расскажи сказку» - приставала к ней Анечка. София рассказывала внучке её любимую сказку «Волк и семеро козлят». И Аня, которой уже исполнилось двенадцать, пугала бабушку, приставив пальцы ко лбу и изображая рогатую козу: «Бу-ууу!». По развитию она была на уровне пятилетнего ребёнка.

- Сдала бы ты её в специнтернат, пусть бы там жила, там ведь все такие, как она, - говорила мать. Но Марина и слышать об этом не хотела: она любила дочь. – «Ничего, проживём как-нибудь. Я справлюсь!» - говорила матери Марина. После развода с мужем она даже отпуск не брала ни разу. Поблекла её красота, запали щёки, погасли глаза. Только волосы, когда Марина распускала их на ночь, тяжелыми густыми прядями сбегали по спине. Марина с грустью смотрела в зеркало – и не узнавала себя. «Хорошо, что Илья не видит меня такую. А Анечке – всё равно. Я нужна ей любая».

*****************«И жили они долго и счастливо…»**************************

Анечка, по уму пятилетняя, в свои двенадцать лет расцвела и очень походила на Илью: пшеничные волосы, синие веселые глаза. Марина с удовольствием возилась с дочкой, заплетала ей «колоском» косы, красиво одевала. А вместо сказок читала «Легенды и мифы Древней Греции» Куна. Легенды были красивые. Через год Аня знала их наизусть и, перебивая Марину, принималась рассказывать сама, придумывая неожиданные концовки (и Марина торжествовала: что там говорили врачи о проблемах с памятью и недоразвитии познавательного интереса?)
    Анечка жалела Андромаху – каково ей, бедной, без Патрокла… Девочка морщила лоб и выдавала: «Патрокл умер, потом… поел яблок молодильных и ожил, и жили они долго и счастливо, и умерли в один день!». Марина смеялась до слёз. Она понимала дочку, которая всем хотела помочь. Но жизнь – не сказка. – Андромаха навек простилась с Патроклом. Как Марина с Ильёй.

Ещё Аня любила лепить из пластилина, и у неё получалось! Вот что значит – дочка искусствоведа, даже если она умственно отсталая. А ведь могла бы стать скульптором! Марине хотелось верить, что так и будет, и она потихоньку верила...

- Смотри, какая наша Анечка – красавица! И умница! – говорила Марина матери. И думала: «А может, это у неё пройдёт? Ведь она многому научилась – лепит, рисует, даже сказки сама сочиняет! Может, ЭТО потихоньку проходит? Ведь бывают ошибки в диагнозе? Физически девочка здорова (Марина и думать забыла про аневризму аорты, которая ничем не давала о себе знать). Только в развитии отстаёт… Но ведь она не душевнобольная! А олигофрения со временем пройдёт. Вот выздоровеет – и Марина отвезёт её в Грецию, к дедушке. Она обязательно выздоровеет!

Но Анечке не суждено было выздороветь. Как-то раз Марине позвонили из интерната и предложили приехать: Анечка заболела. Марина приехала, нагруженная пакетами с апельсинами и дочкиными любимыми сникерсами, потратив на покупки последние деньги. Но Ане уже не нужны были сникерсы…

- Они все так уходят, - сказали Марине. Слово «умирают» здесь не произносили. – В конечной стадии заболевания аневризма аорты прорывается, иногда в лёгочный ствол. Сердце останавливается. Кто в шестнадцать лет умирает, кто в восемнадцать…Больше двадцати – редко кто живёт.

-Но ей же не было – двадцати! - зачем-то возразила врачу Марина, которая редко позволяла себе – возражать… «Ане не повезло – она и до шестнадцатилетия своего не дожила» - подумала Марина. А ещё подумала – как скажет о случившемся маме…

София пережила внучку на полгода: сердце не выдержало. Перед самым концом взяла Марину за руку. – «Ты Анечке если хочешь что передать – мне скажи. Скоро с ней увижусь. Что ж ты плачешь, дурочка, она же не одна теперь, она – с бабушкой будет! Сказки ей буду рассказывать… И вот ещё что. На Илью зла не держи: сама виновата. С русским мужем и вести себя надо по-русски! Они своих мужей в узде держат, как жеребцов норовистых, и хватка у них – железная. А у тебя всё наоборот, доченька…

- Он не русский, мама, - улыбнулась Марина сквозь слёзы, - он наполовину немец, а наполовину…
- Вот,вот! – не слушая Марину, продолжала мать. – Угораздило тебя за фашиста замуж…
- Мама! – не выдержала Марина, не ожидавшая такого от матери.
-И не спорь! С матерью спорить научилась! Дождёшься, я отцу напишу. Он тебе покажет, как с матерью спорить. Он тебе мозги вправит…

Харалампий «вправлял мозги» маленькой Марине, по выражению матери, редко да метко, не обращая внимания на слёзы и мольбы, и девочка «усваивала уроки» надолго. Мама всегда принимала сторону отца. «Мало тебе всыпали, неплохо бы добавить!» - говорила обычно София, когда Марина приходила к ней искать утешения. Илья – никогда не поднимал на неё руку. Зря это мама... Она всегда была послушной дочерью и женой. Пожалуй, слишком послушной. За что же бог так жестоко наказал её, лишив самого дорогого: отца, мужа, дочери и мамы…

Когда становилось особенно тяжело, Марина утешала себя: «Анечка там не одна, она с бабушкой. Ей ведь – нужнее, чем мне. Вот Аня и позвала её к себе. И мама – ушла.
… А Марина – осталась. И ей надо было жить дальше.

Харалампий  так и не узнал о смерти жены, как не знал о том, что у него была (была!) внучка. Марина никогда не отвечала на редкие письма отца, которые выбрасывала не читая. Ей надо было привыкать жить одной, и для этого требовалось немало мужества. И как знать, выкарабкалась бы Марина?..

Помог ей, как ни странно, участковый терапевт, лечивший маму и бывший в их доме частым гостем.(Да и не гостем уже, - почти своим, и Марина всегда пекла к его приходу пирожки с его любимым сливовым повидлом…). Терапевт по привычке заходил иногда к Марине, и она, улыбаясь через силу, извинялась: «А пирожков сегодня нет…»

- Как так нет? Почему нет? А я, признаться, на них рассчитывал… А что у тебя, голубушка, вообще есть? – и шёл по-хозяйски на кухню. – Ооо, да у тебя и холодильник пустой! Нельзя же так!
- Не могу я есть, не лезет ничего, - оправдывалась Марина.
- Это мы поправим, - обещал Марине врач. – Вот тебе, голубушка, рецепт. Принимать четыре раза в день. Я приду, проверю. А не будешь лечиться – в больницу положу.

«Утром завтрак: овсянка со сливочным маслом, бутерброд, кофе, - читала Марина выписанный терапевтом рецепт. – На обед: первое, второе и третье. Через три часа полдник: шоколад, сухофрукты и орехи. Вечером – ужин и чай с мятой. На ночь ванна с пихтовым маслом». На рецепте стояла печать – настоящая…

«Лекарство» помогло. Марина понемногу приходила в себя. Ей уже не надо было столько работать – не для кого. Появилось свободное время, и Мари не знала, чем его занять. Впрочем, она не давала себе поблажек. Вставала в шесть утра и занималась гимнастикой. Илья великодушно оставил ей «шведскую стенку» и кольца (которые она забрала при переезде и, вызвав слесаря, потребовала – «сделать». Слесарь долго удивлялся, но «сделал»). Гантели с успехом заменял чугунный утюг – их «семейная реликвия». Для Марины он был, пожалуй, тяжеловат, но так уж сложилось – всё в её жизни было «тяжеловато», и на общем фоне утюг выглядел вполне уместно.

Дома нашлось несколько кассет с греческой эстрадной музыкой, присланных в подарок отцом, - Микис Теодоракис, Ставрос Ксархакос, Манос Хадзидакис. Были у Марины и пластинки, купленные в Москве: Лаки Кесоглу, Маргарита Зорбала, ансамбли «Бузуки» и «Эллада». Марина занималась, слушая любимые песни: сорок минут утром и час – вечером. А потом – с наслаждением погружалась в ванну с пихтовым маслом.

Одиночество не тяготило Марину, она уже привыкла – одна. Вечерами садилась за пианино и играла, не зажигая света, при свечах. Маленькую Марину в детстве учили не только турецкому: она неплохо танцевала, каталась на коньках и вполне прилично играла на рояле. И в темноте опустевшей квартиры звучала музыка, которую – увы! – никто не слышал: Марина играла с левой педалью (когда звучит одна струна) – Штрауса, Шопена, Сибелиуса.

Теперь у неё было много свободного времени. Не было только друзей, но Марина больше не нуждалась в друзьях. Что-то сломалось в ней, и у неё не получалось – жить. Она ни к чему не стремилась. Никому не верила. Никого не любила. Ничего не ждала от жизни. Но однажды словно очнулась, наблюдая забавную сценку: на Ярославском вокзале из вагона вывалилась (именно вывалилась, а не вышла!) шумная ватага людей с рюкзаками, и все долго хлопали друг друга по плечам, не торопясь расходиться. – «Вот ведь люди, а! В электричке два часа вместе ехали – и всё наговориться не могут! - беззлобно сказал кто-то позади Марины. – Туристы!»

************************Вот ведь – люди!..********************************

Марина проводила их глазами. – «Туристы. Из похода возвращаются! Я ведь тоже ходила когда-то… Почему же теперь – не хожу?» Недолго думая, Марина купила план походов выходного дня и выбрала группу, где, как она надеялась, не встретит старых знакомых. Да и кто её узнает? – пятнадцать лет прошло… Руководителем группы был Николай Карпинский. Марина вздохнула с облегчением – его она тоже не знала! – и отправилась в поход.

Группа была «молодой» – всем от двадцати двух до тридцати пяти. Самым «старым» был тридцатишестилетний Карпинский. «Исключениями из правил» были сорокалетний Игорь Софронович, альпинист и мастер спорта, и Марк Борисович, который в свои пятьдесят мог дать фору двадцатилетним. На лыжах Марк ходил как бог и каждую весну сплавлялся на плотах по реке Белой. Без этих двоих в группе было как-то пусто. На привалах они с удовольствием рассказывали о своих приключениях: как перевернулся на крутом пороге плот (!), как на леднике они провалились в трещину (!) и как их оттуда вытаскивали… - «Натерпелись, наверное?» - сочувствовали Марку. – «Да мы-то ничего, замёрзли только… Натерпелись те, кто вытаскивал – отвечал смущённо Марк, плотный широкоплечий увалень ростом метр восемьдесят пять, - Попотеть пришлось ребятам!». И смеялись так, что с сосен падали иголки.

«Исключением» стала в группе и Марина,хотя она об этом не подозревала. И всё из-за её «экипировки»… Порывшись на антресоли, Марина нашла старые лыжные брюки чёрного цвета, которые были ей великоваты и сидели мешком, и чёрную отцовскую куртку, тоже старую. Больше в доме ничего не нашлось, а покупать она не хотела. Сойдёт и так. Роскошные длинные волосы были стянуты в тугой узел и спрятаны под платком. – Марина сделала это намеренно, чтобы никто не «пялился». Ей не хотелось ничем выделяться.

Более неподходящего цвета выбрать было нельзя: ей не шло чёрное. В тёмном «старушечьем» платке и мешковатой куртке Марина выглядела старше своих лет, и в группе решили, что ей «сороковник» (А Марине было всего тридцать три). И прозвище придумали – «Платок». Но Марине было всё равно.

 Она не спешила ни с кем знакомиться, держась особняком и приглядываясь. А группа приглядывалась к ней. «Мало каши ела. Не выдержит» - такой был вынесен вердикт. Но хрупкая, « болезная» (по определению Карпинского) Марина оказалась на удивление выносливой.
    В первом же походе для новичка устраивали «проверочный вариант» – шли в основном по пересеченной местности и слегка увеличивали километраж. Топкие места, бурелом и «мордохлёст» были, как в фигурном катании - обязательными элементами. Если после такого экстрима новичок приходил к Карпинскому второй раз – на привале, на общем собрании ему торжественно присваивали звание «почётного члена» группы…

Марина прошла 36 км (а объявлены были – 30), не отставая от группы ни на шаг. Даже речку перешла вброд! Переправу хитрый Карпинский организовал специально для неё (в двух километрах выше по течению был мост). Стоял октябрь, вода была уже не летняя. Девчата пробовали ладошками воду и «радостно» визжали. Мужчины (которых в группе было большинство) дружно переносили их на руках.

Марина не стала ждать своей очереди. Прошла по течению вверх – там было поуже (и как оказалось, поглубже) и перешла речку в купальнике, с рюкзаком на голове. Молча переоделась и присоединилась ко всем. На вопрос «Как водичка?» она только пожала плечами. «Наш человек!» - решили в группе. Но Марина так и не стала – «нашей».

Не в силах себя изменить, она оказалась в одиночестве – среди людей. В группе к ней привыкли и радостно здоровались, встречаясь с Мариной на вокзале. Она быстро стала для всех «своей», и всё-таки оставалась одна! Из-за платка Марина выглядела гораздо старше своих лет, и это ещё больше отдалило её от остальных. С ней общались (что Марина делала крайне неохотно, отвечая односложно или улыбаясь вместо ответа). Ей звонили, если изменялся маршрут или состоялся «необъявленный» поход для своих. Марина стала полноправным членом группы Карпинского.

Женщин в группе было мало (походы-то тренировочные, дальние, без хорошей физической подготовки не пройдёшь – умаешься), и на привале им приходилось «поворачиваться». Мужчины дружно рубили дрова, а за общий стол отвечали женщины. Марина никогда не увиливала от работы. – Крошила в салат овощи, мелко нарезая на принесённой из дома разделочной доске. Резала неподатливый, застывший на морозе хлеб (угадайте, сколько хлеба и бутербродов съедят 16 человек, отмахав до привала километров 15-20?). Чистила картошку изящными руками с тонкими «музыкальными» пальцами.

- Ты случаем не пианистка? – спросили у Марины.
- Нет, я искусствовед. Но, конечно, играю немного, для себя.
- Искусствовед! – удивлялись туристы. – А одевается как пугало! Вся в чёрном, и платок этот… Но Марине никто ничего не сказал.

А однажды – в «необъявленном» двухдневном походе, куда приглашали только членов группы, да и то не всех, - её очень сильно обидели. Не нарочно, конечно же…
В походы с ночлегом палаток брали в обрез, чтобы легче нести. Двухдневки у Карпинского были дальние, с солидным километражем. Хозяева палаток вперебой приглашали к себе остальных, в двухместках спали вчетвером и даже впятером. – «В тесноте, да не в обиде!» - шутили ребята. Спали вповалку. Если в поход приходила «пара», то палатку они приносили свою, и к ним никто не просился на ночлег.

У Марины тоже была своя палатка – маленькая, одноместная. Она сшила её сама из остатков «серебрянки», купленной когда-то мужем. Палатка была невесомо-лёгкой, но вещей всё равно приходилось нести много: спальный мешок, пенополиуретановый туристский коврик, именуемый в просторечии пенкой, тёплый свитер и шерстяные рейтузы (Марина натягивала их – лёжа в палатке, чтобы никто не видел, а сверху надевала тёплые брюки, два свитера и куртку. И только тогда могла комфортно спать, а иначе замерзала к утру насмерть).

Ещё она несла – продукты на два дня («раскладку» утверждал Карпинский, поесть в группе умели и любили, и тащить приходилось много – ведь мужчины несли костровые принадлежности, котлы, топорики, пилы, палатки… Да, много чего нужно человеку в двухдневном походе, и рюкзак у Марины был всегда тяжёлым.

Никто ей не предлагал не таскать палатку, никто не приглашал в свою. Но Марине и в голову не приходило обижаться. Ничего, донесёт, она сильная… Палатка была такая крошечная и узкая, как ты там умещаешься, пополам, что ли, складываешься – говорили Марине. Но она упрямо таскала в рюкзаке свою «лилипуточку» и «недомерочку», как метко окрестили палатку в группе.

В тот вечер Марина долго не могла уснуть. Все давно спали, только несколько любителей «всенощных бдений» сидели у костра. Марина лежала тихо (её палатка была метрах в трёх от костра), и эти, у костра, решили, что она спит. И говорили – о ней.

-Эта Марина вечно в платке, и летом и зимой. Зимой и летом – одним цветом! Даже на привале его не снимает! И спит в нём. Я видела! – шептались у костра.
- Она, может, лысая? Или седая вся, она ведь старая, лет сорок, наверное, или больше… Старуха. Вот и стесняется без платка…
-Старая-то старая, а бегает, как молодая! Мы когда на взгорок поднимались, я за ней шёл. Все пыхтят, красные как помидоры, а этой хоть бы хны! Идёт, по сторонам глазеет и улыбается. Дыхание даже не сбилось!
- Да что о ней говорить! Спать любит с комфортом, в своём «одноместном люксе», не лень ей таскать… Старая дева, наверное. Кто ж её в палатку позовёт? Вот и ходит со своей…
- Её, пожалуй, позовёшь! Она не услышит даже – в своём «тюрбане» замотанная!

(«Мнения разделились» - прокомментировала про себя Марина. Ей стало смешно: лысая старая дева! Вот дураки-то…) А разговор продолжался.

- Целый год с нами ходит и ни на кого не смотрит. У нас же такие… мальчики! Один Марк чего стоит! А она ни на кого не взглянула ни разу…
- Да кому она нужна… - Да я не о том… - А о чём? – Неужели ей никто не нужен?
(«О! Точно схвачено! Не нужен, угадали». Она больше никого не пустит в свою жизнь, с неё хватит…)
- А интересно, она когда-нибудь кого-нибудь любила?
- Да брось! Она даже не знает, что это такое.

(«А вот теперь – не угадали. Знаю. Это вы ничего обо мне не знаете. И не узнаете. Перетопчетесь!» - улыбнулась в темноте Марина).
   С ёлки сорвалась шишка – и долго падала, с сухим треском ударяясь о ветки. Наверное, её сшибла птица, устраиваясь на ночлег в тёплой уютной ели, - сонно думала Марина.

- Ой, что это? Кто там… щёлкает? – вскрикнули у костра испуганным девичьим голосом.
- Да не ори ты, кругом люди спят! Нет там никого.
- Нет, есть! Слышите – шевелится кто-то?
-Да это Марина в своём гробике ворочается! Аааа-хха-ха-ха-а-а… - И хохотали придушенно, боясь разбудить остальных.

Не удержавшись, Марина всхлипнула – и испугалась: вдруг услышат? За что они её так?! Марина лежала, с трудом сдерживая рвущиеся рыдания и утирая кулаками слёзы…

Этот поход ещё больше отдалил её от всех. Между Мариной и остальными словно пролегла невидимая грань. Магическая черта, которую нельзя переступить. В тот раз она сделала вид, что ничего не слышала. Она по-прежнему ходила с Карпинским, вместе со всеми смеялась шуткам, вместе со всеми накрывала на стол. Но никогда ни с кем – не переступала черты.

В разговоры Марина не вступала, в обсуждениях и спорах не участвовала. Если к ней обращались – отвечала односложно и словно нехотя. И никто о ней ничего не знал. Даже фамилии не знали.

«Нелюдимая. За весь день слова не скажет» - говорили о Марине. А она вовсе не была нелюдимой, но «гробик» простить не могла. И как её назвали старухой. Марина тогда обиделась и перестала к ним ходить. Но Карпинский настойчиво звонил ей каждую субботу – приглашал, уговаривал, расстраивался, услышав её «не смогу»… И Марина уступила. И снова пришла в группу.

Встретили её тепло, улыбались, хлопали по плечу и шумно радовались – «Ну наконец-то! Нарисовалась картинка! Выезжают расписные…». К ней, в общем-то, относились неплохо, и в группе она была «своей». К коричневому платку, с которым Марина не желала расставаться ни зимой, ни летом, в группе давно привыкли. И разглядели под ним большие глаза и красиво очерченные губы на каменно-невозмутимом лице.
– «Да она, пожалуй, не старая совсем… И красивая! Как статуя музейная. А одевается как деревенская бабка. И молчит всегда. А мы молчать не умеем, мы ребята весёлые! С нами не соскучишься!»

Весёлые ребята

С первым снегом группа Карпинского дружно вставала на лыжи и не снимала их до майских праздников (по Ярославскому северному направлению природа жила на особый лад: весна здесь наступала не раньше мая. Случались и курьёзы: поехали в апреле в Арсаки - лес в снегу утопает, настоящее Берендеево царство. Радуясь такой удаче, влезли в лыжи и погнали… Минут через двадцать лес неожиданно кончился. Впереди расстилались поля, рыжие от прошлогодней травы. Там и сям маленькими островками лежали остатки снега. Была середина апреля, солнце припекало вовсю – вот и растаял снег!

Не домой же возвращаться?! Карпинский объявил десятиминутную остановку – и народ стал дружно снимать лыжи…Все 35 заявленных в «Плане» километров группа шла пешком, с лыжами на плечах и в «лыжном» темпе. Вот это был экстрим! Уже в электричке, когда все сидели, блаженно улыбаясь и растирая затёкшие плечи (у Марины они болели три дня), кто-то сказал: «А что, неплохо прогулялись, сам себе завидую! И темп хороший, и места красивые. Если бы не лыжи, совсем было бы замечательно!» - И вагон содрогнулся от смеха…

Марина редко ходила с Карпинским летом – с июня Николай не объявлялся в «Плане походов», и всё лето группа ходила в «необъявленные» двухдневные, а ночевать в палатке Марина не любила – она замерзала даже летом.
   Но зимние, лыжные походы она старалась не пропускать: бежать на лыжах тепло, да и на привале не замёрзнешь – с обязательным горячим супом (рецепт супа привожу полностью: замороженная курица рубится туристским топориком на порционные куски по числу обедающих и варится в котле до готовности с солью и перцем; к супу подаются бутерброды) и костровым ароматным чаем из растопленного снега.
   Чаю кипятили два котла: первый выпивали за обедом, второй разливали по термосам и несли в рюкзаках до самой станции. И пили его – горячий, настоявшийся! – в электричке, громко предлагая:
- Пряники! Кому пряников?
- А вот бутерброды, кто хочет?
- Ребята, у меня конфет целый пакет! Налетай!
- А я всё думаю, куда конфеты со стола испарились… А это вот, оказывается, кто!
- Так я ж не для себя, я ж для общества! Он же запечатанный, пакет…

Сгибаясь под туго набитыми рюкзаками и волоча за собой сумки-тележки, через вагон проходили дачники, которых в группе метко окрестили «фазендёрами» («Рабыню Изауру» смотрела вся страна). Они наработались за день до изнеможения, а поесть, как всегда, не успевали, торопясь на электричку. Дома поедят. И теперь – с завистью смотрели на разложенную на сиденьях нехитрую снедь, на двухлитровые термоса, и кружки с дымящимся чаем. Кто-то сказал: «А я и не знал, что в электричках есть вагоны-рестораны» - и все засмеялись: и туристы, и дачники. И им уже протягивали бутерброды и кружки с чаем – от души..

И вновь – открываю секрет: снедь на обратную дорогу набирали с общего стола ещё до начала обеда (иначе бы мало что осталось…) и распределяли по рюкзакам. Термоса с чаем несли, разумеется, мужчины.

*************************Неписаные правила*********************************

Группа Карпинского бегала на лыжах резво – почти все имели спортивные разряды, и Марина с трудом выдерживала темп, но не отставала, хотя шла обычно «в хвосте». Ей нравилось идти последней: никто её не обгонял, никто не подгонял и не приставал с разговорами.

В группе существовали (и неукоснительно соблюдались всеми) раз и навсегда установленные правила, которые были здесь нормой и никого не обременяли – их соблюдали машинально, не замечая, как мы не замечаем воздух и не думаем о том, что надо дышать: просто дышим – и всё.

Уступить лыжню, если тебя догнали и «дышат в затылок». Оставлять на поворотах стрелки – чтобы идущие сзади не пропустили поворот и не отстали от группы.     Стрелки у Карпинского  были особенные («Авторский дизайн!» - смеялся Николай) – буква «Н», увенчанная уголком, указывающим направление:< или >. Летом стрелки выкладывали из камешков, зимой из еловых веточек. (Чертить на снегу лыжной палкой в группе считалось дурной приметой: «художников» в лесу много, не мудрено и ошибиться).

Если путь преграждала река, или шоссе, или дачный посёлок с обязательным мордастым охранником в будке и «ново-русским» забором, обнесенным поверху тремя рядами «колючки», - группа стояла, поджидая отставших. И только тогда продолжала движение. К чести туристов, никто особенно не отставал.

Но были у Карпинского старые, любимые всеми маршруты, такие как Калистово – река Клубиш – Калистово, Фрязино – Корякино – Фрязино и знаменитого Яхрома – Калистово (когда всю дорогу солнце светит в лицо, и лыжня кажется золотисто-прозрачной), он же Калистово – Яхрома (когда солнце всю дорогу греет спину).

Этот 35-километровый маршрут, проложенный вдоль газопровода, всю дорогу по просеке, по пересеченной местности, со множеством подъемов и крутых длинных спусков (особенно в районе Яхромы) и с непременной переправой через коварную родниковую речку Яхрому с тонким, ненадёжным льдом – этот неслабый маршрут назывался почему-то «широкая тропа пенсионеров».

На этих маршрутах каждый шёл, по выражению Карпыча, в своём темпе (и это тоже было – неписаным правилом!), и маленькая (человек 12 – 18) группа растягивалась на добрый километр. Шли группами, шли парами, шли поодиночке – в общем, как хотели, так и шли (бежали конечно, не шли!). И при встрече спрашивали друг друга: «А Карпыч – где?»

И не факт, что руководитель группы был впереди: где хотел, там и был! Группа словно бы распадалась. Кто-то останавливался отдохнуть, его догоняли идущие позади, и состав всё время менялся: пары соединялись в группы, группы разбивались на пары, от них отрывались одиночки и уносились по сверкающей под солнцем лыжне, чтобы присоединиться к идущим впереди… И всем было хорошо и весело.

Марина любила такие маршруты. Она никогда ни к кому не присоединялась и шла всегда одна, испытывая невыразимый восторг. Слева и справа зелеными стенами вздымался заснеженный лес, над которым нависало близкое небо.

Лыжня убегала в горизонт и там, вдали, соединялась с небом. И как в детстве, Марина верила, что по ней можно подняться на небо и ехать по облакам. Интересно, из какого снега облака? Скорее всего, из мокрого, с подлипом. Она намажет лыжи свечкой ( у неё всегда в кармане лежит кусочек стеариновой свечи) и помчится стрелой…

Марину не покидало чувство нереальности происходящего: он едет совсем одна по безмолвному, застывшему в зимней тишине лесу – по бесконечной, в никуда уходящей лыжне. А ей ничуточки не страшно! Далеко впереди видны на снегу черные точки. Если прибавить скорость, точки превратятся в людей: это Маринина группа, это свои. Наверное, Павел с Нонной, им всегда надо впереди всех…

Марина, неплохо владевшая техникой лыжной ходьбы (у неё даже книжка была, которая так и называлась – «Техника ходьбы на лыжах», и Марина долго училась по ней, старательно выполняя упражнения) легко могла догнать ребят. Но никогда не догоняла. Пусть бегут, она доедет – сама. Если оглянуться назад – можно увидеть темнеющие на снегу фигурки лыжников. Марина даже рассмеялась – везде свои! Если остановиться и подождать минут пять, её догонят, и можно до самой станции ехать вместе.

Марина останавливалась на четыре минуты, чтобы – не догнали. И слушала тишину. Тишина пряталась от неё за ширканьем лыж, за скрипом энергично вбиваемых в снег палок, за громким от бега дыханием. И теперь – обрушилась на Марину, и она впитывала в себя эту целительную тишину, пахнущую хвоей и почему-то арбузом.

Насладившись лесной тишиной, как наслаждаются утонченной музыкой, Марина срывалась с места и мчалась по лыжне, захлёбываясь морозным сладким воздухом, и вместе с ней мчался ветер, и солнце искрилось и сверкало, отражаясь миллионы раз в алмазных гранях бесчисленных снежинок. Щекам было тепло и щекотно от солнца. Марина улыбалась этой мимолётной ласке и летела, не чувствуя под собой ног, всецело отдаваясь чувству полёта.
Может, это и есть счастье? А другого у неё – не было…

Вы спросите, почему? Почему она, сторонясь людей, ухитрялась оставаться одна даже в компании? – И будете совершенно правы. Марине отчаянно не хватало друзей, но разве могла она в этом признаться? От друзей не принято иметь секретов, но разве могла она рассказать об Илье, об Анечке, о суде? О разводе, о размене, о том, как поменяла ненавистную фамилию Кестель на свою, девичью. Никогда, никому не расскажет об этом Марина! А всё-таки, как не хватало – друзей…

Не хватало отца, от которого приходили два раза в год (на Новый год и на день её рождения) письма в ярких конвертах, которые Марина рвала не читая – не могла простить отцу, что оставил маму. Не хватало тёплых и сильных рук Ильи – того Ильи, который её любил и без которого она когда-то не представляла своей жизни. Но тот Илья исчез, словно умер, а вместо него появился другой, о котором Марина ничего не хотела знать.

То, что случилось с ней – по вине Ильи! – сломало Марину, лишив её прошлого (ведь всё оказалось неправдой – и любовь, и семья… и синеглазая девочка, которой не суждено было стать взрослой), и заодно – настоящего. А будущего у неё не будет. Она больше никому не позволит себя обмануть, не станет ничьей игрушкой.
    И пусть её считают пугалом, она не против, она даже «за». Марина снимала одежду и разглядывала себя в зеркале. Всё такая же красивая. Лебединая шея. Высокая грудь. Тонкая талия. Тонкие руки. Роскошные длинные волосы. – Кукла! Дорогая красивая кукла, неплохо разбирающаяся в искусстве и говорящая на нескольких языках. Игрушка, которой наигрались, и больше не хотят. Надоела. И никто не виноват…

Марина жила по инерции, словно ехала по накатанной лыжне, механически отталкиваясь палками. Она ни к чему не стремилась, ни о чём не мечтала, принимая жизнь как данность, как некую аксиому, которую никому не опровергнуть и никому не доказать. Имея за плечами, кроме искусствоведческого, с кандидатской степенью, диплом института им. Мориса Тореза, Марина делала переводы для ***ского издательства, работая на дому. Отвозила в издательство готовый текст и уезжала с новым.

Одиночество не тяготило Марину, она давно к нему привыкла. Устав от однообразной утомительной работы, брала в руки вышивание или садилась за рояль. У неё тоже были свои неписаные правила. И только с одним человеком Марина позволила себе сблизиться – с 23-летней Нонной.

***************************Гитлер капут*************************************

Сошлись они случайно. Нонна училась в Инязе и однажды принесла в группу зачётное задание по английскому, которое не успела сделать дома. Задание было сложным – перевести на английский литературный текст, соблюдая авторский стиль. Но кто сейчас не знает английского? И Нонна надеялась, что ей помогут.

У Карпинского язык знали все – «в разумных пределах». Но пробежав текст глазами, торопились вернуть его Нонне. «Ну ты, мать, даёшь! Это мы не проходили!», «Я в этом не копенгаген, извини», «вакаримасу», «их вайс нихт», «нон капито» - изощрялись на всех языках туристы: текст не поддавался переводу. Последним был Павел, объявивший под общий смех: «Гитлер капут!» и состроивший уморительную рожу.

Группа радостно ржала. Не смеялась только Нонна. Кусая губы от досады, она решила заняться переводом сама. Привал большой, два часа, она хотя бы начнёт, а за ночь закончит. (Нонна знала, что не закончит, не успеет, а завтра зачёт. Не надо было идти в поход, ей надо заниматься, последний курс, экзамены на носу! Но она понадеялась на помощь, ведь у Карпинского все щеголяли английским, небрежно роняя фразы (с жутким акцентом, но Нонна молчала). Англичане недоделанные! И в поход ей очень хотелось пойти, а отказать себе в удовольствии Нонна разве могла?..

Но Пашка – предатель! Больше всех хвастал «лондонским» произношением, больше всех по заграницам мотался – с юных лет, на какие-то там соревнования, сначала юниорские, потом взрослые. Говорил, что в резерве олимпийской сборной. Ну, отмочил сегодня Пашка – «Гитлер капут!» Хороши наши резервы,  английский от немецкого не отличают, - прыснула не любившая грустить Нонна. И пристроилась на брёвнышке рядом с Мариной, сидевшей как всегда в сторонке, с книжкой на коленях.

Марина никогда не принимала участия в «прениях», хотя слушала всегда с интересом. В группе давно привыкли к её «манерам». «Как мешок сидит! – покосившись на Марину, утонувшую в своей необъятной куртке, неприязненно подумала Нонна. – Как куль! Спит она, что ли?»

С тяжелым вздохом Нонна открыла принесённый с собой словарь. «Куль» шевельнулся, из рукава куртки высунулась изящная узкая кисть, и тонкие пальцы осторожно потянули из рук Нонны листки с текстом.
«Марина? Но откуда она…» Не веря своему счастью, Нонна молча протянула ей словарь, но Марина его не взяла. Не теряя времени на объяснения, она вытащила из кармана карандаш и, быстро водя им по бумаге, вписывала перевод между строк – бисерным аккуратным почерком.

- А ты разве… знаешь английский? – глупо спросила Нонна. Впрочем, вопрос был не совсем глупым: на коленях у Марины лежали «Опасные связи» Шодерло де Лакло. На французском.

- Ты знаешь английский?! А это? – Нонна взяла с её колен книжку с заложенной посередине закладкой. – Это же не английский, это… франсэ, французский, да?
- Ты погуляй часок, - буркнула Марина, не отвечая на заданный второй раз вопрос. – Я между строк впишу аккуратненько, а ты потом перепишешь и сотрёшь карандаш. За ночь успеешь, - усмехнулась неулыбчивая Марина.

- А это что? – размахивая книгой как флагом, не отставала упрямая Нонна. Марина отняла у неё книгу и сунула в рюкзак.
- Это Шодерло де Лакло. Его надо читать в оригинале, с переводным – никакого сравнения. Такое впечатление, что переводили ночью и всей группой, включая Пашку! – выдала Нонне Марина и уткнулась в текст. – Уйди, будь человеком. Не успею, тебе же хуже… Самой придётся!

Не ожидавшая такого от Марины, Нонна прижала пальцы к губам – молчу! Уже ушла! – и упятилась от неё на цыпочках. Вот так ответила! Пашка бы сказал – не ответ, а прямое попадание! Вот это да… Читает на французском, ей, видите ли, в переводе не нравится! Набокова на английский перевести – ей раз плюнуть! (принесённый Нонной текст был из романа Набокова). Вот это да! Наш человек.

Через полчаса не успевшая прийти в себя Нонна держала в руках перевод, выполненный без помарок чётким красивым почерком. А ведь она без словаря переводила, даже не заглянула…

- Огромное спасибо! – с чувством сказала Нонна. – Я бы всю ночь над ним сидела, и неизвестно, что бы вышло! – честно призналась Нонна. Марина вскинула на неё глаза («А у неё красивые глаза! И цвет необыкновенный, ни у кого не видела такого»).
- Над этим? Всю ночь? Не преувеличивай. Это же художественный текст, не технический. Никаких терминов, одни эмоции... А ты где учишься?
Так началось их знакомство, незаметно для обеих перешедшее в дружбу. Ну, или – почти в дружбу.

**************************Почти подруги***************************************

Марину пленяла в Нонне её непосредственность, здоровый пофигизм и несгибаемый, неуёмный оптимизм в «критических» ситуациях, которых у Карпинского бывало – предостаточно. Глядя в смеющиеся глаза подруги, Марина узнавала в ней себя. Она тоже была такой – весёлой, жизнерадостной, ждущей от жизни чудес. Когда-то давно.

Когда-то давно Марина жила с ощущением счастья, как сейчас Нонна, а впереди у неё была целая жизнь. Марина забыла себя – прежнюю, а с Нонной – вспоминала. Вспоминать было не больно…
В группе удивлялись: как эти двое, такие непохожие, такие далёкие друг от друга по возрасту и по характеру, - как они нашли общий язык и умудрились даже подружиться?

Нонна – не удивлялась. Она принимала Марину такую как есть. С вечным коричневым платком (зимой шерстяным, летом шёлковым) и прожжённой у костра, пестрящей заплатами курткой. Под платком Нонна разглядела живые любознательные глаза нездешнего разреза и нездешнего же цвета, которому она долго придумывала название – словно тёмный донниковый мёд… Да, именно так! Золотисто-медовые глаза под длинными – вразлёт – бровями. И матовые мраморно-гладкие щёки. При появлении Нонны щёки розовели, а в глазах вспыхивали огоньки. Или в них отражались огни костра? Нонна не знала.

- Ты когда из этой куртки вылезешь? Она тебе велика и в заплатах вся, - сказала как-то Нонна.
- А зачем?  Другая тоже в заплатах будет, у костра прогорит! – защищалась Марина.
- А ты не лезь в костёр! – упорствовала Нонна. –Да и не идёт она тебе.

 Марина не ответила. И когда Нона уже не ждала ответа, - услышала вдруг: «Это папина куртка. Конечно, она мне велика, но это всё, что у меня осталось… Понимаешь?»

Нонна не понимала, но взглянула в Маринины – бездонные, как пропасть – печальные глаза, в которых (вот странно!) больше не отражалось пламя костра… И не стала уточнять.

Марина обладала редким – во все времена – даром: она умела слушать. Нонна с удовольствием вываливала на неё туристские новости, до которых была большая охотница. Марина слушала не перебивая и не переспрашивая, не ахала и не охала, она вообще не выражала никаких эмоций. Но ей было интересно, и Нонна это чувствовала.

Здесь пора уже сказать, что Карпинский «объявлялся» в Плане походов выходного дня один или два раза в месяц. Все оставшиеся выходные Нонна ходила… Пожалуй, проще перечислить тех, к кому она не ходила.  Нонна была знакома лично поссти со всеми руководителями походов, и везде её приглашали, везде у неё были друзья.

Как когда-то Марина, Нонна была в восторге от каждого похода, выплёскивая на подругу море впечатлений. Марина слушала молча, вопросов не задавала. Но глаза у неё оживали, словно разгорались два золотых костерка, щёки слегка розовели, губы трогала улыбка… И такая Марина Нонне очень нравилась, с ней было легко, словно они ровесники.

Марине можно было доверить любую тайну: она никому не «сливала» информацию. Нонна и рассказывала ей – всё. Чаще это было смешное. И когда Нонна, изнемогая от смеха, тыкалась её в плечо, Марина звонко вторила подруге, и обе заразительно смеялись.

Привлечённые смехом, к ним «подгребали» туристы: «Что это мы тут обсуждаем? Нехорошо скрывать от коллектива! Коллектив ждёт объяснений». – Но обе принимали невозмутимый вид и пожимали плечами – так, ерунда. Девичьи секреты.

*************************Девичьи секреты*************************************

Нонна часто звала Марину в другие группы, но та неизменно отказывалась. «А жаль!» – думала Нонна, которой уже не хватало Марины. Но встретить её можно было только у Карпыча. Эти встречи доставляли Нонне всё большее удовольствие, как, впрочем, и Марине.

Вот и сегодня, завидев знакомый платок, Нонна заулыбалась и плюхнулась на брёвнышко рядом с подругой – с миской горячего супа в руках Марина улыбнулась ей, здороваясь (до привала они шли порознь и только сейчас увидели друг друга).

Улыбка Нонне не понравилась: улыбались только губы, а глаза были где-то далеко.
Ничего, сейчас она её расшевелит! Она ей такое расскажет! А то сидит, понимаешь, смотрит в костёр… А в глазах искры колдовские пляшут. Колдунья и есть! Медея! Ей бы чёрную гриву до пояса… «Колдунья, владеющая английским и французским, предлагает оккультные услуги с использование белой и чёрной магии». Представив такое объявление, Нонна хрюкнула в варежку.

- Ты чего? – Да так… Ты на колдунью похожа. Колдунья Медея!
Марина почему-то вздрогнула и, сверкнув на Нонну огненными глазами, прошипела: «Совсем с ума сошла?»

- А что? И правда, похожа, - не сдавалась Нонна. – Только чёрной гривы до пояса не хватает.
- Почему чёрной? – с интересом спросила Марина. – А рыжая не пойдёт? (Марине вдруг стало весело. Ну, Нонка! Почти угадала…)

- Нет, рыжая не годится. Рыжая – это не то... – с сожалением протянула Нонна, и Марина, не удержавшись, расхохоталась.

Николай Карпинский, давно наблюдавший за этой парочкой, усмехнулся в рыжие усы. Надо же, Нонна всё-таки расшевелила эту статую. Смеётся, кто бы мог подумать!
Не давая Марине опомниться, Нонна дёрнула её за выбившийся из-под платка бронзовый локон и объявила заговорщическим шёпотом: «Знаешь новость? Кестель женился! Жена, между прочим, мастер спорта. Или  кандидат в мастера. Илья целый год её добивался, и женился всё-таки… - тарахтела Нонна, не замечая окаменевшего лица Марины. – Он ведь был женат когда-то, правда давно. Все девчонки по нему сохли, а он держался-держался, и не выдержал, женился! На Валюшке. Ты бы её видела…

- А она мастер спорта?
- Кандидат в мастера, - уточнила Нонна. – По шахматам. И не смейся, ничего смешного! А первая жена у Кестеля была – совсем, говорит, никакая.

- А как это – никакая? – шёпотом переспросила Марина (Нонна удивлённо на неё уставилась – заговорила, надо же!)
- Да никакая! Сидела дома с ребёнком, Не работала даже, Илья один всю семью кормил. В общем, кирха, киндер, кюхен (прим.: «церковь, дети, кухня», немецк.), как Илья говорит.

- Кому говорит? («Что это с ней сегодня? – удивилась Нонна. – Вопросы задаёт…»)
- Да что с тобой сегодня? Кому, кому… Просто – говорит. Валюшке, мне… Да всем! Вот не повезло мужику! Такой спортивный, энергичный, а женился на домашней курице. И развела она ему курятник… Сама всё салфеточки да скатёрочки вышивала, а он один на всю семью пахал.

- А почему – курица?
- Да это Илья – скучная была, говорит, как домашняя курица, поговорить не о чем. Разве ему такая жена нужна?

- А почему – была? (Нет, Нонна не узнавала сегодня Марину! Молчала, молчала – и заговорила! Проявила интерес).
- Да она умерла давно, и дочка его умерла.

- Как… умерла?
– Ну, не знаю. Как все. Заболела, наверное, и…

- А ты откуда знаешь? Это он тебе сказал? – допытывалась Марина.
- Да не мне, он Валюшке рассказал, а она мне. Я с ней случайно познакомилась. Она классная девчонка, лет на пятнадцать его моложе. Ничего не боится! – восхищённо добавила Нонна. – Они с Ильёй зимой в поход на два дня ходят, вдвоём. На снегу ночуют! Вот скажи, ты когда-нибудь спала – на снегу?

Марина покачала головой. (Как же ей повезло – просто сказочно! С ней Илья до этого не додумался. Такая ночёвка стала бы для неё последней…).
Нонна всё говорила и говорила, и каждое её слово причиняло боль, словно брошенный в спину камень.
А она-то думала, что всё забыла. Сколько же должно пройти времени, чтобы действительно – забыть?

Домашняя курица, с которой не о чем говорить – это она, Марина… Работала с утра до ночи, мыла, стирала, убирала, готовила, бегала по магазинам, возилась с маленькой Анечкой, которая часто болела – родилась с ослабленным иммунитетом (и не без «помощи» Ильи!). А по ночам сидела над переводами, глядя воспалёнными глазами в ускользающие строчки словаря. Словом, сидела у мужа на шее. Сидела, сидела, а потом взяла да умерла. Очень, знаете, своевременно! Она, Марина, умерла…
А Нонна всё рассказывала , не замечая остановившихся глаз Марины.

********************Любимая жена султана************************************

С Валей она познакомилась случайно, отправившись в очередной поход. Сидели рядом в электричке, ехать было далеко, и разговор завязался сам собой. Нонна с ходу выболтала новой знакомой оглушительную новость.

- Слышала? Кестель женился! . В походы вместе ходили. Говорят, классная девчонка. Представляешь, она с ним зимой – в походы с ночлегом ходит! На снегу палатку ставят и спят. С ума они оба сошли! - закончила Нонна.

-Почему же сошли? – возразила её новая знакомая. – Когда сходят с ума, то об стену головой бьются, - объяснила она Нонне. Нонна потрясённо молчала: аргумент бил без промаха, как кирпич.
- А что ещё говорят? Ну, о Кестеле?

- Да говорят… А что им ещё остаётся? – прыснула Нонна. – Такой был завидный жених, мировой мужик! Ведь каждая надеялась… А теперь не на что надеяться: женился! И сам себе завидует, аж светится весь. Девчат вот только жалко! Но не мог же он на всех сразу жениться, это ж просто гарем получился бы, – размышляла Нонна вслух. – И всё равно передрались бы все…

- Это почему?
- Ну, понимаешь, если бы он на всех женился, то каждая хотела бы стать любимой женой султана («Ха-ха-ха…» - не выдержала её собеседница). Ничего, поплачут и успокоятся, - оптимистически закончила Нонна. – Кестель им всё равно не по зубам. А та, которую он выбрал, вот такая Илье в самый раз! Говорят, он год за ней бегал, аж с лица спал, пока замуж уговорил...

- А ты её видела? – Нонна огорчённо покачала головой: "Нет, ни разу. А интересно было бы взглянуть! Знаю только, что Валей зовут, Валентиной. У меня в детстве, знаешь, все куклы были – Валентины…"
- Ну,смотри. Я и есть Валя. Любимая жена султана. – И они, не сговариваясь, расхохотались.

От Вали Нонна узнала много туристских хитростей, которым её, в свою очередь,
научил Илья. Например, как ночевать на снегу и не замёрзнуть. Секрет оказался простым: ведь всё гениальное просто! Разжигали большой костёр, щедро нарубив сухостоя, и он жарко горел до вечера. Вечером костёр сдвигали в сторону – и он шипел сердито и стрелялся горячими искрами. Но его ублажали новой порцией сухостоя, и он затихал, с треском вгрызаясь в поленья красными клыками огня – обживал новое место жительства.

На месте, где был костёр, разгребали горячие угли и, застелив кострище еловым лапником, ставили палатку. Всю ночь земля отдавала накопленное тепло, пахло новогодней ёлкой, пуховый сальник обнимал невесомо и мягко, и спать было тепло.

- К утру, конечно, холодно уже, - честно призналась Валя. – Но костёр ведь рядом, у огня сразу согреешься. Главное, сухостоя нарубить на всю ночь.
- Ага, и каждый час из палатки выскакивать, как кукушка из часов – греться! – «соглашалась» с Валей смешливая Нонна.

- Ну, не каждый час, - защищалась Валентина. – И «ку-ку» кричать не надо. А у тебя язык подвешен, за словом в карман не полезешь!
- Да, не жалуюсь. Я журфак заканчиваю, у нас там все такие. Про нас говорят – трепологический факультет.

- Представляю, какие у вас там преподаватели, - смеялась Валя.
- Не представлешь. У нас на втором курсе логика была, так преподаватель Кальтенбруннера цитировал…

С того дня Нонна и Валя часто ходили в походы вместе, и обе были довольны друг другом: скучать не приходилось.

****************************По секрету*************************************

…Нонна радостно тарахтела, рассказывая Марине о новой подруге и не удивляясь отсутствию у неё каких-либо эмоций: она уже знала Маринину манеру «активного слушания». А Марина, из последних сил сдерживая близкие слёзы и стараясь казаться спокойной, внимательно слушала Нонну, которая теперь говорила об Илье. (И в конце концов у Марины не выдержали нервы и с ней произошло то, что произошло. И за всё это ей следовало «благодарить» болтушку Нонну).

- Только чур, никому! Поклянись, что никому не скажешь! Мне Валюшка по секрету… а я только тебе, вот клянусь – только тебе! (Нонна и в самом деле никому не рассказывала эту историю, – только Марине, умеющей хранить тайны).

- Ну, у Ильи родители умерли и дом в наследство оставили, в Саратове. Он и поехал – продавать, зачем ему дом? А Валюшка за ним увязалась… Ну, Кестель по городу бегал, вступал в права наследства, документы оформлял – кучу целую! А Валентина в доме порядок наводила. И нашла пакет, липкой лентой склеенный. В кладовке валялся. А там… Поклянись, что никому не скажешь!


Наскоро позавтракав бутербродами, Илья уехал по делам. Оставшись одна, Валя бродила по дому, открывая двери комнат, которых оказалось неожиданно много. В доме пахло сыростью, полы потемнели от пыли, обои на стенах поблёкли. «Странно, - удивилась Валя, - Илья жил здесь больше месяца, а дом выглядит нежилым, кругом пыль и грязь».

…Когда из Саратова пришла телеграмма, Илья коротко сказал жене: «Родственница у меня… умирает». И, сорвавшись, уехал в тот же день, ничего не объяснив – и пропал на целый месяц. Даже не звонил. Валя тогда обиделась, но поразмыслив, решила, что Илья просто не хочет впутывать её в свои неприятности. Да и что она могла? Бросить работу и ехать в Саратов – ухаживать за его умирающей родственницей? Вот он и уехал один. И хорошо, что уехал! Вот вернётся, и Валя откроет ему свой секрет. Расскажет, что скоро их будет – трое.

Илья вернулся через месяц – похудевший и несчастный. Глядя в его расстроенное лицо, Валя решила ничего ему не говорить: ему сейчас не до неё. Прошла неделя, за ней другая, а Илья даже в поход не сходил ни разу. Домой возвращался поздно, улаживая какие-то свои дела, съедал приготовленный Валей ужин, бухался в постель и, чмокнув Валю в нос и извинительно погладив по плечу, отворачивался к стене – и через минуту уже спал каменным сном. С «новостями» Валя решила повременить: пусть в себя придёт, с похорон ведь приехал.

Но когда Илья опять собрался в Саратов, Валя уложила рюкзак и объявила мужу: «Я с тобой». На этот раз Илья не возражал. Сказал только: «Я там буду занят очень. Наследство оформить надо.». «Я не буду тебе мешать» - пообещала Валя мужу.
На вопрос жены – чей это дом? – Илья коротко ответил: «Здесь жили мои родители. Давно. Мама последние несколько лет в больнице лежала, там и умерла. А отец ещё раньше умер».
- Как в больнице? – не поняла Валя. – Она что, болела? Так почему же ты не навещал её никогда, она бы обрадовалась. Почему ты мне ничего не рассказывал?.. А чем она болела?
- Тебя это не касается, - отрезал Илья. – Не навещал, потому что не нужно было. Я деньги туда перечислял. Там о ней заботились. Медперсонал. Им за это зарплату платят. – И увидев неверящие Валины глаза, пояснил: «Она давно там лежала… собственно, она там жила. Память совсем потеряла, так что всё равно меня не узнала бы. И – не обрадовалась. И всё! На этом разговор закончен».

Валя бродила по пустому дому, и ей было его жалко. Одинокий и заброшенный, он словно ждал заботливых рук, которые смахнут тряпкой пыль, начистят до блеска деревянные скрипучие полы, оклеят стены яркими обоями… На окнах за пышными занавесками заалеют герани в нарядных горшках. Дом был – живой, он скучал без хозяев, и Валя разговаривала с ним, как со старым одиноким человеком.

- Ты не думай, я никому тебя не продам, - сказала Валя дому, и словно в ответ явственно услышала шелестящий вздох. – Обещаю! Мы с Ильёй каждое лето будем сюда приезжать, а ты нас будешь ждать… А может, мы приедем втроём, только чур, пока молчи, это наша с тобой тайна! Ну давай, показывай, где у тебя вёдра-тряпки! Будем тебя в порядок приводить… - И отыскав в кладовке всё требуемое, Валя взялась за уборку.

Весь день она мыла, скребла и чистила, и к вечеру дом стал неузнаваемым – правда, пока только первый этаж. Ну, до второго она тоже доберётся! Валя вымыла окна, натерев их до блеска старыми газетами. Накрыла стол нарядной скатертью, которую привезла с собой. Перемыла в кухне всю посуду. Вычистила во дворе старенькие тканые дорожки и бросила на чистые полы. И наконец сладко рухнула на диван, ощущая навалившуюся на неё каменную усталость и лениво думая, как хорошо и уютно стало в доме. В их с Ильёй доме.

Через отмытые до блеска стёкла лился солнечный свет, пахло полынью (Валя обнаружила её во дворе, и нарвав целую охапку, долго хлестала по скобленым половицам пахучим полынным веником). Даже тишина в доме стала другой – мягкой и уютной. Валя спала, и ей снился ветер в полях. Ветер пах полынью…

Проснулась она, когда уже смеркалось. Ильи дома не было. И хорошо! Она успеет приготовить ужин. Вот. удивится Илья, когда вернётся в чистый, пахнущий уютом дом! Такой дом он и продавать не станет. Летом здесь, наверное, настоящий рай… Волгу из окон видно! Купались бы, рыбу ловили… Илья обожает уху. Лодку бы купили, с мотором. А занавески непременно – розовые! Валя любила яркие, радостные тона, наполнявшие дом теплом и светом. У неё будет свой дом. Валя о таком и не мечтала…

************************Под снежной лавиной***************************

Валины мечты были прерваны с приходом Ильи.  От предложения оставить дом себе Илья отказался наотрез: «Зря ты с уборкой затеялась… Устала, наверное, вон глаза какие измученные! Зря это всё. Всё равно – продавать.
И тогда Валя, не любившая проигрывать (а кто любит-то?), объявила мужу радостную новость: у них будет ребенок, девочка.  «Правда, ещё не скоро… Мы  здесь будем жить всё лето, а ты к нам будешь приезжать, и в отпуск тоже…» - радовалась Валя, не замечая, как изменилось лицо мужа.

Добродушный, невозмутимый, никогда не повышающий голоса Илья неожиданно вскипел. Валя никогда не видела его таким. И испугалась. С побелевшим от гнева лицом и судорожно стиснутыми кулаками Илья обрушился на жену – как снежная неумолимая лавина: «Ноги моей не будет в этом проклятом доме! Не будет никакого ремонта, не будет никакого ребёнка, и не смей меня уговаривать! Слышишь? Не смей!!»

И словно под лавиной, Вале стало трудно дышать, и где-то у неё внутри ворочался обжигающий ледяной ком. Остановить мужа она даже не пыталась. А Илья бушевал, выкрикивая Вале в лицо, что он хозяин в этом доме, и решать будет он, а она, Валя, будет делать то, что говорит муж… Он кричал на неё, а глаза – умоляли о чём-то, и столько отчаяния и боли было в его глазах, что Валя, проглотив обиду, крепко обняла его судорожно сведенные плечи. Илья замолчал, тяжело дыша.

- Ну что ты? Что с тобой, мой хороший… Всё у нас будет хорошо,всё будет так, как ты хочешь! - шептала Валя в ухо Илье и чувствовала, как его понемногу отпускает, как расслабляются под её руками напряжённые плечи. – Ты, может, не понял? У нас будет дочка… Или ты хочешь сына?

Сейчас главное, чтобы Илья успокоился. Он совсем не жалеет себя, вымотался до предела с этим наследством, устал как собака – и вот не выдержал, взбесился ни с того ни с сего… Напуганная этим приступом беспричинной ярости, Валя, не придумав ничего лучшего, уложила мужа спать. Илья покорно дал себя раздеть, послушно отправился умываться и чистить зубы. Валя сливала ему из ковшика воду, гладя его по спине, - и Илья в который раз удивился, какие сильные у неё руки. Вытерся поданным Валей полотенцем и молча лёг на диван.

Валя погасила свет и с минуту постояла у окна. Когда она подошла к дивану, Илья уже спал. Валя легла рядом и долго лежала без сна, глядя в темноту – словно могла увидеть ответ. Почему он назвал дом проклятым? Почему сказал, что у них не будет ребёнка? Пусть выспится, отдохнёт, успокоится. А утром они спокойно поговорят и всё выяснят. Утром. Дождаться бы утра…

Но утром никакого разговора не получилось. Илья ушёл, когда Валя ещё спала. Со стола исчезли остатки вчерашнего ужина, посуда была аккуратно сложена в мойку, а на столе Валю ждала записка: «Уехал по делам. Прости за вчерашнее, я идиот! Ужин был великолепный! Ты у меня мастерица, как же мне, дураку, повезло! Не скучай, постараюсь вернуться пораньше. Илья»

Записку Валя читала, улыбаясь – Илья не любил писать письма, и уж если столько накатал, старательно расставив запятые и жирные восклицательные знаки, значит – вину свою признал и теперь подлизывается, хитрый лис! Даже посуду убрал, - улыбнулась Валя. Но что-то не давало ей расслабиться. – Побелевшее от ярости лицо мужа, судорожно сведенные плечи и затравленные, полные отчаяния глаза…

Спокойный и всегда уверенный в себе Илья смертельно чего-то испугался, - поняла вдруг Валя. Что же произошло? Она ничего такого не сказала, а он с порога стал орать – зачем уборку затеяла. Ненормальный! Он никогда на неё не кричал. Да и вчера – кричал не на неё…Здесь что-то другое. Какая-то тайна.

************************Тайна старого дома**********************************

Вытирая вымытые тарелки, Валя обнаружила забытую Ильёй папку – с ней он ездил вчера оформлять документы на дом. Значит, вернётся. Любопытная Валя сунула в папку нос: паспорт Ильи, свидетельства о смерти родителей… А это что? Ещё одно, и ещё… и ещё! Ещё три свидетельства о смерти! Кестель Рита Святославовна, родилась в 1960-м, умерла в 1979-м; Кестель Аудрона Святославовна, родилась в 1962-м, умерла в 1978-м; Кестель Эмма Святославовна, 1967-й – 1986-й… У Ильи было три сестры!

Он ей ничего о них не рассказывал. Он вообще ничего о себе не рассказывал, и о своих родителях тоже. У Ильи было три сестры, и все они умерли, не дожив до двадцати лет. Случайность? Нет, таких случайностей не бывает.

Валя лихорадочно соображала. Три свидетельства о смерти. Значит, где-то есть три свидетельства о рождении. А ещё – фотографии, письма, дневники… Надо искать!
Пакет с фотографиями Валя нашла в кладовке. Тот самый, стянутый липкой лентой пакет… Фотографии, аккуратно надписанные на обороте, рассказали ей всё.

 Фотографий было много. Вот родители Ильи – молодые, красивые , улыбающиеся. Вот две белокурые малышки на руках у отца. А здесь им лет по десять… А вот и третья девочка – светлый маленький ангел в пышных бантах. А вот – молоденькие девушки, хорошенькие, неуловимо похожие на Илью.

На всех фотографиях были аккуратно проставлены даты. Девочки подрастали, вот только лица… Лица на фотографиях оставались детскими. Слабоумие, или олигофрения, вот как это называется. Валя была дочерью врача, и вместо сказок  любила листать толстые тома медицинской энциклопедии – там было много забавных и страшных картинок… И когда научилась читать, взялась за энциклопедию всерьёз: ей было интересно. И годам к двенадцати стала самым молодым в истории «профессором-костоправом» , как уверял её отец. И хоть Валя не связала свою жизнь с медициной, знаний у неё было достаточно.

Вот почему кричал вчера Илья. Вот чего боялся. Илья был единственным ребёнком в этой семье, который родился здоровым. Единственный из четырёх! А если их с Ильёй ребёнок родится таким? – дошло наконец до Вали. Вот почему Илья был против, он не хотел для своей дочери такой судьбы. А она, Валя, разве хочет?!!
Господи, ну почему? Почему это случилось именно с ней? Почему, почему! – сквозь слёзы шептала Валя. Но самое страшное ждало её впереди. В пакете с фотографиями лежала медицинская карта с пожелтевшими от времени страницами. «Кестель Люция Генриховна. Диагноз – олигофрения, шизофрения с параноидальным синдромом. Недееспособна» - с ужасом прочитала Валя.

«Она последние несколько лет в интернате жила. Там и умерла. Она бы всё равно меня не узнала. И не обрадовалась бы.» - вспомнились слова Ильи. Он единственный из детей родился здоровым. Но ведь это неизлечимо, это передаётся из поколения в поколение… А Илья здоров! Причуда судьбы. Он виноват перед ней, во многом виноват. Но в одном Илья прав: ребёнка у них не будет. Валя так его ждала, так радовалась – ещё вчера… Не будет у них ребёнка. И дома не будет. У них вообще ничего больше – не будет.

Валя сунула пакет поглубже в шкаф. Торопливо вытерла слёзы. Через пять минут, спустившись в последний раз по ступеням вымытого ею крыльца, она вышла на шоссе и остановила машину. «На вокзал отвезёте?» - сказала  Валя шофёру. Записки она не оставила.

***********************«Доврачебная помощь»*********************************

Нонну разбудил телефонный звонок. С усилием разлепив веки, она  глянула на часы – половина двенадцатого! Кого так разнимает – по ночам звонить? Валюшка в Саратов уехала, Пашка на сборах, тренируется. Может, не подходить? Но телефон звонил и звонил, и Нонна, прошлёпав босиком в коридор, сняла  трубку. В трубке плакали и пытались говорить, но получалось плохо.

- Кто это? Что стряслось? Да кто там?! – не на шутку испугалась Нонна. И сквозь судорожные всхлипы услышала: «Это я….»
- Да кто – я-то? – Это я, Валя.

- Валюшка, ты? Ты же в Саратове… Ты из Саратова звонишь? – заорала в трубку Нонна, забыв о спящих в соседней комнате родителях. – Что там у вас стряслось? Он что, обидел тебя? Что он тебе сделал?!
- Ну ты, Нонка, скажешь! Меня обидеть…сложно. У меня разряд по каратэ, я сама кого хочешь – обижу! – всхлипнула Валя.

- Ой, а я и не знала… Ты не говорила никогда!
- Ну, не говорила. Зачем людей пугать?

- А чего тогда ревёшь? Ты его… покалечила? – севшим голосом пролепетала Нонна. На другом конце трубки хрюкнули. Потом трубка высморкалась и нервно рассмеялась.

- Нонка! С тобой мёртвый в гробу оборжётся! Никто никого не калечил. И не из Саратова я, я с вокзала звоню. Можно, я у тебя переночую? Пустишь?

… Через полчаса обе сидели на кухне. Нонна наделала на скорую руку бутербродов, но Валя не могла проглотить ни кусочка. В кухне было тепло, Валя держала в руках кружку с горячим чаем, но это мало помогало – её трясло, как в лихорадке. Сбивчивый Валин рассказ показался Нонне бредом сумасшедшего, но увы, это был не бред.

- Понимаешь, там, на снимках, девочки – синеглазые, на Илью похожи… Понимаешь, они умерли, все трое умерли! – всхлипывая, рассказывала Валя.
- Ну и что же, что умерли? Илья ведь не умер, он живой-здоровый… бугай! Ты пей, тебе сейчас обязательно – чаю надо попить. Он сладкий, горячий…

_ Даа-а, живой! А как я с ним буду… Я домой идти боюсь, - плакала Валя. – Илья приедет, что я ему скажу?
- Ну, до утра не приедет, а завтра мы с тобой съездим, заберём твои вещи. Поживёшь пока у меня, у нас места хватит. А твоим родителям я сама позвоню, чтобы не волновались. Здесь Илья тебя – точно не найдёт!

- Да что мы с ним, в прятки играем, что ли? Не найдёт… Как же теперь жить? – плакала Валя.
- А зачем тебе с ним жить? Больше не с кем, что ли?  Кто бы отказался! – утешала подругу Нонна.

- А ребёнок? Я ребёнка жду… от него. Как же мне теперь? Я так боюсь! Вдруг он тоже…
-Ну, значит, с утра поедем к тебе за вещами, а потом в женскую консультацию. Наркоз дадут – и не заметишь, как… А я тебя, – хочешь, в коридоре подожду?

- А ребёнок?

- А зачем тебе от него ребёнок? Больше не от кого, что ли? Кто бы – отказался?
Валя ошарашенно уставилась на подругу. Кто бы отказался… Умеет Нонна утешать, что и говорить! Все проблемы решила. А ведь и правда, решила!

- Тебе надо психоаналитиком работать! У тебя бы получилось. Это ж просто талант! – сквозь слёзы улыбнулась Валя.

 – А Илье не звони, я с ним сама поговорю, - авторитетно заявила подруге Нонна. – Обойдёмся без семейных разборок. Да ты пей чай-то, пей, пока горячий. Ты же дрожишь вся…

Глотнув из кружки, Валя поморщилась. – Ты чего мне налила-то? Горький как чифирь! И сахару – зачем столько? Ты же знаешь, я сладкий никогда не пью.

- Ты пей, пей…

Валя послушно глотнула – и взвилась:
-Да не могу я это пить! Что ты ко мне привязалась со своим чаем! Заваривать сначала научись.
- Я специально такой заварила. Я в книжке собачьей прочла, первая помощь при травмах, укусах… и вообще. Если, например, шок. Там прямо так и написано: напоите собаку крепким сладким чаем и обеспечьте покой. А у тебя точно – шок! – наступала на Валю Нонна.

- А при чём тут собака? – не поняла Валя.
- Да книжка… Не веришь, сама почитай! – И сунула в руки опешившей Вале книжку. «Оказание доврачебной помощи четвероногому другу» - прочитала Валя на обложке.
Нонна с удовлетворением наблюдала, как на лице подруги высохли слёзы, и вся она подобралась, как пантера перед прыжком. – Чай действовал!

- Вот видишь, помогло! Я ж говорю, там такие рецепты – всем подходят, - возбужденно тарахтела Нонна. А Валя уже хохотала, в изнеможении положив голову на стол и вытирая выступившие (теперь уже от смеха) слёзы.

- Это у тебя шок, - убеждённо сказала Нонна. – Допивай и ложись спать! – скомандовала она подруге.

***************************Дым в глаза…*************************************

Торопясь рассказать Марине эту историю (в которой она, Нонна, сыграла не последнюю роль), Нонна перескакивала с пятого на десятое, не замечая окаменевшего лица Марины. А вспомнив «доврачебную помощь», и вовсе «притормозила»:

- Ну, я Валюшку крепким чаем напоила. Она как ненормальная смеялась, а потом заснула как убитая. Она говорит, что у меня способности к психоаналитике. Просто талант, говорит! – Нонна торжествующе посмотрела на Марину и испугалась. – Марина сидела, закрыв ладонями лицо. – «Ты чего?»

Сама того не зная, Нонна в одночасье разрушила Маринин одинокий мирок, ставший для неё спасительным укрытием от беспощадного и жестокого мира. Страшная правда о бывшем муже ввергла Марину в состояние стресса, близкое к шоковому, и она из последних сил старалась не показать этого Нонне.

- Да ничего! – Марина отняла ладони от лица и вытерла мокрые щёки. – Это от дыма… Дым в глаза.

- Ааа-а-а – протянула Нонна. – А интересно было бы посмотреть на ту – первую Кестеля жену. Которая умерла. Ну, то есть, не на мёртвую, конечно… - запуталась Нонна. Марина чуть было не сказала «Ну, смотри!», но вовремя опомнилась: «Слушай, ты меня достала… своей лавстори. Иди, ради бога, отсюда. Вон народ собирается уже, скоро выходим… И Пашка без тебя – извёлся!

И Нонна убежала собираться. Теперь её Павел не отпустит, поедут вдвоём, - и Марина наконец останется наедине с собой. Больше всего ей хотелось сейчас – остаться одной. «Надо взять себя в руки. Не думать об этом» - сказала себе Марина.

Гулко билось сердце, словно в груди раскачивался тяжёлый маятник, и его удары отдавались в голове тупой не проходящей болью. Марина с удивлением обнаружила, что держит в руках миску с остывшим супом. А ведь был горячий… Она вылила суп на снег, поднялась с бревна – и испугалась: ноги были словно ватными и противно дрожали в коленях. Как же она пойдёт? До станции километров десять, наверное…

Вот и свисток – пятиминутная готовность! Сейчас группа рванёт «с ветерком» (за обедом здесь никто особо не наедался – с полным желудком на лыжах не побежишь). А она, Марина, как же?

Марина всегда боялась отстать от группы, но сейчас ей отчаянно хотелось остаться одной, не видеть никого, не думать ни о ком! Она больше никогда не пойдёт в поход. Никогда. Только бы добраться до дома… «Нет, так нельзя! Надо взять себя в руки. Раскисла, как прошлогодний сугроб!» - ругала себя Марина. Отставать нельзя, она поедет вместе со всеми. Приедет домой, напьётся горячего чая со сливками, заберётся с ногами в кресло и поставит пластинку с Маргаритой Зорбала. Им будет хорошо вдвоём. Ей никто больше не нужен, ей лучше – одной.

Идти вдруг стало легче, лыжня покатилась под горку –и Марина перевела дух. Затяжной спуск! Можно ехать «на руках» (у Карпинского говорили: на ручках), отталкиваясь палками. Руки у неё сильные (гантелей в доме не было, но их с успехом заменял старый чугунный утюг: после него любые гантели пёрышком покажутся!). Марина набрала скорость и понеслась как ветер. Теперь главное – держать равновесие...

На спуске Марине удалось догнать ушедшую далеко вперёд группу. Все стояли: путь преграждала река Яхрома. Будет переправа – поняла Марина. И испугалась: Яхрома была ключевой и не замерзала, только у самого берега серел тонкий, ненадёжный лед. Через речку было переброшено бревно, покрытое слежавшимся снегом.

Противоположный берег оказался немного выше, и по бревну надо было – подниматься. «И ширина-то метра два с половиной, а сколько бесплатного адреналина!» - озвучил кто-то её мысли, и Марина вздрогнула.


Все уже переправились на другой берег. Последней, мелко переступая ногами, по бревну шла Нонна. Рюкзак и лыжи ждали её на том берегу (их перебросили раньше), и Нонна шла налегке. А под ногами у неё бежала вода – чёрная, ледяная.
Марина подумала, что первым идти было легче – ноги на свежем снегу не скользили. Теперь снег был хорошо утоптан группой, и Нона шла, поминутно оскальзываясь и балансируя руками.
Нонну ждали. И, как водится, оживлённо комментировали.

- Шагай смелей, здесь неглубоко – по пояс, и дно хорошее, песочек, тебе понравится! (Это Павел веселится, ему хорошо, он уже на другом берегу).

- А ты что, тонул здесь уже? Раз так хорошо дно изучил… - отбивалась Нонна, стоя на бревне. Группа с интересом ждала продолжения, и Павел не обманул их ожиданий.

- А ты чего встала-то? Ты поторопись, бревно ведь не выдержит! Сколько ты за обедом блинов съела? Не помнишь? Вот сейчас и вспомнишь… (Блины разогрели на углях в принесенной кем-то сковороде и ели их с черничным вареньем, облизывая пальцы и восторженно мыча). Ты давай, сучи ногами. Не испытывай судьбу!

- А я, может, хочу испытать! – вошла во вкус Нонна. – А ты меня спасёшь. И медаль получишь, за спасение утопающих!

-Да на кой она ему, медаль эта? Он же мастер спорта, у него этих медалей, как у собаки! – «заступился» кто-то за Павла.

- Сам ты собака, - под общий смех сообщил «заступнику» Павел. – Нонка, хватит смеяться! Тебе нельзя, ты на бревне стоишь, забыла? Свалишься, «мама» сказать не успеешь!

И Нонна, мужественно стараясь не смеяться, «сучила ногами» (у Пашки это означало «идти», и термин в группе прижился), осторожно передвигаясь по бревну. И вот она уже – на том берегу.
А она, Марина, как же?

На Марину уже смотрели – группа предвкушала «продолжение банкета». Посмеяться здесь любили. Как-то, ещё по весне, Марине представился случай в этом убедиться.

…Переходили вброд мелкую речушку (у Карпинского было три  варианта переправы: первый – по льду, второй – вброд, третий – по брёвнышку, если таковое имелось. Вариант с мостом не предусматривался – откуда в лесу взяться мосту?). Итак, речку переходили вброд (по второму варианту). Шли как-то странно – не к берегу, а кружным путём. Вода была обычной для апреля – то есть обжигающей. Зато глубина была по колено, и это радовало. Терпимо - определила Марина. Но зачем идти вверх по течению? Можно ведь по прямой!

Марина так и спросила: «Зачем?». Ей вежливо ответили: «Затем, что все идут, и ты иди как все. Там знаешь какая ямина, у берега? А здесь по колено. Усекла?». Марина «усекла» и послушно брела за всеми, уже не чувствуя колен…

-Холодно! (Это Леночка Брянцева, первая в их компании хохотушка и болтушка) – Вы что, совсем дураки? Вдоль да по речке, вдоль да по Казанке группа си-изая плывёт!» - с удовольствием пропела Леночка.
- А нам нравится, - ответили Леночке. – Водичка освежает и бодрит, вот мы и гуляем!
- Ну и дураки! Я здесь перейду! – объявила Леночка.

- Эй, не знаешь разве, что идти положено за руководителем? – кричали ей, но легче было остановить бегущий по рельсам состав, чем Леночку Брянцеву. Она шагнула вперёд – раз, другой, потом уже смелее – третий, и оказалась на мелководье, в трёх шагах от берега. Леночка стояла по щиколотку в воде и победно улыбалась.
(А Марина поверила, что там глубоко – «купилась», как всегда!) Задорно крикнув: «Не зная броду, не суйся в воду!», Леночка показала Карпинскому язык, смело шагнула вперёд… и оказалась по плечи в воде!

- Ой, тут яма! – ахнула Леночка и, молотя по воде руками, попыталась выбраться. Но выбраться у неё не получилось.

- Ой, тут глина, что-ли, на дне? Скользко… Я не вылезу никак! – делилась впечатлениями Леночка, выплёвывая воду. А все остальные хохотали – и те, кто уже выбрался на берег, и те, кто стоял в воде – взахлёб, без удержу, запрокидывая головы и изнемогая от смеха.

Марине тоже стало смешно – доигралась Ленка, говорили же ей! Но Леночка бултыхалась в ледяной апрельской воде, а помочь ей народ явно не торопился. Это было жестоко, и Марина гневно выкрикнула: «Да помогите же! Вытащите её!»

- Вытащим, не бойся. Не видишь – люди смеются. А когда смеёшься, сил никаких нет! – объяснили Марине. – Отсмеёмся и вытащим. А хорошо плавает девчонка, молодца! – И продолжали корчиться от смеха.

- Сама полезла, никто не гнал, - заливались ребята. – Сама сказала: не зная броду, не суйся… А теперь удивляется, что дна нет! Ха-ха-ха…

- Дураками ещё обзывалась, - припомнили Леночке. – Вот пусть её умные и вытаскивают!

Вытащили «купальщицу», когда она вдоволь нахлебалась воды. – «Ну извини. Ты так смешно барахталась…  А от смеха сил нет совсем!» – объяснили Леночке, стучащей зубами от холода.
И пока она переодевалась в сухое в ближних кустах, продолжали смеяться: «Дураки-то сухие, даже в сапоги не набрали, а умная с головкой нырнула! Лен ты трусики-то сними, в мокрых как пойдёшь? Может, тебе помочь, так ты скажи».

-Б-благодар-рю за в-внимание, д-д-джентльмены, я сама! – откликалась из кустов Леночка…

Да уж, весёлая у Карпинского группа! – подумала Марина. А Леночка после той переправы даже не чихнула ни разу. – «Повезло Леночке, - не заболела!» - удивлялась Марина. – «А у неё родители спортсмены, она не заболеет» - "объяснили" Марине, но она всё равно удивлялась.

Вспомнив (не ко времени!) эту историю, Марина представила, как стоит по пояс в воде с лыжными палками в руках. А народ хохочет, а народ хохочет… Ещё и сфотографировать Марину догадаются!
Не объяснять же им, что от одного взгляда на бегущую воду у неё начинает кружиться голова. Всё равно никто не поверит, здесь ни у кого ничего не болит и не кружится. И будут говорить о ней – у Марины-то с головой не в порядке, она сама сказала! Нет, такого удовольствия она им не доставит.

В голове у Марины созрел план: дождаться, когда группа уйдёт, перебросить на ту сторону рюкзак и лыжи, сесть на бревно верхом – и переправиться через Яхрому с комфортом, сидя! «Жопслей!» - прокомментировали бы в группе. Но никто не увидит Марининого позора. Только бы они уехали!

Но группа не собиралась уезжать, ждала терпеливо – Марину. Туристов у Карпыча на переправах не бросали (ни своих, ни пришлых) и продолжали движение только когда переправится последний.

- Вы меня не ждите, у меня шнурки развязались и вообще, мне свитер переодеть надо. Вы не ждите, я догоню.

- А дорогу знаешь? – спросили Марину. До железки далеко, как одна поедешь? Нет уж, ты переодевайся, мы отвернёмся. Только давай по-быстрому, здесь такой ветродуй – мы в сосульки превратимся!

В отчаянии Марина оглянулась назад – и вдалеке увидела чёрную точку. Точка быстро приближалась, спускаясь по склону, и превратилась в лыжника. – «Вон Игорь Софронович едет! – сообщила Марина группе. – Так что вы меня не ждите. Я тут пока переоденусь, и мы с ним вместе доедем».

С ней согласились: народ уже начал замерзать – все были легко одеты. Темп у Карпинского такой, что и в штормовке запаришься – и тёплые куртки несли в рюкзаках. Игорь Софронович, сам в прошлом руководитель ПВД, знал все маршруты как свои пять пальцев и шёл всегда один, далеко оторвавшись от группы, а на привале присоединялся ко всем. С Игорем Марина не заблудится! И группа ушла.


… Утром они с Нонной поехали к Вале. Ильи дома не оказалось. Валя наскоро покидала в рюкзак вещи (остальное заберёт потом) и поехала к родителям, с трудом отделавшись от Нонны (которая порывалась её сопровождать, но Валя решительно скомандовала: «А теперь кругом – и шагом марш! Одна доеду, не заблужусь», и Нонна, кажется, на неё обиделась).

Избавившись от Нонны, Валя вздохнула с облегчением: наконец-то она одна. Ей надо побыть одной, чтобы собраться с мыслями и что-то решить. Как раз этого делать не следовало: отослав от себя Нонну с её надоедной заботой и «доврачебным» собачьим чаем (вспомнив про чай, Валя хихикнула), она словно оттолкнула надёжный спасательный круг – и осталась совсем одна, а вокруг бушевали волны и не видно было – берегов!

Не надо бы ей – одной, её бы поехать с Нонной… Но Валя с детских лет занималась спортом, где не могли помочь папа с мамой, где всё зависит только от тебя. И привыкла со всеми проблемами справляться самостоятельно. И в спорте, и в жизни. И ни к кому не обращалась за помощью.

То, что случилось с ней, обрушилось на Валю как мастерски проведённый удар, от которого она не успела поставить «стенку», и надо было перетерпеть эту боль и ответить – ударом на удар. Но как? – Она же любит его! И Валя поехала к родителям, которые (Валя знала) оба были на работе. Никто не увидит её слёз…

Бросив в прихожей рюкзак, Валя с тяжёлым сердцем  прошла в гостиную и ничком бросилась на диван. Зачем она сюда приехала? Разве она сможет здесь жить – без Ильи? Она же любит его, и он её любит. И ребёнка не сможет не любить. Валя не говорила Илье о беременности – хотела сделать ему подарок. Сюрприз! Она вообще никому об этом не говорила. Даже маме.

Полгода прошло,даже больше - усмехнулась Валя, - а никто ни о чем не догадывается, даже Илья. Впрочем, Илье в последнее время было не до неё, он пропадал в Саратове. Валя всех обвела вокруг пальца: свободные джинсы, просторные свитера… Никто и не заметил! Вдобавок к  всему, Валя обладала железным (если не сказать – стальным) прессом.

… А Нонка всё-таки дура! Дадут, говорит, тебе наркоз, и «не заметишь как». И  не заметишь, как исчезнет то невесомое и родное, что уже жило в ней, беспокойно ворочалось и толкалось крошечными ножками («Хороший удар! – морщась, оценивала Валя. – А у неё сильные ноги! Так и рожу её – с чёрным поясом…») Наркоз?! Ну уж нет! Ни за что.

 Ей вдруг припомнились найденные в Саратове фотографии. А если её дочка родится такой? Господи! Ну за что? За что ей всё это! Грехов, наверное, много? Практичная Валя наморщила лоб – и не смогла вспомнить ни одного мало-мальски стоящего… Так, мелочёвка. На рекорд не тянет.

Прямо над Валиной головой висела икона Спасителя в золотой тяжёлой раме. В их семье не было верующих, и маленькая Валя долго считала Спасителя папиным начальником, как шутя называла его мама. Отец работал врачом в Институте скорой помощи им. Склифосовского и не верил ни в бога, ни в чёрта, но икону Спасителя в дом принёс именно он, многозначительно сказав удивлённой жене: «Начальство надо знать в лицо!», и она тогда не поняла, шутит он или говорит всерьёз.

- Ну, не молчи, - сказала Спасителю Валя. – намекни хотя бы, ты же всё знаешь!». Бог смотрел со стены всевидящими и всепрощающими глазами и молчал («Не ожидал, что я приеду, и теперь не знает, что сказать» - подумала Валя).
Нет, она здесь не останется. Поедет домой, к Илье. Только лекарство возьмёт – от головы, которая, кажется, сейчас треснет, как арбуз…

Валя выдвинула ящик комода, где мама держала лекарства (хотя в их семье болеть было «не принято» - и никто не болел) – «на случай пожара». Пожар, бушевавший в Валиной душе, надо было тушить немедленно – иначе выгорит дотла.

…Так, что у нас тут? – У нас тут как в аптеке перед ревизией: чего только нет!  Анальгин от головы. Пустырник от нервов. Снотворное – без него ей сегодня не уснуть (а ночью спала как убитая, не иначе – Нонкин чай помог! – фыркнула Валя. Хорошая всё-таки у неё подруга!). А от сердца что? Впрочем, болело не сердце, а то неведомое, что зовут душой. «Лечите душу ощущениями, а ощущения пусть лечит душа» - вслух процитировала Валя Чарльза Спенсера Сноу. И Бог на иконе неприметно улыбнулся, соглашаясь. Он знал – всё.

Валя ласково кивнула Спасителю на прощанье (ведь он давно был членом семьи) и захлопнула за собой дверь. Ключи остались на столике в прихожей. Они ей больше не понадобятся. На лестнице Валя с удивлением обнаружила, что держит в руках набитый вещами рюкзак. Значит, так тому и быть… И Валя отправилась домой.

Квартира встретила её тишиной – Ильи дома не было. Да и как он мог приехать, поезд-то только вечером, - тоскливо подумала Валя. Бросив на пол рюкзак, прошла на кухню, машинально зажгла горелку и поставила чайник. Она не сможет жить с Ильёй – после того, что узнала. И вернуться к родителям тоже не сможет: там с ней не будет Ильи.И ребёнка родить – не сможет!
 
Круг замкнулся и крутился в голове бесконечным колесом, мельтеша стальными неумолимыми спицами и не оставляя ни малейшего просвета надежды. И вдруг – распался, брызнув ослепительными искрами. И Валя увидела – выход!

Засвистел, закипая, чайник, и вспомнив  Нонкин метод «оказания доврачебной помощи», Валя рассмеялась. Он будет очень кстати, этот метод! Она так и сделает: напьётся горячего чая и ляжет спать. Она очень устала сегодня.
Вывернув карманы джинсов, Валя выложила на стол прихваченные «пожарные» таблетки и задумалась. Вряд ли ей поможет пустырник. Анальгин тоже не исправит положения. Остаётся ещё – чай…

Валя высыпала заварку прямо в чашку – пусть будет покрепче. Положила, не вспоминая о калориях, три кубика сахару – пусть будет послаще. Ещё она бросила в чашку таблетки снотворного, извлекая из блистера по одной, пока упаковка не опустела. Как там, в Нонкиной книжке? – «Обеспечьте собаке покой»…

Валя долго размешивала чай, прислушиваясь к чему-то внутри себя. Там, внутри у Вали, было тихо. Она тихонько прошептала: «Спи, моя хорошая… Мама тоже сейчас ляжет. Мы будем спать долго-долго, а когда проснёмся, всё будет хорошо».
Всё будет хорошо, надо только напоить собаку сладким чаем и обеспечить ей покой. Хорошая у Нонны книжка, на все случаи в жизни годится… Валя улыбнулась, засыпая.


Когда Илья, задыхаясь от быстрого бега, ворвался в квартиру, с треском распахнув дверь, - его встретила тишина. В прихожей валялся брошенный Валей рюкзак. – «Повезло! Не успела уехать!» - с облегчением выдохнул Илья.

Валя спала, подложив под щёку ладонь и тихонько посапывая. Илья сел  рядом и долго слушал её дыхание. С раскаянием вглядывался в припухшее от слёз лицо, в мокрые слипшиеся ресницы. – Валя всё знает! Вот и вещи собрала. Но – не уехала. Всё-таки она не уехала! Значит, не всё ещё потеряно для него… Он ведь любит её! Жизни себе не представляет без этой хрупкой тоненькой девочки.
Ей двадцать девять, а выглядит как семнадцатилетняя. Каратистка, твою мать… Кто-кто, а Илья доподлинно знал эту её обманчивую хрупкость, за которой скрывались железные мускулы. И железная выдержка! Другая бы в истерике билась, глаза бы ему выцарапала, а эта – спать улеглась…

Илья с нежностью смотрел на спящую Валю. Друзья до сих пор не знают, сколько лет его жене. Илья улыбнулся, вспомнив, как на их с Валей свадьбе у него всерьёз спрашивали, как им разрешили оформить брак: ведь невесте семнадцати нет! И как она за тебя пошла, медведюгу такого!

В белом платьице, расшитом сверкающим бисером, тоненькая большеглазая Валя выглядела ещё моложе, совсем девчонка, больше шестнадцати не дашь! А никто и не давал! Илья тогда отмалчивался, кивал, соглашаясь, разводил руками – мол, что поделаешь, женился вот… Жена!

Он никому никогда не рассказывал о том, как эта «девочка» вполне серьёзно пригрозила ему перед свадьбой: "Только пикни обо мне! Только рот раскрой, - и свадебная ночь тебе обеспечена. «Винни-Пуха» читал? «В гостях у кролика». Там Пятачок говорит: «До пятницы я совершенно свободен». Вот и ты будешь свободен – до пятницы. Вспомнишь тогда Пятачка!"

Илья ей тогда не поверил, но просьбу выполнил – никто до сих пор не знает, сколько лет его жене и по какому виду спорта у неё разряд. По шахматам! – смеялась Валя. Но если она говорила Илье «нет», подойти к ней двухметровому почти, крепко сбитому Илье не удавалось – он раз за разом неизменно оказывался на полу.

- Как ты это делаешь? – каждый раз удивлялся Илья.
- Я же сказала, не подходи. Не надоело ещё падать? – был ответ. Илья пытался ещё раз, ещё… и отступался, понимая, что не сможет прикоснуться к жене, пока она ему не позволит. Ну, дела-ааа…

- Проспорил, проспорил! – прыгала Валя и весело смеялась. Об этом Илья тоже никому не рассказывал – кто же ему поверит? Да и стыдно было рассказывать.

Пусть поспит. Он не станет её будить. В конце концов, это его проблемы. А ей и без того досталось. Илья на цыпочках вышел из комнаты и побрёл на кухню. Не зажигая света, подошёл к окну, прижался пылающим лбом к холодному стеклу и долго стоял, глядя в ночь. Господи, ну за что ему всё это? За какие грехи?

И как обухом ударило: за Марину. Он так легко вычеркнул её из своей жизни (или это она его вычеркнула?…). А ведь когда-то любил! Дочку в интернат спихнул (а Марина не хотела, она так просила оставить Анечку дома, да разве он слушал?..). И не навещал почти, всё на Марину свалил. Он так легко убедил себя, что во всём прав! Он разменял Маринину квартиру, к которой не имел ни малейшего отношения… Даже суд был на его стороне! Но у Бога свой суд. И пришло время платить по счетам. Значит, Бог всё-таки есть?

Размышления о Боге были прерваны самым жестоким образом: поскользнувшись, Илья пребольно долбанулся головой (которая и без того раскалывалась) о холодильник и с размаху хрястнулся на пол. «О майн Готт!» - вырвалось у Ильи, и он провёл рукой по холодильнику – в полной уверенности, что осталась вмятина. В глазах плыли огненные круги, боль накатывала пульсирующими обжигающими волнами.

- О майн Готт! Господь всемогущий! Верю,верю, что ты есть – убедил… Болевой приём провёл – мама не горюй, в Валькином стиле. А Валюшка-то меня так никогда не роняла, она осторожненько, тебе бы у неё милосердию поучиться! Да-аа… На чём же это я навернулся-то? – Илья огляделся и заметил на полу блистер от таблеток. Пустой. Илья поднял его, машинально прочитал название – и бросился в комнату…

***********************Солнечный свет***************************************

Валя открыла глаза и зажмурилась от солнечного света. Значит, сейчас день, она опять проспала, опоздала на работу, будет скандал. Валя работала тренером в спортивной школе. Каратэ-до (больница – после), джиу-джитсу, хатха-йога. Школа была – закрытая.

- Понимаете, - объясняла на занятиях Валя, - это не просто набор приёмов. Это философия. Мировосприятие. Взгляд на жизнь, если хотите. И каждый мастер – философ!

На вопрос, где она работает, Валя отвечала не задумываясь: «Преподаю философию». – «Врёшь ты всё, Валентина, это тебе, наверное, философию преподают! На филфаке учишься? На каком курсе?»

Жмурясь от яркого солнышка, Валя лениво думала – может, ей не стоит сегодня ехать? Так спать хочется…
- Валюшка, хорош дрыхать! Я шахматы привезла! Сыграем? Только чур, ты мне фору дашь.

Валя открыла глаза и увидела… Нонну! Она сидела на стуле и на ней почему-то был белый халат. Нонна держала в руках плоский свёрток, обёрнутый платком, и теребила зубами краешек.

- «В зубах она держала кусочек одеяла» - пропела Валя (и стоящая здесь же медсестра испуганно дёрнулась). – Нонка, прекращай жевать, тебе вредно, там же калории сплошные! Я сейчас встану… А ты чего вырядилась? Женщина в белом…

- Ничего, это у неё бывает, - «успокоила» медсестру Нонна. – Она ещё и дерётся  классно, так что вы близко не подходите!

- Знаем уже, - непонятно ответила медсестра, еле сдерживаясь от душившего её смеха.

- Я тебя убью, - пообещала Валя Нонне.
- Ой, а ты умеешь? Покажешь? – обрадовалась Нонна. Медсестра, зажимая рот рукой, выбежала из палаты. Из коридора донёсся её раскатистый смех. – Чего это она?

- А Илья где? – вопросом на вопрос ответила Валя.
- В коридоре… мается. ОН тебя боится. Боится, что ты его ненавидишь. Позвать?

- Позови. – Валя откинулась на подушку. Тело не слушалось, не желало подчиняться, в нем ощущалась противная слабость… Нет, на работу она точно не поедет. Она сегодня не в форме...

- А что у тебя в руках-то? Завёрнуто… в одеяло.
-Да шахматы же! И не в одеяло, а в платок.

- ?..
- Ты же сама говорила, у тебя разряд по шахматам. Только ты мне фору дай, я же не мастер, я любитель. Я плохо играю. Сыграем, а? Врач сказал, тебе можно – в настольные игры.

- Я не умею – в настольные, - призналась подруге Валя.
- А чего ж тогда врала про разряд? Врушка-завирущка!

- Ну, разряд. Только не по шахматам. А ты вправду поверила? Ой, с тобой сдохнуть можно, шахматы она привезла! Ой, не смеши, мне смеяться больно!
- Нет, нет, не надо – сдохнуть! – испугалась Нонна. – Я их обратно увезу, если ты не хочешь. –И выметнулась из палаты в коридор.

В дверь боком протиснулся Илья.
- Валюшка! Проснулась… Ну, с тобой сдохнуть можно! Я родителям твоим не стал звонить, ни к чему им это… (Валя молча кивнула). – Валь, ты прости меня, дурак был! Прости, а? Я без тебя не смогу. Жить не смогу. И дочка тоже.

- Какая дочка? – выговорила Валя чужими губами.
- Да наша! В барокамере она лежит. Абсолютно здоровый ребёнок – сказали, только слабенькая очень, слишком рано родилась. Сказали, отдадут, когда немного подрастет. А главврач тебя из больницы выкинуть грозился. Хулиганка, говорит.

- Я? Но что я сделала –такого…
- Да ты когда рожала…

- Я?! Ой, а я думала, сон такой снится!
- Ну не я же! Ты, ты! Чуть живая была после таблеток этих, еле откачали тебя. А ты вдруг рожать надумала – под капельницей лёжа! У тебя же всё не как улюдей! – не удержавшись, добавил Илья. – Главврач спасать тебя примчался, сам роды принимал. ОН помочь хотел, а ты его ногой в живот лягнула! Он и лёг – не охнул, головой о кафельный пол! Медсёстры в панике: кого спасать, не знают. Устроила ты им… показательные выступления!

- Я его слегка только… Он мне больно сделал! – пожаловалась Валя. – Я ему говорю, не лезь ты, уйди от меня к такой-то матери, сама справлюсь. А он  всё лезет! Я его – тихонечко так…

- Тихонечко! Его нашатырём в чувство приводили, а после спиртом отпаивали. У него на затылке такая бубуля… И живот, говорит, сплошной синяк! Что я ему скажу?

- Скажи, пусть пресс подкачает.
- Вот сама ему и скажешь! Он злой как чёрт. Выпишу, говорит, из больницы к такой-то матери! А с виду-то, говорит, просто ангелочек… - Илья хохотал, вытирая слёзы.

- Да ладно, выживет главврач. А я что, и вправду родила? Ты не врёшь? Рано же ещё, семи месяцев нет… или есть? Я думала, мне снится… А кого я родила?

Тонкие Валины пальцы обхватили руку мужа, и Илья блаженно зажмурился. – «Родила царица в ночь не то сына, не то дочь, не мышонка, не лягушку, а неведому зверушку» - забормотал Илья. И почувствовав, как на его запястье сжались стальные пальцы, намертво пережимая пульс, выдернул руку и зачастил: «Ну а куда тебе деваться? Родила как миленькая. Пока с врачом возились, ты и родила. Сама, как обещала... Ты руки-то не распускай, шахматистка!»

- Врачи говорят, абсолютно здоровая девчонка! – повторял счастливый Илья. – Абсолютно! Сказали, отдадут, если будешь хорошо себя вести. И перед главврачом извинишься. Над ним вся больница ржёт – и медперсонал, и больные! Да,совсем из головы вылетело. Дом в Саратове я на тебя оформил. Ты ж хотела! Так что выздоравливай – и поедешь домывать второй этаж. Ты ж хотела… Вот и поедешь – свежим воздухом дышать. И обои заодно поклеишь.

- Один-один, - прокомментировала ситуацию Нонна. – Ничья! (И Валя улыбнулась, соглашаясь).

- Маму твою пригласим, внучку нянчить будет. Нонка в отпуск приедет со своей болонкой. Дом большой, поместимся! –мечтал Илья.

- Ловлю на слове, обязательно приеду! Я купаться люблю! И моя Ритуля тоже очень любит воду. И кушать она тоже любит… очень! – призналась Илье Нонна.

-Ритуля – это болонку твою так зовут? А как по отчеству? – серьёзно спросил Илья.

- Ритуля это шарпей, - улыбнулась Нонна. – Она у меня тяжёлая собачка, шестьдесят килограммов мышц и костей. Она тебя если уронит, ты главврачу ещё и завидовать будешь, - пообещала Нонна Илье.

Валя слушала их «безлимитный» стёб и вспоминала улыбку спасителя. – Он знал!

****************Адреналин (продолжение)*************************************

Игорь Софронович спустился к реке в самый неподходящий момент: оседлав бревно, Марина ползла по нему на другой берег. Берег был немного  выше, ползти приходилось вверх, и Марина безнадёжно застряла на середине.

Новые вельветовые джинсы промокли насквозь (а Марина надела их первый раз!), и рейтузы под ними промокли. Марина сидела на бревне, с ужасом вглядываясь в чёрную быструю воду. От воды веяло ледяным холодом и начинала кружиться голова. Марина изо всех сил вцепилась руками в бревно и зажмурилась.

- Рюкзак почему не сняла? Кто же с рюкзаком по бревну… Вниз не смотри. И не сиди, шевелись… Кукла! – гаркнул над её ухом Игорь Софронович, и Марина чуть не свалилась вниз.

- Эх, ты… жоп-слеистка! Трусы-то мокрые, небось? Как поедешь – в мокрых? А не надо выпендриваться, надо как все: вниз не смотреть, - и вперёд!
Подстёгиваемая Игорем, Марина кое-как одолела чёртово бревно и теперь стояла, ёжась от холода: джинсы промокли насквозь, и всё, что было под ними, тоже…

- Ну что, переодеваться будешь? – спросил Игорь Софронович Марину и, не сдержавшись, добавил: «Возись тут с тобой… Штаны-то взяла запасные? У меня есть, хочешь, достану?» - и полез в рюкзак.

- Нет, нет, не надо, у меня есть, Вы не беспокойтесь, - испугалась Марина. Запасных штанов у неё, конечно же, не было, но переодеваться на глазах у Игоря в его брюки – она не станет ни за что на свете!

- Ну тогда надевай – и поехали! – согласился Игорь. – Я отвернусь, а ты быстренько раздевайся-одевайся, в мокром идти нельзя, замёрзнешь насмерть.

Марина представила, как поедет вдвоём с Игорем. Она ведь не мастер спорта, она не сможет так быстро, и Игорь Софронович всю дорогу будет её подгонять и злиться. И рассказывать потом: «Эта Марина – достала! Два часа до станции с ней добирались, а идти-то всего полчаса! Я думал, кончусь.  Она на лыжах ходит по-ленински: шаг вперёд, два шага назад (прим.: «Шаг вперёд, два шага назад» - название статьи В.И. Ленина о революционном движении в России). Пристрелить её хотелось, чтоб не мучилась».

Марина представила – и стала уговаривать Игоря: «Вы езжайте, я дорогу знаю, я дойду!». Игорь Софронович не заставил себя долго уговаривать: взметнул палками снежную пыль – и исчез. «Мастер!» - восхитилась Марина. Ничего, она доедет, вот же лыжня!
Но минут через пять лыжня неожиданно кончилась: проложенная группой Карпинского по твёрдому насту, она была неглубокой, и наст выдержал, не просел, - а кругом расстилались поля, и лыжню замело позёмкой.  Как ни старалась Марина – не могла ничего разглядеть!

- И Игорь уехал! – в отчаянии думала Марина. – Ехали бы сейчас вдвоём, и пусть бы он подгонял её и грозился пристрелить, но не оставил бы одну. Была бы у неё карта… Но Марина не умела ориентироваться по карте. В открытом всем ветрам поле ей было холодно и неуютно. Ветер пронизывал насквозь, швырял в лицо колючие снежинки. Марина изо всех сил рванула по снежной целине. Наст держал – и она летела стрелой! (Видел бы кто сейчас Марину! Не зря она каталась с Карпинским, всё же чему-то научилась…).

Поле наконец кончилось, и она оказалась на просеке. Здесь не было ветра, и Марина остановилась передохнуть. Но мокрые джинсы обледенели, и Марина замёрзла. Та ли это просека, по которой ушла группа?
Марина долго бежала по лыжне и скоро почти согрелась. Когда бежишь, тепло даже в мокрой одежде, значит, ей надо всё время двигаться. Просеку пересекла другая просека, на ней тоже была лыжня. Потом была ещё одна просека, и тоже – лыжная. Кажется, она где-то свернула…

…Или не сворачивала? Марина не помнила, ей не хотелось думать, не хотелось бежать… Она сильно устала. Пришлось остановиться – и сразу же стало холодно. Очень холодно! Марина огляделась – и с ужасом поняла, что уже смеркается. И едет она уже давно, и два часа давно прошли, а станции всё нет! Даже электричку не слышно. Марина знала, что слышно – за восемь километров. Значит, идти… ещё десять? Ей так хотелось верить, что – десять. Тогда она доедет часа за полтора. Может, даже быстрее – если поднажмёт.

Только где она, станция? Хоть бы встретился кто-нибудь! – Но никто Марине не встретился, и спросить дорогу было не у кого. «Хоть бы деревня попалась или дачи!» - с надеждой думала Марина. Но не было на её пути ни деревни, ни дач. Только бесконечная просека, которую пересекали другие – такие же бесконечные – просеки, ведущие неведомо куда. Кажется, она свернула, а налево или направо, Марина не помнила. Бежать уже не получалось. Марина шла, тяжело дыша, плечи ей оттягивал тяжёлы рюкзак, в котором – увы! – не было даже термоса – чай всегда несли мужчины.

Сейчас бы чаю! Горячего-горячего, с сахаром… - тоскливо подумала Марина. – Наши, наверное, уже в поезде, сидят в тёплом вагоне и пьют из термосов обжигающий чай с пряниками. А её бросили. Оставили одну. – Нет, всё не так! – сказала себе Марина. Никто её не бросал, она сама отпустила группу (а они  ждали, они не хотели без неё ехать!). Игорю Софроновичу Марина солгала, что знает дорогу. Думала, здесь близко уже, за полем – станция. Он и убежал. А могли бы ехать вдвоём, и Марина упросила бы его сделать остановку – на пять минут всего! И Игорь напоил бы её горячим чаем из термоса.
Но Игоря давно и след простыл. Его нет, и ей придётся – самой. И никакого чая! – сказала себе Марина. – И никаких больше остановок. Только вперёд!

… Лес наконец кончился. Впереди расстилалось поле. В зыбком свете луны оно казалось призрачным, ненастоящим. А за полем – светились огни! Значит, она всё-таки дошла. Вот только поле перейти…


Илья дождался, пока Валя уснёт, осторожно высвободил руку из Валиных тонких пальчиков (таких нежных и слабых во сне!) и пощупал запястье – так, для ясности. Пуульс был. Илья оглянулся – не видел ли кто-нибудь его манипуляций с пульсом. Валя во сне вздохнула и убрала руку под одеяло, свернувшись уютным клубочком.
- Кого обмануть хочешь? – прошептал Илья и погрозил ей пальцем. – Ну, спи, а я побежал. Дела!
«Надо бы предкам Валюшкиным позвонить, обрадовать…» - подумал Илья. И отправился… искать Марину. Если бы его спросили: зачем? – он не смог бы ответить.

После развода с Мариной (впрочем, Илья уходить о неё не собирался, хотел только «попугать» жену, но Марина не только не испугалась, - вещи ему собрала и проводить вышла! Выставила, одним словом. Как в кино!) – после развода Илья со злости наломал дров. А потом, как говорится, пустился во все тяжкие… Ему нравились многие, но сравнения с Мариной не выдерживал никто. Когда Илья это понял (или просто – устал «сравнивать»), в его жизни появилась Валентина– и он был благодарен за неё судьбе.

Но забыть Марину не мог, как не мог забыть свою вину. Расставшись с женой, он не вспоминал и о дочери. Даже денег не прислал ни разу – ждал, когда Марина попросит. Но она не просила. Гордая! Вот и пусть попробует – без него. Он ничего не имеет против. Хотела учиться – училась, а теперь придётся поработать. Долго она не выдержит, простит. Но Марина выдержала и не простила. И тогда Илья использовал «последнее средство» - разменял квартиру, на которую не имел ни малейшего права. И выиграл. Или всё-таки проиграл?

Когда из интерната сообщили, что дочери у него больше нет, Илью охватило раскаяние. – Боже, какой идиот! Он же бросил её, не вспоминал, не интересовался даже, как ей живётся, взвалив заботу о дочери на Марину. Может, если бы он не ушёл тогда, Анечка была бы жива… Если бы он не вёл себя так, Марина бы простила, - терзался Илья. Он виноват. Боже, как он перед ней виноват!

Илья хотел сказать Марине об этом  и попросить прощения. Он столько хотел ей сказать – но, к несчастью, застрял в пробке и безнадёжно, чудовищно опоздал! И на кладбище приехал, когда всё уже было кончено. Марина стояла у могилы дочери одна, и показалась Илье такой одинокой, что у него защемило сердце. Бронзовые  волосы свободно спускались до пояса. Редкие прохожие, миновав Марину, оглядывались: зрелище и впрямь было редким.

Илья подумал, что Марина стоит здесь давно: на волосах густо серебрились снежинки. Это было красиво – бронза и серебро. Очень красиво. Илья вдруг вспомнил, как когда-то Марина танцевала для него античный танец волос: завораживающие медленные движения, словно ожившие рисунки на древних амфорах (Марина придумала танец сама, но Илья об этом не знал). Распущенные в знак траура волосы – тоже обычай. Так в Древней Греции оплакивали умерших ( наверное, и сейчас так оплакивают). Но откуда она… У неё же отец – турок!

Когда они только поженились и у них ещё не родилась Анечка, Марина читала запоем, даже обедала с книжкой на коленях, втихомолку читая под столом. Как-то раз Илья провёл эксперимент, заменив стоящую перед женой тарелку с супом хлебницей. Не поднимая глаз от книжки, Марина возила по хлебнице ложкой, пытаясь зачерпнуть суп. Илья смеялся так, что чуть не свалился со стула.

–«Ну-ка, дай сюда» - протянул Илья руку за книгой, но Марина не дала. Илья не отставал: «Должен же я знать, что читает моя жена?»

- Гюнтекина, - нехотя ответила Марина. И встретив вопросительный взгляд, пояснила: «Решад Нури Гюнтекин, турецкий писатель, между прочим, классик. Не мешай, будь человеком!»

- Дашь почитать, когда закончишь? – попросил Илья, и Марина рассмеялась: «На, читай!». Илья выхватил из её рук книгу и обалдело уставился на затейливый рисунок строк. – «Это на каком?»

- Это на турецком, - спокойно ответила Марина, отбирая у Ильи книгу. – Гюнтекин хорош в оригинале.(А он и не подозревал, что его жена свободно читает на турецком…)

 Илья с усилием вернулся из воспоминаний и обнаружил, что здорово замёрз: ветер пробирал до костей. Как же ей холодно, она ведь давно здесь стоит! Аню уже не вернёшь, и может быть, даже лучше, что так случилось. Разве это жизнь?  Анечке уже всё равно. А каково сейчас – Марине?..
Подчиняясь внезапному порыву, Илья подошёл к бывшей жене (разве она – бывшая?) и обхватил её поникшие плечи. Руки заблудились в густых волосах, как когда-то… «Девочка моя! Ты замёрзла совсем, пойдём… домой!» - и вложил в руки Марине букет её любимых чёрных роз на длинных шипастых стеблях. – «Твои любимые…»

Марина подняла на него заплаканные глаза, и Илья обмер – всё такая же красивая! Он забыл, какая она красивая, самая лучшая на свете! Зачем же он от неё ушёл? Или это она ушла?..

И тогда Марина, размахнувшись, со всей силы ударила его букетом по лицу. – Илья еле успел зажмуриться, остался бы без глаз! Шипы прочертили на его лице красные борозды, по щекам текла кровь, саднило губы…

- Вот это удар! – оценили стоящие неподалёку рабочие с лопатами в руках. – Вот это получил! Одним ударом всю морду мужику разукрасила… И припечатали ещё: «В следующий раз покупай хризантемы!»

Илья открыл глаза – и встретил её горящий ненавистью взгляд. Такого не прощают. А он-то, дурак, надеялся… Илья улыбнулся Марине израненными губами и медленно побрёл к воротам… Пройдя до конца длинную аллею, у самых ворот не выдержал и оглянулся. И в последний раз посмотрел на неподвижную фигуру.

Он и сейчас хотел купить ей розы. Но вспомнив тот памятный день, решил обойтись без цветов. Главное сейчас – найти её.


Для начала Илья решил обратиться в ЦАБ (центральное адресное бюро). Но там ему отказали наотрез: «Сведений о прописке посторонним не даём. Не положено.»
- Я не посторонний, я муж. Бывший! - признался Илья.
- А не посторонние сюда не ходят, они адрес у родных спрашивают! – упорствовали тётки из справочной. И только когда Илья показал им паспорт со штампом о разводе и новым – о браке, сменили гнев на милость, и в его руках оказалась вожделенная справка с Марининым новым адресом. «Метафиди Медея Харалампиевна» - прочитал Илья. Глупо было предполагать, что она оставит его фамилию.

Из ЦАБа Илья выскочил как ошпаренный, так и не поняв, почему вдруг смягчились вредные тётки. А «тёток» впечатлил временной промежуток между разводом и браком с Валей.

 – Это надо же, семь лет мужик мучился, не женился. Это ж просто драма! – всплеснула руками начальница, когда за Ильёй захлопнулась дверь. – Прямо бразильский сериал!

- Ага, ага! Помчался как наскипидаренный к бывшей своей, аж с лица спал, - вторили ей сотрудницы. – Ох, чует моё сердце, будет ему от ворот поворот! Картина называется «Не ждали».

- Ну что ты, Машка, такая злая! А может, она его простила?  Может, любит до сих пор, ведь десять лет вместе прожили! А он-то одумался наконец, понял, какой алмаз в пыль бросил… Ой, девочки, представляете? Она дверь открывает, а он с цветами! На коленях! Прощенья просит…

- Ну ты, Лидуся, дура… Татьяны Устиновой начиталась, сказку придумала про любовь! Это в книжках красиво всё кончается,  в жизни – так не бывает.

- А вот бывает! Бывает! – ринулась в бой Лида. – А ты не знаешь и молчи! Ты глаза-то его видела? Он же почти плакал…
- Плакал он, как же! Это мы от них, козлов, плачем, а им что? Отряхнулся и пошёл!
- Ну, если твой – козёл, это ещё не значит, что все такие…
- Это кто козёл? Женька мой козёл? Я тебе покажу – козла… У тебя и такого нет!

- Девочки! Девочки! Остановитесь! Нам только драки здесь не хватало. Вам что, нечего делать? Работайте…

Но разговор не утихал, шептались до вечера то там, то тут: история взбудоражила всех. – «Девчата! А ведь это мы их соединили! Если бы не наша справка, он бы её не нашёл – шутка ли, семь лет не виделись! Вот сейчас,наверное, доехал уже, в дверь звонит…»

***********************Медуза Горгона**************************************

Илья звонил уже минут пять, но никто ему не открывал. За дверью было тихо. Зато приоткрылась – соседняя, и оттуда осторожно поинтересовались: «А вы к кому?». Как хорошо, что всегда есть вездесущие соседи! – обрадовался Илья. – «Я к Медее Метафиди».

- К какой такой Медее? – возвысила голос соседка. – Если вы к Мариночке, так она на лыжах кататься поехала, с рюкзаком. И не лень ей таскать – такой…
- Д-да, - запнулся Илья, - к Марине.

-Ну так бы и говорил! А то – Медея… Афина Паллада тебе часом не нужна? –  подбоченившись, выдала Илье Маринина соседка. А Мариночка как с утра уехала, так и не ворочалась. Давно бы ей пора, темно уже! А Вы ей кем приходитесь?
Илья кубарем скатился по лестнице. Афина Паллада… Соседка грамотная слишком! Афину, конечно, он здесь вряд ли найдёт. А вот с Медузой Горгоной сегодня повидался.

Выйдя из подъезда, Илья примостился на качелях. Он подождёт. Темно уже, пора бы Марине вернуться, кто же по ночам на лыжах катается? Но Марина не вернулась, и Илья, прождав её до утра и промёрзнув до костей, поехал в больницу к Вале.

**************************Бегучие огни***************************************

Марина радостно всматривалась в далёкие огни, забыв о холоде и не чувствуя больше усталости. Теперь она дойдёт и сядет в поезд. Вот только – поле перейти… Ноги не держали Марину, и она шлёпнулась. И тут – кр-рак! – лопнула дужка крепления. Не везёт ей сегодня! Придётся идти пешком. Ничего, она дойдёт. Ей осталось только поле перейти…

Марина аккуратно связала бечёвкой лыжи и, взвалив на плечо, пошла пешком. Ноги утопали в снегу, лыжи больно врезались в плечо, а огни были всё так же далеки!

- Блуждающие огни, - подумала Марина. А она-то радовалась… Это вовсе не поле, это замёрзшее болото! – поняла Марина. – На болотах бывают такие обманные огни, огни-фантомы. Они зовут за собой одиноких путников и заманивают всё дальше… Ей никогда не выйти к людям!

Она вдруг поняла, что сидит на снегу, размазывая по щекам слёзы, и никуда не идёт. «Сидеть нельзя, замерзнешь!» - сказала себе Марина. И вот она уже дома,в тепле, а на плите свистит, закипая, чайник… А может, это свистит ветер в полях?
Марина хотела встать – и не смогла. Ноги не желали слушаться, и Марина подумала, что если она умрёт, об этом никто не узнает и никто не будет о ней плакать. Её никто не найдёт…

***************************Танцы под луной***********************************

Дима нашёл Марину, завершая ежевечерний десятикилометровый круг на лыжах – он тоже любил хороший километраж и не давал себе поблажек. Вот и сегодня, вернувшись с работы позже обычного, поехал кататься. В лесу уже стемнело, но на просеке можно было разглядеть лыжню. Дима решил вернуться домой через поле. В свете серебряной луны оно казалось призрачным, ненастоящим, а Дима верил в чудеса. Вдруг ему повезёт – и он увидит эльфов, танцующих под луной!

С наслаждением вдыхая морозный воздух, Дима пёр напрямик через поле, чувствуя, как ноют усталые мышцы: все десять километров он бежал не останавливаясь. Достигнув поля, Дима разрешил себе перейти на шаг. И – нашёл Марину! Вернее, сперва он нашёл лыжи, аккуратно стянутые бечёвкой. Метрах в пяти от лыж темнел на снегу бугорок. Дима подъехал поближе. – Бабушка! Замёрзла!

Дима положил голову бабушке на грудь и услышал, как бьётся её сердце. – Живая! – с облегчением подумал Дима и, взвалив на плечи неподвижное тело, удивился: «Вот так бабулька – божий одуванчик! Невесомая, точно эльф. А рюкзак у эльфа – мама дорогая… И понёс её леший на ночь глядя на лыжах…

- Сейчас, сейчас, - торопливо шагая через поле, скороговоркой бормотал Дима. – Я вас чаем напою горячим, спиртом разотру – и всё пройдёт! А утром домой отвезу, на мерсе.

Как здорово, что он сегодня поехал, заставил себя, хотя ему страшно не хотелось: он поздно вернулся с работы и зверски устал. Хорошо, что поехал! Ещё бы немного, и она бы замёрзла. А она – дышит! Дышит! – радостно повторял про себя Дима.

Заперев массивные ворота на магнитный замок, Дима отнёс свою ношу в дом и бережно опустил на диван. В доме было тепло, в гостиной горел камин, но Дима заботливо укрыл бабушку шерстяным ирландским пледом – с головой, чтобы скорее согрелась.

- Дим, кто это? Ты кого притащил? – в гостиную вошла девушка, чем-то неуловимо похожая на хозяина коттеджа.

- Сам не знаю, - признался сестре Дима. – Бабушка… Замёрзла. Сейчас размораживать будем.

Вдвоём они стянули с неподвижной женщины обледеневшую куртку (как же она в такой шла?), размотали тёмный старушечий платок – и ахнули: под мешковатой, мокрой и грязной одеждой оказалась удивительной красоты девушка с бронзовыми длинными волосами (Дима ни у кого не видел таких волос!). Под тёплым пледом щёки незнакомки порозовели. На виске подрагивала тоненькая жилка.

- Вот так бабушка! Колдунья. Медея! – обрёл дар речи Дима.

- Ну что же ты? Буди её поцелуем в уста, а я пойду поставлю чайник, - поддразнила Диму сестрёнка и убежала на кухню.

- Ну давай, просыпайся, спящая красавица! – сквозь сон услышала Марина. – С неё портреты писать, а она в снегу валяется…


Кто-то настойчиво тряс Марину за плечо, и она открыла глаза. – «Ух ты! – восхищённо присвистнул кто-то у неё над ухом. – Глаза у нас золотые, как мёд! Ты не гречанка случайно? Только у греков бывают такие глаза…»

- Случайно. Наполовину, - через силу улыбнулась Марина склонившемуся над ней парню. В его глазах, неотрывно смотрящих в глаза Марины, искрилось веселье. А у него красивые глаза…

-Калос иртатэ! («с приездом», греч.) – схохмил парень. Марина улыбнулась ему, оценив шутку. И напрасно: перейдя на греческий, он заговорил взволнованно и очень быстро. Марина не поняла ни слова.

- Подожди, я не понимаю ничего…
- Не понимаешь? Родной язык не понимаешь? – огорчился незнакомец (сколько ему, интересно? Лет тридцать… или меньше?)

- К тому же, у тебя произношение… очень странное! - не удержалась согревшаяся под пледом Марина. – И не тарахти ты так! Завёлся как радио. Эзо Афина! – съехидничала Марина (прим.: этими словами начинает радиовещание «Голос Греции»). Она не помнила, как оказалась в этом гостеприимном доме, но ей здесь было хорошо – впервые за последние пятнадцать лет…

- Значит, радио мы слушаем! – заключил довольный Дима. (Чтобы  «поймать» афинское радио, недостаточно просто включить радиоприёмник: нужна хорошая антенна. Антенны у Марины не было, она вставляла в разъём приёмника длинную тонкую проволоку с расщеплённым на тонкие усики концом, который выпускала на улицу, защемив оконной рамой. Ещё надо было знать время передачи. Ещё – отыскать на шкале нужную волну. И тогда – в маленькой квартирке на окраине Москвы говорили Афины…


Марина не понимала быструю взволнованную речь диктора (афинские новости читались скороговоркой, и вдобавок так эмоционально, что их можно было слушать даже не зная языка!). А после выпуска новостей на радио звучали песни (ради которых, собственно, и убегал на улицу тонкий проводок), от которых у Марины сжималось сердце. Песни были разные, но все они были – о любви. Одни переполняли душу светлой грустью, в других плескалось безудержное веселье, и Марина, чистя на кухне картошку, притопывала в такт ногой. И не представляла себе, как можно жить без этих песен…).

Всё это Дима узнал не спрашивая – по одному вырвавшемуся у Марины слову – «завёлся, как радио». Взбалмошная, сумасшедшая девчонка, - с нежностью думал Дима. – Катается одна, на ночь глядя… Норовистая лошадка! Мужа тебе надо хорошего, чтобы в узде держал!

Дима заметил сломанное лыжное крепление и понял, что случилось. О том, как всё было на самом деле, Марина рассказывать е стала. И не отвечая на его настойчивые вопросы, молчала, завернувшись в плед и прихлёбывая из большой кружки горячий чай – с сахаром, как она мечтала.

- Скажи хоть что-нибудь! – взмолился Дима («Да, с ней, пожалуй, будет непросто»). – Я тебя чуть живую нашёл, почти километр на себе тащил – с лыжами и с рюкзаком! Ты мне все плечи… отлежала! Как у тебя сил хватает такой рюкзак таскать? У тебя там что, кирпичи?

- Один.
- Что – один?

- Кирпич один. Ты не бойся, я не сумасшедшая. А кирпич – это для тренировки, я забыла про него совсем…

- Ну вот! Полтора километра тебя нёс, ещё и с кирпичом, а ты мне даже спасибо не сказала.

- Спасибо. Эвхаристо.

…Что это с ней? Лежит на диване в чужом доме,  и из всей одежды на ней только клетчатая мужская рубашка (единственное, что осталось у Марины сухим!). Всё остальное неизвестно где, а она пьёт чай и препирается с хозяином дома, которого видит впервые в жизни!
Марина поймала себя на мысли, что ей нравится их дурацкий разговор, нравится этот гостеприимный дом, и чай (в который Дима щедро плеснул коньяку). Хозяин дома ей, кажется, тоже нравится…

«Хозяин» тем временем вытащил из её рюкзака кирпич и, вертя его в руках, с интересом смотрел на Марину. Их глаза встретились. «С кирпичом катается! Она точно – сумасшедшая! И я её, кажется, люблю» - подумал Дима.

«Стоп!» - скомандовала себе Марина. Это простое гостеприимство. Так сказать, издержки воспитания. И не надо придумывать то, чего нет. Она не позволит, она дала себе слово – больше никогда и ни с кем! И вообще, ей пора уходить. Загостилась…

- Ты… как тебя зовут-то? Проводи меня на станцию. Или хоть дорогу покажи. Мне пора уже – домой (а так хотелось остаться…)

- Меня Дима зовут, - сообщил Марине хозяин коттеджа. А сестру – Ника, Никея. Она тебя проводит и дорогу покажет…

- На станцию? – уточнила Марина.

   «…На станцию. Ночью. В промокшей насквозь одежде и с кирпичом в рюкзаке. Интересно, сколько ей? Тридцати, наверно, нет. Упрямая какая! И красивая. Даже такая – замёрзшая и уставшая до предела. Как здорово, что я её нашёл!! – думал Дима. – Мне просто сказочно повезло! Эльфы не обманули –и станцевали под луной…».

Марина нехотя вылезла из-под мохнатого пледа и спустила ноги с дивана. Дима с трудом заставил себя не глазеть: ноги были красивые. В доходившей ей до бёдер длинной мужской рубашке, Марина стояла – на этих невозможно красивых ногах, беспомощно  озираясь. Нет, он не мог не смотреть, это было выше его сил!

- А где мои джинсы?

- Джинсы завтра высохнут. Ника их в машинку бросила, стирать. На них грязи вагон. Где ж ты так изгваздалась? (Марина вспомнила речку Яхрому, мокрое и грязное бревно, по которому она ползла сидя верхом – под беспощадный комментарий Игоря Софроновича, - и не ответила). – А свитер выбросила, - мстительно продолжил Дима. – Он дымом пахнет и прожжен в двух местах. Где ты его прожгла-то?

- Это искры от костра попали, - пояснила Марина. – А в чём же мне ехать?
- Наденешь другой, у Ники есть, выберешь. Ну давай уже, иди... Ника! Проводи нашу гостью в ванную.

- В ванную?..
- А ты куда собралась? На станцию? А знаешь, который час? У тебя, наверное, мозги ещё не разморозились, - выдал Марине вежливый Дима.

Ванная комната в этом странном доме превосходила все ожидания. Серо-золотые стены бесконечно повторяли её отражение (зеркальный кафель, догадалась Марина). В круглой джакузи размером с детскую песочницу пенилась вода, пахнущая сосновой смолой и кедровыми орехами. Марина с наслаждением погрузилась в горячую воду и закрыла глаза. Господи, что она делает!

Из ванной Марина вышла в голубом халатике с кокетливым пояском – с забавными кисточками на концах (кисточки Марине нравились). Высушенные феном волосы бронзовой волной стекали по голубому шёлку (заколок в ванной не оказалось). Ванная комната находилась в подвальном этаже, здесь же размещалась сауна. Она никогда не была в сауне ("А было бы интересно…"). Марина поднялась наверх – и оказалась в пустом тёмном холле. Где же хозяева?

Марина отправилась искать хозяев этого необыкновенного дома (в сравнении с Марининой малогабаритной трёшкой дом, казалось, существовал в четвёртом измерении) – и, поплутав немного, оказалась в маленькой уютной гостиной, словно сошедшей со страниц Диккенса: со старинными креслами на гнутых ножках, картинами в тяжёлых рамах и пузатым, красиво инкрустированным буфетом. В гостиной ярко пылал камин и было тепло.

Камин был настоящий, с настоящими дровами. А на каминной полке стояли миниатюрные копии древнегреческих статуй! У Марины захватило дух – Ника Самофракийская в развевающихся от ветра одеждах… Победательница в беге, отлитая из бронзы неведомым мастером так, словно она только что остановилась, задыхаясь от стремительного бега – и всё ещё оставаясь в нём… И Маринина любимая Афродита Анадиомена (Пенорождённая), выполненная из мраморной крошки так искусно, словно из цельного куска паросского древнего мрамора!

В гостиной хлопотала Ника, накрывая на стол. Они что, есть собираются? В одиннадцать вечера?! А было бы неплохо…

- Это Димка привёз. Тяжесть такую… пёр! – перехватив взгляд Марины, сказала Ника. – Носится с ними как с писаной торбой, пыль вытирать не разрешает! – пожаловалась Ника Марине. – Ну, что ты на них уставилась? Насмотришься ещё, успеешь.
- Как- что? Это же Скопас! Пракситель! Фидий! На них можно смотреть вечно…

- Ты знаешь Фидия? – удивлённо воззрилась на Марину девятнадцатилетняя Ника  (сама-то откуда знает?)

- Конечно знаю, я ведь искусствовед, - объяснила марина, и Ника, улыбнувшись, закончила за неё фразу: «Искусствовед кирпичом в рюкзаке! А кирпич, наверное, из раскопок? Четырнадцатый век?»

- Кирпич со стройки, - призналась Марина.

- Ах, со стройки… Ворованный, значит? Вот почему у нас самое дорогое в мире жильё!
Нет, всё-таки они с братом два сапога пара…

- Сейчас кофе пить будем, - буднично сообщила Марине Ника, как будто они всегда пили (на ночь глядя) кофе. Втроём. – Ты переоденешься? У нас не принято ужинать в халате, даже если он тебе идёт! – улыбнулась Ника. – Подожди, я сейчас…

- А Дима – это Деметриос? – спросила Марина Нику.
- Демосфен.  Только не называй его так, он не любит.

- А он кто?
- Он в турфирме работает, в Москве. А жить в Москве не хочет, говорит, здесь воздух чище. А мы с мамой живём на Проспекте Мира. Они с Димкиной мамой родные сёстры… были. А теперь Димка один остался и живет как бирюк, а я к нему на выходные приезжаю. Здесь здорово!

- А ты чем занимаешья?
- Я учусь. Окончу Иняз и пойду к Димке переводчиком, если возьмёт.

- Так он – переводчиком работает?
- Хозяином. Это его фирма. Ему переводчики нужны, и чтобы несколько языков знали. Он с ними не особо церемонится, сам работает как ненормальный и других заставляет. Зато зарплата на уровне и кататься можно бесплатно – по всему шарику! Димка говорит – «мотаться». Вечером приедет с работы  - и дотемна на лыжах бегает... Ненормальный!

- Это кто здесь ненормальный? Огласите весь список, пожалуйста. Я пока вижу только двоих! – присоединился к компании Дима. И уставился на Марину. – В шоколадного цвета джинсах (которые – спасибо Нике! – после стирки в «Боше» приобрели удивительный цвет, здорово сели и теперь красиво облегали фигуру – и Марина с удовольствием в них влезла) и принесённом Никой бледно-зелёном пушистом свитере Марина выглядела потрясающе. Она улыбнулась Диме – и у него захватило дух: " Слушай, ты откуда взялась? Колдунья Медея!"

- Да ладно тебе, - отмахнулась Марина. – Я тридцать пять лет Медея, только не зови меня так. Просто – Марина.
- Ха-ха-ха! – заливалась Ника. – Оба вы хороши! Два сапога пара! Придётся тебе, Димка, кирпич купить – и будете вместе кататься… при луне! – веселилась Ника.

-Тридцать пять? Ври больше! Да кто тебе поверит, ты в зеркало глянь! – Дима ухватил Марину за руку и поволок к зеркалу.

- Ух ты… Марина, ты с ним так не шути! Он тебя на каминную полку поставит и… пыль вытирать не позволит! – Это Ника, вредная всё-таки девчонка.

… Из зеркала на Марину смотрела Медея. Лицо словно высечено из мрамора древним скульптором. Волосы бронзовыми ручьями сбегают по зелёному свитеру. В глазах застыло удивление. Медея смотрела и молчала. И вдруг сказала – из зеркала – Марининым голосом: «Что уставился? Насмотришься ещё, успеешь...» (Господи, что она такое говорит!). Ника восторженно взвизгнула. Дима покраснел.

- Это не я, это ты – уставилась. Давно не видела? – пришёл в себя Демосфен. – Кофе пить будешь?

-Давай! Я есть хочу... 

- А тортик будешь? Ника, тащи торт!
- Тортик буду. Я всё буду, - заверила его Марина.

- Всё – нельзя! На ночь вредно наедаться, - сообщил ей Дима.
- А тортик можно? – возразила Марина.

- А как же тогда кофе пить? Я, знаешь, люблю вечерком кофе с пирожными. Сплю после него как убитый младенец («Про младенца – это он здорово!» - прыснула Марина).

- А я думала, ты после десятикилометровой прогулки как убитый спишь…
За дверью раздался короткий смешок. – Тсс-с! – Марина прижала палец к губам – Нас подслушивают… Ника была немедленно изобличена, а торт немедленно разрезан. Он оказался (как, впрочем, и кофе) удивительно вкусным.

- Подожди, ты что делаешь? Ты уже второй кусок доедаешь, а я только первый. И как в тебе столько помещается? – пытался остановить Марину гостеприимный Дима. Марина смерила взглядом оставшийся кусочек торта и отправила его в рот.

- Ты сегодня сколько пробежал? Десять километров? А я тридцать пять, так что мне можно.

-Опять тридцать пять? Опять врёшь?! Боже, кого я в дом привёл… принёс. Врёт и врёт!

- А я два торта привезла, - сообщила Ника. – Пойду за вторым, а то вы сейчас подерётесь. Обжоры! Куда в вас лезет столько, да ещё ночью… - веселилась Ника.

- А спортсмены все такие, бегемота со шкурой сожрут и не заметят.
- А ты спортсмен?
– А ты?

- Я – нет. Я спортом никогда не занималась, - призналась Марина. – Только музыкой. – И взяв с блюда третий кусок торта, запустила в него ложку…

- А ты вообще… откуда взялась? – спросил наконец Дима. Марина назвала станцию, с которой начался их сегодняшний (или уже вчерашний?) маршрут. – Ого! – присвистнул Дима. – Это ж отсюда километров сорок будет! А говоришь, спортом не занималась… Все бы так не занимались! Да ещё с кирпичом.

Пока он на все лады удивлялся и восхищался, Марина уплетала торт, запивая его чёрным кофе без сахара (она всегда пила кофе без сахара – отец приучил) и слизывая с пальцев крем. Ника залилась от смеха и сверкала зелёными глазами. Когда от второго торта осталась половина, Ника решительно убрала его со стола. – «Хватит! На завтра надо оставить. Это последний, больше у нас нет».

- Сколько в ней жестокости! И это моя сестра… Поставит в холодильник, и рука не дрогнет! - пожаловался Марине Демосфен, и вся  компания отправилась спать.
Марина успела ещё подумать, как приятно засыпать, напившись крепкого кофе и объевшись тортом!  И уснула – мгновенно…


…И так же мгновенно – проснулась.
В овальное окно маленькой спаленки светило солнце – Марина забыла опустить жалюзи. Спальня Марине нравилась – как, впрочем, весь этот большой и уютный дом. У неё никогда не будет – такого. Хозяин, наверное, миллионер.

Марина представила, как миллионер нёс её на руках через поле. И лыжи нёс. И рюкзак с кирпичом, о котором Марина забыла, иначе бы давно его выбросила. Получилось смешно: Дима шёл, роняя на каждом шагу – то рюкзак, то лыжи, то Марину. Может, поэтому у неё всё болит – каждая клеточка!

Миллионер Марине попался добрый. Он, похоже, не прочь оставить её у себя – дом-то вон какой большой! – судомойкой или горничной. Или любимой игрушкой. Только Марина не останется. Поиграли и хватит. С ней уже поиграли однажды – и поставили пылиться на полку. На девять лет. А ей до сих пор больно, хотя об том никто не знает. Не повезло миллионеру: Марину ему не купить за все его миллионы!

Она спустилась по лестнице на первый этаж (сколько же в этом доме лестниц!), достала из рюкзака листок бумаги и написала хозяину дома записку: «Благодарю за приют и за кофе. Марина». Ещё из рюкзака была извлечена видавшая виды штормовка. Куртка исчезла бесследно: решительная Ника и впрямь выбросила её вместе со свитером. Ну и пусть. Ехать-то всего ничего, километров десять. Вчера Дима, уступив настойчивой просьбе Марины, подробно объяснил ей дорогу: через лесок до шоссе метров триста, если напрямик ехать, а вдоль шоссе - лыжня до самой станции. Теперь она не заблудится!

Марине неловко было увозить зелёный свитер Ники, но другого выхода не было: без свитера в штормовке ей не выжить. Деньги за свитер она оставила рядом с запиской.

Щёлкнув задвижкой, Марина открыла входную дверь – и на крыльце обнаружила свои лыжи. На правом креплении блестела новенькая дужка. – Димка починил! И когда успел? – восхитилась Марина. Неужели она его больше не увидит, как же она будет без него?
А может, ничего и не было? Может, ей всё приснилось? Этот возникший ниоткуда дом, и их ночное пиршество, и волшебное зеркало, в котором она увидела себя прежнюю, какой была когда-то… когда была счастлива. И Демосфен, который весь вечер не сводил с неё глаз…

Марина решительно закрыла за собой дверь. На лыжах она быстро доедет. Вот только с волосами – что делать? Платка у неё тоже больше нет! Марина чуть не заплакала от досады. Ну как ей ехать с такой гривой, ведь шеи все свернут, оборачиваясь… Как вчера Дима.
Недолго думая, она связала непокорные волосы бечёвкой от лыж, перехватив их в нескольких местах, и затянула концы бечёвки крепким узлом. Если бы она могла посмотреть в зеркало, то увидела бы, что причёска получилась в точности  как у античных красавиц, которых изображали на амфорах и кувшинах. Но зеркальце лежало в рюкзаке, и доставать его Марина не стала.

Ну, теперь всё. Можно ехать! – Марина встала на лыжи, но доехать ей удалось только до ворот, запертых на магнитный замок. Досадно. Но возвращаться Марина не собиралась. Она сняла лыжи и оценивающе оглядела ограду – чугунное литьё с замысловатыми завитушками. «Димка всё-таки дурак. Перелезть – минутное дело!» - подумала Марина, и прислонив к ограде лыжи, поставила ногу в лыжном ботинке на чугунный завиток…

Марина была уже почти наверху, когда сильные руки схватили её и бесцеремонно стащили с ограды. –«Это что, утренняя гимнастика? Слинять, значит, решила? А кирпич свой забыла? А кто будет тортик доедать?..» - обиженно спросил знакомый голос.

Марина безуспешно пыталась выбраться из железного кольца рук.
- Пусти, медведь… Спину сломаешь! – Кольцо немного ослабло, но не разжалось. Демосфен стоял, прижимая к себе Марину и уткнувшись лицом в тугой узел бронзовых волос.

- И ты вот так – можешь уйти?! – голос Демосфена дрогнул. – Девочка моя! Нельзя же так, в одном свитере… Ты же замёрзнешь опять… Агапиму ("любимая моя", греч.).

- Ну, так уж сразу и агапиму? – сварливо возразила Марина. – Замёрзнешь… А кто мою куртку выбросил? -  бурчала Марина, прижимаясь щекой к его мохнатому свитеру.

- А куртку мы с тобой купим! Здесь недалеко неплохой бутик. Нормальный, в общем. Я тебя отвезу, у меня в гараже мерин. Но как же ты могла – вот так уйти? Как ты могла?!

- Мерин? Мы что, на лошади поедем? – удивилась Марина. И услышала в ответ: «Вот дура! Это я так мерс зову. Мерседес. Ну, пошли завтракать».

- А если я скажу – нет?

-Тогда отвезу тебя домой. Если адрес дашь. Только давай сначала позавтракаем. Ты пиццу любишь? Ника её уже в микроволновку поставила и тортик нарезала...
И они пошли завтракать.


После завтрака Дима повёз Марину домой. Ника устроилась на заднем сиденье роскошного серебристого «мерседеса» – «Я с вами!»

- Там магазинчик по дороге. Заедем, и отвезу тебя домой, - миролюбиво ответил Дима на безапелляционное заявление Марины: «Я домой поеду. Загостилась у вас».

Как это он так быстро согласился? – удивилась про себя Марина. Демосфен явно не хотел её отпускать, и Марина об этом знала. Он и сейчас держал её за руку, а другой рукой держал руль. Марина отняла руку. - "Руль держи, ты не на лыжах..."
Сзади прыснули.

 – А ты не убежишь? – Смотря как будешь себя вести…

Воспитанная Ника, в присутствии Марины говорившая с братом по-русски, по дороге к бутику ныла на двух языках попеременно…
-Дии-им, ты деньги-то взял? (вредный Дима погремел в кармане мелочью). – Та кермата? ("медные") – поддела брата Ника. Ты же мне обеща-аал, там такая шубка!..

- Я карточку взял. – А денег-то хватит? Утебя там много?
- Там посмотрим, отвечал сестре безжалостный Дима, и Ника начинала снова: «Диииим! А на шубку хватит? И к ней ещё сапожки, там такие сапожки! Ну, Демос! Паракало! ("Прошу,пожалуйста"»

Ника как-то странно произносила слова, и Марина не выдержала: «Хримата. Правильно говорить – хримата, а не кремата». (Демосфен подавил смешок).

-Это одно и тоже, - огрызнулась Ника. – У вас так говорят, а у нас – так.

- У нас говорят: деревянные! – рассмеялась Марина.

- Это у неё островной диалект, - вклинился в разговор Дима. – Её на  каникулы к бабушке отправляли, в деревню, вот там она и набралась…  Деревенская девчонка, что с неё спросишь.

Ника надулась и замолчала. Демосфен «добивал» сестру: «Ох, и достанется кому-то жена… Она его миллионером сделает, если он миллиардер!»
Сзади всхлипнули. Нику надо было выручать, и Марина спросила: «Тебя уже сделала?»

- Меня она довела до порога нищеты, - серьёзно ответил Демосфен. – Мне кредит за коттедж десять лет выплачивать, плюс проценты. Мне машину новую покупать… А она на шубе этой помешалась, ей, видите ли, она к лицу! Мне, может, вилла в Ницце к лицу? Я ж не покупаю!

- Да ты уже купил… экономкласса домик, - отозвалась из угла Ника. – На сто первом километре от столицы.
Ответом было возмущенное сопение.

Когда они наконец доехали до магазинчика, Демосфен, как настоящий мужчина, молчал, Марину душил смех, а Ника ныла и скулила, как молодой щенок. И оказалась права – песцовая шубка-свингер и впрямь была великолепной. Как и всё в этом необыкновенном бутике.

Войдя в зал, Ника схватила вожделенную шубку и исчезла в примерочной. Демосфен что-то тихо сказал продавщице – и через минуту она вынырнула откуда-то из недр магазина, держа на вытянутых руках переливчатое синее платье, на котором сверкали голубыми льдинками стразы (или это были не стразы?) Наверное, в таких нарядах танцуют феи в лунном свете. – И Марина ахнула…

А когда она вышла из примерочной в этом необыкновенном платье – ахнул Демосфен… А Светлана (так звали продавщицу) уже несла в примерочную целый ворох отобранных Демосфеном вещей.

- Ну и не буду! – твёрдо сказала Марина. – Я не буду это носить! У меня дома всё есть.
Демосфен посмотрел Марине в глаза и, взяв её за плечи, мягко подтолкнул к дверям кабинки: «Будешь. Ты будешь носить то, что я скажу». Он говорил – и улыбался. И Марина уступила...и пропала в примерочной на целый час…

Демосфен терпеливо ждал. Запыхавшаяся Светлана сновала как челнок, перетаскивая туда-сюда вороха одежды: покупательница оказалась привередливой, и угодить ей было трудно.

Покидая гостеприимный бутик, они уносили две объёмистые сумки. Ника прижимала к груди третью – с песцовой шубкой, по которой скулила всю дорогу.

- Песец – это для подростков, - объявил сестре безжалостный Дима. – А тебе мы подберём что-нибудь поприличнее, - повернулся он к Марине. Марина, уставшая ему возражать, покорно ждала. Тем более, что возражать было бесполезно…

Дима о чём-то пошептался с хозяином бутика, который вышел «проводить гостей» и с которым Дима целый час просидел за накрытым «гостевым» столиком, выпив несчётное количество кофе и выкурив дорогую сигару. От коньяка пришлось отказаться – Дима был за рулём. Он пошептался о чём-то с хозяином, и тот принёс Марине изящного покроя шубку необыкновенного голубовато-серого цвета, так подходившего к её волосам. У Марины захватило дух – голубая норка!

-Нет, нет! Не надо, у меня есть! – сказала Марина. – И шуба оказалась у неё на плечах, а нетерпеливые руки Демосфена уже распустили хитрые узлы лыжной бечёвки, выпустив из плена её волосы, и завязали на талии Марины жемчужно-серый поясок. В шубе было тепло. Марина попыталась её снять и вернуть обратно в магазин: она знала цену вещам и представляла, сколько может стоить такое чудо (вернее, не представляла – цена была запредельной). Но Дима не позволил ей это сделать, железной хваткой стиснув Маринины плечи – и так, крепко держа, вывел на улицу.

- Постой тут, я расплачусь и сумки возьму. Сейчас Нику домой забросим, и к тебе - буднично сказал Дима, словно они всегда так возвращались – втроём.

…Серебристый «мерседес» остановился у Марининого подъезда, и она вышла из машины, обеими руками придерживая длинную шубу. По серому жемчугу меха рассыпались её непокорные волосы.

-Здравствуйте, Мариночка! Вас и не узнать! – приветствовали её вездесущие соседки. И долго смотрели вслед.

- Ну вот, а ты хотела – в штормовке и с кирпичом. На лошади! – напомнил Марине Демосфен, навьюченный как та самая лошадь. Через две недели – самых счастливых в жизни Марины – они переехали к Диме: в коттедже было удобнее. Во всяком случае – удобнее Демосфену, и Марина согласилась с мужем.

Демосфен готов был выполнить любое её желание, и Марине нравилось с ним соглашаться. А ему нравилось, что она соглашается – в противоположность упрямой и своевольной Нике, которую оба с нетерпением ждали каждую пятницу.

Через год у них родились близнецы – мальчик и девочка. Дети были здоровые и красивые. Сына они назвали Анастасом, а дочку Адрианой. Это – когда вырастут. А пока Марина звала их Стасиком и Анечкой, и Дима не возражал…

***************************На другом берегу***********************************

Ветер пах цветущими апельсинами и мятой-мелиссой. Марина сидела в плетёном кресле-качалке и лениво думала: чем ещё? – Анисом, розмарином, кардамоном и тмином! Марина улыбнулась: как же иначе? В их маленькой кондитерской к чаю всегда  подавали выпечку – пирожки, булочки, кулебяки, домашнее печенье...

Пирожки здесь пекли особые – по старым, забытым рецептам, которых сегодня уже не найти в кулинарных книгах. Марина привезла с собой в Афины факсимильное издание. «Записки по курсу кулинарной школы»:«Никитский бульвар, собственный дом, №13.Типография Г.Г. Аралова, Москва, Тверская, угол Леонтьевскаго пер.» - затейливой старославянской вязью значилось на обложке.

Если бы три года назад Марине сказали, что она будет жить в собственном доме, да не где-нибудь, а в Афинах – столице нома Аттики, да не где-нибудь, а на улице Тодороса Колокотрониса, - она бы рассмеялась.

Три года назад Марина не представляла себе, что своими глазами увидит  древний храм Посейдона в Сунионе, от которого сохранились огромные колонны (местные жители называли его «каво-колонес» (мыс с колоннами, греч.), будет собирать виноград в Каливатосе, а за арбузами  и дынями ездить на остров Кос (они слаще даже узбекских, дыни с острова Кос!).
Побывает на многочисленных островах – Родос, Сими, Нимос, Нисирос, Крит… Будет готовить голубцы в листьях цикламена, которые так нравились детям (а Марина больше любила капустные…). Будет жить в собственном доме в центре Афин – пусть и в небольшом, всего два этажа.

На втором этаже располагалась собственно квартира, выше – мансарда с крышей-террасой, где они с мужем любили сумерничать вечерами, уложив детей. Они сидели обнявшись и слушали любимые песни, а сверху их обнимало чёрное бархатное небо с голубыми сапфирами звёзд. Марина до сих пор не могла привыкнуть к тому, что оно так близко. Однажды она шутя вспрыгнула на скамью и протянула к небу руки: «Хочешь, достану тебе звезду?». Демосфен сгрёб жену в охапку и, бережно опустив на ноги, помотал головой: «Охи ("нет", греч.). Уже достал». И добавил: «Ты осторожнее! Ведь иногда звёзды падают»…

С того дня, как они переехали в Афины, всё и всегда было так, как хотела Марина. Они объездили всю страну (что оказалось нетрудно), взяв напрокат шикарные мотоциклы.

- Медовый месяц на «Ямахе» - смеялась Марина (водить она научилась ещё в России).
- Медовый месяц у нас с тобой был пять лет назад, - напомнил жене Демосфен.

-Да? – Удивилась Марина. – А мне кажется, он ещё не закончился!

Они побывали везде, где только можно было побывать. Марина своими глазами увидела древние скульптуры из Микен, Спарты, Пилоса, Фессалии, с Кикладских островов… Демосфен отовсюду увозил с собой их миниатюрные копии, и дом стал напоминать Марине Пушкинский музей изобразительных искусств на Волхонке. Весь второй этаж…

*****************************«У Марины»**************************************

…А первый этаж целиком занимала кондитерская: небольшая, всего двенадцать столиков. Торговали в кондитерской и «на вынос» - всем хотелось унести домой пакет горячих, тающих во рту пирожков, и покупателей у них хватало. Пирожки просто разлетались!

На кухне работали шестеро женщин. Марина наняла их очень простым способом: дала в местной газете объявление на русском языке (!) без перевода (!), рассудив, что русская кухня в русском исполнении только выиграет. – «Пирожки в авторской редакции!» - смеялась Марина. Демосфен ей не мешал.

На объявление откликнулись сразу же. В просторной пекарне, оборудованной мощными вытяжками и итальянской техникой (Демосфен и не ждал, что Марина выберет греческую), журчащим ручейком лилась русская речь, и на душе у Марины теплело, стоило ей войти…

В больших жарочных шкафах пеклись воздушные заварные куличи; затейливо плетёные, облитые сладкой помадкой выборгские кренделя; сдобные колбовые пирожки с нездешними начинками: с капустой и белыми грибами, с картошкой и жареным луком, с рисом, изюмом и яйцом, а ещё морковные и яблочные…

На плите в глубоких сотейниках жарились в кипящем оливковом масле пузатые левашники (маленькие пирожки из тонкого теста на коньяке) с начинкой из абрикосового, яблочного и сливового повидла. Подавались левашники подсушенными на салфетках (чтобы стекло масло) и посыпанными сахарной пудрой.
А твёрдые витые маковники, которые так непросто разгрызть! А забавные крендельки в виде фигурок – куколки, домики, черепашки, ёлочки – которые так полюбились детям (ведь прежде чем съесть, с ними можно было поиграть!)

Пирожки расхватывали на лету, и работы на кухне хватало. Хозяйка работницам нравилась – тихая, немногословная, всегда приветливая. Но, как говорится, в тихом омуте черти водятся!
Уступчивая Марина, когда дело касалось главного – то есть рецептуры пирогов и плюшек – превращалась в настоящую мегеру: топала ногами и требовала неукоснительного соблюдения каждой буквы и каждой запятой драгоценных старинных рецептов, всерьёз угрожая увольнением. Причём никогда не кричала, ледяным голосом чеканя слова.

- Шаг вправо, шаг влево – расстрел! – шутили работницы, замешивая тесто. – Впрочем, шутили они только в отсутствие Марины. А после того, как Марина уволила одну незадачливую «пирожницу», сказавшую ей: «Да сдалась мне твоя книжка, я и сама с руками, что я, пирогов не напеку?» - шутить перестали.

Марина уволила работницу без сожаления, и пока не нашла замену – стояла у плиты сама: сезон в разгаре, покупатели валом валили.
Пятеро оставшихся работниц, конечно, справились бы. Но пострадали бы пирожки, а этого Марина допустить не могла.

-Первый раз ем пирожки, испечённые искусствоведом! – смеялась приехавшая к ним на зимние каникулы Ника, уминая за обе щеки всё, что ставила перед ней Марина. – Это круто!

Остальным, включая Марину, было тогда не до смеха. К счастью, замена нашлась быстро…

- Ешь, ешь. Похудела-то как! – Марина закармливала Нику пирожками, с удовольствием наблюдая, как она ест – жмурясь от удовольствия и облизывая пальцы. Сама Марина есть не успевала: договор с издательством не ждал, и переводить приходилось ночами, как когда-то в Москве. Благодарение богу, замена нашлась быстро…

Кормили в кондитерской по-русски: то есть брякали на стол всё сразу – и каждый выбирал, что ему нравится. У них уже появились постоянные покупатели, уносившие с собой красивые фирменные пакеты со свежей выпечкой (Демосфен их заказывал специально, с надписями на двух языках:«У самовара я и моя Маша», «Не красна изба углами – красна пирогами», «Чай пить – не дрова рубить»).

 Были и завсегдатаи, любившие посидеть у Марины за чашечкой кофе или чая. Кондитерская так и называлась – «У Марины».

Кофе в кондитерской был на все вкусы: традиционный турецкий; экзотический индийский – с гвоздикой и чёрным перцем; изысканный арабский – с яичным желтком, с карамелью и много ещё с чем; мягкий бархатный варшавский – со взбитыми сливками, и восхитительный глясе с шариком сливочного мороженого в запотевшем от холода бокале с обязательной соломинкой – бело-голубой, в традиционных национальных цветах. – Марина была выдумщица!

На барных высоких табуретах красовались пушистые коврики с забавными «бомбошками», вместо традиционных ламповых плафонов и столь же традиционных свечей – с потолка свисали тканевые абажуры цвета густых сливок с золотой бахромой. На стенах висели связки баранок и сушек (и можно было брать, кому что нравится).
    На столике в углу – красовался пузатый ведёрный самовар с горячим чаем. Здесь же – блюдечки с листиками мелиссы, ломтиками лимона и колотым синеватым сахаром (он вкусней рафинада!), стаканы в затейливых железных подстаканниках (Марина привезла их из России и искренне верила, что чай в таких стаканах вкуснее).

За стойкой бара размещалась жаровня с горячим песком, в котором томились медные турки с кофе. У жаровни колдовал паренёк лет шестнадцати. Жонглируя турками с ловкостью профессионального фокусника, паренёк успевал управляться с двумя кофемашинами и улыбаться клиентам. Улыбался он так же, как варил кофе, - неотразимо.

- Где ты его нашла? Красивый, как Нарцисс, и кофе у него получается божественный! – говорили Марине соседки. Немногословная Марина пожимала плечами – «Сам пришёл, я не искала». Соседки ей, конечно же, не верили…


Марина не лукавила: Дионис – так звали паренька: и впрямь, как бога! – просто шёл по улице Тодороса Колокотрониса. У кондитерской ноги Диониса сами замедлили шаг, и вдохнув сытный запах пирогов, он восхищенно вымолвил: «Ты ностымо! Как вкусно… пахнет!»

-А ты зайди и попробуй! – пригласила его Марина.

- Да я… не хочу, я вообще-то завтракал» - огорчённо протянул Дионис.

- Не при деньгах? Но я ведь тебя угощаю, просто попробуй, не надо платить, - улыбнулась ему Марина (есть же на свете такие парни! – прекрасен как бог, а разве у богов бывают деньги?)

- Мм-ммм, - восторженно промычал Дионис, откусив сразу полпирожка, -ммм… Пища богов!» - И, поблагодарив Марину, поднялся было из-за стола, но почувствовал на своих плечах ласковые и сильные руки – и подчиняясь этим рукам, опустился на стул.

- Значит, завтракал уже? Всё с тобой ясно! – рассмеялась Марина. – Подожди, попробуй ещё вот эти, - и поставила перед ним миску, полную ароматных, жаренных в кипящем масле левашников. - Только осторожно, они прямо с огня, губы не обожги!
Но Дионис её уже не слышал: он запихал левашник в рот целиком и с упоением жевал, обжигаясь горячим как лава повидлом. Марина смотрела, как он ест, прикрывая от удовольствия глаза – в точности так, как она сама!

Остановился Дионис, когда миска перед ним опустела. И сказал удивлённо: «Неужели я всё это съел?! Я нечаянно.» - и Марина расхохоталась: губы у паренька были измазаны повидлом, щеки и нос в сахарной пудре – сам как левашник! – а глаза, ставшие от удивления ещё больше, уже не умещались на лице!

- А хочешь, я отработаю? – перешёл на «ты» паренёк и даже не заметил этого (с Мариной было легко). Может быть, тебе… вам… нужен работник? – смущенно бормотал Дионис. (Вот сейчас она скажет: мал ещё, подрастёшь – приходи. Или ещё что-нибудь такое скажет…)

- А что ты умеешь делать? – сказала Марина.
- Я умею варить кофе, - улыбнулся Дионис. – А этот (он отодвинул стоящую перед ним чашку) – этот не настоящий. Хочешь, я сварю тебе - настоящий?

-Хочу, - просто ответила Марина. Дионис оказался настоящей находкой, и в том, что маленькая кондитерская полюбилась афинянам, была немалая заслуга выдумщика и фантазёра Диониса – мальчика, носящего имя бога…


Марина тоже была выдумщицей. Это она придумала – открыть кондитерскую. Демосфен хотел – ресторанчик. Но Марина впервые возразила мужу: «Ресторанов в Афинах много, зачем ещё один? А кондитерская с горячими пирожками идеально подходит для завтрака. К нам будут ходить! Я умею печь пирожки». Демосфен давно убедился в том, что это не пустые слова: готовить Марина умела.

- Но ты не справишься одна, - только и сказал ей Демосфен.

- Не беспокойся! Если бог дал нам это кафе, он позаботится и о работниках.

«Как в воду глядела!» - думал Демосфен. Ещё он думал о покупке дома напротив. Дом продавался, а кондитерскую требовалось расширять: желающих позавтракать русскими пирогами было уже больше, чем вмещало их маленькое кафе, да и днём приходили – посидеть.

Женщины листали модные журналы (Демосфен привёз их целую кипу – из Парижа и из Рима, куда они с Мариной ездили «развеяться» и, как выражалась Марина, «накрутить километраж») и трещали без умолку, заедая разговоры пирожками, а пирожки запивая чаем из настоящего русского самовара.
     Самовар стоял на специальном угловом столике, и посетители, отвернув фасонистый краник, сами наливали себе чай, доливая заварку из бокастого расписного чайничка, стоящего на самоварной крышке – чтобы не остыл. За чай у Марины не требовали платы – пей сколько хочешь, не жалко.

Женщины наслаждались беседой, дети хрустели печеньем и сосали через соломинку ледяной кофе-гляссе, в котором плавал шарик пломбира. Играли в забавные игрушки-кренделюшки, как их называли Маринины близнецы Аня и Стас. Впрочем, Демосфен всегда звал детей полными именами.

Дети играли, грызя печенье и маковники, мужчины вели длинные неторопливые разговоры, прихлёбывая кофе из маленьких чашечек (на столе перед каждым стояло пять-шесть – уже пустых).
    Чашки были гордостью Демосфена, их изготовили по специальному заказу: на чёрном фоне – бирюзовые стилизованные волны, в центре каждого блюдечка – медноволосая женская головка в бирюзовом овале, с гордо поднятым подбородком и завораживающим ледяным взглядом застывших глаз, - так похожая на Марину!

Прежде чем поставить чашку на блюдечко, мужчины восхищенно цокали языками. «Ах, какая женщина! Царица!» - услышала как-то Марина («Ах, какая женщина, какая женщина… Мне б такую!» - вспомнилась Марине популярная в России песня, и она неприметно вздохнула.

Ей хотелось в Москву, в их с Демосфеном загородный дом, который они почти выкупили (а собирались десять лет вносить по кредиту), в лес, где с вековых могучих елей тихо падают снежинки, где в призрачном свете луны танцуют на поляне феи… Демосфен возьмёт отпуск, и они поедут домой! И целых две недели будут кататься на лыжах (а может быть, даже три!). А потом вернутся в Афины, где будут жить до лета.

Летом они забирали детей и уезжали «домой», как упрямо говорила мужу Марина. Она не была любительницей трескучих морозов, но афинское огнедышащее лето переносила ещё тяжелее. Солнце свирепствовало повсюду, раскаляя добела афинские улицы. Каменные мостовые, казалось, вот-вот расплавятся. Жизнь замирала, скрываясь в домах и офисах, где мощные кондиционеры работали на износ.

И только поздним вечером, когда спадала жара, улицы заполнялись людьми, открывались магазины, кафе, рестораны – и до самого утра здесь бурлила жизнь, и можно было спокойно ходить по улицам…

Но Марина не любила многолюдных улиц и ночных посиделок, и однажды заснула прямо в ресторане – и Демосфен, под завистливо-восторженные взгляды афинян, на руках отнёс её в машину и привёз домой… И сдался!

На лето кондитерская закрывалась, и вся семья уезжала в Россию. Да и кому в сорокаградусную жару взбредёт в голову есть горячие пирожки. А осенью - возвращались: детям пора было в школу. И снова плыл из дверей кондитерской восхитительный аромат свежеобжаренных кофейных зёрен… Кофе здесь подавали с огня, горячий, густой и необыкновенно вкусный: Марина с Дионисом добавляли в него… Стоп! Не будем выдавать чужих секретов! Рецептов приготовления кофе Марины не давала никому, даже Нонне.

Прошлой зимой Нонна с Павлом гостили у них. Сидели заполночь на веранде, пили греческую мастику и русскую водку, ели жаренную на углях рыбу – утреннего улова, пояснила Марина. И встретив недоверчивые взгляды гостей, улыбнулась – «Здесь не бывает другой, море рядом!»

В море все четверо наплавались, по выражению Демосфена, «до свинячьего восторга»

-Ой, вода какая хорошая! Градусов девятнадцать есть? Я балдею» - это Нонна.
- Восемнадцать, - поправила Нонну Марина. – Самое то!

- А чего это все на нас уставились? – Нонна махнула рукой в сторону пляжа, где, расположившись целыми семьями, загорали афиняне (было воскресенье). В воду, однако, никто не заходил. Даже дети!

-Да не обращай внимания! Здесь не принято купаться зимой, считается, что вода ледяная… Их бы к нам! – фыркнула Марина. – Зимой здесь только русские купаются.

- Это ты-то русская? – поддела её Нонна. – Я до сих пор не знаю, кто ты…

- Раз купаюсь, значит русская, - объяснила Марина, и все четверо долго хохотали, балуясь и брызгаясь.

И теперь сидели на террасе, пили знаменитый греческий коньяк «Метакса», слушали музыку и грызли жареный миндаль. Разговор сам собой свернул на походы выходного дня, в которые Павел с Нонной ходили до сих пор. Воспоминаниям не было конца…

****************Воспоминания. Восемь лет назад…**************************

Демосфен тактично ушёл в дом, оставив Марину наедине с друзьями: он всегда угадывал её желания, даже невысказанные вслух.

- Ну, оставляю вас. Только костёр, пожалуйста, не разводите на террасе! – прижав к груди руки в умоляющем жесте, не удержался Демосфен. И все четверо рассмеялись.

…Демосфен включил телевизор. С террасы доносились взрывы дружного смеха, заглушая звук, и Демосфен улыбался. Он знал, как дороги Марине её немногочисленные друзья. В особенности Нонна. А на террасе веселились вовсю: тарахтела без умолку Нонна, пытаясь за один вечер рассказать Марине всё случившееся за год; хорошо поставленным баритоном гудел Павел, серебристым колокольчиком рассыпался смех Марины.

Демосфену нравилось, когда она так смеялась. Он помнил другую Марину – неулыбчивую, молчаливую, которая не поднимая головы корпела над переводами и наотрез отказывалась уехать. Договор с издательством упрямая Марина так и не расторгла и продолжала работать, хотя Демосфен был против: это проиворечило его убеждениям.

- Замужняя женщина не должна работать, этим занимаются мужчины. В Греции женщины работают, только если они не замужем.
-Мы не в Греции, - был ответ. (Марина ни за что на свете  не рассказала бы мужу о том, как заявил в суде Илья: «Я один работал , а жена училась и сидела дома».  – «С ребёнком сидела?» – уточнила судья. – «Нет, ребёнка мы поместили в интернат»…)

- Марина! Мне перед людьми стыдно, что ты до сих пор работаешь! Ну, как я скажу друзьям, в фирме – как? Засмеют ведь, скажут, жену обеспечить не может, - пробовал увещевать жену Демосфен – У нас так не принято!

- У кого это у вас? – «ощетинивалась» Марина. – Из издательства  не уйду, и не проси! Это мы уже проходили…

Демосфен ничего не понял, но переспрашивать не стал: Марина, отвернувшись, быстро вытерла ладонями щёки. Демосфен обнял её за плечи и зарылся лицом в мягкие волосы. – «Ну чего ты?» - «Нн-ничего, -с запинкой ответила Марина и вытерла кулаком нос. – Просто задумалась» Демосфен чмокнул её в мокрый нос и выдал: «Жена не должна думать. Думает и решает в семье мужчина» - И встретил недоумённый взгляд…

Не понимает! Шуток не понимает, всё у неё всерьёз! А ведь я её до слёз довёл, - огорчился Демосфен. А Марина вдруг спросила:
- Ты что-нибудь хочешь? Так скажи, я сделаю. Только не надо так шутить…

-Хочу! Хочу, чтобы ты проснулась, спящая ты царевна!

- Тогда свари мне кофе! Сюда принеси, - потребовала Марина, и Демосфен помчался на кухню, и оттуда донёсся его радостный голос: «А кофе мы с чем будем пить? С тортиком или с твоими плюшками-финтифлюшками?

- Это не финтифлюшки, а выборгские кренделя! - оскорбилась Марина.
– Ну, я так и думал, с этими, как их… с кренделюшками!

- Думал он… А кто-то собирался думать за двоих, - напомнила мужу Марина, и тот удивлённо на неё уставился. Как ловко она «вернула подачу», с ней надо осторожно… Колдунья и есть!

***********Анамисис ("воспоминания", греч.). Три года назад***************

Демосфен сидел в темноте, уставясь в телевизор невидящими глазами. Демосфен был – далеко…

Это случилось три года назад. Близнецы заболели – как всегда, вместе, и как всегда, тяжело: с кашлем и высокой температурой, которая никак не хотела спадать. Врач не нашёл у детей ничего серьёзного: «Обычная простуда, но я бы рекомендовал больницу». С негодованием отказавшись от предложения врача, Марина обтирала детей спиртовым раствором, сбивая жар (других лекарств она не признавала), но температура, опустившись, поднималась снова. Когда термометр достиг цифры "тридцать девять и восемь", Марина, отчаявшись, наморозила полный холодильник льда.

- Ты льдом их собралась кормить? Они и так кашляют! – возмущался Демосфен, но Марина не обращала на мужа внимания. – «Пойди принеси два полотенца. Махровых, больших» - велела она мужу.

Марина напустила полную ванну холодной воды и бухнула в неё весь приготовленный лёд. Потом вынула детей из кроваток и, сдёрнув с них пижамки, подхватила обоих на руки.

- Марина!! Что ты делаешь! Им по пять лет уже, тебе же тяжело!..
Не слушая мужа, Марина донесла детей до дверей ванной комнаты и, зажмурившись, бултыхнула их в ледяную воду. Близнецы заорали так, что у Марины заложило уши, но она терпела, удерживая детей в воде и уговаривая: «Ну ещё чуть-чуть, ещё минуточку – и всё! Вы у меня молодцы, просто молодцы! Другие бы так не смогли, а вы у меня смелые и отважные…» - бормотала Марина, не слушая визга детей.

На крик прибежал Демосфен с полотенцами, в которые близнецы были немедленно завёрнуты и отнесены в детскую.

-Ты что творишь?! – шипел на жену Демосфен. – Не мать, а мегера!

- И никакая не мегера! Меня в детстве всегда так… лечили. Холодно, конечно, зато помогает. И не ори ты так, они спят уже, а ты их разбудишь…

Дети, согревшись в махровых пушистых коконах, и в самом деле уже спали, сладко посапывая. Демосен осторожно приложил ладони к их лобикам и удивился: холодные! Температура спала!

После купания в ледяной ванне болезнь, как ни странно, отступила – и утром дети дружно потребовали своих любимых «кренделюшек». Демосфен удивлялся, Марина пекла близнецам печенье, поила их клюквенным морсом и рассказывала любимые сказки. А когда температура подскакивала снова – шла морозить лёд.

Наконец дети поправились, и Марина вспомнила о цветах. В её московской квартире осталось много цветов, и Марина каждую неделю приезжала – их поливать. И вот – оставила на целый месяц!

В почтовом ящике Марину ждало письмо. На штемпеле стояла дата месячной давности. Письмо пришло из Афин. Адрес отца Марина знала, но почерк на конверте был незнакомым. Отец до сих пор писал Марине на старый адрес, так как не знал нового: Марина складывала письма не читая. Демосфен так и не смог заставить её ответить отцу.


Вернувшись с работы, Демосфен застал жену в слезах.

- Понимаешь, он умер… умер! А я так и не сказала ему, что люблю его! Я не успела… а теперь некому – говорить, - плакала Марина, и Демосфен не знал, чем её утешить.

Письмо было коротким: «Отец умер (дата месячной давности). Похоронила (дата месячной давности). Приезжай. Лена Метафиди».

- А как ты его прочитала? Оно же на греческом, а ты его толком не знаешь до сих пор, - не удержался Демосфен. – Со словарём читала?

От возмущения Марина потеряла дар речи, даже плакать перестала, и свернула на мужа злыми глазами: «Я же не совсем… дебилка. Та сам-то помнишь, на каком языке со мной разговариваешь? На каком хочешь, на таком и говоришь! А в словарь я только иногда заглядываю, когда ты уж совсем… распояшешься...- надулась обиженная Марина (Демосфен улыбнулся: пусть злится, зато не плачет больше).

Ехать на похороны было уже поздно. Но они поехали, оставив детей на попечение Ники и её мамы.

Лена встречала их в аэропорту. Марина видела жену своего отца впервые и удивилась: не молоденькая, да и не красавица. На монашку похожа. Тоже ещё… Нашёл себе, понимаешь, жену! Марина молча села в такси и за всю дорогу не промолвила ни слова. «Лена не виновата, - думала Марина. – Она ни в чём передо мной не виновата, но мне тяжело её видеть. А интересно, что ей отец обо мне рассказывал?»

«Она не виновата, что не смогла простить отца, - думала Магдалена, разглядывая в зеркале сидящую сзади Марину. – А у неё красивое лицо. Почти классическое. И фигура. Скопас вполне мог бы лепить с неё свою Нику (прим.: древнегреческий скульптор, изваявший знаменитую Нику Самофракийскую). Дочка Харилаоса!» Марина очень удивилась бы, узнав, что Магдалена знает о ней всё: Демосфен тайком от жены отвечал на письма её отца…

Дорога, петляя и прижимаясь к горе, понималась всё выше, и когда такси наконец остановилось, у Марины словно оборвалось сердце – и полетело, паря над землёй… Далеко внизу расстилалось море – голубое как небо. Марина впервые в жизни видела Эгейское море. Какая высота! Всё побережье как на ладони. И острова! А вдали, в голубой дымке – Турция!

Пройдя через маленький садик – два апельсиновых дерева, три оливы и грецкий орех – Марина оказалась в доме своего отца. Дом ей понравился: его любили, о нём заботились, и дом тоже заботился о своих хозяевах, окружая их теплом  и уютом.
   Марина оценила всё: расшитую шелками скатерть (ручной работы), пышные занавески с фестонами, затейливые салфетки-ришелье и разноцветные герани на подоконнике.Марина выглянула в окно: прямо под окном на широкой грядке росла мята, анис и сельдерей. И пышные, буйно цветущие герани!

Герань любила Маринина мама, и она всегда у них росла. А без сельдерея в их  е готовили ни одно блюдо. Марина до сих пор ела сыр, положив сверху веточку душистого сельдерея, добавляла его – и в творог, и в брынзу, и в борщ…

- Это Харилаос посадил, - проследив за взглядом Марины, тихо сказала Магдалена.

- Кто? – Да отец твой, Харилаос. – Какой Харилаос? Харалампий!

-Ты не знала, как звали твоего отца?

 - Почему не знала? – удивилась Марина. - Его Хараламбосом звали. Я же Марина Харалампиевна.

Настал черёд удивляться Магдалене:  «Как – Марина? Медея. Тебе не нравится твоё имя?»

- А там что? – вместо ответа Марина показала на стоящую во дворе цистерну.

- Вода Она у нас привозная, другой здесь нет. У нас хорошая вода, сладкая. Мыло хорошо пенится. В Афинах вода хуже, и на вкус другая… - Магдалена протянула ей стакан. Марина глотнула из стакана – вода и вправду оказалась вкусной.

-Это всё твоё, - сказала вдруг Лена, и Марина её не поняла. – «Что – всё?» - «Всё. Мы так решили. Отец завещал тебе всё: и этот дом, и квартиру в Афинах, и магазин… Это внизу, в городе. Два часа езды. Машина в гараже тоже твоя. Отдохнёте, потом отвезу вас на кладбище. Потом – к нотариусу».

- А Вы? Что же - Вам? – спросила Марина.

- Я уеду. Вы не беспокойтесь, я и вещи уже собрала…. – Магдалена помолчала и задала вопрос, которого Марина не ожидала от неё услышать: «А дети? Ты не привезла их с собой? Жаль… Я так хотела их увидеть! Анастас похож на Харилаоса, а Адриана на тебя, и на Демосфена тоже. (Демосфен ревниво засопел: он считал, что сын похож на него)

- Но откуда Вы…. – Марина потеряла дар речи. – Откуда Вы знаете?! Вы же их никогда не видели!

Вместо ответа Магдалена прошла в спальню. На стене висела фотография. У них дома была такая же: они фотографировались в Ботаническом саду, под большой раскидистой яблоней. Марина с детьми сидела на траве, розовой от яблоневого облетевшего цвета. В смоляных волосах Адрианы красовался розовый бант – словно цветок яблони. Стас крепко держал сестренку за руку: близнецы на фотографии были неразлучны, как и в жизни. Под фотографией горела лампадка.

- Это я прислал, - со вздохом признался Демосфен. – И отцу твоему написал о нас с тобой - что мы счастливы, что у него есть внуки. Я правильно поступил? Ты не сердишься? – Марина молча уткнулась лицом ему в грудь…

-Вы располагайтесь тут, устраивайтесь… А я уеду. Вот помогу вам с оформлением и уеду. В монастыре буду жить, сестра у меня там, - нарушила молчание Лена. – Я хотела бы взять эту фотографию, можно? У вас ведь другие есть, а у меня ничего, ни детей, ни внуков. Мы ведь немолодыми уже с Харилаосом поженились. Он сказал: «Это наши с тобой внуки. И ничего, что мы их никогда не увидим, главное – они есть! Дети Медеи. Моё продолжение…».

- Он в больнице лежал, Харилаос. А я за ним ухаживала. Я в монастыре жила, думала, никто мне не нужен, кроме Бога. Пока Харилаоса не встретила. К нему никто не приходил, никто не навещал… Я тогда в больнице работала (тут Магдалена произнесла слова, которых Марина не поняла, и Демосфен перевёл : ну, вроде сестёр милосердия. Санитаркой, короче. У них это называется «послушание» - работа такая у монашек-послушниц).

- Вот я и ухаживала за ним, - продолжала Магдалена. – И он поправился. Врачи не верили, что поправится, а он выздоровел, на ноги встал! Молитвы мои помогли! А потом… приехал и увёз меня к себе.

-Расскажи мне о нём, - попросила Марина. И не поверила своим ушам! – Оказывается, отец уехал не к новой жене, как думала Марина. Он поселился у своей двоюродной тётки Эвдокулы, которую в шестьдесят лет разбил паралич. Муж Эвдокулы к тому времени умер, сыновья жили далеко: один в Канаде, другой в Австралии. Оба исправно присылали матери деньги – хватало и на сиделку, и на кухарку. Но не было рядом с ней родного человека.

И Эвдокула вспомнила о племяннике – сыне своей сестры, о которой в их родне упоминать было не принято: она была неблагодарной дочерью, опозорила родителей. Они хотели выдать дочь за хорошего человека (ну и что ж, что он на тридцать лет её старше. Значит, умнее. Будет хорошим мужем), а она – прямо из-под венца! – сбежала с каким-то мимоезжим турком-полукровкой, без роду без племени. Уехала с ним на Крит и написала родителям – только когда родила сына – Харилаоса. «Теперь у вас есть внук, - писала Хариклея. – Если позволите, я привезу его к вам».

Родители ответили так, как и следовало ответить: «У нас нет больше дочери, а значит, не может быть и внука». Хариклея больше никогда им не писала, только иногда – Эвдокуле, и та никому не показывала этих писем, втайне радуясь за сестру. Пусть она будет счастлива!

Но счастье Хариклеи было недолгим – она умерла, когда Харилаосу исполнилось четырнадцать, и они с отцом уехали с острова – перебрались в Батуми, где у отца была родня. Там Харилаос и встретил свою будущую жену – Маринину маму, которая приехала в Батуми на отдых.

Эвдокула вспомнила о племяннике (тем более, что её сыновья жили хорошо, ни в чём не нуждались и не собирались возвращаться на родину). Она завещала ему всё, что имела: и этот дом, и дом её мужа в Афинах, и магазин - маленький, но дававший кое-какую прибыль.
    Взамен Эвдокула просила племянника об одном: Харилаос должен жить в её доме и ухаживать за ней. «Сиделка у меня есть,и останется, но всё-таки родные руки она не заменит» - писала Эвдокула племяннику, приглашая его к себе – с семьёй, разумеется. Дом большой, всем места хватит, и за магазином будет кому присмотреть.

Но Маринина мама ехать в Грецию не хотела: «Ты будешь работать, Мариночка – учиться, а сидеть с твоей тётушкой придётся мне! Ну уж нет. Пусть за ней её дети ухаживают, а я не поеду! У меня своя родня есть. Неужели какая-то тётка, которую ты в глаза не видел, тебе дороже семьи? Она и вспомнила о тебе, только когда с ней беда случилась, раньше не приглашала. Даже в гости не звала… (Мама как-то забыла о том, что иметь заграничную родню в годы «железного занавеса» было небезопасным, отец даже письма боялся получать. Эвдокула изредка писала племяннику, и он молчал, боясь что жена не одобрит их переписки).

Отец потемнел лицом. – «Своя, говоришь, родня есть? Ну, раз не хочешь ехать, оставайся, а дочь я тебе не отдам. Со мной поедет». Но Марина не поехала. Она была уверена, что отец нашёл себе другую жену, и поэтому был так холоден и неприветлив с мамой. Как же она ошибалась тогда! Как ненавидела отца! Какую причинила боль – себе и ему…

Марина вдруг поняла, как одинок был отец, как много сделала для него эта немолодая усталая женщина, без сожаления сказавшая Марине: «Отец завещал тебе всё». Наверное, она его очень сильно любила.

- Ты любила отца? – вырвалось у Марины.
- Я и сейчас его люблю, и внуков люблю. Харилаос сказал, это наши с тобой внуки. Так и умер – с фотографией в руках…

- А лампадка зачем?
- Пусть горит. Мне спокойнее, и им тоже. Месяц назад меркнуть стала: я зажгу – она погаснет, я снова – и опять погасла! Ну, думаю, беда пришла… Дни и ночи за них молилась, бога просила – пусть мою душу заберёт, а их оставит. Грех это, богу такое предлагать. Чай, не на рынке – торговаться! Но услышал меня бог, вот как весело горит теперь!

Марина  взглянула на ровный, спокойный огонёк и согласилась – весело. Им сейчас весело, с неугомонной Никой. У Марины перехватило горло – и обняв Лену за плечи, она прошептала ей в самое ухо: «Я привезу тебе внуков… Только не уезжай!»

- А в монастыре ты как оказалась? Тебя родители туда отдали?
- Родители?  Я их совсем не помню…


Магдалена не помнила своих родителей. Помнила только приют при монастыре, в котором жила до четырнадцати лет. Больше в приюте не держали, надо было зарабатывать на жизнь самим. Подростков отдавали в семьи, где нужны были помощники по хозяйству. Магдалену взяла к себе пожилая бездетная пара, владеющая рыбной лавкой.

Трудолюбивая покладистая девочка, привыкшая рано вставать и не сидеть  ни минуты без дела, пришлась им по душе. Когда в лавку заходила директриса приюта (в обязанности которой входило проверять, как живётся её бывшим воспитанникам), оба рассыпались в благодарностях и наперебой хвалили Магдалену – ангел, а не девочка! Что бы мы делали без неё! А Магдалена, застенчиво улыбаясь, протягивала директрисе мешочек с копчёной рыбой – в подарок.

Хозяева лавки благодарили директрису не зря: Магдалена трудилась с утра до  вечера, не жалуясь на усталость. Днём стояла за прилавком, подменяя хозяйку, и бегала по поручениям. А когда лавка закрывалась, мыла полы, отскребала прилавки от рыбьей чешуи и слизи, вычищала плетёные короба, в которых привозили рыбу, до блеска натирала мелом дверные ручки.

От запаха рыбы, которым пропиталось всё вокруг, Лену мутило. И всё это – за похлёбку из надоевшей рыбы, немудрящую одежду и крошечную комнатку наверху, размером с чулан. Она не получала ни одной драхмы. Полагающиеся ей за работу деньги хозяева отдавали директрисе приюта – на нужды воспитанников. Магдалена не роптала: на неё потратили столько денег за годы, проведённые в приюте, - теперь надо отдавать.

В лавке Магдалена и познакомилась со своим будущим мужем. – Михалис был большим любителем рыбы. Зашёл в лавку –и забыв обо всём уставился на Магдалену. Не поздоровался даже!

- Что, язык проглотил? – обратился к Михалису хозяин. – Так ты за рыбой пришёл или за невестой?

Шутка и решила дело. Магдалена, которой исполнилось шестнадцать, пошла за Михалиса не раздумывая: ей понравился этот весёлый и добродушный парень. Свадьбу сыграли через месяц…


- Теперь ты не сирота, - сказал жене Михалис. – Теперь у тебя есть родня.
Но родители Михалиса были не в восторге от выбора сына: столько хороших девушек вокруг, а он привёл в дом нищенку без рода без племени! Магдалена молчала. Да и что она могла сказать?
Каждая встреча с мужниной роднёй начиналась и кончалась упрёками – и худая Лена, и бледная, и одевается как прислуга, и мужа плохо кормит, и дом вести не умеет. Виданное ли дело, на столе одна рыба (жареная, печёная, копчёная, тушёная саламис со сладким перцем, оладьи из рыбной икры, рыбные лепёшки), а больше есть нечего!

Магдалена выслушивала упрёки, не возражая и не оправдываясь. Молчал и Михалис. Когда родственники наконец уезжали, оба вздыхали с облегчением. Им было хорошо вдвоём. Что с того, что Лена не умеет вести хозяйство? – Научится. У неё же никогда не было своего дома, где бы она – научилась. Лена старалась изо всех сил, Михалис видел это и никогда ни словом не упрекнул жену.

Ну и что, что дом пропах рыбой! На острове Ро, где они жили, рыбной ловлей кормились все. Страстный рыбоед, Михалис мог есть рыбу трижды в день, чего нельзя было сказать о Лене, которая терпеть её не могла  ещё с приютских времён.

Ну и что ж, что у Лены всего три платья? - Да хоть мешок на себя надень, всё равно ты у меня красавица! Уж я-то знаю, - смеялся Михалис, и Магдалена каждый раз краснела…

Через год она родила Михалису близнецов, и мужнина родня присмирела и подобрела. Магдалену осыпали подарками, и больше она не слышала упрёков. Счастью Михалиса не было границ – двух сыновей подарила ему его Лена! Чего ещё ждать?

А через семнадцать лет Михалис с сыновьями отправился рыбачить, попал в шторм, и их баркас разбило о скалы в щепки. Погибли все трое. И солнце погасло для Лены, и жизнь для неё кончилась.

Приехавшая на похороны родня с порога заявила Лене: "Это  ты его сгубила. В шторм рыбачить погнала, мало тебе денег было! Из-за тебя он и погиб, и дети из –за тебя!"

- Да я же никогда его не просила, и за рыбой не посылала. Я в рот её не беру! А Михалис жить не мог без моря, вы же знаете! И сыновья в отца пошли, - впервые возразила Лена мужниной родне, но никто её не слушал, и утешать никто не собирался. Наговорили много злых и обидных слов и уехали, напоследок плюнув на порог.

И Магдалена осталась одна - на всём свете. Она продала дом и навсегда уехала с острова, где у неё не осталось даже могил. Магдалена больше никому не нужна была на земле – и решила стать монахиней.

- Но видно бог так рассудил, что Харилаосу я нужней, чем ему. И отдал меня твоему отцу, - закончила рассказ Магдалена. – Тебе, наверно, неприятно это всё… Не держи на меня зла, Медея. Я просто заботилась о нём, ведь мужчина не должен быть один. А он был – один, и я…
Марина не дала Лене договорить и, поддавшись внезапному порыву, крепко обняла.

 – Я привезу тебе внуков, только не уезжай! Ты - всё, что осталось у меня от папы. Я столько лет его не видела… Ты мне расскажешь о нём? И детям. Я привезу их, только не уезжай! – как заклинание твердила Марина.

Демосфен молчал. Такой он её ещё не видел.


Вступив в права наследства, Марина, не выходя из кабинета нотариуса, написала дарственную на дом – Магдалене. – «Это твой дом» - сказала ей Марина.

- Твой, - был ответ.

-Но я не могу так… Я не хочу! Не хочу, чтобы ты ушла опять в монастырь. Я не отдам тебя богу, потому что ты нужна мне и детям! У них никогда не было бабушки. И папа ни за что не позволил бы тебе уйти. Хочу, чтобы всё оставалось как при папе! – забывшись, Марина топнула ногой.

-Остынь. Никто ведь с тобой не спорит, - усмехнулась Лена, и Демосфен подумал, что Марина всё-таки в чём-то не права: Магдалена вовсе не старая и даже симпатичная. Просто горе никого не красит. Но горе пройдёт и уйдет, и она ещё будет счастливой – наша бабушка… Наша яя! ("бабушка")

Выйдя от нотариуса, Марина виновато тронула мужа за рукав – «Если бы мы продали дом, могли бы выплатить кредит за коттедж. Ты на меня не сердишься?»

- Да мы и так уже почти выплатили, - весело возразил ей Демосфен. Поступок Марины привёл его в восхищение – оказывается, он совсем не знал свою жену… Но это дом её отца, и она вправе распоряжаться им по своему усмотрению.

Близнецы обожали бабушку Лену и жили у неё по целому месяцу, пока за ними не приезжала возмущённая Марина и не забирала детей к себе. Анечке и Стасику нравилось гостить у Магдалены – предоставленные самим себе, они с утра до вечера бегали с местной ребятнёй и играли в придуманные ими самими игры, забегая домой только поесть.
     Магдалена баловала их (игнорируя протесты Марины) и закармливала разными вкусностями. Она не умела печь пирожки, зато прекрасно готовила виноградный крем: давила виноград (который зелёными джунглями поднимался по шпалерам, обвивая веранду и давая желанную тень), а сусло процеживала и, добавив муки, варила крем, приправляя его корицей и кунжутом, как любили близнецы.
   Анечка и Стасик обожали бабушкин крем, который Лена варила из светлого винограда.  Тёмный шёл на вино, которое очень нравилось Демосфену.

Когда близнецам исполнилось шесть, Марина отдала их в школу. Летние каникулы дети неизменно проводили у бабушки ( к радости обеих сторон). Здесь, на высоте, было относительно прохладней, к тому же , в отличие от Марины, дети легко переносили жару.
    На зимние каникулы близнецов увозили в Россию, и вся семья дружно вставала на лыжи (впрочем, детям больше нравились санки, с горы они летали сломя голову и приходили домой вывалянные в снегу).
    Если погода была плюсовая, Анечка со Стасиком под предводительством неугомонной Ники лепили во дворе снеговиков, а Марина с мужем строили снежную крепость, поливая снежные стены водой – чтобы были крепче. В сражениях участвовали все…

**********************Литературный перевод***********************************

Как-то вечером, усталая и счастливая, Марина сидела в любимом кресле. Она только что закончила перевод для афинского издательства. Работа оказалась трудной - Марина переводила на новогреческий серию романов Виктории Платовой, составлявших, по сути, тетралогию: «В тихом омуте» ( по роману снят фильм «Ловушка для золушки» с Амалией Мордвиновой (Гольданской) в главной роли, ставший бестселлером), «Куколка для монстра», «Эшафот забвения» и «Корабль призраков».

Искромётный и динамичный стиль изложения (читатели Виктории Платовой, надеюсь, со мной согласятся) упорно не ложился на чужой язык, с трудом поддаваясь литературному переводу, и Марина совершенно вымоталась. И теперь наслаждалась отдыхом, ожидая, когда вернутся из школы дети. И вдруг услышала звонкий детский голосок, говоривший на русском: «Мама, здесь пирожки! Ой, с малиновым вареньем! Зайдём, а?»

Здесь пора рассказать, что в Марининой кондитерской меню было своеобразным: без слов, одни картинки! Меню придумали Маринины близнецы, они его и рисовали. Слева красовались аппетитные пирожки, вычурный крендель, печенюшка-ёлочка, бокастая кулебяка, пузатый левашник… Напротив – были изображены начинки: рис и яйца, грибы и капуста, осетрина с вязигой, гречка со шкварками, фрукты и ягоды…

В последней колонке значились цены – в драхмах и в долларах. Для своих восьми лет близнецы соображали, пожалуй, даже слишком… Марина бы до такого не додумалась. В кондитерскую часто забредали праздношатающиеся туристы, и такое меню было понятным для всех, не нуждаясь в переводе. Демосфен втайне гордился детьми – его кровь! И рисуют – просто здорово!

- Мам, зайдём, а? Ну ма-а-ам! Я есть хочу! – ныла невидимая девчонка, добиваясь своего. И «добилась»:

- Пирожки есть вредно, а тем более жареные! – возразила ей мать. – Ладно, уговорила. Пахнет офигенно, и меню офигительное, кто-то ж додумался!

Этого Марина уже не вынесла. Русский язык вливался в уши сладкозвучной музыкой. Она бы, наверное, даже мату обрадовалась… Прыгая через две ступеньки, Марина спустилась вниз: русские заходили к ним нечасто, и ей всегда доставляло удовольствие видеть у себя соотечественников.

Марина вышла на улицу – и без сил опустилась на стул (слава богу, столик был не занят!) – перед ней стояла… её Анечка! Синеглазая, светлокосая, как две капли воды похожая на своего отца. Но этого  не может быть! И всё-таки это была её прежняя  Анечка, восьмилетняя голубоглазая куколка. Саксонская принцесса. Только глаза другие, озорные и лукавые. Уж точно не ангела  -маленького бесёнка!

-Нет, это невозможно, - по-русски сказала Марина.

- Почему невозможно? – переспросила Валя (а это была она). – Цены вполне… вменяемые, хотя и… И хорошо, что в долларах, я от ваших драхм охреневаю, - пожаловалась Марине Валя и тут же одёрнула дочь: «Аня! Когда входишь, надо  поздороваться. И не забудь, за каждый пирожок ты мне должна по шесть отжиманий!»
 Мам, давай по четыре, - торговалась девочка. – По четыре, мам!

- Ну, хорошо, сойдёмся на пяти.

Марина прыснула. – «Отжиматься здесь будете? Вам постелить, или так?

- Ой, как вы хорошо говорите по-русски! – обрадовалась Валя. – А то прямо беда: английский здесь мало кто знает. Ну, в магазинах, конечно, знают, а  на улице – просто беда… Ну, несите ваши пирожки, у меня уже слюни как у собаки текут! Всё меню хочется съесть.

-Мама, так ты не забудь, с тебя по десять отжиманий за пирожок, - напомнила Вале дочь.
- Вот, вырастили гестаповку! – пожаловалась Валя. – Мать родную не жалеет!

-А я подумала, что вы сёстры… Такая молодая мама.
-Так все думают, что сёстры. А мне уже  тридцать восемь. Подумать и то – страшно, - призналась Валя.

- А ты не думай, - развеселилась Марина. – Вы с дочкой вдвоём путешествуете?
- Втроём. Муж где-то по дороге отстал. Он у меня как собака – по всем лавкам, по всем магазинам, ни одного не пропустит!

-Собаки по помойкам бегают, а не по магазинам, - поправила Валю дочь.
-Цыц, я сказала! Умна не по годам, - возмутилась та. – Ты хоть в Афинах меня не позорь… Сейчас наш папа придёт – голодный как стая волков. Он всегда такой! И сожрёт у вас всё подчистую… Что с вами? – испугалась Валя.

-Так, ничего, уже всё прошло, - Марина взяла себя в руки и лихорадочно вспоминала, какие лицевые мускулы «отвечают» за улыбку. – В кондитерскую вошёл

*************************Последняя встреча************************************

Совершенно такой, каким был четырнадцать лет назад! – подумала Марина. – Такой же неотразимый «русский молодец». И такой же чужой. И я его больше – не люблю.

- Илья, что стряслось? Остолбенел от цен? Или потратил все деньги? Транжира! Ребёнка голодным оставил. -  Валя смотрела на мужа, а Илья во все глаза уставился на Марину  и видел, казалось, только её. – Совершенно такая же, как четырнадцать лет назад. Словно ожившая статуя Фидия. И он до сих пор её любит...

Илья взял Маринину безвольную руку и поцеловал холодные как мрамор пальцы. – «Что у тебя руки такие холодные? Как у лягушки». (Господи, что он такое говорит, он же хотел – прощения просить…)

- Где-то здесь – мой муж. И если он это увидит, набьёт тебе морду. Это я тебе обещаю, - отчеканила Марина.(Господи, да что она себе позволяет? Что она такое говорит? А впрочем, всё равно – здесь никто не знает русского).

-У-уу… Бить будут? Это я люблю! Будым пасматрэт! - обрадовалась Валя, и Марина с удивлением на неё уставилась. Аня промолчала – да и как она могла говорить и жевать одновременно?..

-И тебе нисколечко меня не жалко? – спросил Илья Валю. – Сейчас примчится – кто у нас муж-то? – свирепый турок с кривым ятаганом… и будет меня на твоих глазах убивать. А ты, значит, будешь смотреть и получать удовольствие. Философ! (Валя кивнула, соглашаясь).

- Так вы философ? – переключилась Марина на Валю.
- Д-да, я философию п-преподаю, - подтвердила Валя, почему-то заикаясь. Илья по-кабаньи всхрюкнул и зашёлся смехом.

-Что это с ним? Испугался моего кривого турка с ятаганом?
-А… - отмахнулась Валя. – У него это бывает. Нервы шалят. – И принялась за пирожки…

Кофе им принёс Дионис, улыбаясь своей неотразимой улыбкой. Поставив перед девочкой бокал с холодным кофе-гляссе, в котором плавали аж два шарика пломбира, он бросил в бокал бело-голубую соломинку и сказал по-русски, смешно коверкая слова: «У тебя красивая сестра. Калон корица!»

-Даже не мечтай! – ответила ему Валентина, очень довольная собой. Дионис смотрел не понимая. Марина мстительно перевела, и Дионис расхохотался.

-Ты сейчас говоришь не то, что думаешь, - сказал он по-гречески. Марина снова перевела и добавила: «Счет один-один. Боевая ничья». (Валя почему-то покраснела и опустила глаза, продолжая жевать).

Марина говорила с Валей, а смотрела – не отрываясь – на её дочь. И кака ни старалась, не могла отвести взгляда. А Илья – не сводил глаз с Марины, машинально поглощая пирожки – очень быстро, и впрямь как волк.

-Почему ты не ешь? Не нравятся? – сказала Марина Вале.

- Нет, что ты! Пирожки просто суперские, я три уже съела! Просто мне нельзя больше. Я и так здесь за два дня на двести грамм поправилась! – с обидой сказала Валя, и Марина её не поняла.

Тут двери кондитерской распахнулись, и двумя маленькими торнадо влетели Маринины близнецы – их привёз школьный автобус.

- Знакомьтесь, это… - начала Марина, но дети представились сами. Девочка присела в очаровательном книксене и сказала: «Я Адриана. Можно просто Аня».

- Ой, я тоже Аня! А полностью – Ангелина.

Анастас, во все глаза глядя на Ангелину, представился коротко: «Стас. Как вам понравилась мамина стряпня?»

- Мне очень, просто очень! – призналась Ангелина. – Я столько уже съела, что сейчас лопну. А ты где русский так здорово выучил? Ты в русской школе учишься?

- Мы из Москвы, - важно заявил Стас. Адриана кивнула, подтверждая слова брата. Валя заинтересованно прислушивалась к разговору.

- А в Москве – где живёте? На какой улице? (это Ангелина)

-Мы не в самой Москве, у нас дом в пригороде. Красивый. Папа говорит, что скоро выплатит этот… долбаный кредит и ё….ные проценты и пошлёт русский банк к этой, как её? к едрёной фене! – добросовестно вспоминал Стас слова Демосфена (И когда Демосфен такое говорил?! И когда Стасик успел запомнить?! – ужаснулась Марина).

Адриана с улыбкой добавила: «У нас там воздух! И лес есть, и речка. Папа говорит, пусть москвичи в своей Москве керосином дышат, раз им так нравится. Папа говорит, русские вообще странные». – «И в море зимой купаются, им лета не хватает - добавил Стас. – А ты тоже купаешься зимой?»

- Анастас!! Тэму! (дословно: «Мой бог!») – вскрикнула Марина, а Илья уже хохотал, по-своему повторяя между приступами смеха вырвавшееся у Марины восклицание – «О майн Готт!»

Анастас сконфуженно замолчал, не понимая, что же он сказал не так. К ним присоединился Демосфен, и вся компания долго сидела за столиком. Наконец
Валентина, сделав дочке страшные глаза, достала из сумочки кошелёк. Марина её остановила: «Платить не надо. За счёт заведения».

- Спасибо, - легко согласилась Валя. – Будем дома дышать керосином и вспоминать ваши пирожки… Да чего ты краснеешь, всё нормально…

Прощаясь, Илья задержал руку Марины в своей, но увидев её застывшее лицо – разжал пальцы. Такого не прощают, она права.

-Можешь выполнить мою просьбу? – сказала ему Марина. – Не приходи сюда больше. Твоей Марины здесь нет, она давно умерла. Ты понял? Или тебе повторить?

*****************************В лунном свете********************************

Марине не спалось. Лунный луч протянулся через всю спальню и вкатился на кровать, прямо к её ногам. Вот бы встать на него и пойти по лунной дорожке – и дойти до неба… Там мама с папой и маленькая Анечка, - грустно думала Марина. Только Демосфен ей не позволит, он ни за что её не отпустит! – Марина положила голову на плечо мужа и длинно вздохнула.

- Спи, моя колдунья! Сегодня был трудный день, тебе досталось… Спи. Завтра будет легче, - сказал жене Демосфен, словно подслушал её мысли.
- Не будет легче, - всхлипнула Марина. – Та девочка… у меня была такая же. Она умерла, а сегодня… я увидела её живую. Я думала, что сойду с ума. Моя Анечка – живая!

-А насчёт девочки – это хорошая мысль. Я и сам думал… Может, попробуем?

************************И последнее…*****************************************

У Ильи помутился рассудок, словнво и впрямь колдунья Медея навела на него свои волшебные чары. Перед глазами, как наваждение, стояла Марина, ничуть не постаревшая за эти годы. Всё такая же красивая. Колдунья Медея!
Простит ли она его когда-нибудь? Вот сегодня – не простила. А больше они не встретятся: Илья выполнит последнюю просьбу жены. Вспомнит ли о нём когда-нибудь Марина? Вряд ли. Тот, прежний Илья для неё умер, и сегодня он это почувствовал. Забыть бы всё, навсегда забыть… Но нельзя – забыть.

Валя видела, что с Ильёй творится что-то непонятное. Сам не свой и отвечает невпопад. Руки целует, а в глазах слёзы стоят… И жрать перестал совсем! Она его и впрямь заколдовала, колдунья Медея! – злилась Валя. – Бывают же такие! Словно ожившая статуя! И дети у неё красивые. По мальчику уже сейчас видно – девичья погибель растёт! А дочка – зеленоглазая куколка с чёрными как ночь волосами – просто чудо! А Илья всё-таки дурак: от такой – ушёл! Или это она - ушла?..

Демосфен улыбался, вспоминая, как вела себя Марина с бывшим мужем (он наблюдал за ними с самого начала, укрывшись за дверью). –«Чуть в рожу ему не вцепилась!» - с удовольствием вспоминал Демосфен.

Марина когда-то слышала, что души тех, кто умер слишком рано, не улетают на небо, а вселяются в других людей, чтобы прожить до конца отпущенный им создателем век. Не зря же она – неверующая – молилась, чтобы случилось чудо и её Анечка вернулась домой, живая и здоровая.
Чудо случилось – Анечка вернулась.Синеглазая саксонская принцесса, так не похожая на Марину…
У неё теперь другая мама, и тут уж ничего не поделаешь. Ну так что ж! Ведь мама любит её, и Илья любит, Анечкой назвал… Пусть у неё будет хорошая и счастливая, долгая-долгая жизнь.

Марина стояла на коленях и улыбалась. В сердце больше не было ненависти и обиды. И боли – тоже больше не было. Прихожане русской церкви в Афинах оглядывались на неё: что понадобилось этой гречанке (или турчанке, чёрт их разберёт) в русской церкви?

Священнослужитель читал проповедь рассеянно, бросая на Марину быстрые взгляды. «Сейчас запутается» - подумала она. Священник вдруг остановился посредине фразы и сказал растерянно: «Э-ээ… Так на чём мы с вами остановились?».
Паства охнула и, проявив истинное милосердие, подсказала: «Да мы уже – закончили почти!»

- Ну, тогда аминь! – облегчённо выдохнул молодой проповедник, не сводя с Марины глаз. Марина улыбнулась ему и вышла из церкви. Как он на неё пялился! Значит, она в свои сорок три всё еще красивая?

Ей больше не о чем просить Бога, она зашла просто так, поблагодарить. У неё есть  дети, Демосфен, Лена… Скоро наступит лето, и они с мужем поедут домой! А дети… останутся дома. Вот - как-то так... С плеч словно упал тяжелый груз, который она несла не замечая, как кирпич в рюкзаке. И Марина вприпрыжку побежала домой.

********************Будет некогда день…***********************************
(Этими словами начинается «Илиада» Гомера: «И мэра ту охи…»)

Пришло время расстаться с героями этой книги и пожелать им самого доброго, самого светлого будущего! А так не хочется расставаться… Мы только на минутку заглянем в детскую – ведь мы совсем забыли о детях!

К неудовольствию Марины, близнецы до сих пор спали в одной комнате, не желая расставаться даже ночью. Перед сном они подолгу шептались, пересказывая друг другу события дня.

-А у нас вчера гости были, из России. Мамины друзья. Мама с папой до вечера с ними сидели, а девчонка их весь вечер на меня смотрела, - рассказывал одноклассникам Стас.

-Красивая хоть девчонка?
-На куклу похожа – фарфоровую. Тоненькая, волосы золотые, глаза синие, а уши –розовые… Ангелина.

-Красивое имя.
-Она и сама красивая, настоящая русская! А отец у неё немец. Он так смешно говорил «О майн Готт»… Она когда уходила, два раза на меня оглянулась. Влюбилась, как кошка!

О том, что он сам весь веер не сводил с Ангелины глаз, Стасик не обмолвился ни словом. И только Адриане, которой верил как самому себе, показал бумажную скомканную салфетку, будто невзначай брошенную Ангелиной в его тарелку. На салфетке аккуратным почерком был написан Анин московский телефон.

- Будем в Москве, позвоню. А когда вырасту, я на ней женюсь! (Если бы Марина услышала, о чём говорят сейчас её дети, она бы очень удивилась. И уж точно – не обрадовалась…)
-А где ты с ней будешь жить, в Москве?
-Вот ещё! Мы у бабы Лены будем жить.

- А если она не захочет? – спросила брата Адриана.
-Вот ещё! А кто её спрашивать будет? Увезу и всё. Папа говорил, мама тоже не хотела ехать, а папа всё равно её привёз! Знаешь, маме здесь не очень нравится, но она только Магдалене жалуется, а при папе молчит. Вот и Ангелина будет молчать.

-Вот здорово! Значит, ты её украдёшь? Как в кино! – радовалась Адриана. – У тебя будет самая красивая жена, ни у кого такой нет. Все мальчишки завидовать будут! А я тоже русского мужа себе найду.
-Нет. Папа сказал, тебе нельзя.

-Это почему? Тебе можно, а мне нельзя? – обиделась Адриана.
-Почему, почему… Я сам слышал. Мама с папой, когда гости ушли, на террасе сидели – долго-долго. А я…

-А ты подслушивал! – Ну да, да! Я же не соседей подслушивал, я – маму с папой…

Анастас перебрался к сестре и дальше рассказывал шёпотом.
- Мама вчера два часа улыбалась, я бы так не смог, а папа на неё злился. А Ангелины папа на маму весь вечер пялился, он здорово на неё запал. А Ангелина меня за руку держала под столом!

-А на террасе - о чём они говорили?
-Я не знаю, я не с самого начала слушал. В общем, мама плакала, а папа её утешал. И сказал, что если этот Илья ещё раз приедет в Афины, он прямо при всех набьет ему морду.

- А мама? – Мама сказала, что однажды уже это сделала, и у неё хорошо получилось.

- Наша мама?!! – Ну да. Не перебивай. Папа на неё почему-то разозлился и сказал, что его детям нечего делать в России, и маме тоже. А мама сказала, только попробуй. Наверно, левашники ели… Так что летом они с мамой поедут в Норвегию, а нас отдадут Магдалене.

-Вот здорово! На доске покатаемся!
-На доске папа не разрешает. Он сказал, с двенадцати лет только…

-Но он же уедет! И мама. А баба Лена им ничего не скажет, - возразила брату хитренькая Адриана.
-А про тебя папа сказал, что он тебе не враг, - добросовестно вспоминал Анастас, - и замуж за такого Илью не отдаст. А мама молчала, как лошадь.

-Почему как лошадь?
- Лошади всегда молчат.

-Не всегда, - упорствовала Адриана.
-Может, потому что у мамы волосы как у лошади, длинные и красивые. И папа так говорит, - вспоминал Стас. – Он Магдалене сказал, что мама - лошадка с норовом и ей нужна крепкая узда.

-А я видела! Видела мамину узду! – запрыгала Адриана. – Папа её в Магдаленином сундуке прячет, хочет маме на день рождения подарить! Наденет на неё узду и повезёт смотреть фьорды, на большом корабле.

Вы, наверное, уже догадались, что Адриана влезла в бабушкин сундук, открывать который детям строго запрещалось, но они всё равно открывали. В сундуке, в чёрном бархатном футляре, лежало колье с восемнадцатью голубыми сапфирами в золотой оправе. Колье было умопомрачительно красивым (и стоило тоже – умопомрачительно). Адриана взяла фломастеры, быстрыми штрихами нарисовала сапфировое колье и показала брату. Она хорошо рисовала.

-Глупая! Это называется не узда, а ожерелье! – с видом знатока сказал сестре Анастас. – Маме понравится. Я Ангелине тоже такое куплю, когда заработаю.

- А мне купишь?
-И тебе. Я вам обеим куплю.

В эту ночь Адриане снилось сапфировое ожерелье, а Анастасу – синие глаза Ангелины. Взрослым детские секреты кажутся смешными. Но пройдёт двенадцать лет – и все трое отметят свое двадцатилетие. И как знать, может быть, они ещё встретятся, и Марина увидит свою синеглазую Анечку взрослой красивой девушкой…
И мэра ту охи…